Читать книгу: «Не жалей о том, что было»

В интернете нашёл такие строки:

«Не жалей том, что было.

Не зови того, что нет.

Жизнь идёт и в этом сила.

Будет день и будет свет…»

Хорошие стихи, но основной их посыл состоит в том, что нельзя терять надежду. Такой совет вполне годится для людей, которым ещё жить и жить, ну а тому, кто находится на закате жизни, трудно рассчитывать на то, что «будет свет».

Андрей Дементьев иначе подошёл к решению этой «проблемы»:

«Никогда ни о чем не жалейте…

Никогда ни о чем не жалейте вдогонку,

Если то, что случилось, нельзя изменить…»

И далее:

«Никогда не жалейте о том, что случилось.

Иль о том, что случиться не может уже…»

И ещё:

«Никогда, никогда ни о чем не жалейте —

Ни потерянных дней, ни сгоревшей любви».

Вот и Сергей Есенин счёл нужным написать о том же самом:

«Не жалею, не зову, не плачу,

Все пройдет, как с белых яблонь дым.

Увяданья золотом охваченный,

Я не буду больше молодым…»

Казалось бы, всё, что остаётся пожилому человеку, это выбросить неприятные воспоминания из головы и следовать советам апологетов «позитивной психологии», взяв за основу примитивный тезис: «всё, что ни есть, всё к лучшему». Для большинства людей это именно так, но для старого грешника, для писателя и аналитика подобный подход совершенно неприемлем. Куда логичнее попытаться «препарировать» прошедшую жизнь, «разложить по полочкам» и проанализировать свои поступки, а затем ответить на вопрос: насколько то, что произошло, соответствует ожиданиям, с которыми появился на божий свет, и стоило ли вообще сюда являться?

Проблема в том, что когда-то зарёкся писать мемуары – не по душе мне этот жанр. Но, видимо, пришла пора. Впрочем, частицу своего «Я» уже передал персонажам своих книг, да и сюжет иногда основан на реальных фактах. Именно поэтому в тексте использованы переработанные и дополненные отрывки из моих произведений – есть подозрение, что раньше писал гораздо лучше, чем сейчас. Речь прежде всего о романе «Лулу», с которого всё и началось. Однако представленная вниманию читателей книга стала не только изложением событий, но в большей степени – это копание в собственной психике в надежде найти то ли объяснение, то ли оправдание тем или иным поступкам.

Будет ли какая-то польза от этих откровений – если не для читателя, то хотя бы для меня?

Глава 1. От корыта до Козихи

Начну с того, что появился на свет в роддоме имени Грауэрмана на Арбате, а первые три месяца провёл в корыте, предназначенном для стирки белья. Родители недавно возвратились из эвакуации, снимали комнату на Пироговке, недалеко от Новодевичьего монастыря, а достать детскую кроватку удалось не сразу. Уже в июне мы переехали на Большой Козихинский – отцу, инженеру-конструктору Первого Московского часового завода выделили комнату в коммуналке ведомственного дома – шестнадцать метров на четверых, включая мою старшую сестру. А через несколько лет, к тому времени, когда мне предстояло пойти в школу, мы перебрались в двухкомнатную квартиру в том же доме. Этому не стоит удивляться – негоже семье главного инженера завода, лауреата Сталинской премии ютиться в коммуналке.

В квартире № 7 прежде жила какая-то семья, но к моменту нашего переезда там осталась только пожилая женщина – дочь отбывала наказание в местах не столь отдалённых, поэтому единственной жиличке предложили комнату на первом этаже. Вроде бы всё по справедливости, но до сих пор меня мучает вопрос – возможно, если бы не переехали в ту «нехорошую квартиру», жизнь сложилась бы удачнее. Хотя, с другой стороны, грех жаловаться – могло быть и гораздо хуже, ну а сейчас самое время рассказать о своих «корнях».

Дед по материнской линии – сельский интеллигент. Учительствовал во Владимирской губернии, какое-то время служил в волостной управе. Красавец-мужчина! Высокого роста, шатен с кудрявыми волосами, нос с горбинкой, чем-то напоминает Петра Глебова, исполнившего роль Григория Мелехова в фильме «Тихий Дон». Кто знает, возможно, предки деда тоже из донских казаков. К сожалению, я больше похожу на отца – нос великоват. Помнится, подруга сетовала: «Вот если бы чуть-чуть укоротить, тогда бы самое оно!» На память от деда мне остались серебряные карманные часы и медаль «За усердие», да ещё тяга к живописи, но это проявилось не с рождения, а гораздо позже.

Бабуся, так я её называл, – добрейшей души человек, мать-героиня, если использовать советскую терминологию. Вырастить двоих сыновей и пятерых дочерей – это и в самом деле подвиг! Мама была младшенькой и самой красивой среди дочерей, но ей не повезло – раннее детство пришлось на годы первой мировой войны, ну а затем гражданская, потом разруха, выжили с трудом. Не мудрено, что в конце двадцатых годов мама отправилась в Москву учиться в медицинском техникуме, каким-то образом оказалась в кругу артистической богемы, но об этом не любила вспоминать. Видимо, тогда освоила игру на гитаре, а где научилась игре на фортепьяно, я так и не успел спросить. Виртуозным её исполнение не назовёшь, но играла задушевно, все это признавали, да и пела замечательно. К сожалению, я не во всём пошёл по её стопам – сумел кое-как освоить только гитару, но уже гораздо позже, когда и сам сблизился с артистической средой – молодыми актёрами и студентами театральных училищ. Судя по всему, тяга к искусству у меня в генах, но кто в этом «виноват», помимо мамы и деда, так и осталось неизвестно.

Но вернёмся в квартиру на Большом Козихинском. Две минуты ходу до Патриаршего пруда и полчаса до Красной площади. Живи и радуйся! Но прежде не могу хотя бы кратко не упомянуть о неких странностях, связанных с именем Булгакова – свидетелем этих событий я был в 1948-1949 годах. Речь о трамвае, упомянутом в романе «Мастер и Маргарита» – то ли ходил по Малой Бронной, то ли нет? Подробно я исследовал эту загадку в книге «Дом Маргариты», а здесь только скажу, что именно жизнь в этом заколдованном месте в течение сорока пяти лет наложила отпечаток на мою судьбу. Ну а как иначе объяснить превращение сына инженера сначала в физика-теоретика, а затем в писателя? Кто знает, возможно, повлияло и знакомство с Василием Ивановичем, о нём расскажу чуть позже, и встреча со Сталиным – пусть мы находились в семидесяти метрах друг от друга, но мои друзья и знакомые и такой малостью не в состоянии похвастать.

В тот день отец спозаранку уехал на завод – ему идти впереди праздничной колонны, а мама, приготовив всё к праздничному обеду, предложила погулять. Вышли на Пушкинскую площадь, а дальше не пройдёшь, поскольку вся улица Горького запружена колоннами демонстрантов. Я взмолился: «Пойдём вместе с ними!» Мама попросила кого-то из дружинников, которые следили, чтобы не проникли в ряды демонстрантов посторонние, и нас пустили, даже документов не стали проверять. Так мы дошли до входа на Красную площадь – там теперь Иверские ворота возвели, так себе новодел, и вот уже вижу вдали стены древнего Кремля… Тут все закричали: «Сталин! Сталин!», а я, хоть и высокий был не по годам, ничегошеньки не вижу. К счастью, мама попросила какого-то дядьку, тот поднял меня на руки, и я увидел вдали крохотную фигуру вождя – он стоял на трибуне Мавзолея в окружении соратников.

А через несколько лет, когда на троне восседал Хрущёв, мы с мамой снова решили проделать ту же штуку, присоединиться к демонстрантам, но не тут-то было. На краю тротуара – милицейский кордон, а до самой колонны ещё метра два. Так и вернулись домой не солоно хлебавши. Ещё через несколько лет, уже при Брежневе, я первого мая тоже вышел к улице Горького, как раз напротив гостиницы «Минск». Участвовать в демонстрации не собирался, но решил посмотреть, как оно теперь. И вот что вижу: по самой середине улицы идёт колонна демонстрантов, жиденький такой ручеёк, до них метров пять по моим оценкам, а на тротуарах полным-полно милиции. Тут даже псих закоренелый не рискнёт прорваться.

К чему это я? Да всё к тому же: другие времена – другие нравы. Поэтому, когда мне рассказывают про кровавый сталинский режим, я этим словам не очень доверяю, да и родители об этом ни словом не обмолвились. Знаю только, что среди моей многочисленной родни был репрессирован один-единственный человек. Конечно, много было в прежние времена несправедливости, многие люди пострадали в результате борьбы высших чиновников за власть и сведения счётов. Сколько доносов было написано – не счесть! Однако большинство из нас знают об этом понаслышке, а вот у меня информация из первых рук – ну не совсем из первых, но очень близко к этому…

Но прежде расскажу ещё об одном случае «соприкосновения» с властью – речь о конфетах с барского стола. Был у меня приятель Сашка, сосед по дому, вместе время проводили, потом учились в одном классе, однако друзьями так и не стали, разные мы люди. Так получилось, что в числе прочих симпатичных крох, усвоивших правила примерного поведения и послушания заветам старших, единственного не то, что в классе, но из всей школы, выбрали его для вручения цветов членам правительства, причём не где-нибудь, а на Мавзолее, во время первомайской демонстрации. По-взрослому гордый и упоительно счастливый сознанием близости к тем, к кому не каждому приблизиться дано, стоял Сашка на трибуне, едва достигая подбородком до парапета, на котором покоилась приготовленная для него огромная коробка шоколадных конфет. Каждая конфета была завёрнута в золотистую фольгу, притом, как выяснилось позже, содержала необыкновенно вкусную начинку – таких мы раньше и в глаза не видывали. Как дорогую реликвию показывал он потом соседям и одноклассникам ту самую коробку и сверху, и даже изнутри – с пустыми обёртками из-под конфет. Можете сами догадаться, что его родители не уставали докладывать соседям об очередных успехах своего чада, за которым наверняка уже установлен особенный надзор, и куда уж денешься, если секретнейшим приказом предназначена чрезвычайная карьера.

Увы, недолгое торжество сменилось отчаянием и, что ни говорите, это было настоящее человеческое горе. Что тут поделаешь, если тот, вроде бы лысый и в пенсне, кавказского происхождения гражданин, рядом с которым Сашка имел неосторожность обретаться на трибуне – а уж все видели, должно быть, фотографию в журналах и газетах – вскоре был судим и по приговору трибунала расстрелян как злейший враг народа. Вы и представить себе не можете, какое это было горе! Надо же такому случиться в самом начале столь много обещавшего жизненного пути. Как ни оправдывался Сашка, что знать ничего не знал, как ни убеждали родители, что цветы он вручал вовсе не тому, что справа, а совсем наоборот, то есть тому, чья фамилия над входом в метро была в то время обозначена, однако сомнения оставались. И уже наверное чудилось ему, что вот приходит за ним дядька в шароварах с генеральскими лампасами и, грозно щуря глаз, спрашивает: «Как же это ты, агенту империализма – и цветы?»

Но понемногу всё утряслось, Сашку никто не вызывал, до него никому не было никакого дела, что удивительно, и карьера отца не пострадала – даже после, когда того, второго, которому Сашка тоже вроде бы вручал цветы, сместили со всех постов и обвинили в принадлежности к недопустимой антипартийной фракции. Само собой, ту злополучную коробку из-под конфет, дотоле бережно хранимую, поспешно отправили в мусоропровод.

Ну, вам, быть может, всё это смешно, а вот у Сашки во рту на всю последующую жизнь наверняка остался сладковато-приторный вкус тех самых шоколадных конфет, который усиливался иногда невесть от каких физиологических причин, но особенно донимал накануне событий, так или иначе имевших значение для его карьеры.

Об отце много писать не стану – мы с ним расстались, когда мне было семь лет. Могу только сказать, что в продвижении по карьерной лестнице выпускнику Бауманского училища поначалу не везло. Причина в том, что один из его братьев, организатор комсомольской ячейки в Орехово-Зуеве, попал под каток репрессий в 1937 году, когда занимал высокий пост в обкоме комсомола где-то на Урале. После похорон отца один из его сослуживцев рассказал, что в конце 40-х отец решился на рискованный шаг. Политбюро в то время приняло решение дать некоторым товарам народного потребления название в честь победы в Великой Отечественной войне. Так появился автомобиль «Победа», конструкция которого была разработана на основе американского аналога. Ну а руководство Первого часового завода было намерено поставить на конвейер выпуск наручных часов с таким же названием, позаимствовав достижения швейцарских часовщиков. Но вот беда, часы вроде бы хорошие, но освоить серийный выпуск никак не удавалось, дело шло к тому, что конструктора обвинят в государственной измене. И вот отец пошёл в промышленный отдел ЦК и заявил, что берётся решить эту проблему. Всё получилось, как нельзя лучше – вскоре часы поступили в продажу, отца назначили главным конструктором, а затем и главным инженером. Если бы не «разбитная бабёнка», которая вынудила его бросить семью, вполне мог дослужиться до руководителя главка, а то и до министра.

Вот так увлечение политикой, тут речь о репрессированном брате, и нечистоплотность в личной жизни могут привести к нежелательным последствиям. Брат погиб, а отец получил «строгача» по партийной линии и уехал работать в главке минского совнархоза – друзья-коллеги посоветовали отсидеться там, пока о его «проделках» не забудут. Не столь важно, кто во всём этом виноват – то ли сталинского лауреата потянуло на молоденькую, то ли она его охомутала, но закончилось всё весьма печально. Через двадцать лет отец с женой и дочкой возвращался с дачи домой. Только вошли в последний вагон электрички, как сзади накатил «товарняк» – отец погиб на месте, а вместе с ним ещё восемнадцать человек, жене перебило позвоночник и только их дочь не пострадала. Тут поневоле поверишь в некую Высшую силу, которая рано и поздно воздаст за все грехи.

После развода мама оказалась в трудном положении – профессии нет, на руках двое детей, на алименты, которые отец платил за меня, втроём не проживёшь. Пришлось идти на поклон к директору Первого часового завода, тот «по старой дружбе» не отказал и устроил маму в отдел, занимавшийся учётом дорогостоящих деталей – платина, золото… Стало полегче, но всё равно тяжело одной тянуть семью. И вот сослуживицы решили выдать маму снова замуж – как-то на посиделки по случаю какого-то праздника одна из новых подруг пригласила своего знакомого, по выправке бывший офицер, лет пятидесяти, красавцем его не назовёшь, но располагал к себе общительным нравом. Оказалось, что Василий Иванович недавно вернулся из ссылки и теперь тоже ищет способ, как устроить свою жизнь. На этом и сошлись, жить стало веселее.

А через год, зимой 1956 года случилось то, чего никто не ожидал – стало известно о выступлении Хрущёва на партийном съезде с докладом «О культе личности и его последствиях». Об этих последствиях и поведал мне Василий Иванович. Зимним вечером мы ходили вокруг Патриаршего пруда, и он рассказывал о своём житье-бытье в ГУЛАГе. Было не сладко, но политзэки сумели противостоять «уголовному элементу». В общем, как-то выжили.

А началось с того, что в 1937 году Василий Иванович служил адъютантом у Якира, за что и пострадал, став невинной жертвой сталинских репрессий. Но что же стало если не причиной, то поводом для его ареста? Оказалось, что незадолго до тех трагических событий командарм Якир выбил квартиру семье своего адъютанта – квартира на Сретенском бульваре, совсем недалеко от центра. Василий Иванович не скрывал своей радости, и потому все в штабе знали, какой подарок сделал командарм своему любимцу. Наверняка многие завидовали, и вот когда Якира арестовали, эта квартира и сыграла с Василием Ивановичем злую шутку. Кто-то из штабистов то ли написал донос, то ли устно сообщил «компетентным органам», мол, так и так, адъютант был настолько близок к командарму, что наверняка знал о его коварных замыслах, потому и получил шикарную квартиру – для того, чтобы помалкивал. А результатом этого доноса стал приговор: пятнадцать лет лагерей и годы ссылки на поселении в Сибири.

Тут самое интересное в том, что после реабилитации Василий Иванович не винил ни Сталина, ни партию, только ругал себя за болтливость – если бы не похвалялся той квартирой, глядишь, беда бы миновала. Не винил он и свою жену, которая отказалась от «врага народа». Не винил её и за то, что постелила на балконе, когда вернулся из Сибири в свой дом. Так и ушёл, не держа обиды, благо сестра смогла на время приютить, ну а потом устроился на работу и получил квартиру где-то на окраине Москвы – так ведь и там можно было жить.

Глава 2. Знание – сила

Сколько я школ сменил – это уму непостижимо! Самое удивительное, что всё произошло помимо моего и маминого желания. Первые два года учился в школе №122, что напротив Палашёвских бань – школа как школа, учителка приятная, да и ребята не драчливые, был среди них даже сын китайца, то ли эмигранта, то ли дипломата. Симпатичный парень – судя по внешности Ван Юн Тина, мама у него была русская. Моим одноклассником оказался и парень с трапециевидной головой, но медицинские проблемы оставлю для другой главы. А вот девчонок в школе не было – тогда ещё власти приоритет отдавали раздельному обучению, полагая, что подобный подход поможет лучше подготовить девочек к будущей роли жены и матери, а мальчиков – к будущей трудовой деятельности.

Однако недолго музыка играла – наш класс оказался лишним. Мне предложили на выбор школу рабочей молодёжи на Малой Бронной либо школу №132 у Никитских ворот. Настроение не из приятных, как будто жизнь пошла наперекосяк, но в мою судьбу вмешалась Надежда Александровна, Сашкина мама. Активная общественница, завсегдатай райисполкома, она добилась, чтобы нас с Сашкой перевели в школу №125, недалеко от нынешнего Театра на Малой Бронной. Там я и проучился ещё год, об этом времени самые тёплые воспоминания, но вскоре в Большом Козихинском открылась новая школа – совсем недалеко от нашего дома. Надежда Александровна тут как тут – «перетащила» нас на туда и три года учили нас уму-разуму опытные учителя, была среди даже бывшая партизанка.

Помнится, писал сочинение на тему «Моя любимая книга», взяв за основу «Кавалера Золотой Звезды» Семёна Бабаевского, трижды лауреата Сталинских премий. Книг у нас дома было не так уж много, хотя мама на день рождения всегда дарила мне по две-три, сначала про путешествия и приключения, потом что-то посерьёзнее. Почему написал о «КЗЗ»? Так ведь книг Олеши и Булгакова в продаже тогда не было, ну а мне понравился характер главного героя – фронтовик, направленный партией в колхоз поднимать сельское хозяйство. В общем, написал, а заключительная фраза была такова: «Учусь и читаю. Читаю и учусь». Эти слова и стали причиной недовольства бывшей партизанки – отреагировала она коротко: «И только-то?» Видимо, ожидала, что я буду восторгаться сюжетом и литературным стилем, ну а слово «учусь» можно интерпретировать по-разному – ведь учатся даже на чужих ошибках.

Итак, прошло три года и снова пертурбация – во Вспольном переулке открылась школа №115 и наш класс перебросили туда. Школа мне сразу не понравилась – физкультура с уклоном в спортивную гимнастику, да и директор по прозвищу «Колобок» не внушал доверия. Ему бы на колхозной свиноферме командовать, типичнейший завхоз без малейшего понятия о том, как нужно воспитывать детей. Сашкина мама и тут приложила руку – через год мы вернулись на Козиху, в школу №112, где и просидели за партой ещё четыре года.

Не знаю, как сейчас, но в те годы практиковалось трудовое обучение, и вот стараниями директора, Бориса Григорьевича Лагуна, мы изучали устройство звукозаписывающей аппаратуры и один день в неделю проводили в Доме звукозаписи на улице Качалова, приобретая опыт обслуживания стационарных магнитофонов, а летом, перед тем, как перейти в одиннадцатый класс, целый месяц работали операторами звукозаписи – я с несколькими одноклассниками в главном здании ДЗЗ, другие на Пятницкой и Путинках. Как-то пришлось обслуживать Махмуда Эсамбаева – замечательный был танцор. Пластика движений – уникальная! В мои обязанности входило поставить бабину с плёнкой на магнитофон, заправить ленту как положено, нажать на кнопку воспроизведения и отрегулировать уровень громкости. Эсамбаев внимательно прослушал музыку к номеру, который он готовил, остался доволен и пожал мне руку, поблагодарив за профессионализм – ну в самом деле, ничего же не испортил! Это слабое рукопожатие запомнилось надолго – рука словно бы вовсе без костей, не удивительно, что такая пластика в движениях.

Класс у нас был очень интересный, достаточно сказать, что трое поступили в Физтех, двое стали журналистами, трое увлеклись гуманитарными науками. Особо стоит упомянуть Володю Брагинского, в 80-е годы единственного на весь Советский Союз специалиста по малайзийскому фольклору, Виктора Живова, дослужившегося до должности заместителя директора Института русского языка и Вадима Борисова. Володя в то время писал стихи, была у него такая замечательная рифма: «фонарей – на фоне рей», пробовал он свои силы и в прозе. Помню, как будущий журналист Коля Нейч предложил мне как-то проиллюстрировать Володин рассказ. Конечно, ничего хорошего из этого не вышло – техника у меня была на уровне школьного урока рисования. От Брагинского и пошло увлечение консонансами в нашей компании. Как-то раз и мне удалось порадовать публику своей находкой: срифмовал «трапезунд» и «радиозонд», вызвав одобрительный смех. Затем пути наши разошлись, но эти трое продолжали встречаться, связанные близкими профессиями – историк, лингвист и востоковед.

О Диме, так мы Вадима называли, хочется рассказать подробнее, и на это есть причины. Ещё в 70-е годы он примкнул к диссидентам. Вполне благополучный сын крупного чиновника из системы советских профсоюзов стал в одночасье противником режима. Насколько я знаю, причиной этого стала прочитанная им самиздатовская книга Солженицына, открывшая ему глаза на то, что происходило в нашей стране при сталинском режиме. Впрочем, на его мировоззрение могло повлиять и ближайшее окружение во время учёбы на истфаке, хотя в школьные годы он вполне лояльно относился к власти.

В 1974 году в Париже вышел сборник «Из-под глыб», в котором, наряду с работами Александра Солженицына, Игоря Шафаревича и других авторов, была опубликована статья выпускника истфака Вадима Борисова «Личность и национальное самосознание». В России этот сборник распространялся нелегально. А в середине 70-х годов на большинство православных диссидентов, к которым принадлежал и Вадим Борисов, обрушились гонения со стороны властей. Не стоит удивляться тому, что руководство МГУ не разрешило Диме представить к защите диссертацию по истории православной церкви XIV и XV веков. С этого времени он полностью отдался правозащитной деятельности, а вскоре Дима под впечатлением от произведений Солженицына предложил ему свои услуги в качестве доверенного лица. С тех пор выполнял частные поручения изгнанника, собирал материалы для его книг, стал составителем самиздатовского сборника «Август четырнадцатого читают на родине». В свою очередь, Солженицын поддерживал Борисова материально, поскольку гонорарами с переводов тот был не в состоянии прокормить свою многодетную семью. Этой истории посвящена одна из глав книги «Писатели и стукачи», а здесь лишь кратко упомяну о том, что случилось позже.

С конца 80-х годов Борисов стал официальным литературным агентом Солженицына в СССР. В его обязанности входило распространение трудов писателя среди широких слоёв населения страны. Как утверждал Солженицын, весной 1990 года Вадим Борисов без его ведома подписал два десятка договоров с неким «Издательским центром», отдав ему на три года все права на публикацию книг писателя. Когда Солженицын этот вариант отверг, оказалось, что договоры разорвать уже нельзя. К тому же выяснилось, что Борисов числился одним из руководителей этой фирмы со всеми вытекающими последствиями, предполагающими отчисления в его пользу с проданных книг. Солженицын также обвинял Борисова в том, что он вёл двойную бухгалтерию, вводя в заблуждения автора относительно доходов от продажи.

Не знаю в точности, что там на самом деле было, но, судя по всему, Дима попал под влияние нечистоплотных дельцов – других в то время не было. Закончилась эта история трагически – отдыхая на Рижском взморье, Дима утонул. То ли сердце прихватило, то ли с ним расправились те самые дельцы.

Самое время рассказать о Стасе – у него тоже печальная судьба. Пожалуй, самый перспективный из нас в том, что касается точных наук, чему способствовала уникальная скорость мышления, он и в житейских обстоятельствах проявлял удивительную реакцию. Как-то на уроке труда один из одноклассников уронил тяжеленный гаечный ключ, ещё мгновение и он упадёт Стасу на ногу. Будь я на месте Стаса, наверняка не обошлось бы без серьёзной травмы, но тут совсем не так – за доли секунды до неизбежного несчастья он резко отдёрнул ногу. Обошлось! А подвела его любовь, причём не единожды.

Летом 1963 года вместе с Александром, Стасом и ещё одним парнем из нашего класса мы сдавали приёмные экзамены в Физтех. В том, что Стас поступит, никто из нас не сомневался, но случилось нечто из разряда невероятного – Стас провалил письменный экзамен по математике. Как выяснилось позже, он спешил на свидание с Наташей, бывшей одноклассницей. Самое обидное в том, что после нескольких лет совместной жизни они разошлись – Стас полюбил другую, та родила ему двух дочерей, и все, кроме Наташи, были счастливы, но через несколько лет произошла трагедия.

Стас с молодой женой пошёл в лес за грибами, а когда возвращались на дачу, им нужно было перебраться на другую сторону шоссе. Если бы знать заранее, что, пробежав несколько метров, Люба, назовём её так, остановится на полпути, остановится только для того, чтобы потянуть Стаса обратно… А слева под горку катилась огромная махина тяжелого грузовика и за ним дальше нескончаемый поток машин – его-то они и хотели опередить, чтобы не торчать долго на обочине… Удар грузовика пришёлся Любе в грудь. Собственно, ещё чуть-чуть и грузовик задел бы её лишь по касательной, потому что в последнее мгновение водитель всё же попытался машину отвернуть. У меня до сих пор при воспоминании об этом возникает в ушах жуткий визг автомобильных тормозов, а перед глазами – мокрое от недавнего дождя шоссе, сплошь усыпанное грибами. И лежащая среди них Люба… Вот и думай после этого – то ли трагическая случайность, то ли наказание за прошлые грехи? Увы, тут даже уникальная реакция Стаса не помогла бы избежать беды. Ну а сам он через несколько лет назад скончался – курил очень много, вот сердце и не выдержало.

Ну а напоследок о моём друге Александре, Алексе – не могу называть просто Сашей учёного секретаря крупного академического института. Познакомились мы ещё в то время, когда учились в одном классе школы №125, однако первая, не вполне осознанная встреча состоялась гораздо раньше, когда моя мама и его бабушка выгуливали нас в колясках по аллеям у Патриаршего пруда. И вот новая встреча после моего возвращения в родную 112-ю. С тех пор мы не расстаёмся, но подробнее расскажу о нашей дружбе в следующих главах.

Так вот о знаниях. Сразу же возникает вопрос: что дала мне школа? Если сказать, что я получил среднее образование на вполне приличном уровне, то это значит – ничего не сказать. Понятно, что поступил в Физтех благодаря учёбе в школе, но стать через сорок лет писателем мне помогло общение с ребятами из нашей компании – с Володей Брагинским, Димой Борисовым и Колей Нейчем… Именно тогда я начал писать стихи, увлёкся джазом, импрессионистами, произведениями Ремарка и Хемингуэя, чуть позже прочитал «Мастера и Маргариту» Михаила Булгакова, «Зависть» Юрия Олеши и рассказы Андрея Платонова. Нет сомнения в том, что учёба в школе дала мне возможность зарабатывать на жизнь, но я не смог бы реализовать своё призвание не читая книг и не общаясь с интересными людьми.