Завещание Петра Великого

Глава третья

В 1716 году царь Петр решил поехать за границу. Во-первых, следовало осмотреть стоявшие в Померании и Мекленбурге войска, а во-вторых, поприсутствовать на свадьбе племянницы Екатерины Иоанновны с герцогом Карлом Мекленбург-Шверинским в Данциге, что имело значение политическое. Дорогой в Данциг Петр на неделю задержался в Либаве. Там среди старых лип и песчаных дюн он должен был принять ряд важных решений.

Меж тем с докладом Петру о результатах похода к восточным берегам Каспийского моря уже спешил капитан-поручик князь Бекович-Черкасский. В Москве он узнал, что царь отправился с вояжем в Европу и какое-то время должен быть в Риге. Однако в Риге царя Бекович уже не застал и смог догнать его только в Либаве.

С утра 25 февраля 1716 года Петр осмотрел стоявшие в Либавском порту российские корабли, а после сытного обеда с кровяной колбасой, миногами и тминным сыром в доме купца Стендера принял в присутствии государственного канцлера Головкина и командира преображенцев князя Долгорукого прискакавшего Бековича.

Вначале Петр внимательно расспросил обо всех обстоятельствах плавания по Каспию, о трудностях, лично просмотрел составленные бумаги и карты. Похвалил. Затем перешел к вопросам насущным. Задачи ставил, как всегда, быстро и конкретно:

– Ты, князь, начал неплохо, но это лишь орешки, теперь поговорим о будущих ягодках. Итак, достигнув нового русла реки Оксус, или, по-местному, Амударьи, оценишь, нет ли возможности перевести его в старое, затем поставь крепостцу на старом русле реки, где она впадала в Каспийское море. После чего склони хана хивинского к верности и подданству российскому и проси его послать своих людей вверх по Сырдарье, ранее называвшейся Сейхуном, до Эркети-городка для «осмотрения» в тех краях золота. На первые расходы даю тебе пять тысяч рублей.

Гордый вниманием царя и столь высоким назначением, Бекович-Черкасский вскричал с акцентом кавказским:

– Живот свой положу, а все сдэлаю!

Глядя на экспансивного кабардинца, Петр усмехнулся:

– Живот в песках дальних и дурак положить может, а вот все указанное мной исполнить и живым вернуться – дело куда как более стоящее. Крещен ты, князь, Александром, и в имени этом вижу я добрый знак! Ибо пойдешь ты путем Александра Македонского, а ежели один Искандер по пескам до самой Индии прошел, то почему и второму не повторить!

– Сдэлаю! – снова прокричал Бекович.

На этот раз царь уже несколько поморщился.

– Знаешь ли стольника – крещеного персиянина Михайлу Заманова? – спросил чуть погодя.

– Знаю, государь!

– Возьми его с собой в поход, он человек верткий и смышленый, полезен будет!

– Возьму, государь!

После этого царь объявил Бековича чином капитана Преображенского полка, что соответствовало армейскому полковнику, одновременно назначив его и своим полномочным послом к хивинскому хану.

Тут же, под диктовку царя, канцлер Головкин начертал указ «Об осмотре рек Амударьи и Сырдарьи и о приведении ханов Хивинского и Бухарского в подданство России». Подмахнул Петр его своей росписью, после чего канцлер, подышав на государственную печать, с силой шлепнул ею по бумаге. Готово! Все, отныне указ считается вступившим в законную силу. Бекович еще не покинул Либаву, как в Петербург уже полетело указание Сенату без отговорок и задержек исполнять все запросы новоиспеченного капитана гвардии.

В Государственной посольской канцелярии для Бековича были срочно изготовлены на особой гербовой бумаге верительные грамоты к хивинскому и бухарскому ханам и к индийскому Моголу. Первые две предназначались для князя Бековича-Черкасского, а третья – для астраханского купца Семена Маленького, который должен был следовать с экспедицией и в случае ее успеха ехать далее в Индию, чтобы предъявить там образцы русских товаров Великому Моголу и склонить его к торговле. Реальный товар в Средней Азии всегда ценился выше, чем самая важная грамота, поэтому купцу всегда было легче проехать по диким степям, пустыням и горам, чем самому высокому послу.

После этого, не теряя времени, Бекович поспешил обратно в Астрахань, где помимо войск ждала его и жена с детьми.

От Либавы до Астрахани путь неблизкий. Вначале надо добраться до Москвы, где начинается Астраханский тракт, идущий через Коломну, Зарайск, Скопин, Ряжск, Козлов, Тамбов на Новохоперскую крепость. Далее следовало ехать казачьими станицами на Царицын и только затем правым берегом Волги на Астрахань.

При Бековиче неотступно следовал его дворовый человек Иван Иванов сын Махов, бывший и за денщика, и за телохранителя. Иван Иванов – мужик вида разбойничьего: взгляд исподлобья, борода нечесана, сам косая сажень в плечах, кулаки с арбузы, за поясом кривая сабля и видавший виды кистень. Бековичу Иван предан как собака: если хозяин прикажет, то и человека убьет, глазом не моргнув. Да и то в столь долгой и опасной дороге такой попутчик никогда не помешает.

* * *

Над зимней Либавой гуляли зимние ветры, а волны выносили на заснеженный берег осыпанные янтарем водоросли. Ожидая подходящую погоду для плавания в Кёнигсберг, Петр завел дружбу с местными шкиперами, коротая с ними время в ближайшем погребке, щедро угощал вином, выдавая себя за шкипера русского судна. В «Зеленой аптеке» царь впервые увидел заспиртованную гадину, выдаваемую за легендарную, не горящую в огне саламандру, о чем поспешил сообщить письмом в Москву дьяку Андрею Винниусу: «Здесь я видел диковинку, что у нас называли ложью: у некоторого человека в аптеке сулемандра в склянице, в спирту, которого я вынимал и на руках держал, слово в слово таков, как пишут». Но мысли царя занимали не только беседы со шкиперами и осмотр саламандры. Прогуливаясь по либавской эспланаде, Петр перебирал в уме, кого бы ему направить на далекий Каспий продолжить составление морских карт и далее в Индию (на успех купца Семена Малого царь рассчитывал не слишком), когда вдруг вспомнил о толковом картографе и веселом рисовальщике – поручике Кожине. А вспомнив, тут же велел вызвать его к себе в Либаву. Надо ли говорить, что вскоре поручик флота был уже в курляндских пределах. Ожидая царя в маленькой и темной прихожей домика на улице Кунгу, Кожин не верил своим ушам: явь это или сон? Сам царь вызвал его к себе для какого-то особо важного поручения. В самых смелых мечтах он не смел и думать о подобном.

Принял поручика Петр по-простому: в халате и туфлях на босу ногу. Кивнув в знак приветствия, перешел к делу.

– Вместе с отрядом капитана преображенского Черкасского надлежит идти тебе до Хивы, а далее уже тайно, под видом купца, ехать послом в Индию, – сразу же ошарашил царь онемевшего Кожина. – Там все, что можно, разузнаешь и выведаешь, дороги же положишь на карты, помимо этого вызнаешь все и о присутствии купцов европейских. После чего в путь обратный. Каких птиц и зверей сможешь раздобыть в Индии, то привези с собой бережно.

– А каких зверей следует смотреть прежде всего? – поинтересовался поручик.

Петр помолчал, в углах его рта мелькнула едва заметная усмешка:

– Присмотри довольное число птиц больших всяких красивых и необычных, а именно струсов, казеариусов и протчих, так же малых всяких родов!

Далее Петр вновь вернулся к делам серьезным:

– В Балтике мы прорубили уже окно в Европу и встали на здешних берегах накрепко. Теперь настала пора рубить окно на Востоке, через ханства закаспийские до самой Индии. Тебе выпала честь и доля взять в руки сей тяжелый топор первым. Знаю, что ждут трудности преогромные, непонимание и лишения, но верю, что все преодолеешь и поручение мое исполнишь как должно.

– Исполню, государь! – только и смог произнести Кожин, потому, как ком в горле от переизбытка чувств встал.

А чтобы царь не увидел его слез, голову опустил.

Но Петра провести было не просто. Взял он поручика за подбородок, приподнял его, заглянул в глаза, улыбнулся:

– Слез впереди тоже будет много, но, надеюсь, не токмо скорбных, но и радостных!

27 января 1716 года Кожину был вручен указ об отправлении его в Астрахань для описания берегов Каспийского моря, который он должен был предъявлять всем начальствующим лицам, чтоб оказывали всемерную помощь, а также секретная инструкция из пяти пунктов о поездке в Индию, которую он не смел показывать никому.

Пункты сей секретной инструкции гласили, что должен поручик отбыть из Астрахани с отрядом князя Черкасского, а добравшись до Хивы, продолжить поездку в одиночку, под видом купца, как можно дальше на восток, разведывая караванные пути в Индию, собирая сведения о ней и составляя карты с описаниями самыми подробными. Ежели же удастся добраться до самой Индии, то должен будет Кожин там все обстоятельно выяснить и, обратно вернувшись, все царю лично доложить, подготовив карты для будущего похода армии к границам индийским. Что касается взаимоотношений с князем Бековичем-Черкасским, то в указе Кожину было велено «соображаться с описаниями Бековича, если они верны». Такая приписка пришлась поручику по душе, ибо оставляла право на определенную самостоятельность.

Помимо указа и инструкции на руки Кожину была дана и открытая охранная грамота за подписью Петра I, которая гласила: «Божиею Милостию, Мы Петр I-й Царь и Самодержец Всероссийский… объявляем… понеже мы за благо рассудили нашего морского флота офицера Кожина отправить… в Каспийское море, ради осматривания на оном хода и пристаней для путешествия подданных наших в Персию…» На обороте грамоты был сделан персидский перевод.

Наступало время конкретных дел.

* * *

В то время как Петр давал наставления поручику Кожину, новоиспеченный гвардейский капитан Бекович уже ехал к Астрахани. Прислонившись к заиндевевшему оконцу кареты, он в какой уже раз перечитывал царскую инструкцию, которая гласила:

«1). Надлежит над гаванью, где бывало устье Амударьи-реки, построить крепость человек на тысячу, о чем просил и посол хивинский;

2). Ехать к хану Хивинскому послом, а путь держать подле той реки и осмотреть прилежно течение ее, а также и плотину, если возможно эту воду опять обратить в старое ложе, устроив городок и произведя некоторые сооружения, долженствовавшие возвратить древнему Оксусу славное некогда течение его к морю Хвалынскому, а прочие устья запереть, которые идут в Аральское море;

3). Осмотреть место близ плотины, или где удобно, на настоящей же Амударье-реке для строения крепости тайным образом и, если возможно, то и тут другой город сделать;

4). Хана хивинского склонить к верности и подданству, обещая ему наследственное владение, для чего предложить ему гвардию, чтоб он за то радел в наших интересах;

5). Если он охотно это примет и станет просить гвардии и без неё не будет ничего делать, опасаясь своих людей, то дать ему гвардию, сколько пристойно, но чтоб была на его жалованье; если же станет говорить, что содержать ему её нечем, то на год оставить её на своём жалованье, а потом, чтобы он платил;

6). Если таким или другим образом хан склонится на нашу сторону, то просить его, чтоб послал своих людей, при которых и наших два человека было бы, водою по Сырдарье-реке, вверх до Эркети-городка, для осмотрения золота;

7). Также просить у него судов и на них отпустить купчину в Индию по Амударье-реке, наказав, чтоб изъехал ее, пока суда могут итти, и потом продолжал бы путь в Индию, примечая реки и озера, и описывая водяной и сухой путь, особенно водяной, и возвратиться из Индии тем же путем; если же в Индии услышит о лучшем пути к Каспийскому морю, то возвратиться тем путем и описать его;

8). Будучи у хивинского хана, проведать и о Бухарском, нельзя ли и его хотя не в подданство, то в дружбу привести таким же образом, ибо и там также ханы бедствуют от подданных;

9). Для всего этого надобно дать регулярных 4000 человек, судов сколько нужно, грамоты к обоим ханам, также купчин к ханам и к Моголу;

10) Из морских офицеров поручика Кожина и навигаторов человек пять или больше послать в обе посылки: в первую под видом купчины, в другую – к Эркети;

11). Инженеров дать двух человек;

12). Нарядить казаков яицких 1500, гребенских 500, да 100 человек драгун с добрым командиром, которым идти под видом провожания каравана из Астрахани и для строения города; и когда они придут к плотине, тут им велеть стать, и по реке прислать к морю для провожания князя Черкасского сколько человек пристойно; командиру смотреть накрепко, чтоб с жителями обходились ласково и без тягости;

13). Поручику Кожину приказать, чтоб он там разведал о пряных зельях и о других товарах и, как для этого дела, так и для отпуска товаров, придать ему двух человек добрых из купечества, чтоб не были стары».

На козлах кареты рядом с кучером по-прежнему сидел верный Иван Махов, с кривой саблей и двумя пистолетами за кушаком.

В Москве Бекович остановился отдохнуть в родном ему семействе князей Голицыных. Мчавшийся же вслед за ним поручик Кожин никаких остановок не делал, а потому волею судьбы за Москвой на занесенной снегами почтовой станции произошла их первая встреча. Увы, дружбы между обоими с первой же минуты не сложилось.

Вначале оба начали спорить, кому первому подадут лошадей. Каждый топал ногами и тряс перед другим именным царским указом. Затем, когда наконец выяснили, кто есть кто, сразу начали спорить, кто главней. Бекович, по своему обыкновению, первым попытался нахрапом взять верх над Кожиным, заявив, что отныне тот его подчиненный. В ответ флотский поручик, не стесняясь в выражениях, сразу же поставил князя на место:

– А пошел бы ты, кабардинец, к своей матушке, а потом и далее! Не тебе, неучу морскому, мне, любимцу царскому, команды командовать! И немедля предъяви мне указ, в котором твои права надо мною прописаны!

Что и говорить, злоречив был поручик Кожин. На слова эти горячий джигит Бекович сразу же схватился за кинжал. Дернул его туда-сюда в ножнах и зловеще пообещал:

– Ну погоды! Встретэмся в Астрахани, узнаэшь, кто кэм командовать должэн!

Вот так они встретились и так расстались… Отныне Бекович и Кожин останутся врагами до самого смертного часа. Впрочем, одному из них удастся все же испытать минуту торжества над другим.

Кто был прав, а кто нет в том столкновении на забытой богом почтовой станции, и сегодня сказать однозначно нельзя. Кожин полагал, что он выполняет отдельное, самое главное, задание, порученное ему лично царем. Поручик был уверен, что именно для обеспечения успеха его предприятия вообще затеяна вся история с Бековичем. Последний же был уверен абсолютно в обратном, в том, что главное дело поручено именно ему, а посему именно он должен полновластно командовать каким-то там флотским поручиком, хотя в царской инструкции относительно Кожина было сказано, что он (Бекович) может приказать ему только искать некие «пряные зелья» и не более того.

В тот же день, расставшись, оба написали по первой взаимной жалобе. Бекович жаловался, что строптивый поручик ему не подчиняются, а Кожин заявлял, что самодурства над собой не потерпит.

До Астрахани Бекович и Кожин добрались порознь лишь к середине апреля.

* * *

На этот раз первым делом Бекович решил произвести плавание вдоль восточного берега Каспия, чтобы поставить там опорные крепости, а уже в следующий поход двинуться с большим экспедиционный корпусом сухим путем прямо на Хиву. Однако, вернувшись в Астрахань, капитану Преображенского полка пришлось заниматься отнюдь не приготовлениями к плаванию, а совсем другими делами. Как оказалось, недалеко от города с начала зимы бродила орда кубанского сераскира Бахты-Гирея – давнего соперника калмыцкого хана Аюки. Но дело было не только и не столько в противостоянии двух степных ханов. Дело в том, что Аюка имел к тому времени немалые заслуги перед Петром. Калмыцкая конница безжалостно подавляла все восстания внутри государства: булавинское, астраханское и башкирское. Калмыки сражались в Северной войне, особо же отличились в битвах при Лесной и Полтаве. Среди кочевых племен Аюка слыл не только авторитетным ханом, но и настоящим батыром. Огромной силой он мог похвастать с детства, за что получил и свое имя – Аюка, то есть медвежонок. Увы, Аюка был последним полновластным степным ханом. Если в России наступало время революционных политических и военно-экономических перемен, то в Великой степи заканчивалась эпоха последних батыров…

Вот сообщение современника, которое дает некоторое представление о жизни и быте калмыков в те времена: «…Кибитки ставили обычно вдоль рек. Они имели коническую фигуру из шестов… а все сие прикрыто толстыми войлоками… Калмыки собою коренасты и чрезвычайно сильны. Лицо имеют широкое, нос плоский, глаза маленькие черные, но весьма острые. Одежда их очень проста, она состоит в кафтане из бараньей кожи, который подпоясывают они кушаком, в малой круглой шапке подбитой мехом с шелковою красною кистью… и в сапогах. Все они бреют голову, выключая одну прядь волосов, которую заплетают и носят назади. Они вооружены стрелами, саблями и копьями, коими действуют с великим проворством. Они храбры и отважны… Как они с утра до вечера на лошади, то и неудивительно им быть хорошими ездоками. Стада их состоят в верблюдах, конях и овцах…»

Что касается хана Аюки, то еще в 1710 году он обязался не только быть в послушании у русского государя, но и защищать Казань, Астрахань, Саратов, Уфу, Терский берег и все низовые города от прихода всяких неприятелей, за что Аюке обещана была царем Петром помощь против башкир, киргизов, крымцев и других соседей… Действительно, в следующем году Аюка исполнил свое обязательство. Он послал своего сына Чакдор-Чжаба с двадцатью тысячами калмыков к генерал-адмиралу Апраксину, когда тот ходил приводить в чувство разбойную Кубань. Тогда калмыки погуляли на славу, забрав в плен тысячи татарских жен и детей, множество лошадей и скота. Теперь же кубанские татары пришли на Волгу, чтобы поквитаться за былые обиды.

Налет татар был, по своему обыкновению, стремителен. При этом татары не слишком разбирали, где калмык, а где русский, – грабили и гнали в полон всех, кто попадался им на пути к калмыцким улусам. При первом же известии о набеге калмыцкие семьи начали откочевывать в дальнюю степь. Но успели уйти, конечно, далеко не все. Татары доскакали до бывшей ставки Аюки Красного Яра, разорив несколько больших калмыцких становищ.

При этом они захватили кибитку самого Аюки со всем имуществом, что считалось позором для хана. Не ожидавшие столь стремительного набега, калмыки достойного сопротивления не оказали и разбежались. Сам же Аюка с сыном Чакдор-Джабой и военным советником подполковником Немковым прискакал в Астрахань под защиту стоящих там солдат Бековича.

– Бери своих солдат и гони в степь бить вероломных татар! – кричал Ауюка Бековичу, нагайкой потрясая.

Бекович к стенаниям хана отнеся холодно:

– Ежели я своих солдат в степь погоню и их там перебьют, то с кем я пойду в закаспийские пески! О войне с татарами мне царем ничего сказано не было, а вот идти в земли закаспийские велено. Посему ты, хан, лучше собирай своих батыров и езжай сам защищать свои улусы!

– А, проклятый мангас – пожиратель людей! – кричал в ярости Аюка. – Я тебе это еще припомню! Еще вспомнишь старого Аюку и поплачешь слезами кровавыми!

Стеганул ногайкой коня и умчался в степь, только пыль столбом. Тогда Бекович над угрозами Аюки только посмеялся…

Но ускакал Аюка ненадолго. Скоро калмыцкий хан вернулся в Астрахань, где и просидел за крепкими стенами до конца татарского нашествия.

Впрочем, Бекович все же полки свои с места сдвинул и уже одним этим движением заставил кубанских татар убраться восвояси. Из донесения подполковника Немкова: «Князь Александр Бекович своим охранением стоя сам за юртами на карауле сутки, а не уступя от строю, был четвертые сутки, не имея себе малого покоя, и хан, и калмыки спасение получили им же…»

Следствием похода Бахты-Гирея стал разгром ряда калмыцких улусов и увод многих захваченных на Кубань в рабство. Историки приписывают, что данное событие явилось причиной не только некоторого последующего охлаждения хана Аюки к России, но и причиной его личной мести князю Бековичу.

Глава четвертая

С весны 1716 года в Астрахани шли приготовления к грандиозному каспийскому походу. В качестве военной силы Бековичу были выделены стоявший в Астрахани Руддеров полк и прибывший из Казани Пензенский полк. Чуть позднее из Воронежа прибыл полк Крутоярский. Эти полки, во главе со своими командирами, должны были стать основой гарнизонов будущих крепостей на восточном побережье Каспия. Казаков было решено оставить в Астрахани, так как при перевозке было бы слишком много мороки с лошадьми.

В экспедиционный отряд, помимо всех иных, были определены даже два инженера (для изменения русла той же Амударьи, если и в этом надобность станет), а также два купца-маркитанта (для неизбежных дел торговых).

Дел, разумеется, всем было невпроворот, нашлось оно и для поручика Кожина, которого Бекович привлек к подготовке судов. Дело в том, что бывшие в его подчинении реестровые капитаны Лебедев и Рентель по разным причинам оказались недееспособны: первый болел всяческими недугами, а второй находился в нескончаемом запое. Отказываться от княжеского поручения Кожин не стал, так как считал, что его участие в снаряжении судов действительно необходимо, да и в своих знаниях и силах был уверен.

Следует сказать, что объем работ действительно предстоял Кожину преогромный. Готовить флотилию следовало исходя из расчета, чтобы можно было принять на борт до четырех с половиной тысяч человек, полуторагодовой запас провианта, а также артиллерию, припасы для двух крепостей, а кроме этого, строительный лес и дрова. И все это приготовить за каких-то шесть недель.

– Поставленная вами задача почти невозможна! – гордо ответил поручик, когда Бекович объявил ему свой приказ. – Но не думайте, что русские моряки не могут сделать невозможного, а потому будет у вас через шесть недель все, что требуется!

Весь отведенный срок для подготовки флотилии Кожин практически не спал. Приткнется где-нибудь на палубе под бортом, накинет на себя епанчу и подремлет пару-тройку часов, вот и все. Остальное время работа, работа, работа.

Хотя большой задел в судах был уже сделан, мелкие рыбацкие астраханские верфи не могли строить суда в столь огромном количестве. Посему пришлось собирать все, что держалось на плаву, от самой Казани. Первым делом починили наиболее крупные суда будущей флотилии – четыре шнявы и три бригантины. Кроме того, привели в порядок и шесть имевшихся в Астраханском порту шхун (или, как их тогда величали, шкоутов). Еще десяток шкоутов достроили. Кроме сего, насобирали по всей Волге восемнадцать малых плоскодонных шкоутов. Особенно хороши были малые шкоуты, ранее перевозившие соленую рыбу, так как от соли корпуса их становились крепче дуба. Пригнали еще и четыре десятка старых бусов-рыбниц. На таких бусах хаживали по Хвалынскому морю еще дружинники былых эпох.

На постройку новых судов шел не самый лучший сосновый и еловый лес. А что поделать? На верфях Кожин, правда, нашел немного крепкого персидский дуба – темир-агача, но его было слишком мало, и дубовые бревна он выделял лишь на самые крупные суда. Грамотных мастеров также не хватало, а потому многое делалось просто на глаз. Судовой набор крепили по большей части деревянными нагелями и в меньшей – железными гвоздями. Под ютом оборудовали каюты-закуты для капитанов, а в корме камбузы с русскими кирпичными печами. Чтобы мелкие суда стали более мореходными, Кожин распорядился обшивать их плоскодонные днища дополнительным деревом, крепя доски меж собой скобами. Выглядела сия конструкция не слишком эстетично и весьма неуклюже, но зато суда стали более мореходными.

В особой тетрадочке Кожин высчитывал водоизмещение каждого из своих судов, определяя, как втиснуть в них тысячи людей и тысячи пудов груза. Большие трехмачтовые марсельные шкоуты перевозили до 30 тысяч пудов груза, и малые крюйсельные-двухмачтовые брали до 6 тысяч. Настоял Кожин, чтобы на уходящие суда были взяты несколько корабельных мастеров и ремесленников – мало ли что может случиться в дальнем море!

В назначенное время Кожин доложил, что флотилия к погрузке людей и припасов готова. Семь с лишним десятков вымпелов стояли у астраханских пристаней, просмоленные и покрашенный, с полным рангоутом и вытянутым такелажем.

Выслушав доклад, Бекович недовольно покосился на давно не бритого поручика: мол, не антуражно. На это строптивый Кожин лишь хмыкнул. На мнение Бековича ему было наплевать, сего господина он не считал для себя авторитетом. А потому, следуя за капитаном гвардии, Кожин не без гордости любовался созданной и собранной им флотилией.

Затем Бекович устроил смотр, где с видом знатока морского дела именовал все без разбора суда бригантинами, чем вызвал за спиной смешки присланных из Кронштадта на усиление флотилии унтер-лейтенанта Давыдов и штурмана Бранда.

– Просто поразительно, что человек несколько лет в Голландии учился морскому делу, так и не выучился отличать шняву от рыбацкой лодки! – наклонившись, вполголоса говорил Бранду унтер-лейтенант.

– О, чувствую, с этим мореходцем мы еще горя хлебнем! – кивал ему в ответ штурман.

Бекович сделал вид, что ухмылок флотских офицеров не понял. При этом, если с мнением Кожина и Давыдова он все же считался (как-никак русские дворяне!), то к штурману Бранду относился с нескрываемым презрением. Дело в том, что, несмотря на заморскую фамилию, штурман был из простых калмыков и звался Отхоном, что значит «младший». С детства Отхон служил на побегушках у голландского купца Бранда, российского резидента в Амстердаме, где и выучился на штурмана. Вернувшись в Россию, был принят на флот матросом, служил весьма усердно, был замечен царем Петром и пожалован в штурманы. Несмотря на это, относительно Отхона на русском флоте ходил анекдот, что именно он являлся тем самым знаменитым «табачным капитаном» – денщиком-калмычонком, который, согласно легенде, поехал с боярским сыном в Голландию и, выучившись там вместо своего барина, отличился на экзамене у Петра, который и произвел денщика в офицеры, а боярского сына-неуча отдал ему в денщики…

И вот настал день, когда все люди и припасы были погружены на суда. И после торжественного молебна, под салют пушек Астраханского кремля флотилия наконец отчалила от берега. Первыми двинулись вниз по реке самые крупные суда – марсельные шкоуты «Святой Михаил Архангел» под вымпелом самого Бековича-Черкасского, «Камель», «Александр Невский». Марсельными шкоутами командовали капитаны Лебедев и Рентель. При них состоял и штурман Бранд с несколькими штурманскими учениками. В разместившейся на «Святом Михаиле Архангеле» свите Бековича находился и персиянин Ходжа Нефес, тот самый, кто первым поднял шум вокруг золотоносных песков Амударьи.

Ветер был попутный, поэтому впереди большой мачты на больших судах подняли косые паруса: фор-стаксель и два кливера. За марсельными шкоутами следовали пришедшие из Казани бригантины, затем малые крюйсельные шкоуты. Команда крюйсельных шкоутов – полтора десятка человек. Офицеров по понятным причинам командовать туда не назначали. Хорошо, если имелся опытный квартирмейстер или старый матрос, а то определяли и вовсе местного седобородого рыбаря. Замыкали флотилию утлые рыбачьи лодки-бусы. Всего шестьдесят девять судов с тремя пехотными полками – Пензенским, Крутоярским и Руддеровым, при полном комплекте штаб- и обер-офицеров.

С бортов с отходящих судов по старой морской традиции бросали в речную воду медные полушки и денежки на удачу, чтобы вернуться живыми…

* * *

15 сентября 1716 года экспедиция князя Черкасского, миновав дельту Волги, вышла в открытое море и повернула направо, напрямик к восточному побережью Каспия.

Время было уже осеннее, а значит, до ледостава на севере Каспия оставалось не так много времени. Поэтому Бекович торопился. К восточному берегу по этой причине на сей раз двигались не вдоль берега, а напрямик.

Море, как известно, не умеет молчать, а волны никогда не устают… Что касается Каспия, то он вообще штормит часто. Не зря старые моряки говорят: кто не плавал на Каспии, тот настоящих штормов не видел!

На сей раз преобладала моряна – юго-западный ветер, с которым следовало держать ухо востро. Вступая на мелководье с просторов Южного и Среднего Каспия, волны укорачиваются и становятся круче. И совсем уж беда, если штормовой ветер менял направление на обратное. В таком случае возникала настоящая толчея волн, которые в беспорядке сшибались друг с другом. Такая толчея грозила массовой гибелью судов. Надо ли говорить, что вступивший в командование флотилией Кожин дни и ночи не сходил с палубы своего шкоута.

Разумеется, что без шторма не обошлось. Поэтому солдатам и офицерам не раз пришлось кувыркаться в трюмах и каютах судна, не говоря уже об изнурительной морской болезни, выворачивающей наизнанку не только желудок, но и саму душу.

9 октября флотилия достигла мыса Тупкараган (ныне Тюб-Караган), что на полуострове Мангышлак. Заметим, что Кожин оказался не только отличным картографом, но и прекрасным морским начальником. К Тупкарагану свою флотилию он привел в полном порядке – никто не утонул, никто не отстал. Благодарности от Бековича Кожин, разумеется, не дождался, впрочем, он на нее и не рассчитывал. Поручик выполнял наставление Петра и делал это так, как он умел – на совесть.

Полуостров Мангышлак, на котором предстояло возвести первую из каспийских крепостей, – это сплошная каменная пустыня, над которой в облаках вздымается плато Устюрт. На Мангышлаке начинается и заканчивается древний караванный путь к Хиве. Неподалеку на Тюленьих островах некогда было и пиратское логово мятежного Стеньки Разина. На Мангышлаке нет ни рек, ни ручьев. На Мангышлаке нет ничего, а воздух кажется пропитанным отчаянием и смертью…

Для будущей крепости отыскали достаточно удобную бухту. Скалистый берег был мрачен – глыбы известняка и песчаника, огромные трещины, и каньоны, и камни, камни, камни…

Место для постройки крепости выбрал самолично Бекович, и выбрал неудачно – на песчаной косе. Уже с самого начала было понятно, что гарнизону будущей крепости придется тяжело. Рядом не было пресной воды, а в вырытых колодцах вода становилась соленой уже через сутки, потому солдаты принуждены были непрестанно копать и копать новые колодцы. Несколько позднее в дальнем урочище все же сыщутся родник пресной воды и даже небольшой пресное озерцо. Но воды все равно постоянно не будет хватать. Не самым здоровым был и местный климат, от которого скоро начнутся повальные болезни.