Быть иль… Казаться

Человек может быть сильным, но только как существо одухотворённое, проникнувшись идеей и руководствуясь ей на своём жизненном пути. Но вокруг любой значимой идеи находится немало тех, кто предполагает выгоды от видимости своего соучастия в служении ей. Так было и будет всегда, грязь, липнущая на подошву обуви идущего, не может обесценивать его цель, хотя она также движется в том же направлении. Наверное, чистить обувь всё-таки периодически нужно, хотя новая грязь будет на пути неминуемо.

Преобразование ополчения в настоящую армию было неизбежным, все это понимали, но на этом этапе произошёл наиболее массовый и ощутимый отток сил из всех подразделений. Люди встали за свою землю – против врага, против чуждых им смыслов, как вставали когда-то их отцы и деды. Но когда неприятель был остановлен и достигнута относительная стабильность, ополчение утратило свой дух, выветрившийся в процессе проведения формализующих преобразований.

Летом того года в бойцах горение было: как свечки перед Господом стояли – некому было поддержать, некому помочь, только вера поддерживала и помогала. Вера простая: раз они за правду, то и Бог с ними, иначе никак нельзя было тогда думать. И обстановка была простая: впереди – враг, позади – народ. Всё.

Иван с грустью наблюдал, как уходят опытные, хорошо зарекомендовавшие себя бойцы; едва ли не каждый из них подходил к нему: «Командир, это всё не для меня. А если начнётся, я сразу вернусь».

Он кивал, жал руки и думал: «Если начнётся, никто никуда не придёт – некуда будет. Раскатают нас по полной, если попрут, сомнут и не почувствуют. Наступление не светит, мобилизации не объявляют – сидим для галочки».

Иван прекрасно понимал, почему уходят люди: их война закончилась. Когда за дело берутся политики, добра вольному люду ждать не приходится: игры у них грязные, люди – винтики для них в лучшем случае, даже не пешки. Да и по соотношению сил понятно было, что новая армия, создававшаяся из остатков ополчения, не сможет противостоять силам, которые подтягивал противник. Но наступления не было.

Он на себе прочувствовал «нехватку адреналина», ощущавшуюся организмом в условиях относительно спокойного существования – без острых ощущений, которых ещё недавно было в избытке. Ролик подбивал его: «Братан, давай съездим, блокпост укроповский размолотим!», но авантюры не привлекали Ивана:

– Что толку-то? Ну подохнет пару срочников, порыдают матери, похоронят – сюда новых пришлют.

Да и лезть под пули ради форсу перед самим собой стыдно было. Другое дело, была б необходимость тот блокпост уничтожить: нашим помочь в окружении или наступление подготовить, а так, желторотиков убивать – нет уж, увольте.

Может быть, из-за пресности нового образа жизни всё казалось ему серым и постылым, словно, как говорится, запал кончился. Состояние было безразличным, мысли разные тогда в голове мелькали: то уйти хотелось, то вдруг надежда появлялась, что всё-таки дождётся он ещё наступления, чтоб очистить от вражьего духа всю область, а там Бог даст, и всю страну. Долго ему так обманывать себя пришлось.

Он ощущал себя одиноким: ни друзей, ни близких. Друга Мишку после ранения комиссовали, брат уехал к семье. Возивший Ивана на стареньком «ниссане» Плешнер как-то заикнулся:

– Командир, посмотри вокруг: наживаются все, у кого возможность только есть, не упустим момент?

Иван тогда подметил это «упустим»: смотри-ка, какой заботливый братец у него нашёлся, и спокойно ответил:

– Не о том ты думаешь – война не закончилась! А те, кто «наживаются», своё найдут, не переживай о них.

Плешнер обиженно замолчал, потом забормотал какую-то ерунду, оправдываясь, но слова были сказаны.

«М-да, – думал Иван, – не все смогли остаться на том уровне высокой внутренней мобилизованности, что был достигнут. Расслабила Плешнера вольготная жизнь, о денежках задумываться начинает… Хотя не у всех и был этот подъём, по-видимому. Кто-то духом пламенел, а кто-то, как наркоман, на адреналин подсел, да истерил».

Иногда ему казалось, что всё ложь: и вокруг – в словах, в нарочитых поступках, в навязанных ложных идеях и в ложном понимании, и в нём самом, а правда лишь иногда угадывается, и только душа понимает и приемлет её. И в то же время разве не присутствует она везде, пусть затмеваемая ложью, разве нельзя различить её за иллюзорными призраками, увидеть лес за деревьями?..

Как он заметил, окружающие часто не понимали его мотивации, придавали значение тем его поступкам, которые казались самому Ивану простыми и естественными, и совсем не замечали плодов больших усилий и внутренней борьбы. «Что ж, мнение ограничено категорией мнимого», – усмехался он.

Самые значимые и важные поступки в своей жизни он совершал без тени сомнений, движимый твёрдой уверенностью в необходимости именно этих действий – иногда вопреки здравому смыслу и почти всегда противоположно тому, что могли подсказать соображения выгоды и полезности. Просто так было надо, а иначе – нельзя. Противиться этому мощному импульсу, заставлявшему делать порой безрассудные вещи, было невозможно – это означало бы отказаться от себя самого, поэтому приписывать себе на основании подобных действий какие-то особенные достоинства значило бы самообольщаться. Очевидно, в такие моменты реализовывалась глубокая внутренняя вера, важная составляющая его личности, выходившая даже за её пределы – другого объяснения для себя он не находил.

Формирование армии республики стало возможным благодаря установлению на свободной от врага территории единоначалия. Главой государства был избран неизвестный Ивану человек, да и народу он был незнаком, но зато, по-видимому, известный в некоторых узких кругах. (Позднее Ивану попалось на глаза видео, где будущий правитель в марте-месяце выходил к митингующему перед ОГА люду, сопровождая местного чинушу.)

Логичным следствием происходивших процессов стал отъезд Егора; в соседней республике полевых командиров, не торопившихся признавать полномочия назначенного главы, устранили «диверсионные группы противника».

Иван грядущих перемен не опасался, но было неприятно узнать, что новый правитель стучал по столу кулаком и орал о необходимости «зачистить Егоркиных прихвостней».

«Интересно, – размышлял Иван, – он реально собирается уничтожить пару тысяч бойцов или озабочен только командирами? И слово-то какое подобрал – «прихвостни»! Мы тут воевали, а не вокруг зада чьего-то крутились, в отличие от тебя горлопана безмозглого».

Никаких последствий для защитников города эмоциональные вспышки нового политика не повлекли, и больше до Ивана слухи о его неистовствах не доходили.

В новой армии нового государства военная служба показалась Ивану малопривлекательной – возможно, дело было в том, что он так и не смог вместиться в служебные рамки. Впрочем, это уже другая, довольно скучная история.

Заключение

Война – это зло, бесспорно. Столько горя, страдания невинных и столько злобы и ненависти, выползших из больных душ, столько сумасшедших, одержимых и беснующихся убийц – страшное зрелище.

В такое время всё обостряется и усугубляется, для этого имеются все предпосылки: обстановка неопределённости, множество угрожающих факторов в условиях отсутствия защиты государства, нарушение всего привычного образа жизни, когда становится невозможным плыть по течению и требуется принятие ответственных решений, само зрелище бессмысленной жестокости, убийств, крови, жертв обстрелов или разнузданного насилия – в подобных условиях человек испытывает сильный стресс, последствия которого для каждого оказываются разными.

Для Ивана воспоминания о событиях тех весенних и летних месяцев были очень неоднозначными и противоречивыми.

Радость чувства общенародного подъёма в начале освободительного движения отравлялась ощущением его неполноты и ограниченности: многие предпочитали отсиживаться в надежде на то, что страсти утихнут, и всё останется по-прежнему, а некоторые писали пасквили в блогах, шпионили в пользу противника и нанимались в батальоны нацистов. Позже он испытал разочарование, наблюдая бегство с родной земли тысяч здоровых мужчин в то время, когда в ополчении ощущалась нехватка бойцов.

Он тосковал по тем дням, когда вокруг были настоящие боевые товарищи, надёжные и самоотверженные, потерю которых, одного за другим, так сильно переживал.

В изменившихся условиях, связанному по рукам и ногам распоряжениями и директивами, ему не хватало возможности реализовать свои способности, знания и желание, которому и привело его сюда. Никогда не стремившийся к обременению себя ответственностью за что-то или, тем более, за кого-то, здесь он ощутил всю значимость и силу этого добровольного расширения и углубления своего осознанного долга.

«Окопная война» лишала его шанса заново прочувствовать близость жизни: распоряжаться своей свободой, принимать решения, исполнять их и нести за это ответственность.

С грустью Иван вспоминал, как когда-то докладывал по телефону Егору:

– Обнаружен противник в составе двух БТРов и около взвода личного состава. Егор, я расхреначу их?

И в ответ:

– Иван, ты что, дурак? Ты зачем такие вопросы глупые задаёшь?

– Понял, выполняю!

От долгого мира штыки ржавеют: трудно представить себе что-то настолько же пагубное для армии, как длительное перемирие. Затянувшаяся позиционная война нашего времени – это долгая пауза в процессе активного развития конфликта как политический ход в продолжающейся игре. Слово «договорняк» прочно вошло в лексикон не только военных, но и местного гражданского населения.

В полувоенное время был неизбежен процесс постепенной ротации в армии: на смену боевым офицерам приходили некомпетентные корыстные люди, карьеристы, опытных солдат заменяли те, кто отчаялся заработать «на гражданке». Недостаток опыта командования подразделением в боевых условиях первые компенсировали исполнением роли командира, так как они её себе представляли, и, разумеется, не могли заработать себе подобным образом авторитет у подчинённых – «где нет нутра, там не поможешь потом».

Ещё хуже обстояло дело с местной властью, сформировавшейся из разношерстой публики, которую объединяло умение пролезть, договориться «с кем надо» и желание встать «у кормушки». На фоне полного обнищания масс, выживавших на мизерные пенсии и зарплаты, крупные хищения народных денег и роскошный напоказ образ жизни верхушки обличал её изощрённый цинизм.

Все язвы и пороки общества эта маленькая война вскрыла резко и жёстко.

Заключение договорённостей с врагом в условиях продолжающейся оккупации значительных территорий региона, расцвет коррупции, развал промышленности, назначения врагов на важные государственные посты, формализм и бездушие, отстранённость власти от реальных нужд народа – было от чего приуныть людям, уставшим от войны, от упырей-правителей, от ухудшающихся условий жизни и тотальной лжи в СМИ.

Иван ждал эту войну: как условия пробуждения, отрезвления, мобилизации духовных сил – как урагана, который сметёт всю ложь, всё иллюзорное и условное, мещанское и потребительское, чем живёт и дышит современный человек.

Теперь он понял, что напрасно ожидал от неё так много: война явилась источником горя и боли для тысяч людей, кого-то разочаровала, кого-то обозлила, кого-то сломала и втоптала в грязь… кто же проснулся?!

Идеи кажутся мёртвыми идолами, толпа проходит мимо, кто-то плюёт в серые невразумительные статуи на ходу, никто не останавливается. Они идут туда, где теплее и сытнее. Так им представляется.

О пролившейся крови и разбросанных взрывами кусках дымящейся плоти никто не помнит: кажется, что это было давно и не у них на глазах, сейчас тусклых и пустых. Речи их фальшивы и всё о пошлости какой-то, всё о дрянце никчемной, мелочной и бессмысленной…

Совсем недавно люди умирали ни за что – просто так, потому что не вовремя вышли на улицу, погибали сами, на их глазах гибли и становились калеками их дети.

Едва прекратились обстрелы центральных районов городов республики, на улицах снова ожил «цивилизованный мир»: в выходные дни кафе и рестораны забиты посетителями, оставляющими за ужин немного больше средней месячной зарплаты; толпами снимаются малолетние проститутки, – впрочем, не всех интересуют деньги, есть среди них и девочки из вполне обеспеченных семей, – разжигание и ублажение похоти стало модным трендом, это «хайпово». Пьянство, наркомания, бездумность и безумство – признак стиля, безразличие к ближнему – норма.

А на окраинах темнеющие от бессильной злости и отчаяния люди считают гроши перед походом в магазин, смотрят в красочный экран и пытаются как-то суетиться, доказывая себе, что живы; но всё больше молчат.

Мир стал иллюзорен, как никогда. Даже вечный гамлетовский вопрос ныне уж не так актуален, и можно было бы перефразировать:

Быть иль казаться – вот в чём вопрос.

В любое время, всегда непросто было найти себя и ещё сложнее – оставаться собой.

Большая удача – встретить тех, кто может показать пример, как правильно жить – до самого конца: жить настоящим человеком, готовым к помощи ближнему и самопожертвованию в любую минуту, и умереть достойно, отдав последний долг своего земного служения.

Эти настоящие, не-кажущиеся, люди приходят из другого, уже минувшего времени, им не знакомы противоречия между «социальными ролями» и «субличностями», выдуманными больным цивилизованностью человеком, они остаются одними и теми же, без поз и кривляний, во всякой ситуации и при любом статусе. Они всегда человеки, доказывая, что можно и должно хранить верность себе – всегда и везде, никогда не падая духом и встречая с улыбкой каждый Божий день.