Камень. Биографический роман. Книга 1. Первые шаги к свету и обратно

Предисловие автора.

Я рос прилежным и послушным мальчиком. Дома – окружённый любовью и заботой первенец; в детском саду – беспроблемный, но достаточно сообразительный ребёнок; в школе – круглый отличник с примерным поведением. Как-то ненавязчиво и органично в моё детское сознание вошли понятия добра и зла. При этом само собой разумеющимися были вознаграждение за добро и наказание за зло. Это были основополагающие, непреложные правила моей жизни; а мне нравилось делать всё по правилам, которым меня учили старшие.

И конечно же я обожал своих папу и маму, дедушку и бабушку, считая их лучшими людьми на свете. Они любят меня, заботятся обо мне. И я их тоже люблю; эта уверенность пришла как-то сама собой. Мои родственники живут строго по правилам, причём я ни разу не видел, чтобы они нарушили эти правила ни по отношению ко мне, ни по отношению к другим людям. Во всём подражая близким, я из кожи вон лез, чтобы соответствовать поставленной ими высокой планке.

До школы всё было почти идеально: выстроенная в моём мозгу система ценностей, основанная на добре и любви, функционировала почти без сбоев. А отдельные досадные исключения в итоге лишь подтверждали незыблемость правил. Просто чтобы принять сомнительные поступки некоторых людей, нужно понимать, что у них есть свои правила, не противоречащие общепринятым.

Правда, в школе моя образцовая картина мира дала первые трещины: учительница не всегда объективно оценивала мои знания, иногда занижая оценки, а то и наказывая ни за что. Других же ребят хвалили за куда меньшие достижения и прощали им многие проделки. Кроме того, среди одноклассников у меня появились обидчики, которым удавалось избежать наказания за свои негодные поступки.

И всё бы ничего – шаг за шагом я, как и подобает, учился жить в реальном мире – да стали периодически проскакивать тревожные звоночки в разговорах родственников. Невольно слушая их повседневные, а особенно застольные беседы о коллективизации, голоде, войне, репрессиях, я воспринимал эти рассказы как интересные, а порой страшные события, через которые пришлось пройти моим близким. Хотя всё это были истории не такого уж и далёкого прошлого, я ощущал их как происходившие когда-то давным-давно, пожалуй, всего лишь чуть позже, чем так любимые мною сказочные сюжеты.

Многого из услышанного я не понимал, но ещё далеко не заполненная информацией молодая память чётко фиксировала в своих анналах поступающие в неё сведения о событиях и фактах. Да, я пытался оценить, увязать воедино то, чему учили в школе и дома, со своим незначительным жизненным опытом, а также с разрозненными мыслями и эмоциями старших. Но недостаток знаний мешал мне сделать это корректно. Поэтому я просто не включал в свою систему ценностей те моменты, которые ей не соответствовали.

Живя с родителями, я постепенно свыкся с мыслью, что у нас в семье почти всё всегда было хорошо: любовь царила внутри нашей ячейки общества, а снаружи имелось налицо уважение окружающих. Должно быть, для тогдашнего периода это ощущение во многом соответствовало действительности. А о более раннем отрезке времени удобно было думать, как о каком-то древнем, давно канувшем в лету.

Это моё благостное состояние резко и внезапно нарушил папа, когда мне было лет 10. Однажды, сидя за праздничным столом, мы, как обычно, обсуждали текущие дела. Уж не помню, о чём был разговор и что послужило поводом, но вдруг отец сообщил, что в прошлом 17 лет провёл в тюрьмах, лагерях и ссылке. На тот момент это признание стало самым большим шоком за всю мою жизнь.

«Мой папа, самый лучший и самый умный человек на Земле, и вдруг – такое?!» Поначалу я отказывался верить своим ушам. Но отец не остановился на констатации факта. Он продолжал рассказывать, всё больше и больше распаляясь. О голоде, об издевательствах, о бесправии. И о своём ужасном положении в этой нечеловеческой системе. Теперь-то я понимаю, как трудно было ему, при наших доверительных отношениях, так долго скрывать своё прошлое. Папе хотелось поскорее открыться, снять камень с души; и в тот вечер он решил, что я достаточно повзрослел для этого.

Я слушал и слушал, ошарашенный. Сходу оценить, понять и принять всё услышанное я не мог. Но в памяти чётко отпечатывались слова, мысли, факты, интонации, эмоции.

Для их осмысления нужно было время. И отец дал мне на это несколько дней. Эти дни запомнились как болезненные и тяжёлые; дни метаний, дни ломки стереотипов. А потом папа снова заговорил: спрашивал моего мнения. Когда же я заверил его, что понимаю и принимаю услышанное, что по-прежнему люблю и отношусь с уважением, отец страшно обрадовался, обнял и поцеловал меня.

В дальнейшем папины рассказы о его детстве, юности, достижениях и мытарствах стали у нас традиционными. Теперь и когда мы ездили в гости к дедушке с бабушкой, никто уже особо не таился. Все вместе говорили об истории и сегодняшнем дне, пытались найти логические связи и объяснения; порой возникали жаркие дискуссии, касающиеся тех или иных событий прошлого, настоящего и будущего.

С этой поры большинство ранее непонятных для меня фактов и мыслей сложились в целостную картину. И я воспринимал жизнь как связную последовательность смены поколений со всеми положительными и отрицательными моментами, присущими разным периодам времени. Логичность же такой системы позволяла легко и органично нанизывать на неё всё новые и новые знания и эпизоды.

Шли годы. Я стал взрослым самодостаточным человеком. Жизнь меня тоже периодически крепко била и испытывала на прочность. Но каждый раз, сравнивая свои жизненные неприятности с тем, что прошёл мой отец, я убеждался: это абсолютно несравнимые вещи.

И тем большее восхищение вызывает у меня теперь папин способ представления информации: даже самые страшные моменты своей жизни он облекал в форму увлекательных рассказов, почти приключений. Несмотря на глубокий трагизм всей его биографии, мой отец не обозлился, не превратился в брюзгу. Я считаю это свидетельством папиного неиссякаемого оптимизма, любви к жизни и веры в торжество справедливости. Подобное мироощущение я старался по мере возможности сохранить и в книге; тем более что оно близко и мне самому.

Со временем я укрепился в уверенности, что Бог удостоил меня великой чести, сделав сыном такого прекрасного, умного, доброго, сильного и решительного человека.

К сожалению, жизнь скоротечна. Мои родители постарели. А 15 лет назад папа ушёл в лучший мир. Через год после этого у меня созрела идея как-то запечатлеть невероятные перипетии его жизни, о которых рассказывали он сам, его родственники, близкие и друзья. Я считал эту информацию весьма поучительной и полезной прежде всего для грядущих поколений.

Озвучив свои намерения, я попросил маму и сестру помочь мне восстановить в памяти папины повествования. Каким же было моё удивление, когда обнаружилось, что они могут сообщить только отдельные фрагменты, зачастую известные и мне. Получалось, что основным носителем этой ценной информации теперь являюсь я. А это накладывало на меня особую ответственность за то, чтобы находящиеся в моей голове яркие описания папиной жизни не пропали бесследно.

С этого момента моей задачей стало прилежно записывать всё, что я помнил, включая рассказы моих близких и знакомых. Периодически в памяти всплывали всё новые и новые моменты; порой целые папины новеллы снова приходили ко мне во сне. Кроме того, я нашёл и перефотографировал кучу бумаг, снимков и документов, уцелевших в семейном архиве, а затем тщательно проработал их. Благодаря этим текстам и фотографиям тоже удалось многое вспомнить и понять. В помощь мне были также музеи, выставки, открывшиеся государственные секретные архивы и вовремя подоспевший Интернет, где можно было найти много документов и ценной информации. Всё это позволило ещё лучше систематизировать и упорядочить историю жизни отца. И не только его, а по сути, двух предыдущих поколений моих предков.

Некоторое время я колебался, в какой форме вести повествование. С одной стороны, хотелось опираться на факты. Но с другой – я осознавал, что при таком подходе определённые важные периоды выпадают из цепочки событий.

Аргументом против документалистики стало и то, что основная информация всё-таки была получена из эмоционально окрашенных воспоминаний очевидцев, которые описывали события так, как они их чувствовали. А точнее передать эмоции можно, конечно, пользуясь художественным стилем. Да и для лучшего восприятия читателями больше подходит именно последний вариант.

В ходе написания книги удобно было прорабатывать материал периодами; так удавалось лучше вживаться в события и дух описываемого времени. Однако на выходе оказалось, что изложение в хронологической последовательности грешит одним существенным недостатком: слишком затяжными получаются промежутки беспросветного негатива либо же жизнеутверждающего позитива. Это, с моей точки зрения, тяжеловато и скучновато для читателя; да и в жизни так не бывает: всегда чередуются хорошие и плохие эпизоды. Поэтому, как выход из ситуации, в итоге был выбран вариант параллельного поочерёдного описания историй из двух периодов – от рождения Петра до его ареста, и от ареста до освобождения.

По объёму сначала задумывалась повесть, но по мере написания стало ясно, что уместиться в рамки этого формата вряд ли удастся. В результате, как раз к 100-летию со дня рождения моего отца, был оформлен представляемый Вашему вниманию труд. Пожалуй, его можно назвать биографическим романом.

В завершение хочу поблагодарить моих родных, близких, друзей и знакомых, кто помогал мне все эти годы в работе над книгой. Прежде всего, конечно, мою маму, которая сразу же с момента оглашения мною намерения писать, поддержала эту инициативу, а потом на протяжении многих лет была моим самым доброжелательным слушателем и советчиком. Прошу прощения у моей семьи за то, что работа над романом отняла так много времени нашего потенциального общения. Большое спасибо также моим рецензентам; благодаря им удалось существенно улучшить очень многие аспекты.

Итак, книга о моём отце написана. Теперь я считаю свой сыновний долг в этом направлении выполненным. Вам судить о качестве, достоинствах и недостатках романа. Но если Вы дочитали хотя бы до этих строк, – я уже могу полагать, что не зря потратил 14 лет жизни.

28.01.2020

Владимир Шабля.

Памяти моего отца, Шабли Петра Даниловича, посвящаю.

Я єсть народ, якого Правди сила

ніким звойована ще не була.

Яка біда мене, яка чума косила! –

а сила знову розцвіла.

Павло Тичина, «Я утверждаюсь» Я есть народ, а его Правды сила

побеждена вовеки не была.

Какая же беда, чума меня косила! –

а сила снова расцвела.

(перевод Владимира Шабли)

Рождение Петра.

1920 год, январь.

Украинская Народная Республика. Посёлок Томаковка Екатеринославской губернии.

1920-й год… Хаос… Замешанный на страхе, беспределе, непрерывных сменах власти, гражданской войне и болезнях. Красные с продразвёрсткой, белые с надменным великодержавным разбоем, махновцы с анархистской экспроприацией и дележом всего и вся, банды Григорьева, Маруси и прочие, и прочие… Каждый со своим уставом. Но все забирают и убивают, насилуют и грабят.

Только одно учреждение исправно работает в Томаковке – больница. Оно необходимо всякой воюющей власти, любому генералу и атаману: нужно лечить раненых и больных, кормить и давать ночлег здоровым.

Бессменная повариха больницы Ирина Семёновна Дырикова чисто автоматически чистит картошку: нужно готовить завтрак пациентам. Работа есть работа, а она сейчас – единственная постоянная кормилица в семье. Но мысли сегодня целиком и полностью дома; там беременная дочь Мария уже неделю разбита тифом и лежит одна в критическом состоянии. Как на зло, дома никого нет. Зять Данил недавно устроился на работу, а такую удачу нельзя было упускать. Обычно Ирина в течение дня навещала больную дочь, но сегодня аврал на службе: прибыла очередная партия раненых. Материнское сердце рвётся к дочери… Хотя чем она может помочь?..

Ирина вытерла руки полотенцем, подошла к иконке, изображающей Божью матерь с младенцем-Иисусом. Встав на колени, женщина сложила ладони на груди и приникла взглядом к лику непорочной девы.

– Пресвятая Дева Мария, дай силы моей дочери одолеть страшную болезнь, спаси и сохрани мою кровиночку, прошу тебя, умоляю! Слава тебе, Господи! Ты один даёшь нам радость и горе, ты всемогущ. Забери мою душу, но помоги моей бедной Марии! Во имя Отца и Сына и Святого Духа. Аминь. – Неистовая молитва, сопровождаемая Крестными Знамениями и горькими слезами, становилась всё тише и тише, постепенно превращаясь в неразборчивый речитатив.

Молясь, Ирина сливалась душой с божественным, отрекаясь от всего окружающего. Она как бы влетала в изображение святых мучеников и растворялась в нём. Ещё девушкой в церкви ей удалось научиться такому вхождению в своеобразный транс. Высокие, влекущие к вечности своды храма с величавыми ликами святых, проникающими в саму душу, притягивали к себе. Атмосфера безмятежности, всеохватывающей глубины и доброты, пропитанная запахом ладана и христианской музыкой, обволакивала, лишала ощущения пространства и времени. Ирина всецело отдавалась этому прекрасному ощущению полёта, упивалась им, испытывая моменты райского умиления.

Со временем она смогла достигать такого состояния, молясь возле иконы дома или на работе. Вот и сейчас женщина парила в подрагивающей сияющей глубине, стремясь приблизиться к таинственному светящемуся ореолу. Внезапно всё это прекрасное поднебесье вокруг будто бы вывернулось наизнанку, провалившись в чёрную бездну вакуума.

…

Ирина лежала на полу. Совершенно разбитый организм начал приходить в себя. Единичная мысль упорно долбила мозг, заполнив всё сознание: срочно бежать домой, там что-то случилось! Ирина с трудом встала и поплелась к своей подруге-акушерке, которая в этот день дежурила в больнице.

– Поля, чует моё сердце недоброе. Пойдём к Марусе! Во время молитвы я провалилась в преисподнюю. Такое было со мной, когда умирала Марфуша, моя старшая дочь. Бежим! – еле стоя на ногах, Ирина вся тряслась, но взгляд её был преисполнен решимости.

– Я соберу чемоданчик, а ты иди! Я догоню, – Поля поняла всё сразу; такой она не видела подругу никогда.

«Нужно бежать, только вот прихвачу ещё кое-что, облегчающее симптомы тифа», – подумала она и бросилась со своим акушерским чемоданчиком в комнату первой медицинской помощи. Там она схватила ещё один, дежурный саквояж для вызовов, и стремглав понеслась за подругой.

На свежем морозном воздухе Иринины силы быстро восстанавливались. Но чем крепче становилось тело, тем ярче вспыхивали в растравленном мозгу ужасные картины, в которых страх перед возможными домашними несчастьями смешался с кадрами самых трагических событий прошлого… Окровавленное тело убитого грабителями мужа… А вот красный комиссар с маузером идёт прямо на неё, но в последний момент выбирает из толпы для показательного расстрела соседа Михаила… 18-летняя Марфуша в гробу, такая красивая и умиротворённая… Мария в горячечном тифозном бреду… Падающая от пули медсестра в бою за больницу между белыми и красными, когда белые использовали медперсонал как живой щит…

Вот и дом. Ирина бегом влетела в спальню. Мария металась на кровати, мокрая от пота. Всё её тело судорожно сокращалось. Она то кричала, то стонала. Мать бросилась к дочери, пытаясь не позволить ей свалиться на пол, и сразу же ощутила невероятно высокую температуру тела и дубеющие мышцы.

– Потерпи, Маруся, потерпи. Сейчас придёт Поля, она тебе поможет: всё будет хорошо, – успокаивающе заговорила Ирина, но волна страха, возникнув сначала в голове, упорно поползла по спине вниз, заполняя организм клетку за клеткой. Где-то в нижней части туловища эта волна широко расплылась, а затем разом хлынула вверх, выступив на лбу крупными каплями пота.

– Мама, спаси меня! Я не хочу умирать! – очнувшись от терзавшего всё естество приступа боли, Мария с мольбой смотрела на мать. Она схватила её руку и сильно сжала. Ирина собрала всю свою силу воли, чтобы не заплакать, не показать дочери своего страха. Но в самом уголке глаза предательская слеза всё-таки нашла себе путь и потекла по щеке. Не в силах больше сдерживаться, женщина готова была разрыдаться…

– Ира, пойди принеси воду и чистое полотенце! – стоящей на пороге Полине хватило нескольких секунд, чтобы оценить обстановку.

В мгновение ока из закадычной подруги она превратилась в требовательного, опытного и решительного врача. Ошарашенная резким тоном, Ирина молча повиновалась. Полина подошла к кровати, прикоснулась рукой ко лбу больной, осмотрела рот, грудь, пульсирующий живот и половые органы.

– Придётся рожать сейчас, Маруся, – ласково, но уверенно и с нажимом сказала акушерка. – Я знаю, тебе больно и силы покидают тебя. Но я дам тебе лекарство, которое придаст сил. Ничего не бойся. Я принимала и более сложные роды.

В комнату зашла Ирина.

– Мария будет рожать: тиф спровоцировал преждевременные роды, – безапелляционно заявила Поля, строго глядя на растерянную подругу, застывшую с тазом в руках и полотенцем на плече. – Остановить процесс уже невозможно: начались схватки. Так что возьми себя в руки и помогай нам с Марией. Я думаю, у нас есть полчаса на подготовку. Мне нужны чистые простыни, марля, тряпки, клеёнка, много кипячёной воды, спирт или хотя бы крепкий самогон. Беги собирай всё это, а я попробую немного снять тифозный жар водными компрессами и приготовлю инструменты.

Получившая чёткий план действий, Ирина приступила к его осуществлению. Уверенность подруги вселила в неё веру в благополучный исход.

Тем временем Поля намочила полотенце и положила его на лоб Марии. Она развела в ложке воды настойку, стимулирующую родовую деятельность, и заставила роженицу выпить. Клеёнка и простыни были постелены на полу, куда потом перетащили Марию. Затем мокрые тряпки были помещены на все доступные части тела. Таким образом к моменту первых потуг температуру удалось немного сбить, что придало организму хоть какой-то запас прочности в противостоянии родовому стрессу.

– Отдайся целиком тем позывам, которые будет посылать твой организм. Не противься потугам – сдавливающей боли в животе, – а постарайся всеми силами сначала включиться в эту боль, слиться с ней, а слившись, усилить и вытолкнуть её наружу. Ты очень слаба, поэтому нужно попытаться родить ребёнка поскорее, с первыми хорошими потугами, пока у тебя ещё есть силы. Плод недоношенный, а значит маленький, и я считаю, что ты сможешь. Пока всё идёт нормально, но ты должна постараться. Ну, с Богом!..

– Мамочка!!! Мамочка!!! Мамочка!!! – крики роженицы во время очередных потуг, казалось, вот-вот разрушат стены хлипкого жилища.

– Дыши чаще, а когда опять пойдут схватки, постарайся мышцами живота усилить родовую деятельность, оправиться – и ты почувствуешь, что боль ослабнет, – в очередной раз в перерыве между потугами напутствовала акушерка.

Ей вторила и Ирина:

– Ныряй в середину боли и помогай ей! Опорожняй всё внутри! Тужься! Делай то, что тебе хочется. Так тебе будет легче.

Ирина с силой сжала руку дочери.

Беззаветно любящая свою мать, Мария привыкла доверять ей во всём. И сейчас она полностью вверила себя её советам. Дождавшись нового лавинообразного нарастания схваток, роженица сделала над собой усилие и отдалась умножающейся боли, всеми силами своего ослабшего тела стараясь довести её до исступления. И – о чудо: ей действительно стало легче. Женщина с удивлением обнаружила, что теперь она может управлять процессом.

Ещё несколько раз Мария повторяла единожды удачно нащупанную процедуру и с каждым разом уверенность в благополучном исходе всё больше вселялась в неё. Наконец очередная потуга закончилась каким-то непонятным ощущением пустоты. А через некоторое время слабый, но настойчивый крик родившегося мальчика огласил о рождении нового человека.

Вскоре Марии показали сына. Он уже не плакал. Ребёнок был малюсенький, тщедушный, весь сморщенный. Но шустрые глазки всё время упорно бегали в разные стороны, как будто пытаясь поскорее рассмотреть этот новый для него, такой огромный и прекрасный мир.

– Ты молодчина, Маруся! У тебя сын! Ты молодчина! – Ирина радостно целовала руку дочери. – Теперь всё будет хорошо. Теперь всё будет хорошо.

Увидев своего малыша, Мария почувствовала облегчение. Ей захотелось скорее взять его на руки, прижать к груди. Но ребёнка унесли.

После завершения всех необходимых процедур Полина отвела подругу в сторону и шепнула:

– Кормить грудью опасно: малыш может заразиться тифом. Но ребёнок семимесячный, слабый, и если не дать ему сейчас молозива, боюсь, он не выживет. Предыдущая роженица родила неделю назад, и молозива у неё уже нет. Я считаю, надо рискнуть и дать пацану грудь: новорождённые заражаются от больных матерей примерно в трети случаев.

Ирина взглянула на лежащего у неё на руках внука. Тот беспорядочно дёргал ручками и ножками, а затем неумело улыбнулся.

– На всё воля божья, – сказала она жёстко. – Ребёнок должен сосать материнское молоко.

Когда обработанную спиртом грудь дали малышу, оказалось, что его ротик слишком мал, чтобы вместить сосок. К счастью, сосок второй груди был поменьше и мальчик деловито принялся его сосать.

Прижав к груди плоть от своей плоти, ощутив приятные сосательные движения сынишки, Мария испытала чувство эйфории. Страшная болезнь отодвинулась в сторону, уступив дорогу счастью материнства.

Ни Мария, ни младенец ничего не знали о потенциальной опасности заражения. Они просто выполняли заложенную самой природой процедуру. А Ирина остаток дня провела в молитвах, прося Господа теперь уже о спасении двух душ – дочери и внука.