Парадокс Вигнера

– Понял я батянька, – отозвался Кондратий, – ишшо трохи, покель видать, а там и на якорь стану!

Солнце село, сумерки сгустились, но было ещё светло, когда Мирослава застыв от ужаса, инстинктивно прижалась к брату. Белояр повернул голову в ту сторону, куда смотрела сестра и тоже оцепенел. По пустынной палубе шла страшная старуха. Её, не расчёсанные седые волосы до поясницы, теребил лёгкий ветерок. Она шаркала ногами, передвигая их, как лыжи, держа обе руки вытянутыми вперёд так, как будто была слепая. На старухе надето грязное рубище, придающее ей зловещий вид, на ногах лапти, какие носили простолюдины Московии. Её руки тряслись мелкой дрожью, а глаза излучали слабое свечение.

– Ведьма! – прошептал в ужасе Белояр, – свят, свят, свят, спаси Господи и сохрани!

Старуха двигалась по направлению к Кондратию, а он стоял, будто в оцепенении и улыбался ведьме. Она коснулась его лба средним и указательным пальцами левой руки и продолжила движение к лестнице, ведущей на нижнюю палубу, где гребцы работали вёслами. Белояр и Мирослава некоторое время смотрели ей в затылок, но спустя миг у обеих неожиданно появилось иллюзия, что они смотрят ей в фас. Отчётливо был виден длинный скрюченный нос, морщинистое лицо. Приоткрытый в шёпоте потрескавшихся губ рот, показывал страшные редкие и гнилые зубы. Вид морщинистого лица старухи, будто накладывался на её затылок, и поэтому одновременно можно было смотреть и на старческую физиономию и седые волосы затылка. Ведьма заметила, что её рассматривают брат с сестрой, её глаза злобно сверкнули, и у Белояра с Мирославой появилось странное ощущение обездвиженности. Они пытались сделать шаг, но невидимые путы, сковали движения ног.

Кондратий же стоял, как ни в чем, ни бывало, управляя стругом, поворачивая штурвал то влево, то обратно. Ведьма медленно спускалась по лестнице, и вскоре послышались крики ужаса гребцов. У Белояра и Мирославы возникла необычная иллюзия, будто они смотрят на нижнюю палубу сверху, что было возможным, только находясь рядом с Кондратием у штурвала. Гребцы группой сбились на корме струга, застыв в оцепенении, а ведьма медленно открыла скрипящую дверь в каюту Кондратия, вошла туда и громко захлопнула её за собой. Оцепенение одновременно прошло у всех, у Белояра, Мирославы и гребцов, которые тут же кинулись в каюту, где скрылась ведьма. Один из казаков выхватил из ножен шашку, висевшую неподалёку, и резко открыл скрипящую дверь каюты.

– Нема её здеся, – прокричал он, – она убралася отсель, нещисть триклятая!

– Слава Господу, свят, свят, свят, – выдохнули из себя хором казаки.

– Чаво орёти? – послышался голос атамана, выходящего из своей каюты с Новосильцевым.

Казаки наперебой стали рассказывать атаману о появлении ведьмы на струге и её исчезновении из каюты. Черкашенин хмурил брови, пытаясь понять что-то из общего гвалта. Он переводил взгляд на Новосильцева, но выражение лица государева посла говорило, что тот тоже ничего не понимает.

– А ну-ка цыц усе! – грозно закричал Черкашенин, – галдите, как стая гращей, матрю вашу! Нихай молодой княжий сын сказывает, али мой Кондратий!

Белояр и Мирослава стояли рядом с Кондратием, тот держал в руках штурвал струга и как заворожённый смотрел на Мирославу. Его глаза были полны нежности и ласки, а взгляд скользил по её белой шее, бюсту и нежным губам, чуть-чуть пухленьким и напоминающим лепестки лазоревого цветка, которыми по весне покрывается вся донская степь. Девушка сразу заметила перемену в поведении Кондратия и резкое появление к ней внимания с его стороны. До этого парень был к ней безразличен, отвечал грубо коротко, но сейчас он весь светился нежностью, глядя на княжну. А она, забыв о ведьме, взволновалась его вниманием и, повернув к парню голову, не отрываясь, смотрела ему в глаза.

– Минут несколько раньше, – начал рассказ Белояр, – на палубе появилась ведьма! Прошла вниз, нырнула в каюту и исчезла! Свят, свят, свят! Не к добру это, папаня, я никогда не боялся нечистой силы, но сегодня она просто околдовала всех, кто её видел – мы не могли двинуться с места или даже пошевелиться….

– Кондратий, а ты чаво молщишь, как воды в рот хлябнул? – прервал атаман, обращаясь к сыну.

– А чего тут говорить? – неожиданно для всех ответил Кондратий на нормальном, не казачьем диалекте, – это приведение! Старуха исчезла так же, как и появилась! Помнишь, батя, лет пять назад такая же на хуторе Каныгине являлась? Ермак Подостогов рассказывал, что она неизвестно откуда объявилась у него в курене, а потом по улице прошлась к реке и вскоре исчезла. Ты ведь сам на Круге предупреждал его, чтобы зря народ своими рассказами не пугал, иначе плетей получит. А он клялся-божился, что правду говорит. Сколько уже лет прошло после появления той ведьмы и ничего плохого ни в хуторе, ни в Раздорах не случилось, чего зря панику поднимать?

Атаман, Новосильцев, Белояр и казаки-гребцы от удивления разинув рты, смотрели на Кондратия, не понимая, как можно в один момент научится говорить по-московски, даже лучше посла государева? Атаман обеими руками взъерошил свои волосы, что означало, он шокирован переменой и ничего не понимает, что произошло с Кондратием. Атаман на несколько минут потерял дар речи.

– Сын, матрю твою турщанку, – вымолвил он наконец, – у табе с башкою порядок? Ты щаво енто не по-нашенскому гутаришь? Али спужалси так дюжа?

– Я всегда так говорил, батя, – недоуменно ответил Кондратий, – почему не по-нашенскому? По-русски говорю!

– Ермаку Подостогову прищудилася ведьма, потамушта вина много пил, – возразил атаман сыну, – аль не помнишь, как посля у него сумасшествие слущилася?

– Я заметил, как ведьма ко лбу Кондратия прикоснулась двумя перстами, – информировал Белояр, – может, поэтому он говорит теперь иначе?

– Нет, княжич, ведьма открыла мне глаза, – тихо ответил Кондратий, – как я мог не заметить сказочно красивой девушки, Вашей сестры? Картиночки писанной, создания небесного, словно ангел….

Девушка тоже смотрела на Кондратия, не отрываясь, и отвечала ему нежным взглядом, удивляя своим поведением отца, брата и атамана. Тот выкатил глаза от всех неожиданностей, происходящих на струге, и ничего не понимая качал головой.

– Так ить ведьма порщу на табе навела, Кондратий, – вымолвил горестно атаман, – надоти бабке Меланьи показать табя, штоба сняла её!

– Любовь, атаман, это дар Божий, – наконец вмешался в разговор Новосильцев, – какая порча? Влюбился твой сын в мою дочь!

Иван Петрович это понял с первого взгляда на молодых людей. Было заметно, что он доволен этим. Князь быстро сообразил, что брак Мирославы и сына атамана Войска Донского будет лучше, чем с турецким пашой. Это позволит ему, послу государя русского полностью привлечь казачество на службу Ивану Грозному. Мирослава обрадовалась, услышав отца, а Белояр с раздражением смотрел на Кондратия. Атаман был крайне удивлён высказыванием Новосильцева, но постепенно и ему пришла в голову мысль, что невестка-княжна для Войска Донского и его лично будет твёрдой гарантией лояльности государя всея Руси на долгие годы.

– Ну, ежели так, то тому и быть! – вымолвил Черкашенин, и грозно посмотрев на казаков, столпившихся на обеих палубах, приказал, – щаво ухи поразвесивали, казаки? Али делати нещаво? Кондратий, мать ево кума-татарина, рули ближа к берегу и становитися на якоря на нощь!

Все струги по команде с атаманского судна, приблизившись к правому берегу Дона, бросили якоря. Оставался водный промежуток в тридцать метров, он играл роль преграды в случае нападения кочевников. Стемнело и на каждом струге готовились к ужину, а в ночное дежурство заступал дозор, меняющийся примерно каждые три часа. Вода в Дону была ещё холодной для купания, но казаки, раздевшись до порток, прыгали с борота в реку. А где ещё смыть пот от дневного труда на вёслах? От быстрого погружения в холодную воду, обжигало, как кипятком, но купаться всё равно негде. Казаки кричали от обжигающей холодной воды, а далеко распространяющееся эхо над гладью Дона, поднимало в воздух стаи диких уток и гусей, севших на воду. Этой птицы всегда было в избытке на Дону, и весенний перелёт её с юга на Родину только начался. Можно было настрелять на ужин дичи, но атаман запретил это делать – птица исхудала во время перелёта, и ей требовался отдых, чтобы вывести в камышах Родины потомство и нагулять к осени жирку.

Кондратий тоже искупался в холодной воде, и, ёжась, вбежал в свою каюту. Ещё стоя с девушкой на палубе, он шёпотом пригласил Мирославу на первое свидание. Она пообещала, но Кондратий должен был встретить её у двери каюты, девушка боялась выходить одна после того, как увидела на палубе ведьму. Парень надел новую рубаху, шаровары, красные сафьяновые сапоги, зипун и шапку из куницы, называемую казаками трухменкой. Особенности жизни донских казаков отразились на стиле их одежды, объединяющей фасоны многих народов. Своеобразная мода складывалась постепенно. Зипун был обязательным элементом наряда и представлял собой распашную верхнюю одежду без воротника. Походы за добычей во времена разбойного промысла казаков не случайно назвали «походами за зипунами», в которых добывали одежду.

Захваченную добычу делили, «дуванили» после возвращения из походов. На праздник любили похвастать друг перед другом нарядами, выходя на Круг или на гуляние. Один являлся в лазоревом атласном кафтане с частыми серебряными нашивками и жемчужным ожерельем. Другой в камчатном полукафтане без рукавов и в темно-гвоздичном суконном зипуне, опушённом голубою каймою с шёлковой яркого цвета нашивкой. Третий приходил в бархатном кафтане с золотыми турецкими пуговками с серебряными позолоченными застёжками и в лазоревом настрафильном зипуне. Все носили шёлковые турецкие кушаки, а на них булатные кинжалы с черенками рыбьего зуба в черных ножнах, оправленные серебром. На ногах должны быть красные или жёлтые сафьяновые сапоги, на голове кунья шапка с бархатным верхом. Таких дорогих нарядов у Кондратия ещё не было, он пока не участвовал в «походах за зипунами», и оделся скромно.

– Ты ет куды нарядилси? – спросил Кондратия атаман, столкнувшись с ним у двери каюты.

– Прогуляться батя, – ответил Кондратий.

– Ты паря вот што, – напутствовал сына атаман, – ежели дурныя мысли в башке у табя, то попомни моё слово: обманешь «дощку», самолищно выпорю на Кругу плетью!

На Дону казаки уважительно относились к женщинам, противоположный пол здесь имел равные с мужчинами права. Казачка тоже могла скакать верхом, стрелять из лука или пищали. При случае и пику взять могла и шашкой владеть, и в курене порядок наводить, и рыбу ловить. Казаку обычаем предписывалось относиться к любой женщине как к своей сестре, а если она пожилая, то, как к матери. Разговаривая с женщиной, казак должен был стоять, а если она в возрасте, то при разговоре снимал шапку. Девушки-сироты находились под особой опекой атамана, и он отвечал за них перед Богом и людьми, как будто был их отцом. Принуждать девушку или женщину к замужеству, и не дай Бог к близости силой считалось позором. Виновного в этом казака строго наказывали плетьми, могли даже присудить публичную смерть на Кругу. Все это касалось не только казачек, но и иногородних женщин и пленниц, к которым казаку предписывалось относиться как можно с большим обхождением, ибо они не знали уклада жизни казаков.

Существовал своеобразный обычай женитьбы. Молодожёнов не венчали, а заключали брак на Кругу. Казак выводил полюбившуюся девушку или незамужнюю женщину и объявлял всем, что она ему люба. Старики проводили с ними беседу, расспрашивали, особенно избранницу и оценивали, достойный ли выбор? Затем одобряли или нет. Если старики соглашались, Круг говорил «Любо», атаман вёл молодых к ракитовому кусту, почитаемому казаками, обводил их три раза вокруг него, а собравшиеся в это время пели обрядовые песни. По окончании ритуала считали казака мужем, его избранницу женой и играли свадьбу.

Уважительное отношение к женщине обуславливало понятие чести казачки, по которой мерилось достоинство мужчины. В семейном быту отношения между супругами определялись, согласно христианскому учению. «Не муж для жены, а жена для мужа». «Да убоится жена мужа». Придерживались вековых устоев: мужчина не должен вмешиваться в женские дела и наоборот. Обязанности были строго регламентированы обыденной жизнью. Кто и что в семье должен делать было чётко разделено. Считалось позором, если мужчина занимался женскими делами. Строго придерживались закона: никто не имеет права вмешиваться в семейные дела. Кто бы ни была женщина, к ней надо относиться уважительно и защищать её, ибо она олицетворяет будущее твоего народа.

В казачьем обществе женщины пользовались таким почитанием и уважением, что в официальном наделении её правами мужчины не было необходимости. Практически ведение домашнего хозяйства лежало на матери-казачке. Сын большую часть жизни проводил на службе, в боях, походах, на кордоне и пребывание его в семье было кратковременным. Но, главенствующая роль, как в семье, так и в казачьем обществе принадлежало мужчине, на которого возложена главная обязанность материального обеспечения семьи и поддержания в ней строгого порядка казачьего быта. Слово хозяина семьи было непререкаемо для всех его членов, и примером в этом являлась жена казака – мать его детей.

Заботу о воспитании подрастающего поколения проявляли не только родители, но и всё взрослое население хутора, станицы. За непристойное поведение подростка взрослый не только мог сделать замечание, но и принародно «надрать уши», а то и «угостить» лёгкой оплеухой, сообщить о случившемся родителям, которые обязательно «добавят лупки». Родители сдерживались от выяснения своих отношений в присутствии детей. Обращение жены к мужу, в знак почитания его родителей, было только по имени и отчеству. Как отец и мать мужа для жены, так и её родители считались Богом данными.

Женщина к незнакомому казаку обращалась не иначе, как «мужчина». Слово «мужик» у казаков являлось оскорблением. Женщина-казачка для себя считала за великий грех и позор появиться на людях с непокрытой головой, носить мужскую одежду и стричь волосы. На людях у супругов соблюдалась сдержанность с элементами отчуждённости. К незнакомой женщине казаки обращались по установившемуся правилу. К пожилой казачке, не иначе, как мамаша, к равной по возрасту женщине – сестра, а к младшей – дочка или внучка. К жене – индивидуально каждый с молодых лет: «Надя, Дуся, Оксана и прочее», к пожилым годам – нередко «мать», а то и по имени-отчеству. Приветствуя друг друга, казаки слегка приподнимали головной убор и с рукопожатием справлялись о состоянии здоровья семьи, о положении дел. Казачки кланялись мужчине на его приветствие, а между собой обнимались с поцелуем и беседой.

Казаки всегда жили в состоянии войны или в скором её ожидании. Так уж исторически сложилось, что их соседи всегда были враждебны к ним и воинственны. Поэтому казаки на любую обиду или агрессию достойно отвечали тем же, и это определяло их гордость и воинственность, и как следствие частые и далёкие походы. Казачье войско ходило на татар, турок, ляхов, нанималось на службу купцам для охраны. Часто возвращаясь в родные места, казаки находили лишь пепелище. Городки, станицы разграблены, жители убиты или уведены в рабство. И приходилось начинать все заново. В этих условиях женщина приобретала большую ценность и из походов холостые казаки часто приводили живую добычу – ясырок, турчанок и татарок. Их брали в жены, а отношение к ним всегда было уважительное.

Именно по причине столь неспокойного уклада жизни, и даже некоторой неопределённости в судьбе, у казаков издревле существовал развод. На Дону он производился так же просто, как и женитьба. Если казак, по любым причинам не нуждался больше в супруге, он вёл её на Круг, где произносил: «Друзья! Верные товарищи мои казаки! Я некоторое время имел жену Катерину, она была мне услужливой и верной, но теперь она мне больше не жена, а я ей не муж! Кто из вас её желает, пусть возьмёт в жены. Мне ноне все едино». После таких слов казак снимал свою руку с её плеча, и недавняя супруга становилась чужой женщиной, разведёнкой.

Любой из присутствующих на Кругу казаков, что часто и случалось, мог тут же взять её в жены. Для этого было достаточно только прикрыть женщину полой своего зипуна, снимая, таким образом, стыд развода, и произнести необходимые в подобном случае слова. Если желающего взять разведёнку не находилось, то Круг обязывал бывшего мужа содержать женщину до её следующего брака. Нельзя было разведёнку оставить без средств существования. Главной причиной быстрых разводов было то, что казак уходил в поход, где он мог быть убит или пленён, поэтому не хотел обременять женщину многолетним, а может и вечным, ожиданием. Овдовевшая казачка имела право развестись на Кругу с погибшим или пленённым мужем и тут же выйти за другого, если находился желавший её казак.

– Чего ты батя беспокоишься? – отреагировал Кондратий на угрозу отца, – я впервые влюбился, неужели ты думаешь, что смогу девушку опозорить?

– Могёшь али нет, ет другоя дело, – настаивал атаман, с тревогой поглядывая на сына, – а я должон упредить, коль щаво в башке дурное, то сщитай калека и порки плетьми на Кругу не избежать табе! Да и волноваюсь я, щего ты не по-нашему гутарить-то стал? Щего ента ведьма табя сколдовала-то? Можа порща? Так по прибытии в Раздоры всё одно к бабке Меланьи свожу табя! Негоже у нас гутарить по-москавитски…. Ты жа казак, а не мужик!

– Мне пора, пропусти, я пойду! – заволновался Кондратий, – а говор мой остался таким, как и был, и мне непонятно, с чего ты взял, что я как московит разговариваю?

– Да щего ж ты окаяннай, аль не слышь, щего гутаришь штоль? – удивился атаман, – ухи табе законопатило али дурнем придываешьси?

Атаман вошёл в свою каюту, а минуту спустя открылась дверь той, где поселилась княжна. Кондратий обомлел, увидев девушку. Она была в новом вышитом разноцветными узорами летнике до самого пола с длинными рукавами, отличающей особенностью этого одеяния. Их покрой на Руси был продиктован вековой традицией, в длину рукава были равными самому летнику, в ширину – половину длины их от плеча до локтей сшивали, а нижняя часть оставалась несшитой. Такой одежды казачки не носили. Из-под нижней полы летника были видны носки красных сафьяновых сапог. На голове девушки была повязка, называемая также увяслом. Она обхватывала лоб и скреплялась на затылке узлом. Сшитая из дорогой византийской парчи и украшенная вышивкой золотом и бисером, она имела несколько драгоценных самоцветов в расшивке и была подарена отцом к двадцатилетию Мирославы. Её длинная коса, что княжна прятала обычно под столбунцом, теперь свисала до самого пояса.

В таком одеянии Мирослава казалась Кондратию небесной девой, сошедшей на Землю, красота которой слепила глаз и подобно видению являла собой саму нежность и покорность. Он, обалдев, не сводил с девушки глаз, не мог вымолвить слова. Мирослава подошла к парню, от неё распространился какой-то волшебный аромат, которого молодой казак никогда не чуял. Это пахло заморское благовоние, привезённое русскими купцами из далёкой Индии. Мирослава пользовалась им только по праздникам и, судя по этому, сегодня для неё был праздник – она шла на свидание с парнем, который был образом её девичьей мечты. Ровесницы Мирославы пользовались ещё румянами и подводили сажей брови, но девушка и без этого была наделена природой румяными щёчками, губами и её черные брови не требовали подводки.

Молодые люди стояли друг перед другом, не решаясь произнести слово. Они затаили дыхание, стараясь не спугнуть своё счастье, появившееся неожиданно для обоих на этом казацком струге. Мирослава рассматривала одежду Кондратия и её глаза светились счастьем и лаской.

– Красавица, Мирославушка, – нежным дрожащим от волнения голосом первым заговорил Кондратий, – ты будто волшебное неземное создание!

– Куда пойдём милый? – тихо спросила княжна, – хотя с тобой, солнышко, я готова идти на край света!

От этих слов у Кондратия пробежала дрожь по всему телу, его ещё никогда никто не называл милым. Парень трясущейся рукой сначала коснулся ладони девушки, а затем робко взял её в свою. Неожиданно для Кондратия Мирослава положила вторую руку ему на плечо, и он почувствовал такой прилив крови к голове, что она закружилась, как от выпитого вина. Парень был готов взлететь на небо от радости и счастья, а Мирославе не верилось, что перед ней её девичья мечта-витязь, только без доспехов и оружия. Они не произнося ни слова, синхронно шагнули к лестнице, ведущей на верхнюю палубу струга. Кондратий держал девушку за руку и вёл её, представляя, как выводит на Круг, чтобы попросить у стариков согласия быть её мужем.

Палуба была пустынна, молодые люди прошли к ящику в носовой части и молча присели на него. Взошедшая луна освещала всё вокруг бледным светом, и влюблённые могли видеть, как белёсый туман нависает над Доном. Но их уже ничего не интересовало, кроме них самих и не могло отвлечь от возможности смотреть в глаза любимому человеку без посторонних наблюдателей. Не отрывая друг от друга взгляда, они любовались, и каждый светился тем внутренним ощущением чего-то главного, произошедшего с ним раз и навсегда. Не решаясь признаваться в любви, молодые люди просто наслаждались уединением и осознанием себя рядом с человеком, ради которого ты готов пойти на всё, лишь бы находиться с ним близко и слышать его дыхание.

– Расскажи мне, милый, как живут люди у вас на Дону? – попросила Мирослава, – в Москве ходят слухи, что казаки – это разбойники, они грабят купцов, плывущих по Дону в море….

– Старики рассказывали, что это было давно, сто или даже двести лет назад, – рассказывал Кондратий, обрадовавшись просьбе княжны, – в то время ещё не было Войска Донского, вместо него существовали мелкие ватаги беглых людей, живших, как кочевники и не имеющих постоянного места. У них не было женщин и каждый, кого принимали в это сообщество, давал обет безбрачия.

Мирослава слушала Кондратия, не сводя с него глаз, и внимала всё, о чем он говорил. Ей было очень интересно услышать прошлое донского казачества из уст сына атамана Войска Донского.

– В то время, – продолжал Кондратий, – в малочисленных хуторах жили племена, когда-то пришедшие на Дон и оставшиеся там после разгрома их войска других кочевников, оказавшимися сильнее, чем они. Народ на Дону так перемешался, что у каждого из нас можно отыскать корни азиатов и даже немцев. Эти ватаги «лихих людей» воевали с племенами кочевников, господствующих в то время на Дону. Постепенно эти отважные люди оседали в хуторах и смешивались с теми, кто там жил, и через много лет все хутора организовались в Войско Донское, чтобы противостоять и кочевникам, и татарам Крыма, и русским князьям, и пришедшим к Азовскому морю туркам. Так рассказывают старики наши. А как живут в Московии?

Теперь слушал Кондратий, а Мирослава начала свой рассказ нежным ангельским голосочком, который ласкал слух молодого казака, не сводившего с неё взгляда. Девушка в начале рассказа отметила, что главным в Москве является крепость Кремль, его окружает высокая кирпичная стена с башнями. Там живёт царь Грозный, охраняемый многочисленным войском стрельцов. На территории Кремля есть соборы: Вознесенский и Чудова монастыря. Китай-город, центр Москвы, как и Кремль, обнесён стеной, но деревянной, а вокруг него продолжают разрастаться новые улицы и слободки.

За стеной Китай-города внутри живут московские купцы, там же построены торговые ряды. Проезжая часть улиц вымощена брёвнами, по их углам поставлены наполненные водой бочки для тушения пожаров. На ночь улицы перегораживаются рогатками, их патрулируют сторожа. Население Москвы представляет различный люд: торговцев, ремесленников, военных, бояр с челядью, дворцовую прислугу и духовенство. Кондратий слушал Мирославу внимательно и представлял в своём воображении всё, о чем она рассказывала.

Так влюблённые просидели до утра, пока небо на востоке не начало светиться, предвещая утреннюю зарю. Ночью молодые люди слышали, как менялись дозорные на струге. Они должны были находиться на верхней палубе, чтобы лучше видеть берег и водное пространство между ним и стругом, откуда могли напасть кочевники. Но зная, что наверху атаманский сын встречается с дочерью государева посла, решили дежурить на нижней палубе, чтобы не мешать влюблённым. Вели себя тихо, менялись также, разговаривая вполголоса.

– Лукьян, едры тваю ногу, – послышался громкий крик дозорного, – ташши давай, не то сорватися могёть!

– Не ущи батяню сваво любити тваю матрю, – слышалось в ответ, – я сомов ловил, когда ты без портков ишшо бегал, сынок.

Кондратий и Мирослава решили заканчивать свидание и опустились на нижнюю палубу, где горланили дозорные.

– Чего орёте, товарищи мои, казаки? – спросил Кондратий.

– Атаман приказал сома изловить для угощения посла государева! – оправдывался Лукьян, молодой казак с кучерявыми вихрами, – его в ентом месте кишмя кишить.

– Так ведь половодье на реке, – сомневался Кондратий, – какая рыбалка может быть в мутной воде?

– Сомище он завсегда на вымощенную солонину берёть! – протестовал второй казак Ефим, – вот схватилси огромадный, я один еле тягну, ентого кабана…..

Мирославе стало интересно, как донцы ловят рыбу и она попросила Кондратия задержаться, чтобы посмотреть на диковинного сома-«кабана». Лукьян принялся помогать Ефиму, и вскоре из воды показалась огромная голова двухметрового сома. Рыба извивалась и била о борт струга сильным хвостом. Кондратий увёл Мирославу подальше, опасаясь последствий. Он помнил, такая особь легко перебивала ноги неопытному рыбаку. Ловля сомов было нелёгким делом, некоторые достигали трёх и более метров в длину.

Казаки, наконец, вдвоём вытащили на палубу огромного сома, и тут же Лукьян ударил его несколько раз обухом топора по голове. Но сом продолжал извиваться и норовил своим хвостом сбить с ног Ефима, который быстро отскочил в сторону.

– Ты поглянь, какой живущий, бестия! – кричал Ефим, – ет табе не сомих по дну гонять…. Готовь башку к отрубу!

Кондратий проводил возлюбленную до двери её каюты и пошёл переодеваться, чтобы с утра стать у штурвала атаманского струга и командовать гребцами, как приказывал отец. Поспасть ему в эту ночь не довелось. А Мирослава легла в постель и долго не закрывала глаз. Девушка была счастлива и мысленно перебирала все детали состоявшегося свидания. Она благодарила Бога, что послал ей Кондратия и пусть он не витязь, а казак, зато полностью соответствовал облику ее мечты. Да, он не такой, как все…. Размышляя о Кондратии, девушка неожиданно вспомнила ведьму. Почему старуха прикоснулась к его лбу своими перстами? …Да и парень не сопротивлялся этому, будто был знаком с этой страшной старухой.