Время Петра

– Уж не думаете ли вы, господин полковник, что такое сокровище находится в этом сундуке? – с недоверием произнес Груммер.

Полковник осуждающе посмотрел на него:

– Я видел артефакты, завернутые в обычное тряпье, но они не теряли от этого своей значимости.

Откинув крышку ларца, Люггер несколько минут сидел без движения, не издавая ни звука. Груммер приблизился к полковнику и заглянул в сундук. Его веки судорожно задрожали, а глаза наполняли капельки слез, медленно стекающие по щекам.

Корона базилевса горела разноцветными каменьями, играя солнечными зайчиками в ярких лучах, которые пробивались сквозь дырявые монастырские своды. Люггеру казалось, что венец излучает какое-то неведомое тепло, его охватило непреодолимое желание взять корону в руки и водрузить на чело.

– Господин полковник, – Груммер лихорадочно тряс подполковника за плечо, – очнитесь, господин полковник.

– Закройте крышку, Груммер. Мне кажется, что этот венец порабощает мой разум.

Груммер тотчас закрыл ларец и направился к выходу.

Люггер достал белый платок и вытер испарину на лбу.

– Закройте ларец в машине, – дал он указание водителю.

Партизаны, засевшие вблизи полуразрушенных стен монастыря, молча переглядывались между собой, гадая, что так долго делает немецкий полковник в храме. Зачем он вообще сюда приехал. Автоматчики прогуливались по монастырскому подворью, насвистывая старинную австрийскую песенку про Августина.

Двери храма открылись, и показалась фигура водителя с сундуком в руках. Лицо Груммера светилось от счастья.

Фельдфебель, заметив его, тут же подскочил к Груммеру с вопросом:

– Где полковник?

Груммер кивнул в сторону здания и, открыв дверцу машины, бережно расположил ларец на заднем сиденье.

Басаргин махнул своим людям рукой. По немцам ударили пулеметные очереди, перекапывая пожелтевшую траву на монастырском подворье. Немецкие автоматчики отстреливались им в ответ. Груммер бросился к кабине «Хорьха». В дверном проеме храма показалась фигура Люггера с парабеллумом в руке.

«Хорьх» взревел и рванул к храму. Люггер, сделав несколько выстрелов, успел запрыгнуть в автомобиль.

– Вперед! – скомандовал он. – Нам здесь больше нечего делать, этим болванам ничего нельзя доверить.

Длинная автоматная очередь прошила крышу кабины автомобиля, удаляющегося от монастыря; «Хорьх» стремительно несся по ухабистой дороге, увозя немецкого полковника и Венец Базилевса. Сквозь открытое окно Люггер увидел, как сквозь плотную пелену облаков к монастырю устремились две пары юнкерсов. Но ему уже было наплевать и на партизан, и на солдат, и на неудачника фельдфебеля. Он почти завершил свою миссию в этой ужасной стране. К утру Венец Базилевса будет лежать в одном из музеев Германии и, возможно, после войны принесет много пользы немецкому народу.

* * *

Известие о том, что старец Дионисий отошел к Богу в дороге, было принято патриархом Иоакимом с прискорбием.

Он обвинял то стрелецкого старшину Басаргина, что тот не сумел довезти старца до Москвы, то самого себя за то, что отпустил его в Вятку, смирившись с его выбором. Патриарх метался по палатам, впадая то в забытье, то взрываясь истериками и слезами. Никто не знал причин такого поведения владыки, всегда бывшего спокойным и рассудительным пастырем.

По прибытии в Москву Емельяна Федотовича уже встречал патриарх, но теперь взгляд его выражал холодность и недоверие. Истинную причину такого поведения знал лишь сам стрелецкий старшина Басаргин.

– Что же, Емельян Федотыч, не сказывал ли старец Дионисий чего перед смертью? – принялся выпытывать патриарх у старшины. – Не поведал ли чего необычного? Али велел передать перед смертью чего? – продолжал допытываться патриарх, буравя Басаргина колким, как десяток игл, взглядом.

– Да что же он поведать мог. Молчал, аки пень, до самой деревеньки, а ночью вот преставился, – оправдывался Басаргин. – Я подводу со старцем вперед пустил. Что теперь опасаться, чай не сбежит. А сам в Москву отправился. Мне бы, батюшка, с дороги отдохнуть немного, – произнес Басаргин, стараясь как можно быстрее избавиться от назойливого собеседника.

– И на том спасибо, только что же терзало душу старца Дионисия, понять не могу. А ведь беспокоило его что-то. Ну, теперь гадать нечего, даст Бог, откроется тайна.

При этих слова Басаргин вздрогнул и настороженно посмотрел вслед уходящему патриарху, терзаясь сомнениями, правильно ли он поступил, что скрыл рассказ несчастного Дионисия.

Вскоре патриарх покинул Москву, отправившись в Сергиеву лавру. Басаргин стоял и смотрел, как возок владыки удаляется по Ярославской дороге на север.

Когда патриарх исчез из виду, Басаргин перекрестился и выдохнул:

– Принесла нелегкая.

Всю неделю терзался Басаргин, утаив страшную тайну Дионисия. Невыносимым грузом лежала она на душе и терзала совесть стрелецкого старшины, не давая покоя ни днем ни ночью, а больше всего пугал результат его подлой лжи.

– Что, если не удержусь, проговорюсь, тогда все, прощай служба, а еще чего хуже – с головой распрощаться придется.

Так рассуждал Емельян Федотович в схватке с собственной совестью. Под конец седмицы Басаргин решил открыть страшную тайну царевне да покаяться, дескать, черт попутал, а сокрыл, потому что слов старца испугался за царевну и державу русскую; после можно отпуск испросить да на владения свои взглянуть, что думским дьяком Шакловитым жалованы были. Что старец в дороге почил, не его, старшины, вина, чай не юнца вез. Службу исправно справил. Раскольничий скит разорил. А старик мог и в Москве Богу душу отдать, так чего уж там.

За такими размышлениями его застал боярин Широковатый. Поправив ремень, довольный возвращением старшины в Москву, постучал в двери приказа.

Басаргин сделал вид, что занят службой. Он поочередно брал свиток за свитком с дубового стола, разворачивал их и, не читая, вновь сворачивал. Толстое тело боярина протиснулось в дверь. Перекрестившись на киот, боярин засеменил к столу старшины.

– С приездом, Емельян Федотыч, – выдавил он, глядя, как Басаргин откладывает свитки в сторону.

– И ты будь здрав, боярин, – откликнулся старшина.

– Знаю про несчастие твое, – закачал головой боярин Широковатый.

– Да какое там несчастье, – возразил Басаргин. – Старец все равно не жилец был. Он и живой молчал бы, ничего патриарху не поведал. Твердого характеру старик был. А свое я получил за службу, как и обещано.

Боярин глубоко вдохнул широкими ноздрями поток воздуха, пропитанный сургучем да табаком, и резко спросил:

– Чего же старец патриарху не мог сказать?

Басаргин понял, что проговорился. Да и чего скрывать, все равно придется тайну старца царевне открыть. Не по силам ему, простому старшине, такая ноша, а там уж пускай царевна сама рассудит, есть ли в том его вина али нет.

– А то тебя не касается, боярин, – сердито ответил Басаргин. – Царевне слова старца передам.

Широковатый рассмеялся:

– Да ты не гневайся, Емельян Федотыч, царевне так царевне. Все мы матушке служим, только владыко Иоаким одному Богу службу несет.

От этих слов Басаргин успокоился, исчезло напряжение и нервозность. Старшина улыбнулся и отставил в сторону свое незатейливое занятие.

– Я ведь чего зашел к тебе, Емельян, – продолжил боярин. – Мне твои тайны ни к чему. По этой части никто с тобой не сравнится, давай с тобой чаю липового попьем да по душам поговорим, как там Русь-матушка поживает. Из столицы не все видно, что на окраинах творится, чего воеводы думают.

Басаргин улыбнулся:

– А, да ты про воеводу вятского спросить хотел.

Широковатый ехидно оскалился:

– Про него, про него, Емельян Федотыч.

– Воевода вроде справно служит, препятствий в деле моем не чинил.

Боярин Широковатый улыбнулся и хлопнул себя по коленям.

– Про дело твое матушке завтра скажу, завтра и примет тебя, а сейчас пущай слуги чайку сделают, да покрепче.

В то время, пока стрелецкий старшина Басаргин и боярин Широковатый пили горячий липовый чай в Разбойном приказе, Софья принимала гонцов от казаков, осажденных в Албазине. Цинские войска несколько раз предпринимали штурм острога, но каждый раз отступали назад. Казаки держались за острог так, словно он был последним островком русской земли на берегах Амура. Необходимо было отправить посольство к цинскому императору. Выбор пал на стольника Федора Головина и Нерченского воеводу Ивана Власова. Софье необходим был мир с Маньчжурской империей. Но и сдавать русские позиции на Амуре царевна не хотела.

– Албазин должен остаться нашим, – заявила она Головину. – Как хочешь бесов узкоглазых крути, Федор Алексеич. Мыслю я границу по берегу Амура установить, – в завершение произнесла она.

Головин кивнул:

– Выполню, матушка.

– Ну, а если не согласится цинский император, – в разговор вступил Голицын, – тяни время, как можешь, пока мы войска собирать будем. Дьяка Семена Корницкого возьмешь с собой, он лис старый, опытный, глядишь, где и подскажет чего. Переводчика нет, но при дворе императора околачиваются латины, через них беседу и будешь вести, да ухо держи востро, обманут басурмане, глазом косым не моргнут. До Тобольска дойдешь, там припасы пополнишь да людей наберешь. Путь не скорый.

Головин согласился и тотчас поспешил покинуть царские покои.

– Не слишком ли молод посол наш? – спросила Софья у Голицына, провожающего взглядом Головина сквозь распахнутое окно дворца.

– Так с таких лет мудрости в делах и нужно набираться. Послы, матушка, как капуста на грядках не растут.

* * *

Великий Амур качал легкие лодочки казаков у своих обрывистых берегов. На крепостной стене, созданной из покатых сосновых бревен, стоял дозорный, тревожно вглядываясь в уходящую за горизонт даль.

– Чего видишь? – воевода ухватил своей ручищей дозорного за плечо.

– Не видать пока маньчжуров, боярин, – доложил дозорный.

– Может, пронесет, батюшка? – обеспокоенно спросил дозорный и перекрестился.

– Не пронесет, – пробурчал в ответ Алексей. – Здесь они. Скоро появятся, черти.

Воевода поправил ремень, на котором висела широкая сабля, и перевел взгляд на крепостной двор. Казаки и местные крестьяне таскали бочонки с порохом и ядрами, подтаскивая их ближе к стене, чтобы в случае осады не мешкая перезаряжать пушки, усыпавшие стены Албазинского острога, словно рассыпавшийся горох.

– Не хочет император Конси, чтобы русские на Амуре жили.

Воевода гневно смотрел в бездонную морскую даль.

– Не хочет, да кто его спрашивать будет, – злобно проговорил он так, чтобы находящиеся внизу люди слышали это.

– Верно, воевода-батюшка, – соглашались казаки, переглядываясь друг с другом. – Коль по своей воле пришли, то по своей и уйдем!

Воевода улыбнулся:

– Любо мне, братцы, такие слова от вас слышать.

Афанасий вцепился в рукав воеводы.

– Может, в Нерчинск гонца пошлем? – жалобно пролепетал он.

– Послали уже, – усмехнулся Иван. – Да только не сдюжить нам против десяти тысяч воинов Конси. Всего нас восемь сотен. Одна надежда на казаков, на крепкие стены да на наши пушки.

Алексей положил руку на пушечный лафет.

– Далеко Русь-матушка, далеко, – задумчиво произнес Толбузин, слегка покачивая головой.

– Не кручинься, воевода, и раньше маньчжуров били, – подбадривал его Бейтон.

– Били, – улыбнулся воевода. – Да только Конси сам сейчас идет. И ведет в своем войске европейских инженеров супротив нас. Значит, до последнего маньчжуры сражаться будут. Ты смотри хорошо, внимательно, а я пока к Бейтону пройду, узнаю, на какое время пушечного заряда хватит.

Алексей, тяжело дыша, стал спускаться по лестнице со стены. К нему тут же подбежал невысокий паренек в крестьянской рубахе и высокой шапке.

– Лошадей отогнали в тайгу, барин, – не успев отдышаться, выпалил он. – Оставили с ними пятерых пастухов с ружьями, чтобы тигр или медведь не напали.

– Добро, – улыбнулся воевода и похлопал парня по плечу.

– Разреши на стену подняться, воевода, – жалостливо попросил мальчишка.

Воевода грозно взглянул на мальчика и в ответ проговорил:

– А не рано тебе?

– Не рано, барин, – уверенно ответил мальчуган. – Порох да ядра подавать смогу, а где и раненых оттаскивать буду.

Алексей усмехнулся:

– Ну, коли так, то беги, воин.

Мальчишка, подтянув штаны, опрометью помчался вверх по лестнице.

Утренний туман, что окутал многочисленные островки, притаившиеся посреди реки, стал растворяться, обнажая очертания маньчжурских лодок, устремившихся к острогу.

– Идут, – истошно крикнул со стены дозорный.

– Маньчжуры идут! – подхватил его крик другой дозорный.

Из тайги на противоположном берегу показались силуэты всадников и пеших маньчжурских воинов. Разодетая в диковинные шлемы маньчжурская кавалерия усыпала противоположный берег. Пехота тащила на руках легкие двухместные лодки. Лан-Тань усмехнулся, завидя, что над острогом нависли орленые стяги и на стенах забегали воины.

– Заметил урус, – злобно прошипел Люнь-Фень. – Пушки готовят.

– Разбивайте лагерь у опушки, – отдал команду Лан-Тань. – Не уйдем, пока русские не сдадутся, – улыбнулся он своему спутнику.

Легкие лодки маньчжуров причаливали к обрывистому берегу, и маньчжурская пехота со всей прытью устремлялась вверх по обрыву к стенам острога.

– Что, ребята, все готово? – спросил у сгрудившихся на стенах острога пушкарей воевода.

Бейтон, надев боевые доспехи поверх кафтана, с прищуром посмотрел на воеводу.

– Как первые ряды пушкари положат, открывай, воевода, ворота острога.

Толбузин, как опытный воевода, сразу распознал тактику немца. Ударить по центральному флангу врага и, разгромив их, значительно обезоружить маньчжуров. Прогремели первые выстрелы из крепостных орудий. Ядра сыпались под ноги волнам наступающих вражеских войск, беспощадно разбивая их ряды. Предсмертные крики маньчжурской пехоты оглашали берега Амура. Маньчжурский военачальник, Лан-Тань, восседал на своем жеребце, наблюдая, как русская артиллерия, бьющая со стен острога, косит ряды его пехоты, словно босой крестьянин режет рисовый куст. Некоторые вражеские пехотинцы все же успевали пробиться к бревенчатым стенам острога, где их тут же встречали выстрелами русские пищали. Лан-Тань злобно оскалился и махнул рукой, показывая своим воинам, что настало время отступить.

– Отведите оставшихся воинов, – сообщил он своему помощнику.

Люнь-Фень отдал приказ трубить отступление, но в этот момент ворота крепости распахнулись и на атакующих маньчжуров налетел отряд казаков. Ловко орудуя саблями и прикладами ружей, они разбили последнюю волну наступающих вражеских войск, опрокинув их в реку. Люнь-Фень был в ярости.

– Русские сильны и хитры, господин, – гнусаво жаловался он.

Маньчжурский военачальник развернул коня, направляясь к своему лагерю.

– Мы будем терпеливы, – заключил он. – Казакам больше неоткуда ждать помощи. Окружайте острог, возводите вокруг его стен вал и устанавливайте пушки.

– Осада, мой господин, – проговорил Люнь-Фень.

– Да, осада, – утвердительно ответил Лан-Тань. – Ни один корабль не должен пройти по реке к крепости, – строго приказал маньчжурский военачальник. – Я приказываю вам перекрыть все возможные пути, чтобы русские не смогли получить помощь. Рубите лес и приступайте к работе. У нас мало времени.

Вокруг Албазина раздавался стук топоров. Маньчжуры строили башни и создавали земляные валы, окружая стены острога. Воевода Алексей Толбузин и Бейтон с тяжелым сердцем смотрели, как дотошные маньчжуры затаскивали на выстроенные валы пушки и порох.

– У голладцев научились, – печально заметил Бейтон. – И откуда черт их принес на наши головы.

– Так при дворе цинского императора столуются, – заметил воевода. – В посольство доносили, что в военных советниках числятся.

Бейтон печально покачал головой.

– Голландцы служат тем, у кого кошель толще.

Меж тем маньчжуры нанесли первый удар по стенам крепости. Пушечное ядро со свистом впилось в бревенчатые стены, вырывая из них куски щепы. С южной стороны острога маньчжуры принялись возводить из бревен осадную башню, намереваясь наносить удары по крепости сверху.

– Необходимо сжечь башню, – пояснил Бейтон, приказав казакам направить все орудия на деревянный раскат.

Выстрел за выстрелом превращали осадную башню маньчжуров в пылающую груду сваленных бревен. Вскоре башня была полностью разбита. В ответ маньчжуры усилили плотность огня по стенам острога. Внутренний двор крепости застилал едкий дым от пороховых снарядов. Зубцы дозорных башен были изрезаны ядрами маньчжурских пушек.

В шатер вбежал взволнованный маньчжурский командир:

– Господин, казаки держат оборону.

– Знаю, – злобно произнес Лан-Тань.

– Наши люди гибнут под стенами этой чертовой крепости.

– Присядь-ка, дружище, – предложил обеспокоенный военачальник. – Голландец Райхен предложил сделать пять подкопов под стены крепости. Скажи, хватит ли у нас пороха для атаки?

– Порох не проблема, – утвердительно ответил Люнь-Фень. – Русские пушки не дадут приблизиться к крепости.

– Копайте ночью, – злобно прорычал Лан-Тань. – К утру под их стенами должны быть подкопы и заложен заряд. Я хочу наблюдать, как на рассвете рухнут стены крепости и мои воины ворвутся в нее.

Когда солнце скрылось за верхушками деревьев и мгла окутала берега реки, к стенам крепости потянулись цепочки маньчжурских воинов. Они, словно тени, подкрадывались вдоль берегов Амура, высматривая в кромешной тьме места для будущих подкопов. Молодой маньчжур, стиснув зубы, тянул за собой огромный мешок с порохом. Их раскосые глаза поочередно устремлялись на крепостные стены острога. Заслышав часовых на башнях, они бросали мешки и замирали, не желая обнаружить себя. Копать приходилось очень осторожно, чтобы казаки не обнаружили подкопы раньше времени. Когда дело было сделано и оставалось лишь заложить мешки с порохом под деревянные стены острога, на маньчжуров внезапно обрушились десятки оружейных выстрелов. Подрыв стен при помощи подкопа был сорван. Маньчжурский военачальник с досадой кусал губы, разбивая при этом все, что попадалось ему под руку.

Больше года русские гарнизоны удерживали осаду Албазина, разбивая цинские войска. Потеряв несколько тысяч воинов и надежду на победу, Лан-Тань отдал приказ прекратить осаду острога и приготовиться к отступлению. Подоспевший из Нерчинска обоз обнаружил в крепости лишь несколько воинов во главе с Афанасием Бейтоном, а доблестный воевода Алексей Толбузин скончался от полученных в последнем бою ран.

Маньчжуры требовали лишь одного, чтобы русские навсегда покинули берега Амура, поскольку считали их исконно маньчжурскими землями. Прибывший для переговоров с династией Цин Федор Головин успешно завершил свою операцию. После длительных переговоров маньчжуры подписали договор, который на долгие годы определил границы между двумя государствами.

* * *

Дорога к аэродрому, где дислоцировалась сто пятьдесят четвертая эскадрилья люфтваффе, занимала более сорока километров. Это был единственный аэродром с твердым покрытием, где немецкие летчики могли взлетать, не боясь увязнуть в раскисшей сентябрьской грязи. Сейчас на взлетной полосе подполковника СС Люггера ожидал двухмоторный «Хенкель», готовый по первому приказу взять обратный курс. Но его пассажир запаздывал. Дорога была опасной. В любой момент он мог наткнуться на партизан или окруженцев, выходящих из котла.

Двигатель «Хорьха» надрывался, захлебываясь от собственного бессилия. Водитель, яростно ухватившись обеими руками за руль, ловко объезжал ямы и ухабины, неприлично виляя капотом по всей дороге. Люггер торопился к взлетной полосе, но внезапное недомогание заставило прервать его путь. Груммер, взглянув в зеркало, заметил, что лицо Люггера приняло нездоровый зеленоватый оттенок.

– Останови, Груммер, прошу тебя.

Водитель тут же свернул с дороги и остановился у небольшой березовой рощицы. Следом за «Хорьхом» проследовали автоматчики. Люггер распахнул дверку и бросился к деревьям. Ртом шла кровь. Он уже выбросил два белых носовых платка, но кровотечение не останавливалось. Люггер не знал, что с ним сейчас происходит. Но его одолевали мысли, что это недомогание тесно связано с таинственным предметом, который находился сейчас в машине подле него.

«По легенде, Венец Базилевса был передан в дар русскому царю, а значит, полностью принадлежит этим безумным русским, но какая же сила охраняла его в монастыре, может, этот призрак и есть царь, законный владелец, а сейчас хранитель короны. А что, если он и сейчас где-то рядом? Что, если не отпустит меня, убьет прямо сейчас? Чертова корона, будь она проклята. Нет. Я не хочу умирать здесь, в России. Главное, добраться до Германии, а там своя земля и умирать не так страшно будет. А главное, доверенное задание выполню», – так рассуждал Люггер, стоя здесь, в русской рощице, опустившись на колени. Он чувствовал, как силы покидают его.

До аэродрома оставалось чуть больше километра, но совсем не осталось времени до отправки самолета. Люггер попытался взять себя в руки и с трудом встал на ноги. Заубер продвигался вперед, спотыкаясь и на некоторое время останавливаясь, чтоб перевести дыхание; его тело казалось ватным, руки бессильно повисли, а голова разрывалась от невыносимой боли.

– Груммер, – тяжелым голосом произнес полковник. – Боюсь, я не смогу попасть на самолет. Мне нужно лекарство, Груммер.

Водитель потянулся к бардачку и достал маленькую ампулку:

– Остался еще морфий, господин полковник.

Люггер с облегчением вздохнул:

– Подготовь все.

– Вы уверены, господин полковник? – с сомнением в голосе спросил Груммер.

– Приготовь! – твердо сказал Люггер и, захлопывая дверку автомобиля, потянулся за ларцом. Его непреодолимо тянуло к короне, словно только она могла спасти его жизнь.

Дальнейшая судьба венца не интересовала Люггера вообще. Корона манила его сейчас, все больше порабощая его душу.

Он осторожно провел ладонью по шероховатой поверхности ларца и открыл крышку.

Что, если он везет в фатерланд нечто, что погубит Германию и сделает бессильной перед большевистским натиском? Император не в силах был защитить свой город. А вдруг и Германия не одержит победы?

К черту сомнения и предрассудки.

Драгоценные камни короны искрились своим смертельным свечением, наполняя салон машины невероятно ярким светом. Люггеру стало легче, головной боли словно и не было, а тело наполнялось силами, словно бухта во время прилива.

– Господин полковник, – подал голос Груммер, – все готово.

Он протянул Люггеру шприц и клочок ваты, пропитанный спиртом.

– Спасибо, Груммер.

Люггер освободил руку из рукава форменного кителя и откинулся на спинку сидения.

– Вам помочь, господин полковник? – проявил участие водитель.

– Не нужно, Груммер, скажите мотоциклистам, чтобы не отставали. Через две минуты отправляемся, разбудите меня у самолета.

Груммер не стал задавать лишних вопросов. Ему было все ясно. У полковника открылись старые раны. Груммер хлопнул дверью и направился к мотоциклам. Люггер перетянул руку жгутом и медленно ввел в вену иглу. Приятное тепло разлилось по телу, унося сознание прочь. Если бы в его ведомстве узнали, что он употребляет морфий, то Люггеру пришлось бы несладко.

«Хорьх» покатил по дороге. Сейчас колонна уже могла не беспокоиться за свою безопасность. Вдоль дороги стояли резервные фронтовые части. Белые кресты на камуфлированной броне танков и транспортеров указывали им на приближающийся конец их скитаний. Скоро весь этот зверинец, что стоял, гудел, рычал по обеим сторонам дороги, ринется вперед и, получив по хребту плетью, навсегда останется на бескрайних русских просторах. От всей этой живой, ревущей, копошащейся массы останутся лишь кресты на холодных снежных полях да хвалебные эпитеты офицеров в солдатских похоронках. А сейчас полковник СС Заубер Люггер крепко спал.

– Заубер! – черная тень прикоснулась к его плечу. – Открой глаза, Заубер. Посмотри, что случится, если ты привезешь Венец Базилевса в Германию.

Люггер открыл глаза. По небу проплывали сотни бомбардировщиков, они сбрасывали тонны смертоносного груза на пряничные домики, соборы, дворцы. Земля горела под ногами бегущих по узким улочкам людей. Улицы городов застилало покрывало едкого черного дыма. Затем на эти самые узкие улицы вкатывались армады танков с красными звездами на башнях.

– Кто ты? – дрожащим голосом спросил Люггер. – Что тебе надо от меня?

Черная тень усмехнулась:

– Я – Самаэль, Заубер Люггер. Ты должен вернуть корону на свое место. Эта вещь принадлежит России и вернется к своим хозяевам рано или поздно. Запомни, смерть грозит всей стране.

– Но это бред! – воскликнул Люггер. – Этого не может быть, рейх не удастся победить никому.

– Не повторяй ошибок старого императора, – тяжело вздохнув, произнес Самаэль. – Верни корону и возвращайся в свою страну.

– Господин полковник, – Груммер заботливо стер пот со лба Люггера.

Полковник с трудом открыл глаза. Перед ним возникло улыбающееся лицо его водителя. Самаэля больше не было.

– Мы на месте, господин полковник, – радостно сообщил Груммер.

Самолет уже стоял на стоянке в полной готовности. Его черные крылья отбрасывали зловещую тень на пожелтевшую траву.

– Вам помочь? – спросил Груммер, пытаясь помочь ему подняться.

Люггер распахнул дверку автомобиля. Его «Хенкель» стоял на своей полосе, вращая винтами. У самолета стояло двое мужчин в черной эсэсовской форме с молниями на петлицах. В руках у них был большой черный кофр.

– Ваш шеф прислал за вами персональный эскорт, – сквозь зубы улыбнулся Груммер.

– Черт возьми, Гиммлер опять отличился! – усмехнулся Люггер. – Он понятия не имеет, с чем ему придется столкнуться.