Утомленные бытом

© Владимир Владимирович Горбань, 2016

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Вместо предисловия

На самом деле быт играет в жизни человека немаловажную, но все же, как свидетельствуют полицейские протоколы, не основную роль. Казалось бы, живи себе спокойно, пользуйся благами цивилизованного быта, установи счетчики потребления газа, воды и электричества, не засоряй канализацию, исправно плати налоги и будь постоянно счастлив относительно и хотя бы иногда абсолютно. Ан, нет, быт утомляет своим однообразием и невозможностью лихого куража. И тогда порывы души выплескиваются наружу, покидая уютные стены с таким предварительным трудом налаженного быта…

Как давно известно, общество состоит из дядь, теть, детей и других возрастных, социальных и прочих разновидностей рода человеческого. И все они, представители этого рода, извините на минуточку, не хотят безмятежно сидеть по домам, тихо и спокойно смотреть телевизор или вязать внукам носки, а хотят вступать в различные взаимоотношения. Хотят разными способами взаимоотношаться, хоть ты тресни! А какая от этого, пардон, польза государству и его правоохранительным органам?! Одна головная боль и сплошные бюджетные порой непредсказуемые растраты!

Например, возьмем сферу высшего образования. Все понимают, что ученье – свет, но просвещать свои затемненные головы многие не хотят, предпочитая тратить бесценное время молодости на распитие пива в общественных местах на глазах у многочисленных свидетелей!

А что творится в святая святых? Я имею в виду отечественную медицину, которая в последние четверть века так и не научилась самым решительным образом бороться с пациентами, осаждающими пороги поликлиник и прочих бесплатных медицинских учреждений.

Есть еще депутаты, бюрократы, злостные неплательщики алиментов, свидетели Иеговы, сотрудники метеоцентров, заводчики собак, изобретатели вечных двигателей, мечтатели и прочие личности, вызывающие раздражение у той части населения, которая еще платит налоги!

И так было испокон века! Не верите? Тогда почитайте хотя бы Библию. И не видно ни малейших признаков радикального улучшения ситуации на этом фронте в ближайшем обозримом будущем.

В общем, для юмористов и сатириков всех направлений дел все еще непочатый край!

Как это было

В саду Эдемском жизнь была разлюли – малина. Адам с Евой вековали в любви и согласии без тещи и свекрови в собственном коттедже со всеми удобствами на живописном берегу Евфрата. В реке водились множество рыбы ценных пород, в камышах неподалеку гнездились несметное количество диких гусей и уток. Рядом с домом колосились бескрайние поля пшеницы, ржи, ячменя и проса. На лугах табунами бегали мустанги, мирно паслись стада коров и овец, а пчелы собирали мед. В саду круглосуточно плодоносили лучшие сорта винограда, яблони, груши, вишни, плоды которых были пригодны к спиртовому брожению. Жизнь была действительно райской, климат нежным и благоприятным для здоровья. Руки Адама не знали мозолей, Ева понятия не имела что такое деньги, откуда они берутся и куда деваются. Коммунальные услуги, свет, газ и вода были в раю бесплатными. В Эдемском саду отсутствовали милиция, прокуратура, суды, налоговая инспекция, санэпидемстанция, земельный комитет, пожарный надзор, общество охраны природы, профсоюз, региональные отделения политических партий и прочие привычные для нас структуры власти. Даже должности главы администрации Рая не существовало.

И всю эту первобытную разлюли – малину испортила женщина.

Вот как это было.

– Адася, дорогой, – мягким грудным голосом прошептала Ева, обнимая мужа в постели, – я хочу яблочко.

– Не вопрос ответил Адам, вскакивая с лебяжьей перины, – сейчас сгоняю.

Он выбежал во двор и кинулся к ближайшей яблоне. Множество спелых, сочных плодов лежало на земле. Адам выбрал самое большое, самое красное яблоко и вернулся к жене.

Ева надкусила плод, скривила свои обольстительные губки и закапризничала:

– Не хочу это яблоко, принеси другое.

Адам вышел во двор, собрал полную запазуху яблок. Все они были великолепны, одно краше другого. Адам высыпал плоды на постель.

Ева надкусила одно, другое, третье, еще кривее скривила губки. И резким движением руки смахнула яблоки на пол.

– Ты не любишь меня! – глаза ее были переполнены слез. – Мне нужны качественные витамины, а не это гнилье!

– Да ты че, да ты… – разволновался Адам. – Да это натурпродукт! Где же я лучше достану?

Ева, размазывая слезы по щекам, соскочила с постели взяла мужа за руку и вывела во двор. Подвела его к той же яблоне и пальцем указала на макушку дерева:

– Хочу вон – то яблоко!

– Да ты че, да ты… – промямлил Адам, – оно же зеленое.

– Хочу зеленое, – сказала Ева, – хочу зеленое… хочу зеленое…

– Да ты че, да ты, – Адам взглянул вверх. Высоковато висело яблочко, не допрыгнуть. – Да как же я же его достану? Оно же вон же аж где висит!

– Будь мужчиной! – Ева со злостью топнула ногой. – Достань мне это яблоко!

– Да ты че, да ты…

– Хорошо, тогда я сама! И пусть я испорчу свой новый маникюр, пусть я исцарапаю свои пальчики…

– Да, ладно, да ты че…

Тут Ева не сдержалась, подскочила к яблоне и стала ее лихорадочно трясти. Яблоки градом посыпались с ветвей. Красные, сочные. Но зеленое висело и упрямо не желало падать. Ева разрыдалась, и никакие утешения мужа не могли ее успокоить.

– Ты не мужчина! – орала она, – ты не любишь меня! Пока не достанешь мне это яблоко, я тебя в постель к себе не допущу!

Бешеная кровь прилила к голове Адама. Рассвирепел он, ополчился. Кинулся с остервенением трясти яблоню. Все яблоки рухнули к его ногам. Кроме одного, зеленого. Схватил тогда Адам первую, попавшуюся под руку палку, замахнулся и сшиб злополучное яблоко. И отлетело оно прямо к ногам жены. Ева моментально успокоилась и заулыбалась приветливо.

Ну, а что было дальше – известно всем.

Хлопотушечка

Сына недавно я женила. Васятку. Он у меня такой лапушка, такой кисонька. Кровинушка моя ненаглядная. Не пьет, не курит, по дискотекам не шастает. Ляжет на диван и газеты читает, читает, читает. Очень образованный у меня Васятка. Интеллигентный, воспитанный. А жены себе взял недоразумение какое – то. Худющая, в очках. Правда, с высшим образованием.

Привел ее Васятка со мной познакомить и говорит прямо с порога!

– Это маменька – Леночка. Мы решили пожениться. Жить будем у нас. Она тебе понравится. Леночка такая хлопотушечка!

Слава Богу, думаю, мальчику уже сорок пять, пора и семьей обзаводиться.

Поженила я их. Поселила у себя. Решила от всех домашних забот – хлопот огородить.

Как – то затеялась пироги печь. Стала тесто замешивать, хлопотушечка тут как тут.

– Маменька, – бежит из комнаты, – что ж вы меня по хозяйству не привлекаете?! Давайте, я вам помогу.

Хватает чашку, муку, яйца. И начинает хлопотать. Тут же все пролила, рассыпала, разбила. Сама в муке, в яичной скорлупе. Смотрит на меня оленьими глазами, чуть не плачет.

– Иди, – говорю ей, – отседова. Иди вон к Васятке на диван, помоги ему кроссворд разгадывать.

Обиделась, ушла. Васятка со мной потом полдня не разговаривал.

А тут затеялась я белье постирать. Только выкатила на кухню стиральную машинку, хлопотушечка тут как тут.

– Маменька, – бежит из комнаты, – что ж вы меня по хозяйству не привлекаете?! Давайте, я вам помогу.

Хватает белье, стиральный порошок, отбеливатель. И начинает хлопотать. Все тут же пролила, рассыпала, сломала. Сама в порошке, в хвойной пене. Смотрит на меня газельими глазами, плачет.

– Иди, – говорю ей, – отседова, не суетись. Иди вон к Васятке на диван, помоги ему сканворд разгадывать.

Губы надула, ушла. Васятка со мной потом сутки не разговаривал.

Решила я как – то полы помыть, ковры пропылесосить. Только достала из кладовки пылесос, хлопотушечка тут как тут.

– Маменька, – бежит из комнаты, – что ж вы меня по хозяйству не привлекаете?! Давайте, я вам помогу.

Выхватывает у меня из рук швабру, тряпку. И начинает хлопотать. Через минуту разбила хрустальную вазу, люстру, аквариум. Сама в рыбках, водорослях. Смотрит на меня антилопьими глазами, рыдает.

– Иди, – говорю ей, – отседова, мать твою! Иди вон к Васятке на диван, помоги ему ребус разгадывать.

Убежала, хлопнула дверью. Васятка со мной потом неделю не разговаривал.

А вчерась затеялась я простыни подшивать. Притащила на кухню швейную машинку, включила ее, строчу, строчу, строчу. Нет хлопотушечки.

– Обиделась, – думаю, – что ли?

Тут дверь на кухне открывается, появляется мой Васятка. Весь такой озабоченный, в костюме, при галстуке.

– Ты бы, маменька, – говорит, – так не шумела тут. Леночке покой нужен.

– Заболела, – спрашиваю, – что ли твоя хлопотушечка?

– В положении она.

– В каком положе… Да ты что? – Я аж со стула чуть не свалилась. – Смогла?!

– Смогла, маменька.

– Сама смогла?!

– Сама, маменька!

Я так обрадовалась, так обрадовалась! Ну, думаю, хлопотушечка! Внучонка мне, наконец – то, родит. Сама! Смотрю на Васятку, и сердце у меня радостью наполняется. Молодец хлопотушечка! Надо будет с пенсии какой – нибудь ценный подарок сделать!

Так вышло

– Ну, как же так? Ну, разве же так можно? – Пожилой седоволосый милицейский подполковник посмотрел на Кузьму Афанасьевича. Но как – то особо посмотрел. Ни с укором, а с пониманием, – как же так?

– Дык, вот так! – Кузьма Афанасьевич растерянно развел руками, – лезет и лезет. Лезет и лезет. Ну и все.

– Нет не все, – подполковник взял со стола бумагу. – Тут вот в протоколе все черным по белому написано. Вот «…со всего размаху, прибывая в отчаянной ярости, оторвал от потолка люстру…».

– Чаво?

– Люстру зачем от потолка оторвал? – усмехнулся седовласый подполковник.

– Дык, так вышло, – Кузьма Афанасьевич потупил виноватые глаза в пол, – я ить ей говорил. А она лезет и лезет. Я ей говорю, мать твою, а она лезет и лезет.

– Не матерись, Кузьма Афанасьевич, – подполковник едва сдержал улыбку, – тут вот в протоколе далее черным по белому написано. Вот «…и опустил ее на голову, пребывающей с ним в законном браке…»

– Дык, лезет и лезет, – Кузьма Афанасьевич вновь развел руками. Я ей говорю, мать твою, так и так…

– Не матерись!

– Ну, она лезет и лезет. Так вышло.

– Да ты объяснить толком можешь, что у вас там произошло?

– Могу.

– Ну и объясни.

Кузьма Афанасьевич оторвал глаза от пола. В них заиграла обида и отчаяние. Подполковник нервно закурил.

– Да ты присаживайся на стул, Кузьма Афанасьевич. Закуривай. И расскажи толком. Тут практикант мне в протоколе такое написал! Прямо «Преступление и наказание»!

– Да какое же это преступление?! – обиделся Кузьма Афанасьевич. Он без всяких церемоний уселся на стул, закурил. – Лезет и лезет.

– Кто лезет? Куда лезет! – подполковник стал уже нервничать.

– Дык, баба моя лезет!

– Куда лезет?

– Под руку. Ванюшка, внучок старший привез, стало быть, посуду. Ну, хреновина такая на потолок вешается.

– Н у? – усмехнулся подполковник, вновь заглядывая в протокол. – Люстра?

– А сам уехал. И хреновину эту оставил. Ну, а бабка моя, значит, всю неделю мне плешь проедала. Повесь! Повесь! Повесь люстру! Прямо без этой люстры ей жизнь не мила! Прямо мать твою…

– Не матерись!

– Ну, выкатил я стол посреди хаты. На стол табуретку поставил. А она лезет и лезет. Лезет и лезет…

– Куда лезет – то?

– Да со своими советами лезет! С дурацкими советами! Под руку лезет! Я кое – как на табуретку забрался. Все шатается. Ноги шатаются, табуретка шатается, стол шатается и полы того, тоже шатаются. А она лезет!

– С советами?

– С ними, мать твою!

– Не матерись, Кузьма Афанасьевич.

– Вот и она кричит – не матерись! А я что, я шибко то и не матерился. Ноги у меня зашатались. Завслед табуретка зашаталась, стол, полы. Ну, все, думаю, навернусь, мать твою!

– Ну и за люстру руками цоп. А она на одном гвозде. И оторвалась, мать твою!

– Да не матерись ты!

– Да как же не материться! Бабка с советами лезет, табуретка шатается, люстра на соплях висит! Мать ее в качель эту люстру! Схватился я за нее руками. Оторвал от потолка. Да не удержал. Ну, а бабка ж рядом крутилась. Ну и получила люстрой по голове! Так вышло.

– А дальше что?

– А ничего. Внучок новую люстру купит. Без света не останемся.

Капитанская теща

Петюню Порохова теща достала. Задолбала мужика своими частыми визитами. Она живет в махонькой деревеньке недалеко от города. Всего триста верст ежели по прямой. Теща Петюнина, Мария Ивановна, до выхода на пенсию в школе завучем по воспитательной работе сорок лет от звонка до звонка отработала. Не приведи, господи! А как только от нее в школе еле – еле избавились, стала она Петюню учить, воспитывать и перевоспитывать. Стала приезжать часто, как на работу. Припрется в субботу рано утром, разложит на кухонном столе свои конспекты и кричит громогласно:

– Петюня, зятек, вставай, двоечник!

А Петюне бы поспать всласть после вечерней смены. Так нет, встает он, одевается по цивильному и плетется на кухню с книжками и тетрадками под мышкой.

– Ну что, Петюня, – спрашивает Мария Ивановна, – выучил ли ты домашнее задание, двоечник? Прочитал ли до конца «Евгения Онегина»?

– Да я, да вот… – мямлит Петюня, переминаясь с ноги на ногу. Очень уж он столбенеет перед бывшем завучем по воспитательной работе.

– Садись, зятек, за стол, продолжает теща, – вот тебе тетрадь, авторучка. Пиши сочинение на тему «Татьяна Ларина – образец тургеневской девушки».

Петюня безропотно садится за стол, берет тетрадку, авторучку и корявым почерком недоучившегося второклассника начинает выводить буквы «Татьяна Ларенова абразес харошой девужки…» И потом смотрит сосредоточенно в потолок, буд – то там ему кто – то нужную шпаргалку скотчем приклеил.

И так все выходные кабелю под хвост. То грамматика, то чистописание, то чтение Пушкина вслух. Второй год приезжает Мария Ивановна по субботам рано утром, руки в боки и учит, воспитывает и перевоспитывает Петюню. Хочет из него человека сделать по образу и подобию своей единственной доченьки Олечки.

Отработал как – то Петюня на стройке в пятницу вечернюю смену, бредет по улице домой. А на душе у него неспокойно. Кошки у него на душе шкрябают. Домашнее то задание не сделал. А на утро теща явится. Как штык. Бредет по улице Петюня домой хмурый, озабоченный. Другие мужики уже в кабаке, недельную усталость водкой с пивом на разлив снимают. А Петюня домой бредет. Нельзя ему в кабак. Он еще Пушкина не всего прочитал. У него утром сочинение по «Капитанской дочке». Бредет Петюня, потупив взор, повторяя про себя: «Жи – ши пиши с буквой и, ча – ща с буквой а». Закурил на углу. Вечер выдался чудесный. Фонари уже зажглись, рекламы всякие. И не понял Петюня как опустилась его уставшая рука к тротуару, как подняла она огромный булыжник – орудие пролетариата. И как запустила она это орудие в огромную витрину супермаркета. Раздался оглушительный взрыв. Разлетелось вдребезги стекло, рассыпалось миллионами осколков по тротуару. Заиграли осколки в свете фонарей всеми цветами радуги. Стоит Петюня у разбитого окна с раскрытым ртом, смотрит зачарованно на стеклянные искры и ступить с места не может.

Подъехала милиция. Схватили Петюню два сержанта под микитки и в воронок. Привезли в отделение.

Капитан спрашивает устало:

– Зачем вы гражданин Порохов Петр Сергеевич витрину разбили? Вы же абсолютно трезвый!

– Да я, да вот, – мямлит Петюня, переминаясь с ноги на ногу. Вспомнил отчего – то про «Капитанскую дочку» и совсем дара речи лишился.

– Обидел тебя что – ли кто? – недоумевает капитан. – Что – то случилось?

– Теща завтра приезжает, – горько вздыхает Петюня. – Мария Ивановна.

– Понятно, – горько вздыхает капитан. – Надолго?

– На все выходные.

– Понятно, – капитан нервно закуривает, участливо смотрит на испуганного Петюню.

– А стекло зачем разбил?

– Капитанскую тещу, тьфу ты… дочку не прочитал.

– Ясно, – капитан затушил в пепельнице сигарету, еще раз устало взглянул на Петюню, – сержант! – крикнул он строго. – Оформи этого чудика на пару суток в одиночку. Пусть он выходные в тишине и покое проведет!

Сарайчик

Иван Михайлович, прораб со стажем и заслуженный строитель сидел за письменным столом и пыхтя от напряжения, сочиняя для прокурора оправдательную записку. Мыслей в голове роилось множество, рука, привыкшая к пивной кружке, с трудом выводила корявые буквы.

«В мае текущего года наше строительное управление завершило возведение восьмиподъездной жилой девятиэтажки. Был осуществлен подвоз всех необходимых коммуникаций, завершилась внутренняя отделка здания. Четыре бригады ударно трудились, проявляя смекалку. Высокие темпы строительства…»

Иван Михайлович взглянул на часы. Стрелки указывали на глубокую ночь. Но к утру нужно было завершить оправдательную записку. Иван Михайлович закурил и продолжил составление текста.

«…предполагали сдачу объекта в начале июня. Но неожиданно приехал Семен Степанович, начальник управления. Он осмотрел строительство и дал указание снести сарайчик во дворе будущего дома. На его месте Семен Степанович приказал заложить детскую площадку. Я тут же отправил бригаду строителей с указанием разобрать сарайчик. Через пару часов явился их бригадир Ефремыч и доложил, что сарайчик подручными средствами разобрать не удается. Я выругал его матом и отправил за отбойными молотками. На следующее утро Ефремыч заявился ко мне злющий и доложил, что отбойные молотки кладку не берут, что все стержни они о кирпичи изломали, а сарайчику хоть бы хны. Я вновь и весьма тщательно выругал Ефремыча матом и приказал ему для сноса сарайчика задействовать бульдозер. Ефремыч не появлялся мне на глаза целую неделю. Затем пришел, сильно выпивши, видать для пущей храбрости, и заявил, что нож у бульдозера вышел из строя, а сарайчик так и не поддается слому. Я долго матерился, таскал Ефремыча за грудки и хотел его ударить по лицу…»

Иван Михайлович вновь закурил и уныло уставился в оконную занавеску. Виновным он себя не признавал, воспоминания о прошедшем вызывали лишь злобу.

«…тогда я вызвал бригаду взрывников и приказал к едрене – фене взорвать этот сарайчик, который меня достал уже до самых печенок. Взрывники заложили заряд и бабахнули…»

Тут Иван Михайлович невольно улыбнулся собственной смекалке. Взрыв хотя и не был сильным, но шуму наделал много.

«…В результате взрыва рухнула, возведенная нами в мае восьми подъездная девятиэтажка. А сарайчик, мать его, остался невредимым, только штукатурка на нем слегка осыпалась. И на одной из стен мы обнаружили древнюю надпись…»

Иван Михайлович вновь нервно закурил.

«…Сию часовню возвел холоп Ефимка. Работал он без должного радения, зело скверно, за что и был трижды порот плетьми…»

Преобразователь

Инженер Чулков работал в лаборатории метрологии и стандартизации одного из провинциальных НИИ, довольствуясь скромной должностью и символическим окладом. Другой на его месте давно уж плюнул бы на все и подался в предприниматели, стал бы акулой бизнеса, а то и вовсе депутатом или олигархом. Но Сергей Петрович и думать никогда не смел о карьере, славе и прилагающимся к ним шальным деньгам. Был он неудержимым преобразователем, благодетелем человечества. Чулков непрерывно что – то изобретал, рационализировал, усовершенствовал и перестраивал.

«Кто же, если не я, осчастливит этот безумный мир!» – сладостно думал Сергей Петрович, увлеченно просиживая все свое свободное время за домашним кульманом, и глаза его при этом пламенно горели.

Начинал Чулков свой нелегкий путь преобразователя лет двадцать назад со сковородки с пуленепробиваемой крышкой. Затем были изобретены электробритва с дистанционным управлением, велосипед на воздушной подушке, мясорубка со свистком, зонтик для водолазов и стиральная машина с реактивным двигателем. Последние полгода Сергей Петрович отчаянно бился над проектом по созданию ковра – самолета на гусеничном ходу. Но когда черновые варианты чертежей уже были готовы, очередная муха изобретательства укусила Чулкова.

Идея, как всегда, нагрянула глубокой ночью. Цвела сирень. Сергей Петрович стоял у распахнутого окна, помешивая пустой чай в стакане мельхиоровой ложечкой со встроенной видеокамерой. «На черном кителе небес мерцают пуговицы звезд. Рассвет уже почти воскрес и ночи жалко мне до слез», – вспомнил Сергей Петрович строчки одного малоизвестного поэта и загадочно улыбнулся. Но далее его на лирику не тянуло. В желудке было пусто. В холодильнике – тоже. И потому в голове стали выкристаллизовываться четкими крупицами, без какой – либо примеси корысти, могучие технические мысли.

«Ведь это же так просто, как три рубля!» – восхитился Чулков собственной догадкой. Все утро он провел за письменным столом, решив основную закавыку проблемы, а на следующий день взял отгулы и плодотворно провел три дня за чертежной доской.

Через год с небольшим опытный образец был готов. Электрическая скатерть – самобранка представляла собой клочек некрашеной холстины размером с мужской носовой платок. Она грелась и гудела как трансформатор, жрала десятки киловатт в час, но (а это главное) функционировала. Бутылка пива материализовывалась из воздуха в течение пяти часов. Правда, себестоимость, мягко говоря, отбивала всякую охоту мочить усы в таком хмельном напитке, ибо даже ящик «правой» водки стоил гораздо дешевле. Но Чулков что – то в конструкции заменил, подкрутил, подпаял и добился снижения энергозатрат на 5,5 процента. Грядущие перспективы этого грандиозного изобретения окрылили бы любого самоделкина…

Но как – то очередной бессонной ночью у распахнутого окна новая гениальная идея открылась Чулкову.

«Ну, это же так просто, как три рубля!» – хлопнул Сергей Петрович себя пухлой ладошкой по лбу.

О скатерти – самобранке он больше не вспоминал.