Душно, хотя знакомый с малых лет ветер порывами бился о прибрежные скалы и качал жёсткие пучки блёклой травы. Кубад сидел на прогретом солнцем камне, приятное тепло которого смешивалось с душным теплом предгрозового воздуха; море к чему-то готовилось, не иначе. Без малого пять десятков лет Кубад ходил в эти волны закидывать сети, сперва с дедом и отцом, а потом с сыновьями и внуками; и вот уже восьмой год, как сыновья и внуки ходят закидывать сети без Кубада. Всевышний даровал ему долгую жизнь, но как рыбаку доживать её, когда мышцы стали слабыми, кости ломкими, грудь впалой? Море теперь призывно шумело для других, а над ним лишь насмехалось, но старик всё равно приходил к нему, садился на камень и слушал.

– Деда! – окликнул его звонкий голосишко Саллара, босоногого сорванца десяти лет, которого в море тоже пока не брали.

– Дедушка! – Саллар пристроился на камне и подёргал Кубада за рукав халата.

– Да? – отозвался наконец Кубад.

– Там мубашир… из Аш-Шабурана приехал, скверные вести привёз, – запинаясь проговорил мальчик.

– Мубашир призван налоги собирать, ему добрых вестей приносить и не положено, – улыбнулся Кубад.

– Не, сегодня другое совсем, хуже… – замотал головой Саллар.

С моря налетел сильный и неожиданно холодный порыв ветра. Воздух так ударил в лицо, что Кубад снова закашлялся.

– Скажи мне лучше… – старика прервал кашель, – скажи мне лучше: Йазид и Ахмад вернулись?

– Да, дедушка, я видел, как они сети развешивают!

– Передай им, чтобы сегодня сети в дом забрали.

– Передам, деда, но ты ж и меня послушай, наконец! – мальчик нетерпеливо ёрзал на остывающем камне.

– Говори, торопыга, – Кубад потрепал внука по голове. Других нежностей он не признавал.

– Мубашир сказал, что разбойники опять вернулись! – единым духом выпалил Саллар. – С моря, как ты рассказывал!

Кубад не шелохнулся, только пристальнее сощурил выцветшие глаза в морскую даль. Да, он знал, о ком сказал внук. Хазарское море – обитель торговцев и рыболовов, никто, кроме язычников-чужаков, не приводил сюда кораблей, чтобы грабить и убивать.

– Что ещё сказал мубашир? – спокойно спросил старик.

– Сказал, что шах в Аш-Шабуран воинов послал для защиты и всех с берега зовёт за стенами укрыться, а убийц он поклялся покарать.

– Спасибо, Саллар. Ну а теперь беги домой, скажи, что и я скоро буду.

– Так мы пойдём в город, деда?

– Беги домой, после всё узнаешь.

Саллар состроил недовольную рожицу, но старшему перечить не стал.

Кубад вновь сидел на камне один. Пенные прочерки венчали гребни волн всё чаще, солнце скрылось за тучами, и небо теперь нераздельно сливалось с водой. Кубад ходил в море пять десятков лет и всей душой тосковал по тем временам, но сегодня, даже будь он на жизнь моложе, всё равно остался бы на берегу.

Ветер принёс первые тяжёлые капли дождя. Природа изменилась, и чуть тёплый камень оставался вестником из другого, солнечного мира. Кубад со вздохом поднялся и поковылял по тропинке к дому. Блеснула молния. Нет, не стены Аш-Шабурана спасут их от жестоких разбойничьих клинков. И не воинам шаха суждено покарать убийц.

Сегодня этим займётся сам Всевышний.

* * *

Волны, огромные, как ладони йотунов-великанов, то вздымали ладью к небу, то бросали вниз, обрушивая на обессилившую дружину потоки бурлящей воды. Шторм бушевал вторые сутки, драккар Хельга унесло далеко от остальных кораблей русов; его воины – их осталось всего два с половиной десятка – все эти дни не смыкая глаз попеременно работали вёслами и вычерпывали заливавшую борта воду. Кормчий Ислейв лежал скрюченный на дне ладьи. Вчера удар волны вырвал у него из рук рулевое весло, точно пёрышко, а сам Ислейв сломал о скамью три ребра. Теперь Хельг правил ладьёй лично, взяв в помощники дюжего Лидуля.

– Греби! Греби! Греби! Греби! – хрипло орал Хельг, когда кораблю грозила очередная волна, и дружинники всякий раз скрипели зубами, впивались окоченевшими пальцами в вёсла и не подводили, не давали сверзиться в тёмную сырую пасть моря.

Минувшей ночью боги дали им передышку – буря поутихла, некоторым даже удалось поспать, но к утру небо снова затянуло, и рассвет оказался таким мрачным, словно прожорливый Сколль наконец догнал и проглотил Солнце. И снова приходилось рвать вёслами рыхлую плоть чужого моря. Снова отстаивать от воды каждый клочок своего плавучего дома. Снова потери и снова никакой надежды. Хельг не знал этих мест, не знал дна, не знал берегового узора и, главное, не знал, где они теперь, – лишь предполагал.

Ингвар, молодой сын Хельга, сидел на своей скамье, ближе к носу драккара. Когда приказывали грести – он грёб, когда приходил черёд черпать воду – черпал; если выдавалась возможность лечь и закрыть глаза – падал прямо у скамьи и лежал без движения. Впереди он видел сутулые спины товарищей и застывшую на корме фигуру отца, оборачиваясь через плечо – хищно скалящуюся морду рогатого морского змея, украшавшую нос ладьи. И отец, и змей вселяли в Ингвара надежду, первый – потому что не раз выводил людей из передряг и похуже, второй – потому что служил отцу верным оберегом во всех походах.

– Светлеет небо, – донёсся до Ингвара чей-то сдавленный голос.

Небо и правда стало светлее. Даже дождь как будто бы ослабел. Впрочем, в бесконечных брызгах этого было не понять. Но при таких волнах и сшибающем ветре, даже если на небе не будет ни облачка – проку мало.

– Греби! Греби! Греби! Греби! – слышался голос Хельга.

Ингвар усердно работал веслом; чтобы не думать о содранных до крови ладонях, он представлял, что этот потемневший от воды кусок дерева рос когда-то на родных берегах…

– Греби! Греби! Греби! Греби! – так в детстве Хельг учил его плавать…

Передышка.

– Да чтоб мне сегодня ко дну пойти, если это не земля! – вскричал Лидуль, вскакивая на ноги и тыча пальцем в серую хмарь впереди.

Все как один повернули головы. Вдали проступило мутное блёкло-синее пятно, в котором опытный глаз и правда мог распознать очертания суши. «Больше похоже на чью-то злую шутку, чем на берег», – подумал Ингвар.

– Встреча с богами откладывается, парни! – весело крикнул кто-то.

Но тут раздался голос Хельга:

– Греби! Греби! Греби! Греби!

До земли ещё надо было доплыть. С остервенением уже отчаявшихся и вдруг снова обретших надежду людей воины навалились на вёсла. Но могучему Ньёрду сегодня было не до людей Хельга: новая волна подхватила судно и с размаху ударила его о каменистую отмель. Ингвар услышал хруст дерева и мгновенно понял, что это значит. «Топор!» – пронеслось в голове; юноша сломя голову бросился к мачте, у которой лежало оружие; по пути запнулся о злополучную лавку и, упав, разбил нос о другую. Боли он не почувствовал, а хлынувшей крови не заметил – только удивился, что бушующая всюду солёная вода у него на руках обретает розовый цвет. До цели Ингвар добрался на карачках, да так быстро – ни один четырёхногий зверь не угнался бы; схватив топор и соорудив из пояса лямку, он закрепил оружие за спиной. Брось Ингвар его, и выжить в волнах стало б куда как проще, но Ингвар предпочел бы отправиться ко дну сам, чем расстаться с этим топором – родовой реликвией, подаренной ему дядей Эндуром, старшим братом отца. Собственные сыновья Эндура полегли в далеких походах, и тот, состарившись и потеряв силу руки, из своих семерых племянников выбрал именно Ингвара. Это случилось как раз перед их походом на побережье Хазарского моря. «Береги его, – напутствовал Эрик, – подыскивай подходящий череп в каждом бою, и этот топор сделает из тебя доброго воина. Да и отец порадуется».

Ладья разваливалась. Хельг с кормы что-то кричал дружине, но шум бури не давал разобрать слов. Когда рухнула мачта, Ингвар кинулся на неё ничком и обхватил изо всех сил. Кажется, кто-то ещё последовал его примеру, прежде чем новый грозный вал увлёк поверженный корабельный столп за собой. «Греби! Греби! Греби! Греби!» – точно морок, бился в висках голос отца, но грести было нечем – Ингвар и разжать-то онемевших рук не мог. Освободившись от кожаных башмаков и отплевавшись от забившей глотку воды, юноша обратился с истовой мольбой ко всем известным ему богам. Он мешал в одно и отцовских богов, суровых северных воителей, и богов славянки-матери, и распятого ромейского Бога, и даже чудных божков, которым кланялись степные коневоды. Но со всех сторон по-прежнему бушевали неумолимые пенящиеся волны. До чего же тяжело дышать, не заполняя водой лёгкие! В ушах отвратительно шумело, всё вокруг дергалось и вращалось. И вот мир, и без того тускло-серый, канул в гудящую тьму.

* * *

Славно очнуться, когда ты на это уже и не рассчитывал. Тянуло шею, а к затылку точно привязали тяжёлый морской якорь, но об этом ли горевать, когда небосвод снова чист и четверка быстроногих скакунов возносит в голубые дали огненную колесницу солнца. Стало быть, мир ещё жив; стало быть, впереди новый день, а волки-оборотни вновь посрамлены. Ингвар с трудом оторвал тело от песка и огляделся.

Шагах в пяти от него сложили нехитрые пожитки, которые удалось спасти от гнева морского владыки: оружие, щиты, одежду, пищу. Кругом знакомые лица, жалкие остатки некогда крепкой отцовской дружины.

Ислейв – старый кормчий, которого буря сломала первым.

Лидуль – не отличавшийся ничем, кроме силы, но желавший стать учеником Ислейва.

Сверр – похожий на кабана, но прозванный куницей.

Бор – живучий старик.

Фрелав – предпочитавший лук мечу и топору.

Волх – родич Фрелава по матери.

Рулав – не сумевший сохранить зубов, но любимый богами.

Эйнар – десять лет служивший ромеям.

Первуша – имевший пятерых старших сестёр, но бывший единственным сыном своих родителей.

Борг – которого боги прокляли бездетностью.

Сдеслав – боящийся собственной жены.

Рори – этот всегда выплывет.

Хельг – отец.

Ингвар был рад каждому; тринадцать человек, включая его самого. Остальные на дне, о них вспоминать не след. Что ж, боги сделали свой выбор, каким бы странным он ни казался.

– Ну, выспался? – Хельг, усмехаясь, присел рядом. – Из тех, кого вместе с тобой смыло, только Рулав тёплый да дышит. Остальные рыб кормят. Так что если есть силы – празднуй.

– Отпразднуем, когда Рулав раздобудет пива, – нашёл в себе силы улыбнуться Ингвар.

Послышалось несколько усталых смешков.

– Да ты на него-то не смотри, – поморщился Хельг. – Ему на роду написано на суше помереть. Пятнадцать лет походов – почитай за полсотни штормов, и раз пять его за борт смывало. Да только каждый раз пучина его обратно выплёвывала.

Растянувшийся на песке Рулав беспечно подёргал босыми ступнями.

– Заведи себе такую же отвратительную рожу, как у меня, и ни за что не потонешь, – пришепётывая отозвался он. – Владыка Ньёрд нипочём не согласится видеть мою беззубую пасть в своём чертоге! И меня оно устраивает – смерть воина, с мечом в руке и с твёрдой землей под ногами куда милее!

– А Всеотца твоя рожа не смутит, значит? – усмехнулся Борг.

– А Всеотец и сам кривой! – ответил Рулав и расхохотался.

– Тише! – прикрикнул на него Хельг.

Он выглядел постаревшим и осунувшимся, хотя от Ингвара и не укрылось облегчение во взгляде отца. Несмотря на внешнюю суровость и крутость характера, старый ярл любил сына, а раз тот уцелел, значит, боги не прокляли Хельга и все беды можно ещё поправить… Но тяжесть ноши, что легла ему на сердце после потери дружины, это не облегчало. Ведь каждый из воинов был дорог Хельгу не менее собственных сыновей.

Внимание к очнувшемуся Ингвару быстро пошло на убыль, воинам было чем заняться и без него: они приводили в порядок уцелевшее оружие, сушили одежду, готовились к длинному опасному переходу. Рядом остался только Рори, друг-сверстник, которого Хельг взял в свою дружину по горячей мольбе сына. Их большую компанию одногодок, выросших вместе на берегах Волхова, разбросало по разным ладьям, и со многими, вероятно, им уже не суждено встретиться. Но Рори с Ингваром в этот раз уцелели, для них – смерть промахнулась. Это ли не повод для радости?

– На воде, конечно, жуть была! – в полголоса, но с запалом проговорил Рори, придвинувшись ближе. – Я видел, как ты за топором пополз, а потом всё… подумал, помер ты, но честно, даже взгрустнуть не успел…

– Слова истинного друга, – вздохнул Ингвар, пряча улыбку.

– Ай, да хватит! Как будто ты там по мне слёзы лил.

Ингвар, к своему стыду, понял, что в тот миг топор волновал его куда сильнее, чем друг.

– Рори, дружище, я за твоё спасение рад едва ли не больше, чем за своё, так что хватит об этом.

– Да уж, – протянул Рори. – Вообще, Инги, я не знаю, кто там мог хоть о ком-то, помимо себя, думать… Кроме твоего старика, разве что. Когда Лидуля за борт смыло, Хельг успел ему конец бросить и вытащил, а потом они вдвоём на пару Ислейву хворому утонуть не дали. И на берегу тоже метался, всех вытаскивал. Вот даром что старый, а сил у него… да и плавает, что твой окунь.

Рассказ не удивил Ингвара, всякий, кто ходил с отцом в море и в битву, старого ярла ценил. Хельг владел землями в окрестностях Ладоги, и, когда он собирался в поход, от желающих идти в его дружине отбоя не было. Часть отцовского уважения распространялась и на Ингвара, впрочем, не слишком большая – настоящее уважение у русов иначе как собственными делами не заслужишь; так что мечтам юноши стать одним из отцовских хэрсиров ещё долго суждено было оставаться мечтами.

– А как берег? Смотрели уже его? Ведь нас и местные заметить могли… – меняя тему, обратился он к Рори. Ингвар всегда чувствовал некоторую неловкость, говоря о подвигах отца.

– Хельг послал Первушу с Эйнаром, они прочесали округу чуть ли не до горизонта – ни одного поселения.

– Но за горизонтом-то они наверняка есть… Не думаю, что нам так же повезёт, когда потащимся вдоль берега на юг.

Рори усмехнулся:

– Ну да, твой отец именно так и сказал. Только вдоль берега мы не пойдём; вдоль – слишком опасно, надо вглубь уйти немного… Потом, неожиданно весело протянул: – Э-э-э-х что будет! – и замолк, как будто сказал чего лишнего.

Молодые люди переглянулись и поняли, что думают об одном и том же. Ужас вчерашнего дня отступал, и впереди им предстояло пешее путешествие через неизведанные земли. Да, оно вряд ли будет похоже на развлекательную прогулку, но зато никому из их родичей и друзей не выпадало совершить подобного. Если они вернутся, то именно их истории будут пересказывать у походных костров молодняку и именно им будут завидовать дружинники других ярлов. Ну а что до опасностей – молодые люди склонны их недооценивать, ведь именно в опасностях по-настоящему познается мир и чувствуется жизнь.

Глаза Ингвара меж тем вновь начали слипаться – он был слишком утомлен для долгих разговоров. Темнело. Остатки Хельговой дружины ютились под рёбрами жёлтых прибрежных скал, костра на ночь разводить не стали, и морской холод всё наглее залезал под лохмотья, заставляя северян теснее жаться друг к другу. Ингвар натянул до подбородка отданный ему кем-то плащ, который успел высохнуть, но от соли теперь хрустел и почти не гнулся. Сквозь наваливающийся сон он слышал, как отец говорит, мол, к утру надо выступить, ибо края эти от северян успели хлебнуть всякого, и встреться им отряд арабов или хазар – дружелюбия и гостеприимства ждать нечего. «Ну а местные – отцовский голос звучал тихо и убаюкивающе, – хотя арабов с хазарами не жалуют, так и нас им любить не за что».

Наутро костерок всё-таки разожгли и сварили из остатков спасённых припасов скучную полупустую похлёбку. Подкрепившись, выступили. Решили пробираться на Север, к Атши-Багуану, острова близ которого русы превратили в свой лагерь. Хельг вновь вёл людей наугад, и на сердце у него было темно. Чутьё уже подвело его среди волн, а в море ему всегда везло больше, чем на суше.

* * *

Последние следы бури, принёсшей северянам столько бед, наконец рассеялись. Теперь молодым казалось, что всё плохое уже позади. Несколько дней пути, и горячо запылают для них костры у шатров братьев, жир будет течь на руки с кусков жаренного мяса, а чужие небеса дрогнут от родных северных песен.

«Покойники на дне, а живым и прогуляться пора» – беспечно сказал Первуша, бросив последний взгляд на оставшееся позади море.

Однако опытные воины знали: за каждой кряжистой бурой скалой и изумрудным кустом, сколь бы ни тешили они глаз, может скрываться враг. Враг, превосходящий числом, полный сил и готовый к бою.

Этот край, раскинувшийся от скалистых берегов Каспия до самого Понта, сотни лет был полем для множества кровавых битв. Могучие империи Запада и Востока сталкивались именно здесь. Белеющие вдали вершины гор ещё помнят блеск наконечников копий, что держали в руках закованные в латы парфянские всадники, а зелёные долины хранят в себе отзвуки тяжёлых шагов римских легионеров. Здесь, на стыке эллинского мира и дикой Скифии, иногда мечом, а иногда хитростью и набитым золотом кошельком византийские басилевсы стремились одолеть властителей Сасанидской Персии. Здесь высекали кресты из камня и поднимали к небу остроконечные купола церквей армянские христиане и принявшие новую веру вслед за ними обитатели Картли, Абхазии и Албании.

Эпоха сменяла эпоху, и вот уже и могучая держава иранских шахов канула в лету под ударами новых завоевателей – арабов. Мусульмане пришли, когда ослабленные непрерывной борьбой друг с другом персы и греки не смогли оказать им достойного сопротивления. Когда пали великие, армянам и другим народам, живущим у подножий Кавказского хребта, также пришлось покориться пришельцам. Многие тогда были убиты, многие взяты в плен, а прочих обложили данью.

Нет, жизнь осталась сносной, да и привыкнуть можно ко всему – это лишь вопрос времени и цены. В обмен на покорность мусульмане обещали защиту от внешних врагов и поддержание порядка внутри страны. Поначалу так оно и было, однако порядок этот на поверку оказался чужим. Налоги становились всё тяжелее, а наместники халифа всё бесцеремоннее. Христиане, от владетельного князя до последнего рудокопа, во всей полноте познали, какова она – участь проигравших. Во все годы арабского владычества восстания и освободительные движения, возглавляемые князьями знатных армянских родов, вспыхивали повсеместно. Обходились они дорого: халиф посылал войска, которые оставляли после себя разрушенные города, сожжённые деревни и пустые амбары.

Но никакая сила не может господствовать вечно; к середине IX столетия от Рождества Христова Арабский халифат уже раздирали внутренние противоречия. На востоке державы эмиры из мощной династии Саджидов, признавая на словах власть Багдада, основали своё государство со столицей в Мараге. Местных христианских князей, подвластных арабам, новые владыки продолжали считать своими вассалами, однако достаточных сил для постоянного поддержания своей власти над ними уже не имели.

Тогда князья из древнего армянского рода Багратуни сплотили вокруг себя представителей других знатных домов и в жестокой борьбе завоевали независимость для своей земли, а вместе с ней и право на царскую корону. Впрочем, долгое время их свобода всё же не была полной – корону цари получали от халифа и вынуждены были платить ему дань, приходилось им считаться и с саджидскими эмирами. Борьба продолжалась – то затухая, то вспыхивая вновь ярко и кроваво.

Тем жарким летом, когда остатки дружины Хельга спасли свои жизни от гнева Каспия, спокойствия во всём краю не было. Царь Ашот II, прозванный Еркат, что на армянском означает «Железный», вёл войну с Саджирским эмиром Юсуфом, желая окончательно избавиться от посторонних вмешательств во внутренние дела армянского царства и сделаться суверенным правителем на подвластных ему землях. Были у него и личные причины ненавидеть арабов – они убили его отца, царя Смбата. Убили страшно, обманом захватив в плен, обезглавили и распяли тело над крепостной стеной Двина – древней армянской столицы.

Северянам войны и усобицы земель, в которых они оказались, были неведомы. Да и забросило их во владения шахов Ширвана, далеко от основных мест событий. Тем не менее, русы справедливо полагали: кто бы ни встретился им на пути, дружеской помощи от него ждать не стоит.

Поэтому двигались быстро, избегая лишнего шума. Короткие привалы делали через каждую восьмую часть солнечного круга, а немногочисленную поклажу несли по очереди, освободили от этой повинности только наиболее пострадавших во время шторма, вроде Ислейва, который хотя и мог идти на своих двоих, оставался смертельно бледен и глухо постанывал, когда приходилось карабкаться по камням вверх.

– Как доберёмся – живо отлежишься, – попытался обнадёжить кормчего Лидуль.

– Не забивай мне голову всякой чушью, мальчик, – огрызнулся Ислейв. – Это будет долгий и унылый путь, который для нас, вероятно, кончится смертью. Тогда и отлежусь.

Ингвар мрачного настроя не разделял, отоспавшись за ночь, он чувствовал, что, помимо лёгкого шума в голове и стертых ног, здоровье его налаживается. Ясная погода, морской воздух и необъяснимое предчувствие нового, от которого дух захватывает, – всё это вовсе не располагало к продолжению болезни и унынию. «Но я вряд ли был бы веселее Ислейва, сломай себе, как он, всё нутро» – подумал Ингвар.

Уже сгущались сумерки, когда путь отряда перерезал озорной ручеёк, весело бежавший в сторону моря, как будто насмехаясь над суровыми оборванцами. Вид пресной воды – ведь в запасах её почти не было – поднял настроение и усталым северянам; все напились вдоволь, и Хельг объявил привал. Общим советом решили отдыхать до полной темноты, после чего вновь выдвинуться в путь. Идти ночью безопаснее, поэтому длительный отдых отложили до рассвета нового дня. Сейчас главное – уйти подальше от первой стоянки – следы крушения могли привлечь непрошенных гостей.

Утолив жажду и умывшись, Ингвар повалился на слепленный вместо ложа ком тряпья. Стоило прекратить движение и лечь, как усталость накатила со всей силой.

«Спать! – пронеслось у него в голове, – Хотя бы немного, пока есть такая возможность».

Но Рори, на которого, казалось, усталость не действовала вовсе, водрузился рядом и мечтательно произнес:

– Занятный край, а? Ни одной живой души, но занятный…

Желающих поддержать беседу не нашлось, но Рори это не расстроило.

– Оно, конечно, нам и лучше, что ни души, но хотелось бы хоть одним глазом взглянуть, как тут люди живут… – продолжал он, словно не замечая усталых лиц товарищей и всеобщего нежелания обсуждать пустяки.

– Ты бы жить здесь хотел? – повернулся он к другу. – А, Инги? Ты бы уж наверняка хотел! Как думаешь, чем можно заняться, если родился в такой дыре? Твоя ставка, чем бы занялся я?

– Думаю, что ты бы продолжал доставать всех дурацкими вопросами, – буркнул ему в ответ расположившийся рядом Эйнар, раздражённо взлохматив свою густую копну седеющих волос.

– Ты старый и скучный, и обращался я не к тебе, а к Ингвару. – Рори закинул ноги на подернутый мхом валун. – А, так что ты скажешь, Инги?

– Рори, у меня в башмаках месиво из морской соли и стертых мозолей. Кажется, что пока мы тут шли и тащили поклажу, асы тебя на руках несли… Так что будь добр, заткнись и спи.

– Да ладно тебе, я вот уже представил старика Хельга в цветастом тюрбане и тебя такого, бьющего башкой в пол по пять раз в день, как делают смуглолицые южане Серкланда, когда молятся своему Богу. Хотя, может, местные делают это и по-другому… Тебя, Эйнар, я тоже представил, но с тобой так скучно, что родись ты хоть в самом Асгарде, собеседником останешься так себе.

Рори рассмеялся и чересчур громко, чем заработал тяжёлый взгляд Хельга. Ингвар же разразился отповедью:

– Послушай, тут все до смерти спать хотят, а ты никак решил составить прядь о нашей судьбе и причудливых сплетениях нитей трёх норн, не иначе! Даже не знаю, существуют ли под солнцем вещи, о которых я бы сейчас желал говорить; но уж точно не существует ничего, что занимало б меня меньше твоего проклятого любопытства!

Отвечая так, Ингвар однако немного лукавил, потому что вопрос Рори не показался ему таким уж неуместным. Ингвар с юных лет ходил в походы с отцом, и повсюду, где ему встречалось нечто новое, отличное от обыденности его ладожского детства – везде ему хотелось остаться дольше. Погрузиться в неизведанные материи, разобрать их до нитки и понять, почему люди в тех краях живут именно так, а не иначе. Его интересовали языки, обычаи, боги, легенды; во всей дружине Хельга не было слушателя благодарнее, чем юный сын ярла. Как-то Сдеслав стал подтрунивать, мол, Ингвар только и живёт тем, что донимает иноземцев расспросами, но быстро перестал, когда в ответ услышал: «Лучше много расспрашивать иноземцев, чем отпрашиваться в поход у жены». Тогда в дружине Ингвар едва не обрёл славу острослова, но подтвердить её после так и не сумел.

Одним из самых удивительных событий своей жизни Ингвар считал путешествие в Константинополь. Будучи частыми гостями в греческих городах Тавриды, русы охотно водили дела с ромеями – причём как торговые, так и военные. Несколько лет назад Хельг увёл свои ладьи вниз по Днепру с большим грузом добытой у чуди пушнины. Разменять меч на купеческие весы – обычное дело для варягов, если предприятие сулило выгоду. В тот год им удалось заключить в Корсуни славную сделку с одним из греческих торговцев, а после тот предложил северянам за хорошую плату сопроводить его по пути на родину. Конечно же, ромей рисковал, сделав такое предложение, – нередко случалось, что русы из охранников во время длинного пути превращались в грабителей, но Понт и без того небезопасен, а Хельг пользовался в Корсуни репутацией хорошего воина и честного купца. Поэтому Ставрос – так звали грека – решил рискнуть, хотя и попросил, чтобы для вящего спокойствия сын Хельга, Ингвар, плыл в одной ладье с ним в качестве гаранта верности русов.

Оказалось, обе стороны остались в выигрыше от этого союза, а более всех – Ингвар. За дни плавания он сдружился с купцом; тот не отличался тонкостью ума, но рассказывал всякие интересные истории. В основном забавные или страшные небылицы о путешествиях, но иногда и вещи правдивые: о жизни на родине, о вере и о прошлом своего народа. Купец обучил смышленого северянина объясняться по-гречески, рассказал ему про распятого на кресте, а потом ожившего Бога, в которого все верят в Царьграде, и в придачу множество невероятных сказов о святых, которых ромеи тоже почитали и которых оказалось куда больше, чем богов в Асгарде. Рассказывал Ставрос живо, но путано и несвязно, а ответы на всё новые вопросы Ингвара подчас просто придумывал. Поэтому Ингвар решил для себя, что греки верят в какую-то околесицу, сами не могут определиться, один у них бог или трое и чем все эти сотни святых отличаются от презираемых ими северных богов (кроме странной христианской любви к страданиям). Да и сам по себе Бог ромеев (если предположить, что он всё-таки один) не вызвал у него расположения – мрачный, с множеством запретов и правил. Один только рассказ Ставроса о них уже утомил юношу, страшно было и представить, каково всё это соблюдать. Словом, христиане – любители многократно усложнять себе жизнь – к такому выводу в итоге пришёл Ингвар. Эту же мысль он озвучил и греческому другу, на что тот рассмеялся и в штуку обозвал его грубым дикарем. Ингвар же вознес хвалу богам матери и отца (он чтил и тех и других), что ему повезло с рождения носить на шее молот Тора и избежать этого обилия нудных правил, мешающих просто радоваться жизни.

Впрочем, религиозные разногласия не слишком затрудняли его общения с попутчиками. Вскоре он завёл множество друзей среди членов команды, и всех по очереди донимал расспросами о цели их путешествия – Константинополе. Недостатка в рассказчиках не было, и ближе к концу пути голова Ингвара ломилась от историй о великолепии города, былых днях могучей ромейской державы, а также от баек попроще: о красивых женщинах, хмельных кабаках и шумных базарах. Чувствовалось, что истории второго рода вдохновляют людей Ставроса куда сильнее, нежели первые, не говоря уже о рассказах про святых.

Но когда их корабли наконец вошли в бухту Золотой Рог, и Ингвар ступил на берег, сокрушительно прекрасный вид знаменитого Миклагарда превзошёл все его ожидания. Юноша понял, что описывать этот город словами – всё равно что пытаться обстоятельно рассказать слепому, как выглядит солнце или море – несколько мгновений настоящего созерцания сотрут всё рассказанное в порошок.

Плодотворное сотрудничество варягов со Ставросом продолжилось и по прибытии. Купец всегда брал с собой на сделки нескольких воинов – для пущей убедительности – в число которых всякий раз входил Ингвар. В те дни юноша увидел много нового, торговые переговоры – вещь и так интересная, но крайне любопытно оказалось и взглянуть на тех, с кем Ставрос их вел. Именно тогда молодой северянин научился легко отличать плавную и немного рычащую арабскую речь от лёгкой, словно чуть-чуть вздыхающей, персидской; именно там впервые увидел упитанные маслами бороды иудейских купцов, перстни светловолосых, похожих на самого Ингвара франкских воинов, чёрные лица рослых и губастых выходцев из Серкланда.

Дыхание огромного города никогда не оставит молодого человека равнодушным, оно либо повергает его в ужас, либо пленяет навсегда. Бывает, что эти впечатления дают о себе знать не сразу, но для Ингвара всё решилось, как только он увидел очертания ромейской столицы с борта ставросова корабля. Константинополь захватил его без остатка, юноше нравилось тут всё: шум городских площадей, заинтересованные взгляды необычных местных женщин, крики уличных торговцев. Он видел подобное и ранее, ведь города уже встречались в его жизни, однако размах и восточная яркость, увиденные в Константинополе, просто вскружили ему голову. Вечерами, возвращаясь с торговых сделок на постоялый двор, целиком занятый дружиной Хельга, юноша порой нарочно петлял по улочкам и даже разговаривал с людьми, применяя в деле полученные от купца языковые знания. Из любопытства он заходил то в увеселительные заведения, то в церкви, причём делал это с такой регулярностью, что и там и там его вскоре стали признавать за постоянного гостя. В кабаках его привлекали люди и их истории, в церквях же – таинственные службы и лежавшие на деревянных аналоях книги.

12 3 4 5 ...8 След.

Прядь

Глава I

С этой книгой читают