Смех сквозь слёзы. Юморески от Чичера Колымского

Кто есть кто

Суббота. В актовом зале средней школы посёлка № собираются десятиклассники, готовятся к дискотеке. Мальчишки настраивают цветомузыку: ставят на сцене большие колонки, вешают в углах зала софиты, всевозможные цветные лампы, тянут провода к музыкальному центру. Девчонки… те заняты собой! А-ах! Необычайно возбуждённые, немного взбалмошные, они так и порхают, так и порхают из коридора в зал, из зала в коридор. Их словно магнитом тянет в отдалённый угол коридора, где стоит большое трюмо. В простые дни на переменах в обыденной одежде они редко подходят к нему. Сегодня иное дело! А вдруг вечернее платье цветом спелой вишни или морской волны мешковато сидит на щуплой, ещё не до конца оформившейся фигурке. Или кожаная юбочка складками собралась у  пояса. Не дай Бог ! ( Честно говоря, оборочки, складочки- всё это так… причина, чтобы подойти к зеркалу. Главное для каждой,– какая она сегодня красавица ! ). Вот и бегают они друг  за дружкой туда- сюда, туда- сюда. А чтобы придать хоть какой- то смысл беготне, словно цыплята к наседке, в одиночку и группами подбегают к классному руководителю с вопросами, не требующими ответа.

У сцены за большим столом, покрытым до пола плюшевой скатертью, сидит классный руководитель Вера Петровна Хлыстова, проверяет тетради. Строгая, подтянутая, очень да же симпатичная женщина. Она не замужем, хотя её возраст перевалил ту черту, после которой годы, что самокаты,– ничем не остановить. Своих детей у Веры Петровны нет. Всю жизнь кудахчет с чужими. Она- то знает, как хлопотно растить их.

Рядом с Верой Петровной в дорогом кожаном пальто с песцовым воротником сидит, еле умещаясь на стуле, жена главы администрации Пухлощёкова Ануэлла Павловна. Замечу сразу, дабы не забыть, сам глава администрации супротив жены и вопреки своей фамилии длинный и тощий, как хлыст. Доброта никогда не посещала его тело, так как ей там негде было развернуться. Подчинённые и частые просители думали, глядя на его худобу, что глава болен, оттого и чахнет. Истину знала только жена: Пухлощёков много пьёт и ни грамма не закусывает.

Госпожа Пухлощёкова на вечере присутствовала в двух эпостасях: как член общественного( как же без неё- то !? ) Совета школы и как обыкновенная родительница, дочка которой с минуту на минуту должна придти на дискотеку.

Вера Петровна  пятнадцать лет знакома с Пухлощёковой. Они даже когда- то жили вместе в совхозном общежитии, ещё девчонками. Молодая учителка Вера Хлыстова и учётчица тракторной бригады Анюта Косогорова. Правда, родной дед, живший в соседнем селе Мелешино как, бывало, увидит её, звал Нюркой, чем вгонял внучку в краску и полнейший конфуз.

Когда же она вышла замуж за секретаря райкома комсомола Пухлощёкова, просила всех называть её не иначе, как Анна Павловна.

Жизнь не стоит на месте: идут годы, меняются власти и обстоятельства, полнеют фигуры. Служебное положение мужа ( презентации, всякие там встречи с иностранцами и высоким начальством ) и “архитектурные” излишества её тела не позволяли теперь быть просто Анной Павловной. Слишком обыденно звучит и голо. Бывшая некогда Нюрка- теперь уж Ануэлла Павловна.

-Ве-ерочка,– томно и с ленцой говорит Пухлощёкова учительнице, поправляя пилочкой маникюр,– я смотрю у вас новый музыкальный центр?!– Как член общественного Совета школы она обязана была знать и наверняка знала, что молодые предприниматели Петлицины, родители скромной светловолосой Леночки, сделали школе подарок к новому учебному году. Ануэлла Павловна затеяла этот разговор по той причине, что любила “поплакаться в жилетку”.– Откуда у людей такие сумасшедшие  деньги?! Право, не знаю. Тут над каждой копеечкой трясёшься, не знаешь, что купить: и то надо, и это.

Вера Петровна молчаливо кивает головой, соглашаясь с Пухлощёковой в той части, что трясутся они точно над каждой копеечкой. Имея двухэтажный коттедж, натрясли ещё на дачу, построенную в Мелешино на имя двоюродной сестры. Там же строят двухэтажный дом для дочки, так сказать на вырост. Учителя месяцами не получают зарплату. Их деньги Пухлощёков крутит в банке под проценты. Шельмует тощий.

Пришли ещё несколько девчонок. Среди них и младшая Пухлощёкова. Она заметно выделяется среди других броской одеждой. Ни у кого нет таких черных брючек из тонкой- тонкой, словно папиросная бумага, кожи турецкого производства. Блузон из той же кожи застёгнут на две нижние кнопки. Ворот блузона небрежно распахнут так, что золотой кулон на ажурной платиновой цепочке бросается в глаза, будоражит завистливый взор. В тон кулону большие, но тонюсенькие- тонюсенькие серьги из червонного золота, слегка прикрытые прядью пушистых волос. При виде дочери Ануэлла Павловна оживает, сбрасывает с лица томную маску, радостно улыбается, прямо вся светится, как  заря на востоке.

-Жарковато сегодня в зале,– жеманничает она, снимая кожаное пальто. Жары, конечно, нет ни какой. Просто надо раздеться, ибо пальто скрывает туже турецкую кожу, червонное золото и  платину, что и на дочери, только гораздо больших размеров. Ануэлла Павловна жадно ловит каждый взгляд завистливых девчонок. Это подогревает её самолюбие: пусть знают – кто есть кто.

Вера Петровна, наоборот, мрачнеет. Ещё не понимая отчего, но виду не подаёт. Годы работы в школе приучили её не показывать своего внутреннего состояния, прятать свои эмоции. Быть строгой, когда тебе ужасно весело, и веселиться, когда на душе кошки скребут. Хлопотное дело – быть учителем. О личной жизни забудь. Принадлежать самому себе хотя бы несколько часов в сутки – непозволительная роскошь. Всё время думаешь о детях: “Как они ? Что их ждёт завтра?”

-Вера Петровна,– прерывает размышления учителя подбежавшая Лена Петлицина. Большие голубые глаза её замерли в одной точке, начав заполняться искристой влагой. Девочка готова разрыдаться, давясь слезами, шепчет,– Юля Пестова, Люба Калина и Зоя Листова не придут,– губы девочки дрожат, она не выдерживает и начинает плакать,– им… им… не во что одеться.

-Хорошо,– машинально бросает Вера Петровна нелепую фразу и тут же, спохватившись, молча себя ругает. Ну что же в этом хорошего? Какая

несправедливость! Как, наконец, чудовищно всё кругом! Она мысленно представила девчонок, не пришедших на вечер. Душой- то они здесь, со всеми вместе. Только теперь Вера Петровна понимает, отчего она мрачнела только что. Девчонки раскрыли ей глаза: не нужно было приходить сюда в своей одежде. Как она сейчас завидует им. Они свободны в выборе: захотели- пришли, не захотели- нет. Учитель же не может позволить себе этого: долг. Теперь вот сидит за столом, специально покрытым скатертью до пола, прячет свои ношенные- переношенные туфли, старую юбку, которой отроду сто лет. Когда закончится вечер, и все уйдут, она крадучись покинет свой смешной трон, с которого на правах наседки весь вечер будет ворковать с детьми, давая ценные советы. А сейчас она прикована к столу своей стыдобой. Даже купленная на последние деньги кашемировая блузка на фоне вечерних платьев и кожаных блузонов смотрится, что земля и небо. Ей кажется, что буквально все пялятся на неё, не отрывая глаз. Хоть провались на месте. Слава Богу, мальчишки невольно выручают: врубают музыку и вечер начинается.

Вера Петровна успокаивается. Ануэлла Павловна одевает пальто с песцом, садится на стул рядом с ней.

– От такой музыки аж в дрожь бросает,– кричит Пухлощёкова громко на ухо учительнице. Музыка, действительно, словно “бабкой” забивает сваи: “бум- бум, бум- бум” и всё по голове, и всё по голове. “Иванушки-интернейшнл” сменяют группу “На- на”, гундосая Распутина уступает место астматическому вздоху Варум. Девчонки горохом рассыпались по залу, выписывая ногами, руками и телом необыкновенные кренделя. Мальчики по двое, по трое жмутся по углам. Все радостные, довольно веселы, заняты собой. Житейские заботы где- то там и не скоро коснуться их. Они сейчас беспечны и немного взбалмошны…

…Вечер близится к концу. В один момент, когда музыка замолкает и все с нетерпением ждут начала нового танца, в зал входит Жанна Скакунова. Все столбенеют от неожиданности. Во- первых, она бросила учиться и больше года не кажет глаз в школу. Во- вторых, все знали, что она освоила древнюю женскую профессию и ни под каким предлогом не должна была появляться тут. Но главное, что заставило всех буквально остолбенеть! Главное- то – как она была одета! Лёгкое норковое манто в пол.  Широкополая шляпа из той же норки. Шея, уши, руки, горели золотом и бриллиантами. Просто царица небесная! Как тут не оцепенеть. Немая сцена длилась чуть ли не минуту. Наконец, девчонки кинулись к  ней.

-Жанночка ! Жанночка !

Пухлощёкова старшая смутилась, стала темнее ночи, словно у неё из – под носа увели приз мисс красоты. Она поднялась, цедя сквозь зубы:

-Проститутки здесь ещё не хватало !– кивнула дочери на выход, громко затопала каблуками по дубовому полу коридора.

А Вера Петровна так до конца вечера и не вышла из- за стола. Стыдоба, казалось, приковала её навечно.

1997 г.

Нельзя ли поаккуратнее

(Заявление постороннего человека)

В районной больнице посёлка Отмороженные Столбы Ч П. Сбежал больной. Можно сказать, прямо из-под скальпеля. Его готовили к операции. Утром медсестра зашла в палату температуру замерить. А больного корова языком слизала. В раскрытое окно только застиранные занавески сквознячком засасывало, указывая на путь исчезнувшего пациента.

      До одиннадцати часов весь персонал больницы стоял «на ушах». Это ведь не шуточное дело. Диви бы там какой-то мальчишка убежал на свидание к возлюбленной. Солидный человек, бывший председатель колхоза «Дай бог терпение», а ныне действующего АО «Шестьдесят лет без урожая» сам Григорий Григорьевич Долбилов. Полдня о нём ни слуху, ни духу, а в обед привезли чуть живого.

А случилось вот что. В шесть часов утра, как только по радио пропикало, и прозвучал Гимн, в последних известиях передали итоги выборов губернатора (старый проворовался, и теперь в каталажке сидит): «По предварительным подсчётам победу одержал коммунист Брехалов».

Тут Долбилов и сиганул в окно. Прибежал домой, запыхавшись, в туалете из вентконала достал целлофановый пакет. (Кстати, он там и заначку от жены прячет, только вы не сказывайте ей). Так вот он достал, значит, целлофановый пакет, в котором прятал партийный билет члена КПСС и ходу на работу. А там втихоря уже партячеейку восстанавливают. Последние лет десять Долбилов членские взносы не платил. Не стал мелочиться в этот раз и выложил кругленькую сумму. Довольный идёт к себе в кабинет. Снял со стены портрет Ельцина, задвинул его за сейф, вытащил портрет Зюганова, припрятанный на всякий случай. Аккуратно платочком вытер запылившееся стекло, ножичком убрал следы сидевших когда-то мух. Встал на стул, только повесил Зюганова, и вдруг по радио передают: «По уточнённым данным победил, всё -таки демократ Вороватый».

Наш Долбилов и скандыбился. Чуть живого привезли в больницу.

В связи с этим, у меня такое заявленьице:

–Господа демократы! Нельзя ли воровать по аккуратнее?!? Нешто можно так хапать. Вон как народ шарахается из стороны в сторону. Если и дальше так дело пойдёт, то скоро мертвецы из моргов разбегутся.

Россиянам мой душевный совет: не тратьте зря деньги, укрепляя своё здоровье. Собирайте их на похороны. От такой жизни скоро все со смеху помрем.

Посторонний человек.

Поздно хватился

Ха-ха ! Ну и дела ! У Васьки Филюгана

(мы так его кличем на селе) опять дочь родилась. Ха-ха! А сын- то не получается.

–Куда мне стока дочерей, солить что ли!?– взмолился он, когда из роддома привезли вторую девочку.-Мне и нужно- то пару варежек связать и носки. Давай мне парня!– не унимался Васька, наседая на жену.-Он у меня трактористом будет, сварщиком. Апосля работы хряпнем с ним первача, футбол будем смотреть. От ваших сериалов уже скулы сводит.

Ага-а. Через год жена опять ему девочку. Вообще Васька страх какой невезучий. Бывало за колбасой станет в очередь или там за сосисками, перед самым его носом то прилавок закрывают на учёт, али колбаса кончится… Ваучера(прости господи, этого дерьма- то) не досталось,– бланков не хватило. И в этот раз, когда третью дочь- то привезли, Васька понял, что теперь до скончания века будут одни девки. Надо что- то делать. Решил переиначить свою судьбу. Притворился вроде бы у него с ушами штой- та такое. Поехал в город провериться. А ничего ж в городе не знает. Город -эт вить не деревня. Там стока дураков ходють…И он среди них, значить, стал по врачам ходить. Те как сговорились: ”Это не в нашей,– говорят,– ком-плен-тен-ции. Только господь один может такие дела”. Ну, чаво тады делать? Разговорился с одним умным мужиком около… пивной… Тары-бары растобары. Тот ему советует пойти в подземный переход, там знахарка знаменитая есть. Она точно поможет…Энтот мужик даже согласился отвести Ваську, только предварительно пошёл позвонить жене, мол, задержусь немного, надо человеку помочь.Долго объяснял жене, видно, она его с пьяну никак не поймёт.Ну поняла, дала добро. Идут они в подземный переход. Там народишу ! И все с протянутыми руками. Одни рисуют, другие судьбы угадывают наперёд, третьи на деньги играют. Чаво там только нет(к нам бы их на картошку!).

Ага-а! нашли эту, значить, знахарку( Сказала, вроде бы по вызову куда- то отлучалась). А страшна,– не приведи господь. Кривая, рот провалился… Покажи такую в телевизере,– дети долго не будут подходить к экрану. И не поймёшь: ни то баба, ни то переодетый мужик.(Каких щас чудаков- та нет!) Васька к ней, молит христом – богом. Сколько было деньжищь, все отдал. Ради сыночка нешта не отдашь, наследник!…

Ага-а! Налила эта знахарка из бутылки в черепушку какую- то жижу, склонилась над ей.

–Штой- та ничаво не видно! (А што она там может увидеть, кривая?)…Ты каво хошь:девочку, али мальца?

      -Какую девочку,– взмолился Филюган,– сынка, сынка…

–Ну, так и говори…Откуда я знаю…Значит слушай меня внимательно. Как только отвезёшь бабу в роддом, одень на голову шапку. Хучь пожар, хучь потоп,– а ты в шапке. И днём, и ночью. Пока не родит. Чтобы шапка не спадала завяжи вот так верёвочки,-и знахарка показала на узелок под подбородком, коим были связаны концы её платка.-Когда жана будя рожать, табе весточка придёть. Ты прямо в шапке иди к роддому и под окнами стой.

Ага-а ! Подходят, значить, роды. Как раз в конце июля, начале августа. Уборка в самом разгаре. Жарища, духатища, дышать нечем, а наш Васька сидит на комбайне, натянул шапку, да ещё и верёвочки завязал. Кто не спросит(любопытных мно-ого), он показывает на уши, мол, болят, врачи советовали носить шапку.

Пришёл как-то на обед, а старшая дочка, она уже повзрослела, и говорит:

–Кузя чуть не сцапал ласточку. Залетела, бедняжка, в форточку…еле-еле кота отбили.

Васька сразу смекнул:”Ласточка- это та весточка, что знахарка обещала”. Собрал сидорок (сальца положил, яичек… вобщем закусить…ну, и конечно же взял бутылку. Как жа без этого: “копытца” нужно спрыснуть мальцу) пошёл вечером в райцентр к роддому. В кустах перед окнами стал ждать.

В это время сторож роддома Михеич с собачкой Дамкой обходили свои владения и заметили Васятку. Михеича не поймёшь: то ли он хохол, то ли ещё хто. Всяда свою речь разбавляет украинской мовой. И в этот раз бачэ:

–Цэ хто вин будэ?– лукавил Михеич. Он знал, что и ночью, и днём в этих кустах счастливые папаши ожидают прибавления в своём семействе. Михеич был у них на подхвате(скор на ногу): кому сигарет, кому закусить, кому выпить купит. Сервис у Михеича был налажен огого как,– к утру назюзюкается , бедная баба Варя(его жена, она работала санитаркой в роддоме) еле его до дому тащит.

Васька, значить, позвал Михеича, показал на сидорок. Разговорились. Тот всё сторожу рассказал. Так и так, мол, вот жду сыночка.

– Варвара нам скажет когда и кого. У нас это дело налажено,-заверил Михеич, пропуская первую рюмку. Вскоре через форточку послышались и крики роженицы. Налили по второй, чтоб ей, бедняжке, легче было опростаться. Тут скрипнули оконные петли. Баба Варя высунулась на втором этаже.

–Ну, не тягни, говори кто: хлопец чи дивчина?

–Да, хлопец,– засмеялись на втором этаже.– Только, когда шёл, по дороге краник стёрся…стал девочкой.

Васька сбросил с себя шапку и давай её топтать. Михеич, видя как оборачивается дело, стал утешать папашу:

–Ты малость припизднився. Шапку надо было одевать девять месяцев назад. Но ты ещё молодой. У тебя всё впереди,– Михеич поторопился налить остатки из бутылки и выпил за здоровье новорожденной.

Юмореска

Не больше года тому, на одном телеканале стал выступать так себя называемый юморист-сатирик. Плохонький… на вид невзрачный, да и юмор у него тягучий такой, ну просто лошадиный. А откуда взяться лёгкости? Вы видели пальцы этого умориста? Присмотритесь, когда он чешет свою бородёнку. Пальчики тонюсенькие, как спички. (Правда, чистые аж блестят). Чего бы им не блестеть, если он из них денно и нощно сосёт и сосёт сюжеты для своих передач.

–Поезжай на тамбовщину, али к нам в Воронеж, можно и в Липецкую область. Припади к дланям тамошних мужиков. Их пальцы, откровенно говоря, не такие чистые как у тебя, но толстые, как сардельки и плодовитые: на всю жизнь хватит сюжетов,– такое вот пожелание крикнул я в телевизор, да он ( этот уморист на экране) ничего же не слышит. Заладил своё долдонит и долдонит. Если бы слышал, я бы посоветовал ему читать Чехова до посинения. После посинения проступает краснота, а краснота- признак созревания. Короче, жалко мне стало того умориста, решил ему помочь. Быстренько написал юмореску ( нам, воронежцам это как два пальца обоссс…об… обсосать !) и, прежде чем послать её на телестудию, решил провести над ней экспертизу,– чего она стоит. Мало ли что. Обычно юмористы начинают свой путь со страниц газет. Выбрал и я солидную газету, ещё основанную нашим великим литератором. Пришёл в редакцию. Сразу поразили две вещи: охрана и… запах подгорелых сухарей, причём сухарей из черного хлеба. С сухарями всё ясно, а вот с охраной не понятно. Взяли сейчас в моду охранять. Чего охранять?! Газеты и журналы? Кому они нужны? К ним в киосках кроме пыли никто не прикасается. Отсюда, наверное, вытекает и вопрос с сухарями. “Комсомольцы” поди- ка вон на пиццах все зубы съели, потому и газета их нарасхват. Впрочем, меня стало” заносить на поворотах”. Ближе к делу.

О чем тобишь я ?… Ага-а! Хотел было пойти по кабинетам редакции.

–Нижжзя,– остановила меня седая вахтёрша, мусоля сухарь, то и дело макая его в кружку с водой,-у нас так недожжволено. Пожжвони шна-чала Ему, Он пожжвонит мне, а я уж пожжволю тебе проити.

Звоню Ему. На том конце провода слышу голос далеко не молодого человека:

– Скажи честно,– говорит Он, узнав о цели моего визита.– Скажи честно, когда прочту твою юмореску, я со смеху упаду со стула? Сразишь ты меня на повал или нет?

Я опешил, объявил рекламную паузу, чтобы подумать. Но как всегда со мной бывает, думал не о том, что нужно: не о качестве юморески, совсем-совсем о другом. «Если Он после прочтения каждой юморески грохается на пол, – соображал я, – то, либо он уже инвалид и доживает последние дни, и моя юмореска пришибёт его окончательно, либо со мной говорит автоответчик» . Так мне захотелось взглянуть на Его. Тут как раз вахтёрша исчезла куда- то: может, пошла минус попить, а может сухари перевернуть, чтобы не подгорали. “Ху-сим,– повторил я про себя слова одного японца, – куй железо, пока горячий”,– и шмыгнул в коридор, надеясь по запаху (не все же у них сидят на сухарях!) найти Его кабинет. Нашёл. Захожу. За столом сидит почтенных лет мужчина, который почему-то напомнил мне анекдот студенческой поры: студенты говорят преподавателю: ”Ну и дуб, ты , Василь Иваныч” и слышат в ответ:”Крепок я, братцы, крепок !”

Да разве такого свалишь юмореской. К тому же он не на стуле сидит, а в кресле с подлокотниками, на высокой спинке которого ещё такая фигурная виньетка с цифрой “13”. Попробуй, сковырни его оттуда! Пупок развяжется. Не-е-ет. Что-то с юмором у нас не то творится. Я выскочил из кабинета, как оглашённый, заорал в коридоре благим матом: ”Антон Павлови-и-иич ! Ау-уу! Где вы?”

Тут жена меня толк в бочину:”Говорила ведь, зараза! Не читай на ночь Чехова. Смотри по телеку «умориста». От него ни жарко, ни холодно”. И, действительно, сдался мне этот юмор!