Время Петра

Иван Савватеевич сразу понял, что допустил некую оплошность, так нагло придя в Казенный приказ и пытаясь выведать финансовую бумагу. Но игра стоила свеч.

– Так нет интереса никакого, Терентий Иванович, любопытно просто, – произнес Иван Савватеевич, пытаясь изобразить полное равнодушие к данному предмету разговора.

С села Преображенского смерды сказали: видели, мол, у царевича Петра бравого дворянина с мешком денег, а дворянином тем оказался сосед царевича по имению. То, что Суконцев взял деньги в приказе, Иван Савватеевич не знал, сказал, что первым в голову пришло. Капризов, в свою очередь, мог все отрицать, и доказать обратное было бы совершенно невозможно. Но исходя из того, что он не скрывал выдачу ссуды, значит, деньги выдали официально.

Осталось только дождаться возвращения царевны с богомолья и через Голицына узнать, не давала ли матушка добро на ссуду. Конечно, у Петруши и царицы Натальи Кирилловны при дворе есть жалованье. Но уж слишком большая сумма. На эти деньги можно было нанять целый стрелецкий полк или собрать ополчение числом двух полных полков.

Ясно одно, деньги для чего-то нужны, и явно не для ярмарки. Преображенское что, глушь да дыра.

Иван Савватеевич почесал бороду и встал:

– Засиделся я у тебя.

Капризов, довольный, что его оставят в покое с расспросами, согласился и, улыбнувшись, произнес:

– Хоть чаю с душистой липой и медком попей с дороги. А то все о делах да о делах.

Боярин Широковатый немного смутился неожиданному предложению и, подтянув руку к груди, произнес:

– Пойду я. Засиделся.

Капризову пришелся по душе отказ боярина, и он, облегченно выдохнув, погрузился в работу.

– Ну, ежели чего понадобится, забегай, гостям всегда рады.

Боярин, охая и кряхтя, поднялся с табурета и направился к двери. Не выходя за порог, он обернулся и перекрестился, глядя на киот. Капризов молча сопроводил его действия пронзительным взглядом.

Иван Савватеевич по своей натуре был жадный и расчетливый человек. Ему очень хотелось стать для царевны вроде названного отца, получать с ее рук поместья и должности, а звание обычного думного боярина его не устраивало. Но получить Софьино благоволение было делом весьма сложным. Для этого нужно особо отличиться, например, раскрыть заговор.

Нарышкины не сдадутся никогда, и вряд ли они, сидя в Преображенском, умилительно смотрят на провинциальную деревенскую пастораль. Произнеся это почти вслух, боярин брезгливо сплюнул на землю и сам себя выругал за это мерзкое иноземное слово.

А заговор зрел. Он точно был в этом уверен. Заговор – это как нарыв: он тихо зреет, пока не прорвет и не зальет все тело гноем. А гной – это Петруша и его увлечение иноземными вещицами. Ну, все Нарышкины одинаковы.

– А, почитай все, – махнул рукой Иван Савватеевич, глядя на боярские хоромы боярина Калугина.

За посадским двором подьячего Разбойного приказа Гнуси мелькнула отороченная собольим мехом шапка стрелецкого старшины. Иван Савватеевич слегка прищурился, пытаясь рассмотреть, какая особа захаживает к подьячему. Шапка мелькнула над забором, сколоченным из крепких сосновых досок, затем пропала и вновь появилась, но уже в конце улицы.

«Ловко шагает, и не поспеть за ним. А дело весьма любопытное. И мне бы поспешать надо», – подумал про себя боярин и крепче подтянул пояс, чтобы брюхо не сильно отвисало, и устремился вслед за мелькавшей среди дворов шапкой. Пару раз он оступился, чуть не слетев с мостков в грязную апрельскую жижу посадских слободок.

«Бегаю, аки холоп», – подумал Иван Савватеевич.

Но желание быть в курсе всех событий в жизни столицы и извлекать из этого выгоду заставляло дородного боярина быстрее переставлять толстые ноги, обутые в серые сафьяновые сапоги. Стрелецкий старшина, в свою очередь, никуда не торопился, отмеряя свой путь широким и твердым шагом, к какому его приучила походная жизнь. Но хитрец Широковатый быстро придумал выход из сложившейся ситуации. Он резко свернул на одной из маленьких улиц, зная, что срежет путь и столкнется со старшиной лицом к лицу.

В щели меж досок заборов кидались дворовые свирепые псы, учуяв чужака на своей территории. Они просовывали зубастые пасти в проемы заборов и щелкали клыками, заливаясь от собственной ярости. Иван Савватеевич, как и предполагал, вышел на широкую улицу, и столкнулся нос к носу со старшиной Разбойного приказа Емельяном Федотычем, спешащим в сам приказ, чтобы с пристрастием допросить парня, что накануне зарезал в трактире не то раскольника, не то обычного мирянина. Кто именно был зарезанный, он сейчас и спешил узнать.

Но на его пути встал боярин Широковатый.

– Здорово, старшина, – прокряхтел боярин, пытаясь отдышаться от долгой ходьбы.

– И ты будь здрав, боярин.

– Куда так торопишься? – усмехнулся Широковатый.

Емельян Федотович поправил форменный кафтан, подтянул ремень с саблей и лукаво посмотрел на боярина:

– Так и не тороплюсь, поспешаю.

– Случилось чего? – осведомился Иван Савватеевич.

Во дворах, услышав разговор двух людей, еще сильнее забрехали псы.

Посадские, сгорая от любопытства, с осторожностью выглядывали из-за заборов, словно пытались разобрать, о чем говорят эти достопочтенные люди.

– Людно тут, пойдем, – старшина подхватил неловкого боярина за локоть.

Они миновали слободку и вышли к стенам Кремля.

– Дело тут такое. На днях один бравый малый зарезал мирянина или раскольника, черт его знает, кто он.

– Поймали убивцу-то? – с интересом спросил Иван Савватеевич.

Старшина кивнул:

– Поймали и в приказ отправили. Да и пес с ним, убивцем этим.

– Ну?! – Широковатый сделал задумчивое лицо, словно он сам расследовал это дело.

– Меня больше приятели убиенного занимают. Врут, что не раскольники. А спор-то у них за обряды шел.

Иван Савватеевич усмехнулся и покосился на старшину:

– Нашел же, кому верить, смердам. Надо было всех в приказ доставить на дознание. Матушка ведь как говорит, ежели раскольник, то от ереси своей не откажется, если настоящий. Тогда и прощение ему только через покаяние и раскаяние. Иначе в сруб его, как еретика.

Старшина задумался:

– А если он крестится тремя перстами?

Иван Савватеевич задумался:

– Ну, коли так, то и не раскольник он вовсе, а глупец, плетями учить надо да на каменоломни высылать.

– И то верно. Но дознаться хочу, – задумчиво произнес старшина.

– Окажешь честь присутствовать при допросе, Иван Савватеевич? – старшина протянул руку вперед, указывая боярину путь.

Широковатый вздохнул:

– Веди, так и быть, допросим убивцу.

В Разбойном приказе было тихо. Подьячие трудились над бумагами, раскладывая листы с доносами по степени тяжести возможного наказания. Сенька подьячий с острым носом и впалыми щеками, увидев на пороге стрелецкого старшину со знатным боярином Широковатым, достал со стола бумагу и ключи.

– В подвале он, – пояснил Сенька.

– Не убили хоть? – поинтересовался старшина.

Сенька отрицательно мотнул головой:

– Эту седмицу Демьян внизу командует, он не зверствует.

– Вовремя успели, Иван Савватеевич, – осмелился дерзнуть Сенька.

В ответ боярин Широковатый усмехнулся и продолжил расспрос:

– Часто не успеваете?

Сенька скривился и попытался оправдаться:

– Да почитай всегда, когда на смене в пыточной камере Никодим Ноздреватый, не человек, а демон.

Боярин злобно ухмыльнулся:

– Вашего Ноздреватого самого бы в цепи и в подвал. Топорно работаете. Люди издыхают прежде, чем расскажут.

– Так тут и не монастырская келья, а Разбойный приказ, – заступился за подьячего старшина. – Ну, веди! – скомандовал он.

Сенька отворил в стене маленькую деревянную дверцу. Полумрак подвалов Разбойного приказа оставил неизгладимое впечатление на боярина Широковатого. Они шли по глухим коридорам, освещаемым только светом факелов. Где-то в стороне лязгали железные запоры и цепи, и эхо доносило крики умирающих заключенных.

– Тяжко тут у вас, – произнес вполголоса боярин.

Старшина перекрестился:

– Не дай Бог, постояльцем сюда определят.

– Коли совесть перед государыней чиста, то бояться нечего, – добавил в ответ боярин.

Старшина остановился и, посмотрев в глаза боярину Широковатому, спросил:

– А перед государями?

Иван Савватеевич растерянно поморщился:

– Господь рассудит.

Парень, которого доставили стрельцы с трактира за смертоубийство, лежал на соломенной подстилке, одной рукой пристегнутый к решетке кованой цепью. На лице темнели следы от кровоподтеков. Одна бровь была рассечена, но кровь на ней уже высохла.

– Ай-ай-ай, – покачал головой Иван Савватеевич. – Чего лупили-то так? – спросил он у Сеньки, что стоял рядом, бряцая связкой ключей на большом кольце. – На кой вам дознание-то понадобилось?

– Полагается, – ответил Сенька, глупо улыбаясь.

– Так он же признался во всем, – вмешался в разговор старшина.

– Под протокол надобно, – пояснил свою позицию подьячий.

– Ну, надо так надо, – с сомнением произнес боярин. – Отцепи его, – распорядился он. – Мы наверху подождем, разговор имеется.

Парня умыли холодной водой и сняли кандалы. Он брел босой по холодному каменному полу Разбойного приказа. Иногда он останавливался и утыкался лбом в железные прутья решеток. Его не торопили, давая прийти в себя для разговора с важными людьми.

Парня завели в маленькую келью для допросов с решетчатым оконцем под потолком и усадили на лавку.

– Ожидай.

Через несколько минут тяжелая дверь с коваными запорами натужно скрипнула, и на пороге появились два человека. Заключенный с трудом поднял голову и пристально посмотрел на вошедших. Один из них был ему хорошо знаком. Именно этот человек в стрелецком кафтане дал указание бросить его в подвал. Второй человек был ему не знаком. Но дородный вид и богатый кафтан говорили, что пожаловала важная птица. И речь пойдет не иначе о его сиротливой головушке, которую черт дернул связаться с раскольниками, засевшими в трактире. Парень мотнул головой и уставился на белую стену, по которой черной точкой, медленно перебирая лапками, ползла большая черная муха.

Боярин Широковатый немедля уселся на лавку подле стола и, подтянув брюхо руками, с прищуром посмотрел на парня. Стрелецкий старшина Емельян Федотович Басаргин, отодвинув тяжелый стул от деревянного стола, деловито уселся на него, опустив локти на стол.

– Начинай ты, Иван Савватеич, – попросил старшина Широковатого.

Широковатый довольно крякнул, хоть какое-то развлечение.

– Значит, о вере говорили с бражниками в трактире? – строго спросил у заключенного Иван Савватеевич.

Заключенный повернул голову в его сторону.

– О вере, батюшка, – сквозь зубы пролепетал парень. – В раскол они подались, или знаются с ними.

– Повтори, – вклинился в допрос старшина.

– Про огненные корабли говорили, про поклоны и двуперстие, – пояснил парень.

Боярин отчаянно прицокнул языком:

– Я что говорил!

– Как величают тебя? – спросил Широковатый.

– Волдарь, – растянуто ответил парень.

– Чей будешь, откуда? – наседал на него старшина.

– С Поморья я.

– Свободный крестьянин, стало быть? – уточнил Иван Савватеевич с легкой иронией.

Парень согласно кивнул.

– А в Москве чего забыл?

– С рыбным обозом приходил, да деньги все пропил.

Широковатый криво усмехнулся:

– Теперь уж не скоро рыбу свою увидишь.

Боярин обратился к старшине с неожиданным вопросом:

– Раскольники на Москве объявились?

– Так они и раньше были, – усмехнулся кривой улыбкой старшина, – только тихо сидели.

– Так я о том толкую, – добавил ему вслед боярин. – Вновь пришла ересь Аввакумова в столицу.

– Стража! – громко крикнул старшина. – Этого забирайте и не бейте больше. У него вся вина на лице написана.

Боярин Широковатый и старшина вышли из здания приказа.

– Ну, что делать будем, а? – спросил старшина.

Иван Савватеевич покосился на старую кремлевскую стену. Местами кирпич выпал, осыпавшись на землю красно-бурыми осколками и песком.

«Неустройство в государстве нашем», – про себя произнес он.

– Ловить будем, как положено. О таком происшествии придется доложить думному боярину Шакловитому. Он указик издаст, матушка подпишет, тебе, Емельян Федотыч, как и положено, искать.

Старшина пристально посмотрел на боярина. Заметив его взгляд, Иван Савватеевич поспешил его успокоить:

– Тебя не забуду, не сомневайся, вместе дознание провели.

Старшина повеселел. Служба службой, а деньги карман в кафтане не оттянут. Не святым же духом питаться.

Глава 3
Преображенские коллизии

Утро в селе Преображенском выдалось пасмурное. Туман лег на верхушки деревьев, и казалось, будто они покрыты огромным пуховым одеялом, а шапки из тугих, косматых облаков готовы вот-вот пролиться первым летним дождем. Где-то на опушке леса куковала кукушка. Сверчок, примостившись в щели бревен темных покатых сельских изб, издавал радостные трели, радуясь теплу и летнему солнцу. На лугу за селом сидела девчушка, на голове которой красовался венок из первых цветов подснежника и мать-и-мачехи, глядя на старшего брата, закинувшего удилище из сосны в яму у изгиба реки.

Единственными звуками, что нарушали эту райскую деревенскую пастораль, были бой пехотного барабана да стук десятков плотницких топоров.

Юный царевич строил свою первую крепость: Престбург.

Потешные гренадеры, пока еще просто бывшие деревенские холопы, упражнялись с деревянными мушкетами в штыковой атаке и строевых маршах.

– На плечо взять! Шагом арш!

Бывшие холопы, не понимая команды, рушили строй, запинались о переднюю шеренгу, наступая друг другу на пятки. Франц Лефорт бегал по полю, где еще несколько лет назад крепостные сажали овес, и орал на будущих солдат.

– О майн гот. Ты есть тупая русский скотина! – брызгал он слюной, выхватив очередного провинившегося рекрута из строя. – Питер, это очень, очень сложно их обучать.

Высокий юноша, стоящий у деревянных, наспех сколоченных ворот крепости, улыбался, глядя на его старания. Он хлопал широкой ладонью немца по плечу, приговаривая:

– Ты уж постарайся, Франц.

Немец вскидывал руки в стороны и плелся обратно к строю. Так повторялось изо дня в день, пока горе-воины не постигли искусства строевого шага. Но и на этом их беды не закончились. В крепость доставили литые пушки, и будущие гренадеры пытались взять крепость штурмом, над деревянными сводами Престбурга раздавались стоны и проклятия. После очередного штурма бывшие холопы выплевывали на траву зубы и утирали кровавую юшку с разбитых носов.

– Петруша развлекается, – глядя в окно деревянного дворца, шептала прислуге Наталья Кирилловна Нарышкина. Она выпивала свой чай и садилась за новую вышивку.

Но ее Петруша вовсе не развлекался.

Численность потешного войска достигла двух полков. Такую орду нужно было кормить. И Петруша постоянно клянчил у маменьки деньги. Но денег в казне не было. Нарышкины брали деньги у своих сторонников в надежде дождаться того момента, когда юный Петруша достигнет совершеннолетия и сам примет участие в управлении державой, тогда деньги непременно найдутся. Но на пути его полного воцарения стояла властная сестра Софья.

Но сейчас Софья была в Москве, а Петруша здесь, в Преображенском, устраивал очередные маневры своих потешных полков.

– О мин херц, прибыл голландец Карш… Карштен Брандт, – запинаясь, выпалил Меншиков. «Да что ж у этих иноземцев имена такие корявые».

– Приехал, значит, голубчик. Так веди меня скорей к нему, – оживленно воскликнул Петр и, улыбнувшись, обнял Алексашку.

Петр огромной ручищей схватился за деревянную ручку двери. Его глаза сияли от радости. В большой и светлой гостиной Петра ожидал низкорослый мужчина в голландской треуголке, держа в руках кружку с напитком. В середине зала суетилась девушка-челядинка. Служанка ловко расставляла на столе блюда с разными яствами и кувшины с ароматными напитками. Заметив царевича в распахнутых дверях, человек в иноземной треуголке поднялся и отвесил поклон, приветствуя царевича.

– Ну, накормили тебя? – щурясь, спросил Петр у иностранца.

– Да, герр Питер, премного благодарен. Я привез с собой со свой страна немного инструмент, – с трудом проговорил Карштен Брандт.

Он плохо владел русским языком, что весьма потешало юного Петра. Немного смутившись, иностранец продолжил:

– Но я не один, со мной приехать жена. Она много болеть без меня. Нужен уход, – пытаясь оправдаться, произнес голландец.

Петр, разобравшись, в чем дело, поспешил успокоить гостя:

– За этим дело не встанет.

– Питер, инструмент лежит в сундуке, – добавил голландец, – нужно занести его под крышу.

Петр повернулся к двери и громко крикнул:

– Алексашка, беги ко мне скорей.

Через мгновение в двери показалась голова Меншикова.

– Слушаю, мин херц, – протянул он.

Петр указал в сторону двора:

– Пойди во двор, собери сундуки с инструментом и пристрой надежно.

– Сделаю, мин херц, – кивнул головой Меншиков и тотчас исчез.

– Ну, герр Брандт, с чего начнем? – с нетерпением начал разговор Петр.

Голландец отложил жареную курицу обратно на тарелку и вытер платком рот.

– С чего государь желает начать? – поинтересовался он.

– Конечно же, с кораблей! Дерево привезли, пеньку и смолу доставили. Завтра пушечный заряд привезут и пушки, – не пытаясь скрыть юношеского задора, продолжал Петр.

– Чтобы строить хороший корабль, герр Питер, нужен хороший вода. Здесь вода очень маленький. Корабль мелкий будет.

– Будет тебе, Брандт, большая вода, – Петр стукнул кулаком по столу. – На Плещеево озеро поедем. Там флот наш первый строить будем.

– Потешный? – переспросил голландец.

– Зачем же потешный, настоящий! Да так, чтобы пушки палили да врагов на абордаж брать можно было. Все как в Голландии, – гордо заявил Петр.

Брандт согласился с царевичем и произнес:

– Понимаю, герр Питер. Хорошо, будем строить настоящие корабли. Только денег нужно будет очень много, – печально произнес голландец.

– А уж это не твоя забота! – усмехнулся Петр. – Я царь, а не сестрица моя. Будут тебе деньги, Брандт.

Петр выскочил во двор и широким шагом направился к терему матушки. По пути он движением руки сорвал с амурных дел Меншикова, который, пристроившись на деревянных перильцах, нашептывал что-то дворовой девке.

– Бегу, мин херц, бегу! – кричал вдогонку Алексашка, пытаясь догнать Петра.

– Матушка, ты указ мой в Казенный приказ отсылала? – взволнованно протараторил Петр, ворвавшись в покои Натальи Кирилловны. Напор юного царя был сродни морской буре, такой, что тяжелая деревянная дверь чуть не соскочила с петель.

– Да тише ты, оглашенный, – Наталья Кирилловна всплеснула руками. – Дворец так по бревнышку разнесешь. Отсылала указ, Петруша. Намедни дворянин Суконцев в Москву с бумагой отправился.

– Ну и что? – Петр буквально высверливал глазами мать.

– Привез деньги Суконцев, Петруша, привез.

Петр облегченно выдохнул.

– Правда, не всю сумму дали, – добавила царица. – Дьяк казенного приказа говорит, в казне денег нет.

– Ну, сколько дали-то, не тяни.

– Пять тыщ рублев в приказе наскребли, – Наталья Кирилловна достала из шкатулки грамоту.

– Наскребли они, – злобно прошипел царевич. – На свои дела царевна Софья деньги находит, стрельцам жалованье увеличила. А на царский флот деньги они по сусекам скребут.

Петр хлопнул кулаком по столу. Посуда на столе зазвенела и опрокинулась.

– Ох, дождется сестрица у меня.

– Это все думный дьяк Шакловитый Федор Леонтич воду мутит, – поправила сына Наталья Кирилловна.

– А ему, – Петр закусил кулак. – Ему особливо голову рубить, в первую очередь. Вор Шакловитый. Вор! – Петр был вне себя от ярости.

– Так недалече им Петруша осталось, – поспешила его успокоить Наталья Кирилловна. – Петруша, думали мы тут женить тебя.

– Что? – Петр обернулся и удивленно посмотрел на мать. – Это зачем еще?

Глаза царя округлились, и лицо налилось краской.

Наталья Кирилловна взяла со стола кубок и налила в него квас:

– На вот, выпей кваску, успокойся и дослушай. Коли женишься, Петруша, то по закону вступишь в совершеннолетие. Ну и править уже сам сможешь, коли не отрок уже. Хватит Софье при живых государях заправлять. Пора бы и честь знать.

Петр хитро прищурился:

– Обещать, маменька, не буду, но обязательно подумаю.

– Подумай, Петруша, – матушка открыла ставни окна и посмотрела на зеленеющие поля поместья. – Куда сейчас-то торопишься, сынок? – тихо спросила она.

– На Плещеево озеро! – твердо ответил царевич. – Корабли строить будем с голландцем.

– Ой ли уж корабли? – Наталья Кирилловна недоверчиво посмотрела на сына. Опять фантазирует Петруша, как со своими потешными солдатиками.

Тем временем к Плещееву озеру тянулись обозы с мастеровыми и челядью. Бревна для распиловки на брус и доски доставляли из Ярославля, а иную сосну прямую без веток – с самой Камы. Мастеровые ставили большие деревянные стойки из тесаных стволов и скрепляли их между собой такими же деревянными перемычинами. Далее в получившийся каркас затягивали длинный прямой киль, к которому нагелями крепили форштевень и шпангоуты. Топоры бойко стучали на всю округу. Челядь из соседней деревни была занята прокормом большого количества ртов. Из соседних лесов и перелесков доносились звонкие ребячьи голоса юных грибников.

– Неужели построит? – удивленно спрашивали бояре у Меншикова, что днем и ночью дежурил подле Петра и новой верфи.

Алексашка поднимал кверху указательный палец и, дождавшись, пока бояре откроют рты от нетерпения, величественно изрекал:

– Всё непременно построит, а вы матросами при царских кораблях будете, паруса ставить, якоря поднимать.

Бояре охали, глядя на свои жирные фигуры, и, перекрестившись, причитали:

– Свят, свят, свят, куда ж нам, Александр Данилыч, в матросы-то. Ты прикажи только, мы тебе из дворовых ребят отыщем, кого надо.

Алексашка смеялся во все горло и добавлял:

– Да шучу я, бояре, с вашими формами только по реям и лазать. Деньги на корабли готовьте, да не скупитесь.

Бояре, так же вздыхая, протягивали руку к поясу, щупая кошелек, и качали головами.

– Ирод Алексашка Меншиков, мало того что царь с казны все деньги сгреб, так денщик его исподнее готов снять.

– Чего бурчите, аки пни гнилые, – усмехнулся он, глядя на боярские причитания. – Али дело царево вам не любо?

Бояре дружно кивали головами:

– Любо-любо, Лександр свет Данилыч.

– Алексашка, поди-ка сюда, – Петр воткнул топор в бревно. – Ты смолы да пакли сколько возов купил?

Царевич ухватил Меншикова за правое ухо и потянул кверху.

– Восемь, отец родной, – запричитал Меншиков.

– А денег на сколько возов взял? – не унимался Петр, пытаясь дознаться от денщика все, что тот мог утаить.

– Так на десять, – скулил Алексашка. – Собрали только восемь, на остальные деньги пеньку да десять ведер гвоздей привезли. Все сходится по счету, государь.

Петр отпустил его ухо и погрозил пальцем:

– Ты смотри мне, Алексашка, воровать будешь, шкуру спущу.

– Мин херц, – запричитал Меншиков, – ни рубля в карман не положил, ни к чему мне деньги. Потребуется, у тебя попрошу.

Петр ослабил хватку, слова Алексашки несколько успокоили его.

Мастеровые, вставив шкворень в прорезь бревна, на который садился руль, пытались вогнать в бревно деревянный нагель, но эта затея никак не выходила, то ли нагель напитался водой, то ли мастеровые высверлили отверстие не по размеру.

– Кто ж так бьет? – воскликнул Петр, выхватив из рук мастерового деревянный молот. Плюнув на руки, он широко размахнулся: – Берегись.

Мастеровые отпрянули в сторону, опасаясь попасть под размашистое движение царевича. Петр с первого удара загнал деревянный нагель в отверстие, а мужики лишь с удивлением качали головами, поражаясь невероятной силе молодого царевича.

– Мин херц! – потешно приплясывая и что-то насвистывая себе под нос, приближался Меншиков.

Петр откинул молот в сторонку, ожидая, что же хочет поведать ему Алексашка.

– Ну, чего как стрекоза по полю летаешь, дел мало?

– Дел много, мин херц, – с некоторой таинственностью в голосе произнес Меншиков. – Вели наградить меня за заслуги перед Отечеством.

– За какие же заслуги награду просишь? За то, что ты по всему селу скачешь да девиц дворовых портишь? – с иронией в голосе допытывался Петр.

– Не угадал, мин херц, – ответил Меншиков, раскланявшись в плавном реверансе.

– Ну, говори, ирод, не томи, ей-богу, выпорю, – в сердцах выкрикнул Петр.

– А нашел я, Петр Лексеевич, для нашей флотилии еще одного лоцмана, – Меншиков с гордостью склонил голову.

– Врешь, прохвост, – усмехнулся Петр. – Откуда в нашей дыре еще один лоцман, кроме тех, что я из Голландии выписал?

– А вот и не вру, – не унимался Алексашка. – Эй, Федот! – он окликнул сухопарого мужика, сидевшего на телеге, наполненной пенькой. – Веди хромого из села Пересвягино.

Мужик соскочил с телеги и направился в сторону изб. Через некоторое время он появился с идущим позади мужиком, прихрамывающим на левую ногу.

Подойдя к Петру и Меншикову, мужик отвесил земной поклон и устремил взгляд в землю, ожидая распросов от важных персон.

– Кто ты таков? Не вор, не раскольник, случаем? Много вас в лесах кроются, выдают себя за нужных людей, – сурово начал выпытывать мужика Петр.

– Никак нет, мой государь, – заикаясь, прошепелявил мужик.

– Алексашка, – царевич злобно посмотрел на Меншикова. – Какой же он лоцман, гляди, как шепелявит!

– Это он от страха перед тобой, мин херц, – поспешил успокоить царя Меншиков. – Ты говори, мужик, кто ты, где службу вел, как в плен к шведам попал? Говори, царь ждет, иначе не сносить тебе головы.

– Дело мое простое, – начал хромой. – С малых лет у шведов палубу мыл. Затем стал помощником шкипера на торговом судне. Ходил и в военные экспедиции.

– И как тебе, русскому мужику, шведы доверяли? – с недоверием спросил царевич.

– Так с малолетства я у них, язык наш стал забывать, – хромой опустил голову, затем поднял ее и посмотрел в небо. – А представился случай у берегов Беловодья, так враз убег.

– А чего убег? Или шведы кормили плохо? – продолжал допытываться Петр.

– Нет, государь, кормили хорошо, и даже жалованье рейсхталерами положили. Да только невмочно мне на чужбине, по волнам болтаться, как бесхозная лодка.

– А на родине, под русским флагом, вмочно будет?

– Под своим флагом, государь, с превеликим удовольствием.

– А ну, пойди сюда, – Петр подскочил к мужику и потянул его за кафтан к почти достроенной галере. – Это что такое? – Петр указал ему на выступающее с носа корабля бревно.

– Бугшприт, – не задумываясь, ответил хромой.

– А что за веревки от него к носу идут, а? – Петр лукаво прищурился, надеясь, что сейчас-то мужик точно ошибется.

– Бакштаг, мой государь, – так же без запинки ответил мужик. – А это ватер-штаг, это мартин-гик, – продолжал сыпать морскими терминами хромой мужичок.

– Зело умен, мореход, – рассмеялся Петр. – Алексашка, – выкрикнул он, – ставь морехода на довольствие. У матушки из казны десять рублев за него лично получишь.

Через месяц на стапелях верфи стояла первая русская галера, построенная по шведскому образцу. От нее пахло свежей смолой, которой мастеровые промазывали стыки досок, свежей парусиной, доставленной из голландского Утрехта. Якоря, кованные на одном из тульских заводов, блестели, отражая яркие блики, ослепляли глаза прохожих. Народ проходил мимо, раскрыв рты от красоты заморского корабля, не переставая удивляться расторопности юного царевича.

Петр воткнул топор в комель молодой сосенки, лежащей на стапеле. У избы мастеровых стояло два человека, один был одет в форму стрельца, а другой в обычном кафтане, подпоясанный широким кожаным ремнем, на котором крепилась сабля. Человек с саблей был небольшого роста и в разговоре со своим собеседником постоянно жестикулировал, едва не попадая руками в лицо собеседнику. Петр сразу узнал дворянина Суконцева, наблюдателя при дворе царевны Софьи. Увеличивая шаг, царевич поспешил навстречу гостям. Его интересовал только один вопрос, выполнил ли Суконцев просьбу маменьки. Заметив издали высокую фигуру царевича, Суконцев и сопровождавший его стрелец низко поклонились. Петр буквально навис над обоими:

– Ну что там в Москве?

Суконцев чуть отошел в сторону, дабы лучше видеть лицо царевича.

– На Москве все спокойно, мой государь, окромя ереси. В Китай-городе четырех раскольников с проповедями нашли. Ну и, как положено, в цепи заковали, – Суконцев поправил саблю и посмотрел на Петра.

– Кроме того что? – Петру не терпелось услышать главную новость.

– Царевна отправляет карательную экспедицию на Вятку против еретиков по просьбе патриарха. Его старинного друга, старца, в расколе уличили.

– Да что мне еретики твои, нет интереса россказни ваши слушать! – взорвался Петр. – С казной что? Почему казна опять пустая? Мне корабли нужно строить, негоциантам за товар платить, народ кормить, а казна опять пустая.

– Намедни царевна стрельцам жалованье раздала, – осторожно начал Суконцев. – Вдвое больше прежнего дала. Говорит, бунтовать собирались.

– Врет, врет все Софья, подкупить стрелецкое доверие хочет.

В глазах царевича читались нотки злости и отчаяния. Едва сдерживая гнев, Петр произнес:

– За стрельцами следить, ты лично, Максим Петрович, в ответе будешь, – он ткнул кулаком в грудь стоявшего рядом с Суконцевым стрельца. – Теперь ступайте! – распорядился Петр. – Если дело срочное возникнет, сразу гонца ко мне посылай.

Суконцев кивнул головой.

– А это тебе за труды, – Петр достал из поясного кошеля трехрублевую монету и протянул Суконцеву. – Как на престол встану, имение получишь от меня за верную службу, а стрельцам жалованье повышено будет, и званием не обижу, – обратился Петр к стоящему рядом с Суконцевым стрельцу.

Лошади скакали бойко, унося двух царских служивых к Москве. Впереди уже виднелись пряничные маковки теремов бояр, стены Китай-города и колокольня Ивана Великого.

– Когда уже это закончится? – тяжело вздохнул Суконцев.

– Ты что имеешь в виду? – отозвался стрелец в седле. – Служба царская она до конца, пока Господь не призовет.

– Ох, Максим Петрович, хитришь ты, однако, – рассмеялся Суконцев. – От ответа уйти норовишь.

– Так и не было вопроса, – усмехнулся стрелец.