Горькое молоко – 1. Золотой брегет

Он вспомнил стук вагонных колёс и переполненный заключёнными столыпинский вагон, пропахнувший карболкой. Тюрьма и война из памяти никогда не стирается, хотя ему после освобождения многие говорили «забудь про тюрьму».

«Нет, её невозможно забыть, рассуждал Беда,– можно отвлечься на время. Только хорошее можно быстро забыть, особенно если в жизни его много было. А сейчас, почти каждый месяц судят кого – то с их двора, даже своих родственников половина побывала в тюрьме, а некоторые до сих пор сидят. В шестидесятых годах, когда на дворе социализм был я дерзок. А дальше пошла долгая эпоха Захара Минина, он был крут и младше меня. Вкус тюремных сухариков узнал с малых лет. И между тюремными перерывами, играл в футбол за команду Водник и надо сказать неплохо. Крёстный Часовщик, конечно, был вне конкуренции. А в середине шестидесятых годов в городе появился вор в законе по кличке Таган, которого я и в глаза не видел. Но слышал от крёстного, что Таган считался первым идеологом в воровском ордене, который хотя и имел физический недостаток, – у него отсутствовала одна нога, но до сих пор находится в полном здравии. Это надо же каков Человечище этот Таган! На дворе другой век наступил, а в городе никто и никогда не слыхивали, чтобы он размахивал „воровским флагом“, – видимо интеллигентной выправки человек? Большой поклон таким ворам! А я был просто уличный баклан, с завышенной справедливостью. Нечего кривить душой ведь на самом деле я и Захар являлись криминальными маяками для некоторых своих родственников». И его грустные воспоминания окунулись в те далёкие года, – в таёжный уголок, обнесённый высоким забором и колючей проволокой, где он оставил часть своей молодости.

Глава 2

Свою тюремную карьеру, Иван Беда начал со штрафного изолятора, в который помещали нарушителей внутреннего режима. Привезли его в таёжную станцию под названием Буреполом. Не подымаясь в лагерь, он и его спутник Коля Румба, имевший вторую судимость, избили на этапе мешочника за его прижимистость. Им и выписали при подъёме на зону двадцать суток на двоих. Штрафной изолятор был рабочий. Выгоняли на лесоповал, где Иван цеплял трос за лесины, прицепленный к лошади, и выволакивал лесину на площадку, которая называлась верхним складом. Здесь впервые Иван увидал, как вольные шофера привозят запрещённый чай в носках. Зэки, сняв носки у водителей, снимали каждую чаинку с них, а затем трясущими пальцами отряхивали голые пятки на газету. За этой любопытной картиной Иван наблюдал и не заметил, как штабеля брёвен начали лавиной скатываться на него и, если бы не прыткость Коли Ромба, лежать бы ему под этим лесом раздавленным.

Перед самым Новым годом у них окончился срок штрафного наказания, и они в совершенно голом виде предстали перед комиссией, для распределения на соответствующие по здоровью работы. Тогда седовласый майор с заячьей губой, которую он пытался замаскировать усами, – как оказалось начальник производственной зоны, им сказал:

– Вы оба являетесь участниками гуманного акта Советского правительства. Считайте уже пять лет прошло со дня указа о переименовании лагерей в Исправительные трудовые колонии. Труд отныне стал приоритетной дисциплиной в исправлении находящегося контингента всех подобных учреждений страны. Так что милости прошу на трудовые подвиги и прошу запомнить новый девиз. – «Только труд и труд исправляет человека!» Считайте сегодняшний день вашим первым шагом на свободу!

Беду и Румба направили в один отряд. В бараке, куда их привели, было многолюдно. Все расспрашивали, откуда они родом и за что сидят.

И эти расспросы продолжались бы до бесконечности, если бы в секцию не вошёл высокий чернобровый брюнет с золотыми зубами. Это был последний вор в законе, оставшийся на зоне – Володя Потёмкин по кличке Генерал.

Когда он подошёл к толпе окруживших новичков, все быстро разбежались по своим закуткам.

– Кто из вас Иван Беда? – спросил он металлическим голосом.

– Я, – смело ответил Иван.

Генерал протянул Ивану правую руку для приветствия.

– Меня Генерал зовут, – представился он.

Иван обратил внимание, что левая рука у него была не живая – это был протез, одетый в чёрную перчатку.

– Тебе Часовщик маячок приветствий прислал, – сказал Генерал. – Присмотреть он за тобой просил. Так что ты здесь обживайся, со всеми вопросами и проблемами ко мне забегай в восьмой отряд, в любое время. Но думаю, у тебя здесь будет всё отлично, – приятно успокоил он Ивана.

– Луза, – негромко крикнул он нарядчику, сидевшему на кровати с газетой. – Посели ребят на путёвые койки, я через неделю проверю, – и вышел из барака.

Нарядчика носившего фамилию Лузин звали Лзой. А за то, что он носил очки с толстыми линзами, без душек имел вторую кличку Лупа. Очки были зафиксированы у него резинкой на голове. И когда его глаза требовали отдыха, он снимал свои очки. Но газеты нарядчик читал, используя очки как лупу, держа их в руках.

Нарядчик выделил им тумбочки и койки на втором ярусе.

С этого дня у Ивана началась настоящая лагерная жизнь, где ему преподнёс протекцию Часовщик. Беда в это же день понял, что он непросто приземлился в лагере простым сидельцем для отбытия срока, а въехал на белом коне в одну из самых больших зон страны. И здесь ему придётся постигать лагерную жизнь и учится мудрости у авторитетных зеков.

На работу их вывели в этот же день во вторую смену, на сборку школьных парт. Работа была чистая и не тяжёлая, можно даже сказать захватывающая. Основным инструментом был пневматический гайковёрт, работающий по принципу электродрели. Гайками и болтами они скрепляли парты и передавали их на покраску. Цех был большой и светлый, но запах смолы и краски резко бил в нос.

Работа считалась вредной, и поэтому за вредность выдавались ежедневно специальные жиры. Производство по изготовлению мебели трудным и сложным нельзя было назвать, всё было автоматизировано. Но когда Иван выходил на улицу, создавалось впечатление, что стоит время эпохи дореволюционной России. По узкоколейной железной дороге, таская, тяжёлые вагоны бегали запряжённые конки. По дорогам производственной зоны везде сновали разномастные лошадки. Этими выносливыми и умными животными осуществлялись все транспортные перевозки на производстве. Ветеринар, или по лагерной терминологии, коновал, был основным командиром отряда гужевого транспорта. Он смотрел за лошадьми и руководил извозчиками. В этом отряде работал Лёня Покер, которого Иван знал по свободе, – ему доверили одноглазого мерина по кличке Маг. На нём он возил бункера с опилками в цех прессованной плиты. Впервые в жизни Беда смог прокатиться верхом на коне. Это был одноглазый Маг. На разводе у проходной Лёня всегда дожидался Беду, и он верхом на Маге подвозил его до места работы. Иногда они взбирались на него втроём, сажая позади Ромба. Цеха находились далеко от проходной и лошади зачастую использовались в начале работы для извоза зеков.

Прошла рабочая неделя, Беда с Румбой совсем освоились с работой и адаптировались в отряде. Коля парень был рисковый и подсел на карты, где ему постоянно фартило. Беда его увлечение не одобрял, но Ромб был на несколько лет старше и в его советах не нуждался.

– Ты видишь, у нас в тумбочке продукты появились? Жить надо как – то. «А не то ноги протянем», – говорил он.

– Это до поры до времени, а срежут тебя. «Чем платить будешь?» —спрашивал его Беда.

– Будет день и будет пища, – отвечал он, – мне тоже должны бабки. Если что я долг свой на них переведу.

Глава 3

В столовой на рождество Беда наткнулся на Рудольфа, парня, который раньше играл за команду Спартак, но что он находится в заключении, Иван об это не знал. Рудольф что – то доказывал рядом сидящему с ним мужику. Беда, обрадовавшись такой встречи, сорвался с места и подошёл к его столу сюрпризом.

– О чём торг ведём? – спросил он.

Рудольф повернул голову, присмотревшись в знакомое лицо, вскочил со скамейки, облапил Беду и приподнял его в воздух.

– Ты, как здесь очутился? Ты же в городе был недавно. Я письма со свободы получал, и о твоих успехах в футболе знаю хорошо.

– Был там, теперь лесным воздухом дышу, – улыбаясь, сказал Иван.

– Пошли на улицу выйдем, там покурим и заодно почирикаем, – позвал Беду Рудольф, отодвинув свой обед в сторону.

Они спустились с возвышенности, на которой стояла столовая, и встали у отведённого места для курения. Рудольф достал из кармана табакерку местного изготовления и начал с газетной бумаги скручивать себе цигарку. Беда вытащил из своего кармана портсигар с набитыми папиросами «Север» и протянул его Рудику.

Когда Рудольф брал в руки портсигар, Беда заметил у него на левой руке отсутствие трёх пальцев. На кисти торчали большой палец и изуродованный мизинец.

– Ты же не курящий и откуда такое богатство? – удивлённо спросил он, часто хлопая глазами.

– Жизнь заставила закурить, а папиросы – это гуманитарная помощь.

И Беда подробно рассказал, что их тумбочка благодаря Ромбу наполовину заполнена папиросами и сигаретами.

Иван закурил вместе с Рудольфом. Он пару раз затянулся и бросил бычок в металлическую бочку, которая была врыта глубоко в землю и служила вместо большой пепельницы:

– Пошли в тепло? Не могу на морозе курить, удовольствия никакого не получаю, – предложил Беда.

– Пойдём лучше ко мне в гости, посмотришь, как я живу, чифиря сейчас глотнём, – затушил Рудольф большим пальцем левой руки папиросу и положил себе в табакерку.

– Ты, где пальцы потерял Рудик?

– На прессе, год назад. Зевнул немного и под прессом оставил их. Кстати, меня Рудиком здесь редко кто зовёт, больше Курком или Рудом кличут.

– Нормальная кликуха, а меня по фамилии кличут. Многие думают, что у меня погоняло такое, а я не возражаю. – Беда тяжело вздохнул и тревожно произнёс. – Я вот подельника своего потерял Кадыка, – ты его, наверное, не знаешь, он в футбол мало играл, и то только в юношеской команде. Потом в ДОСАФ пошёл на планериста учиться. В тюрьме слух прошёл, что его за неделю до меня отправили сюда.

– Погоди! Погоди! – а Захар Минин, – тебе же родственником приходится? – спросил Рудик, – он, где сидит?

– С Захаром ясней некуда, он в Соликамске чалится, а вот Кадык должен быть рядом.

– Кадыка я не знаю, но ты не тужи, может он здесь? Ты просто за короткое время всех арестантов физически не охватишь. Лагерь большой, около трёх тысяч человек. Здесь затеряться запросто можно, – пытался обнадёжить его Рудольф. – Многие зэки работают в три смены и встречи бывают случайные, как у нас сейчас с тобой произошла.

– Нет его, – уверенно отверг предположение Рудольфа Иван, – был бы здесь, мне давно бы сказали. Я почти все отряды проверил, с первого дня пребывания на зоне.

Пока они шли до барака, Беда обратил внимание, что с Рудольфом многие встречные здороваются и перекидываются на ходу добродушными фразами.

– Вот этот маленький дедушка с приятной улыбкой, – он показал в спину удалявшего от них заключённого в шапке с опущенными ушами, – это ходячая летопись советских карманников. В прошлом знаменитый карманник по кличке «Чужой», гастролировал по всем городам и щипал кошельки у буржуев и торгашей. В войну был в розыске за свои грехи. Но в Харькове, говорят у какого – то немецкого офицера из автомобиля утянул планшетку с важными сведениями для нашей разведки. Его моментально по всем старым хвостам амнистировали. Сейчас на пенсии, но чёрт попутал на старости. Пришёл на приём к врачу и обчистил его карман халата, пока тот его осматривал. Здесь много сидят публичных людей, даже двое бывших генерала есть с большими сроками. За нарушение норм строительства аэродромов они срока свои отбывают. Один генерал за зону выходит без конвоя, прорабом у гражданских строителей работает. Музыканты из оркестра Леонида Утёсова, тоже здесь отбывают. Знаменитый своим сроком и наш земляк дядя Костя с сорок девятого года сидит, ему двадцать пять лет дали. Сейчас хорошо Хрущёв сделал, – вышка пятнадцать. Этого срока вполне достаточно осознать тяжесть вины любого тяжелейшего преступления.

– Об этом, наверное, не только вольный люд, но и зеки все знают, – сказал Иван, – а что же этот дядя Костя в 53 году и под амнистию не попал?

– Никаких амнистий для него не было. Зарубил двух кассиров в сберкассе и забрал деньги. Ему под шестьдесят лет сейчас. Выйдет куда, пойдёт, – неизвестно? Родственников никого нет, наверное? Сразу в дом престарелых направят. Бабок будет там шарахать. Здесь такие чудные огурцы у крахов попадаются. Один без двух рук за изнасилование сидит. Экземпляров подобных ему, хватает в лагере.

Они пришли к бараку и, смахнув снег с сапог, прошли в курилку. Там сидел парень в подшитых валенках и нижнем белье. В пальцах он держал козью ножку, от которой вился змейкой сизый дым и исходил крепкий запах самосада.

– Пал, давай чифирю заварим? – земляка встретил, надо отметить, – сказал Рудольф парню.

Парень, не докуривая до конца цигарку, бросил её в ведро:

– Сейчас схожу, самовар принесу, – сказал он и ушёл в секцию.

– Раздевайся, жарко здесь. Давай повесим бушлат на вешалку, – проявил заботливость Рудольф.

Парень, которого Рудик назвал Палым, принёс закопчённую алюминиевую кружку и пол плитки чая, завернутого в фольгу.

– Сколько заваривать будем? – спросил он.

– Полтора мальца кинь на самовар и хватит, остатки положи назад. С чаем сейчас трудновато. Надо экономней пользоваться, чтобы до конца недели хватило, – сказал Рудольф.

Парень, залил в кружку воды и поставил её на печку.

– Не боитесь, что арестуют? – спросил Иван у парня.

– Зеки не заложат, а за красными на улице стоит кто – то смотрит, если что свиснут, – объяснил Пал.

– У нас тоже своя охрана имеется, – сказал Рудольф. – Здесь есть надзиратель Шурик Краснов, всю свою сознательную жизнь работает в лагере. Он по запаху чай находит. Это самая натуральная ищейка. Все повадки у него жандармские. Нашего брата стрелял бы с закрытыми глазами, дай ему волю. Берию сука почитает, как бога.

– Я понял у вас здесь в лагере одна отрада, – это чай. А водки и наркотиков не бывает?

– Какие наркотики с водкой? Чаю – то вдоволь нет. Если подача есть, в течение часа не успел взять, всё, жди следующего раза. Но нам, как элитному бараку всегда оставляют. У нас здесь пахан зоны живёт, а наркоманов в лагере нет. И дикий закон со времён Берии ещё не изжит, – если в секции найдут запрещённые предметы, заточки, наркотики, водку, чай, то вся секция, а нас здесь восемьдесят человек, сажают на пять дней на пониженный паёк. Поэтому мы бдим за этим.

Когда чай был готов, Рудольф послал парня, в секцию за мужиками. Пришли ещё пять человек.

– А Генерала, что не разбудил? «Может и он пару глотков сделает», – сказал Рудольф Палому.

– Ага, разбуди, а если он сапогом по горбу отоварит, – заканючил Пал.

– Хорошо, я сам его разбужу, – успокоил Палёного Рудольф и обернулся к Беде. – Слушай Иван, – этот Генерал лучший кореш нашего Часовщика. Может, ты его и видел у него?

– Не видел, но с Генералом знаком.

Рудольф не обратил внимания на последние слова Ивана, так как моментально скрылся за дверью секции. Вернулся он назад со знакомым ему массивным мужчиной, который при первой встрече с Иваном назывался Генералом.

– Ну что, чифиристы, воюете с лагерным законом? – сказал он, не замечая Беду. – Рождество отмечаете?

– Это кто за забором для них праздник, а для нас выходной день, – сказал Рудольф. – А у меня земляк объявился, – он положил руку на плечо Ивана.

Генерал взглянул в упор Беде в лицо, затем протёр глаза. Иван смотрел на него и улыбался.

– Не может быть! Иван, неужели ты? – спросил он заспанным голосом, не прекращая протирать глаза.

Генерал подошёл к Беде, радушно пожал ему руку и потрепал по голове.

– Видимо хорошо устроился, если в гости не приходишь.

– Вроде не плохо, никто не злит, тумбочка не пустует и курево есть.

– А иначе у тебя и не может быть. Лады, пускайте пиалу в круг, – садясь на скамейку рядом с Иваном, сказал он.

Когда кружка опустела, Беда достал портсигар и угостил всех сидящих. Генерал от Севера отказался, а вытащил из-за уха свою папиросу Герцеговина Флор, размял её пальцами и как фокусник ловко кинул себе в рот.

– Какой срок получил? – прикуривая папиросу, спросил он у Ивана.

– Пятёрку, – ответил Беда.

– Ну, это и немного и немало, – успокоил Ивана Генерал, – но хватит, чтобы узнать цену свободы и понять лагерную жизнь.

– Цену свободы и без срока мы все знаем, – сказал мужчина с хриплым голосом.

– Если бы мы знали ей цену, то сидели бы сейчас в Метрополе за кучерявым столом, а не варили бы чифирь на печке, – веско заявил Генерал, и вновь всё внимание обратил к Ивану.

– Как там Часовщик поживает, базар шёл, что он приютил себе молодицу какую – то. Не то прислуга, не то сожительница?

– Я сам толком не знаю, кто она ему, – остерегаясь сболтнуть лишнего, ответил Иван, так как по воровским законам семьи заводить ворам, было запрещено.

– Ты не бойся, со мной можно говорить откровенно, – с понятием улыбнулся Генерал. – Ему воры, как инвалиду разрешил такую привилегию. А вообще Часовщик твёрдый и справедливый вор, сейчас мало ему подобных авторитетов осталось. Поломали почти всех. Ему бы и здоровому разрешили завести себе прислугу. Когда такие люди на зоне и на свободе есть, значит, порядок обеспечен. Я ещё молодой против него, и мне пришлось немало полезных жизненных уроков получить от Григория. Да что там говорить, многие воры учились на нём как по букварю. В рот ему заглядывали. А сейчас некоторые в лакировках рассекают по воровским паркетам, а Гриша на привязанных подушках прыгает по грязным улицам. Но уши не забывает, им крутит за их помпезное и неправильное поведение.

– Нет, он уже давно катается на коляске, – уточнил Иван, – правда ростом выше от этого не стал.

– Это уже хорошо, – одобрительно сказал Генерал, – глядишь, ему как фронтовику сообразят какой-нибудь моторизированный транспорт вроде трёхколёсного велосипеда.

Мужики, не прислушиваясь к разговору, достали из стола домино и стали играть в козла.

Генерал посмотрел в окно. На улице валил снег крупными шапками.

– Уважаю такую погоду, – сказал он. – Пошли Иван прогуляемся с тобой? Я сейчас оденусь. Подожди меня здесь, и никуда не уходи, – предупредил Генерал.

Рудольф, держа в правой руке домино, левой покалеченной клешнёй стучал костяшками по столу и приговаривал.

– Я ваши камешки срисовал с фронта.

Потом он увидал, что Беда собрался уходить, спросил:

– Ты куда оделся? Посиди, я сейчас освобожусь.

– Я воздухом подышу немного и приду, – пообещал он.

Генерал появился в хромовых сапогах и телогрейке индивидуального пошива. На голове «сидела» гражданская шапка, которая и рядом не лежала с лагерным головным убором. Потому, как одевается заключённый, можно было судить, какое положение он занимает на зоне. Это Беда уяснил, как только поднялся на зону.

– Пойдём, покажешь мне, как ты устроился у себя в бараке? – сказал он, положив на плечи Ивана свою единственную руку.

– Нормально я устроился.

– ПКТ ваш отряд называют, – сказал Генерал. – Начальник отряда у вас капитан Татаринов. Вот и получается питомцы капитана Татаринова, – аббревиатура такая ПКТ, или помещение камерного типа. Единственный барак, где вместо нар стоят койки, так что насчёт этого тебе повезло. Я на досках сплю, правда подо мной два матраса лежит и подушка с одеялом богатые.

– Понятно, – ответил Иван.

– Значит, тебя посадили недавно?

– В мае год уже будет, я уже вроде свыкся со сроком.

Для молодого человека это всё равно приличный срок, его надо просидеть достойно без косяков, – наставлял Беду Генерал. – Я бы тебя забрал к себе, но у нас сбыт. Самая изнурительная хоть и свободная работа. У нас нет никаких графиков. Пришли вагоны, мы идём на погрузку. Вот я иду сейчас с тобой, а в это время могут сообщить по громкой связи отряд номер восемь, бригада тридцать два, через тридцать минут должна быть построена на развод у ворот вахты. При таком режиме работы бывает, отдыхаешь по нескольку дней. А бывает, безвылазно пашешь, пока все вагоны не загрузят. Нам в отряде разрешается спать в любое время суток, и чем он хорош, нет в нём краснопёрых, одни отрицательные жуки.

– А что Рудольф тоже в отрицательные элементы записался? – спросил Иван

– Его Курком у нас кличут, – сказал Генерал, – нет, он простой мужик. Но мы его уважаем, и его никто не обижает. Он у нас вроде чайханщика. Весь чай у него хранится. И он никогда никого не обманывает, а работает он учётчиком в отряде, на него никто не обижается.

Они подошли к бараку, сбили снег с сапог и вошли в секцию.

Беда подвёл его к своей койке и показал на второй ярус.

– Вот моё место, – сказал Иван.

Генерал прошёл в проход, откинул матрас и сел на кровать.

– Где шнырь? – крикнул он на всю секцию.

К проходу подбежал, растопырив руки, Валет, дневальный секции.

– Вот он я, здесь я, – засуетился, шнырь.

– Найди и тащи сюда Лузу быстро.

Луза тут же предстал перед Генералом.

– Привет, Володя, – протянул он с подобострастием руку для приветствия Генералу. Но не получив взаимности для рукопожатия, спрятал свою руку за спину. Генерал сделал вид, что не заметил его жеста, но зато одарил нарядчика таким взглядом, что того от испуга пот прошиб.

– Луза, это что получается? – Я прихожу в гости к своему другу, а мне и присесть негде. Это непорядок. «Кто у тебя в правом углу спит около окна?» —спросил Генерал.

– Там Леденец, а рядом Тюля.

– Дай команду на пертурбацию, передвинь их на пару кроватей в сторону, а эти два матраса киньте туда. Не мне тебя учить. Сделай это при мне сейчас, чтобы я посидел нормально в гостях у друга.

– Всё будет хорошо Володя, я устрою мигом, как нужно, – закрутился как ужаленный Луза.

Нарядчик, с дневальным, перекинули матрасы с углового места, а постели Беды и Ромба перекочевали в уютный угол.

– Володя, всё готово, а тумбочки они сами переставят. Сам понимаешь эта мебель неприкосновенная. Можете проходить и сидеть там?

– Всё нормально Луза, – одобрительно сказал Генерал, – теперь посмотри Мотыль в бараке? Если здесь, скажи, чтобы заглянул сюда?

Беда осознавал, что это новоселье придаст, ему пускай не авторитет, но чувство уважения и интерес окружающего люда – это точно. Этот сделанный Генералом бытовой демарш ему пришёлся по душе. В секции уже присутствующие поглядывали в сторону Ивана с завистью и неподдельным страхом. Не выражая недоумения, почему его наделили такими почестями.

Было ясно одно, что Беда пришёл в секцию с паханом зоны, и что Генерал на зоне фигура номер один, Ивану было известно до сегодняшнего новоселья.

Володя Мотыль, мужчина сорока лет с симпатичной и решительной внешностью, высокого роста пришёл, обнялся с Генералом, Беде протянул руку и присел на кровать.

– Как здоровье Володя, что это ты решил забросить кости в наш дешёвый мир?

– Нужда привела. В гости пришёл к крестнику моего друга, передаю его под твою опеку, присмотри за ним. Я по возможности сюда буду заглядывать чаще. Прими к сведению Володя, – положил он руку на плечо Беде, – Иван парень правильный, школу нашу знает с малых лет. За него Часовщик ручается.

– Чего ты Генерал объясняешь, сказал, присмотри, – и всё понятно. Я же не мальчик, – и Мотыль перевёл взгляд на Ивана.

– Ты, в какую смену работаешь?

– Завтра во вторую смену иду.

– Ну и отлично, я так же хожу. Ты на сборке парт стоишь, а я слесарю, когда будет скучно, заходи. А секция моя напротив вашей стоит. Тоже не забывай.

– Может заварить чайку? – предложил Мотыль Генералу.

– Только час назад глотнул, хватит пока, – отказался Генерал.

– Тогда я пошёл. Партию в шахматы отложил с Дурбаном. Надо доиграть.

Он пожал обоим, руки и ушёл. Имея длинные ноги, как ни странно, передвигался Мотыль коротким размеренным шагом.

– Он, почему так ходит у него что геморрой? – спросил Беда.

Генерал улыбнулся:

– Внимательный ты! Нет у него геморроя. Жизнь у него раньше была такая, ежедневно ходить по шпалам, вот и выработалась такая походка. Ну, что пойдём к нам. Курок тебя заждался, наверное, а то я забрал тебя, не дав вам вволю пообщаться.

Беда взял из тумбочки пачку папирос для Рудольфа, и они покинули барак. Идя с Генералом по зоне, Иван понимал, что привлекал к себе внимание прохожих. Если кто – то гуляет с Генералом по зоне, значит, не простой. Абы с кем Генерал расхаживать не будет.

И Генерал, как бы угадав мысли Беды, сказал:

– Со временем познакомишься с серьёзной блатной знатью.

Я тебе хромовые сапоги и телогрейку закажу лагерным умельцам. Будешь гарцевать как жиган. Но при больших шмонах сапоги прятать надо или одевать на себя. Соловьи, себе могут забрать. У меня – то не заберут, знают, что из этого может получиться.

– А что может быть? – спросил Беда.

– На работу никто не выйдет, а за простой вагонов их облагают огромными штрафными санкциями. Чуешь, что это такое. Хотя, по сути, здесь зона спокойная, как и везде в последнее время. Я с Часовщиком познакомился на исходе войны, в госпитале. Ухаживал за ним безногим. Для меня он был герой особой породы. Штрафник, а наград как у пламенного бойца за мир. И главное, что меня поразило, он боли переносил, стиснув зубы, никак некоторые, выпрашивали у врачей морфий, чтобы боль заглушить. Одним словом Гриша – это исполин. Ему бы генералом, быть, глядишь и война бы раньше окончилась. – Примерно так однажды перед сном, я ему и обмолвился. А он в ответ, похлопал меня дружески по плечу, и уснул.

– Эту привычка подбадривать кого – то по плечу, у него осталась до сих пор, – вспомнил Иван, – если он с собеседником находится на одном уровне, обязательно взбодрит его своим неизменным контактным жестом.

– Ты понимаешь Иван, – остановил Беду Генерал, – он не забыл мои слова насчёт командирского чина и совсем скоро напомнил, только это был уже не госпиталь.

– А где же это было?

Генерал, развернув Беду на дорогу, ведущую к восьмому бараку, рукой указал вперёд.

– Ирония судьбы. Так уж получилось, что мне с твоим крёстным Часовщиком вскоре, пришлось встретиться на одной из лесных зон, в оздоровительном бараке, так называли помещения, где жили инвалиды. Он же был вор с довоенным стажем, и влияние имел огромное, как на арестантов, так и на администрацию. Поэтому, где был он, ни одной сучьей войны не произошло. Я же тогда юный был, всего девятнадцать лет. Первая ходка на зону, и повоевать успел немного. Посадили меня за часики, которые я увёл в поезде в Барановичах в сорок пятом году. Пострадавшим оказался известный местный врач. Когда я сел в поезд он смотрел на меня, с явным пренебрежением и высокомерием. Будто я не с госпиталя, а с каторги возвращаюсь. Сильно он меня тогда оскорбил. Хотя я сам виноват, надо было мне гимнастёрку на себя одеть, а я как босяк ехал в нижнем тёплом белье и поверх её телогрейка. Саквояж свой из рук он не выпускал, и каждый раз проверял карманы. Вот я и решил ему отомстить, за цепочку вытащил у него карманные часики. Патруль меня через полчаса взял. В вещевом мешке нашли документы, гимнастёрку с орденом красной звезды и лекарства, которыми меня снабдил в дорогу госпиталь. Врачу неудобно стало, и он готов был подарить эти часы мне. Но патруль выслужиться хотел и его часики в жертву не приняли. А мне червонец дали. Правда, после по амнистии Лаврентия Берия в пятьдесят третьем году вышел на свободу. А времена я тебе скажу, тогда были беспредельные в лагерях. Нас за людей не считала администрация. Надзиратели в одиночку не выходили на зону. Ходили косяками человек по пять с автоматами и столько же с металлическими прутьями. Кости у нас хрустели неимоверно, при избиении была только одна мысль у всех. Выжить освободиться и отомстить. Двоих политических у нас из пожарного шланга в лютый мороз облили водой и заморозили. Так фашисты поступили в войну с нашим доблестным генералом. Потом в резервуар, откуда пожарная помпа качала воду, скинули, списав это на несчастный случай. Но в лагере сидел родной брат одного из замороженных, по кличке Минёр, тихий мужичок был, чуть даже пришибленный, он прознал, кто творил зверства против брата. Заточил две дубовых коротких пики, на размер ножа и вымазал их негашеной известью, – привезли её тогда нам в бочках бараки белить. Изготовил он пики по принципу ерша, туда лезет – оттуда нет. В течение нескольких минут он завалил в разных местах карателей своего брата. Проткнул, как жареных поросят. Одного при мне в столовой. Смотреть на это зрелище было с одной стороны радостно, с другой стороны ужасно. Потом залез на резервуар, куда был скинут его брат, перерезал заточкой себе сонную артерию и ушёл под воду. И готовился он к этому акту не один месяц. В лагере тогда зеки хотели переворот сделать, но Гриша был против такого ярко выраженного протеста, и я, конечно, был с ним солидарен. А зона шаталась, как ветхое здание, того и гляди рухнет. Анархия, тогда нужна была тем, у кого свобода не маячила близко, одним словом их мы называли четвертаки. Так вот мы с Гришей и объяснили сидельцам, что четвертаки может, под шумок и слиняют за колючку, а на других у надзирателей найдутся автоматы с запасными рожками. Мы смогли переубедить зону, к тому же, после случая с Минёром надзиратели поуспокоились, и агрессивность былую к нам не проявляли. А сколько этих палачей подрезали после освобождений зеки. Так сильно они озлобили каторжан. Сейчас всё совсем иначе, даже оскорбивший словесно заключённого надзиратель или другой администратор, может потерять свою работу. Но и жизнь в лагерях другая стала, преступник не кровожадный пошёл. Воров в законе мало осталось, а это очень плохо. После сучьих войн всех по тюрьмам закрыли. Иногда полукровки хвост поднимают, приходиться им популярно объяснять, что войну у сук мы выиграли и с большим перевесом. Им после этого один только путь на вахту ломиться. Администрация сейчас на это закрывает глаза. Им легче этих полукровок в БУР посадить или на другую зону отправить, чем позволить развиться новой сучьей войне. А с недавних пор главными нарушениями в зоне считаются отказ от работы, чифирь и иногда кто – то подерётся между собой, и конечно карты. Вот и весь арсенал нарушений. Ты своему другу скажи, чтобы завязывал с ними, – предупредил Генерал Беду, – а не то его на икру пустят, если проиграется.

– А ты откуда знаешь, что он играет, – удивлённо спросил Иван.

– Я всё знаю о каждом заключённом, – ответил Генерал.

– А Кожевник в законе или нет? – спросил Иван.

– Ты и его знаешь?

– Да он часто раньше до тюрьмы к дяде Грише приезжал.

– Нет, он отказник и давно. В крытой тюрьме уже год, наверное, сидит. Воров мало сейчас и на зонах, и на свободе. Все по тюрьмам чалятся. Кстати, Генералом меня обозвал Часовщик. Я тоже вор, но этот титул у меня по сути дела условный. Всех практически поломали. Законы только остались, и нормальные каторжане придерживаются их по мере возможности. Меня пока не трогают, так, как я на промышленную зону выхожу. Работают сейчас в заключении все поголовно, правда, каждый, как умеет. Администрация знает, что меня короновали ещё в пятидесятом году. И я, находясь рядом с Гришей, не попал под сучьи войны. Остался, как видишь целым и невредимым после такой сечи. В других лагерях поножовщина была после войны с суками жестокая, и сотворил её Сталин со своим подручным Натаном Френкелем. Наши козодои всю подноготную знают про меня и стараются не тревожить, так, как буча может подняться, такая, что чертям будет тошно. А им производственный план важнее, чем бунт. Хотя для них отправить меня на крытый режим ничего не стоит. Но я в этом году иду на свободу.