Жизнь не только борьба

В.А.УКРАИНЦЕВ

ЖИЗНЬ НЕ ТОЛЬКО БОРЬБА

Об авторе

Владимир Александрович Украинцев родился в декабре 1930 года. Его жизнь совпала с эпохой индустриализации страны, в результате которой Россия из нищей, обескровленной революцией и гражданской войной страны превратилась в могучую передовую современную державу. Описывая в Мемуарах наиболее яркие эпизоды своей жизни, автор показывает всю грандиозность происходящих событий, величие и трагизм эпохи, в которой ему посчастливилось жить. Молодому поколению должно быть небезынтересно знать «кто мы» и как смогли стать такими. В этом плане Мемуары имеют большое воспитательное значение. Показывают, как мальчишка, родившийся в бедной, но дружной и большой семье, благодаря природной любознательности, любопытству, бесстрашию, непредвзятому отношению к окружающим, великому чувству товарищества и при этом упорству и желанию быть первым, превратился в достойного гражданина своей Великой Родины, высококвалифицированного инженера, ученого. Тяготы военных лет, трагизм событий этого периода, гибель младшего брата в эвакуации, стремление учиться в условиях послевоенных бытовых трудностей и скудного питания, неизгладимые юношеские впечатления происходящих событий способствовали воспитанию твердого характера, целеустремленности, чувства ответственности, быстрого возмужания. Привитые с детства в большой дружной семье лучшие человеческие качества, любопытство, стремление учиться помогли автору закончить Электромеханический техникум, с честью отслужить на Северном флоте и закончить службу мор-периода читаются с большим интересом.

После окончания Энергетического института автор успешно работал в закрытых оборонных предприятиях по созданию элементов САУ, проектированию и созданию современных комплексов ПВО, ПРО и их испытаний на полигонах Министерства обороны, в том числе в Казахстане. Приобретенные знания и опыт позволили автору в кратчайшие сроки освоить новую сложнейшую технологию – разработку комплексов лазерного оружия, создать математические модели и получить на них методом стохастического моделирования оценку боевой эффективности этого вида оружия при обороне наземных стратегических объектов от атак с воздуха и моря. Эти разделы Мемуаров читаются с особым интересом. Подробно описывает автор перипетии семейной жизни, сложные отношеня с сыном, внуками, потерю близких и деятельность послевыхода на пенсию.

Мемуары позволяют читателю вместе с автором как бы прожить его жизнь с момента рождения до текущего времени. Вместе с тем Мемуары автора характеризуют советскую эпоху, поскольку его жизнь проходила в основной колее, предначертанной партией и правительством для своего народа, и поэтому будут интересны не только родным, близким и коллегам по работе.

Описание в Мемуарах всех этапов жизни автора, сопровождаемые фотографиями, обладают неоценимым для читателя свойством повествования – эффектом присутствия.

Часть 1

1.0 

Вступление

С сегодняшнего дня решился, наконец, приступить к реализации мысли о написании чего-то похожего на мемуары. Думаю, что моим родным, близким и друзьям будет интересно их читать. Особенно приключения, эпизоды и истории, которые запомнились на всю жизнь. Но начну я все-таки с моего появления на свет 22 декабря 1930г.

Это событие произошло в Москве в роддоме в Денежном пер., что неподалеку от Плющихи. Был сильный мороз, когда меня забирали из этого дома. И когда привезли домой в Очаково (это в 11км по жел. дороге от Киевского вокзала, тогда это был пригород Москвы) и развернули, обнаружили, что я был слегка посиневший, но живой. Значительно позже я понял, что этот эпизод не прошел бесследно ‑ я получил мощную закалку на всю жизнь. Большая проблема была с перепелинанием ‑ в комнате, где это происходило, было обычно тоже очень холодно. И этот процесс происходил под шубой, отец накрывал ею нас с мамой. С тех пор, по-видимому, я неравнодушен к шубам и при первой же возможности, в 1960г я приобрел полушубок ‑ на большее в то лихое время денег не было.

1.1. Предвоенные годы

Жили мы в то время в дряхлом одноэтажном домике на три семьи. Как мы в нем оказались я не знаю. Вблизи был еще один домик на две семьи. Относились эти домики к кирпичному заводу и стояли они обособленно в километре от поселка рабочих завода рядом с карьерами, в которых добывали глину для завода. На другой стороне карьеров был еще один домик ‑ на одну семью. Называлось это место «6-ой участок». У нас было три небольшие комнаты и кухня с дровяной печкой. Семья была очень большая: мама, отец, нас, детей – трое, мамины родители: дед Иосиф (1881–1956) (Ошер – как его звала бабушка Хая-Оля (1882–1956), мои дяди: Миша, Володя, Заля, тетя Пира ‑ всего 11человек. Я не знаю, как мы там все оказались, и, не понимаю, как размещались! У мамы были еще два брата – мои дядья Борис и Лёва Жили они отдельно, но иногда приезжали к нам в гости. Себя я помню примерно с четырех лет. Было большое подсобное хозяйство: корова, козы, несколько хрюшек, десятки кур и много, много кроликов. В основном все это идеологически, и не только, держалось на плечах моего отца ‑ Александра Алексеевича Украинцева. Он был из большой зажиточной крестьянской семьи. Отец его, Алексей Иванович, был управляющим у помещика в Тульской губернии Веневского уезда, село Глубокое, где и родился мой отец в 1902г. И было у моего деда по отцу шестеро детей ‑ пятеро законных: мой отец, мои дядья: Петя и Коля, тетки Нюша и Люба, и одна незаконная ‑ Катя. (Я с мамой после войны был у нее в гостях – красивая!). Как рассказывала мама, содержал дед, фактически, две семьи. Про бабушку по отцу я ни от кого ничего не слышал.

Детей дед держал в строгости, приучал к физическому труду и строго требовал уважать старших. Отец рассказывал, как однажды он шел по селу и не поздоровался с шедшим навстречу простым крестьянином ‑ не снял шапку. Тот пожаловался отцу. Реакция запомнилась моему отцу на всю жизнь ‑ его голова была зажата меж колен, и он был отхлестан ремнем.

После демобилизации из Красной армии в 1924г отец женился, вопреки воли родителей, на моей маме‑Софье (рожд. 1905г.). Родители и вся еврейская местечковая община г. Гжатска, (сейчас г. Гагарин), где они жили, а отец заканчивал службу, категорически возражали против брака на еврейке, хотя и активной комсомолки, на русском. И отцу пришлось действовать в кавказском варианте ‑ он ее выкрал и увез в отчий дом в Тульскую губернию, где и был оформлен брак. После службы он работал зоотехником и поступил учиться заочно в Тимирязевскую академию на зоофакультет. Но закончить академию не удалось ‑ посадили. Сколько он сидел я не знаю, по-видимому, не более четырех лет (в 30-ом году появился я), а вот за что ‑ знаю. Ему, зоотехнику, было дано партийное поручение ‑ закупить на Северном Кавказе вагон кроликов для подмосковного хозяйства. Планировали, что они здесь расплодятся, и проблема с мясом в те голодные годы была бы решена.

Закупить-то он закупил, да пока ехали до Москвы, они все подохли. (Мой сосед на даче в 80-х годах держал около двухсот кролей и однажды они все вдруг подохли за одну ночь. Эпизоотия!). За это его исключили из партии (на фронте он опять туда вступил) и карьера зооспециалиста на этом была закончена. Он решил сменить профессию ‑ окончил ускоренно в Москве техникум связи и работал в те годы до самой войны на предприятии, задача которого была охватить Подмосковье проводной радиосетью. В каждом районе монтировалась мощная подстанция, и от нее тянули провода до каждого дома, чтобы все могли слушать эпохальные и не очень решения партии и правительства, и приобщаться к культуре и цивилизации.

Мама моя, в девичестве Пейсина, – работала в те годы в бухгалтерии Очаковского кирпичного завода простым бухгалтером. Иногда я забегал к ней в зал конторы, где она работала. Никакого образования она не имела, обладала крепким здоровьем, сильным прагматичным характером и светлым умом, как неоднократно я потом убеждался. Это позволило ей построить хорошую крепкую семью с моим отцом и, главное, в те страшные годы, сохранить ее до самой войны без потерь.

Мальчишкой я был очень смелым и почему-то всюду хотел быть первым! Что в школе, что вне школы. И порой это приводило к серьезным конфликтам и последствиям. Так, однажды зимой, на лыжах я первым решил съехать с крыши самого высокого Келлеровского*¹ сарая высотой около 15-ти метров. А внизу под небольшим слоем снега были рельсы. Конечно, я их не видел…. Разбег по плоскости наклонной крыши, вхожу в свободное паденье, приземляюсь и…….падаю от дикой боли в пятках! Опустился (шмякнулся!) я прямо на рельс. Лыжи – вдребезги! Ходить в школу я смог только через две недели, а ощущал боль в пятках еще лет пятнадцать.

Вообще, жизнь мальчишек на 6-ом участке была безмятежна! Был режим свободного выпаса в любое время года. Летом ‑ в одних трусиках, загорелые были до черноты и, в основном, ‑ босиком. Купались в прудах, образовавшихся в карьерных выработках, ловили карасей и пескарей в прудах и речушке Очаковка. Зимой ‑ коньки, привязанные веревками к валенкам и лыжи ‑ тоже на валенках. И конечно, на трудных склонах или трамплинах первую лыжню прокладывал я!

Проблем с питанием в нашей огромной семье не было. Взрослые все трудились, кто где, в основном, простыми работягами и помогали отцу содержать скот (воду таскали в ведрах из водокачки, стоявшей примерно в 150-ти метрах от дома) и выращивать овощи. Только под картошкой было соток тридцать! Обработка земли велась лошадью ‑ отец нанимал где-то и сам вел плуг. В сенях на зиму всегда стояла большая кадушка с соленой капустой, а погреб и подвал были заполнены солениями и квашениями.

(Помню, как однажды я подошел к распряженной отдыхающей лошади сзади, т.к. боялся, что укусит, и мгновенно получил удар в грудь копытом задней ноги. Хороший урок на всю жизнь!)

Чего нам детям не хватало, так это сладостей ‑ получить от кого-то конфетку было большой радостью и редкостью. Фрукты были крайне редки в доме и, в основном, по большим праздникам, таким, как 1мая, 7ноября и Новый год. С хлебом проблем не было.

Присматривала за нами с братом бабушка, а дед Иосиф редко выходил из своего закутка, где по большей части тихо что-то бубнил по-еврейски, глядя в какую-то книжечку. Стоя! Раскачивался и бубнил ‑ наверно молился. Еврейский учить я не хотел, и никто меня особо не принуждал. По-еврейски я знал (и знаю сейчас!) всего несколько слов, которые в переводе на русский означают: «отвяжись», «о, боже!», «такова жизнь!», «достаточно», «тихо!» ‑ это по-еврейски звучит «Ша!» и «Поц» – по русски тоже три буквы. Еще вспомнил, что это же самое по-еврейски звучит как «Шмэкл». Очень мне не нравилось, что читать и писать по-еврейски надо справа налево, а не как научили в школе.

Я не понимал, что бубнил дед. Недавно, от племянницы Юли, дочери моей сестры Розы (1925–1995г.г.), я узнал, что до революции он был раввин, потом долго был в бегах в Баку (рассказывала мама). Ходил он всегда в ермолке, имел длинную полуседую бороду и усы – типичный хасид, как я сейчас понимаю. По праздникам, когда вся семья собиралась за одним столом, все пили водку из рюмок, а он наливал ее в блюдце, макал в нее кусочек черного хлеба и сосал.

В школу я ходил с удовольствием, хотя она была далеко, примерно в полутора километрах ходьбы по полю. До войны я проучился три года, и каждый год заканчивал с похвальными грамотами – была тогда такая форма поощрения.

Я был очень любознательным ребенком. Тогда было повальное увлечение радиолюбительством. Помню, как отец сделал огромную радиолу, а я – детекторный приемник. Первый принятый на нем голос диктора привел меня в неописуемый восторг! Я пытался тогда уже понять суть явления и докопаться, откуда что берется, как диктор залез в наушник? Разобрал его и никого там не обнаружил!! Наверное, это определило в дальнейшем выбор профессии и черту докапываться до сути явления. Мне это здорово пригодилось, как в учебе в техникуме, так и службе на флоте, учебе в институте, аспирантуре и в работе.

У меня было много друзей, как в школе, так и среди детей работников завода. И среди них вспоминаются самые лучшие ‑ близнецы Сашка и Сергей Шульгины, которые были моложе меня на год, и Володя Чекалин – мой ровесник.

Много лет спустя, в период перестройки, я догадался, что близнецы были внуками известного до революции государственного масштаба деятеля Василия Шульгина, не принявшего власть большевиков и сосланного на поселение в небольшой городок на 101км к востоку от Москвы ‑ Петушки. Маму их звали Александра Васильевна Шульгина, а сестру мамы ‑ Татьяна Васильевна. (В. Шульгин в своей книге, которую я прочитал в 91 году, упоминает, что у него было две дочери).

Жили они тоже в отдельном домике на две семьи рядом с конторой завода. По внешнему виду, красивым очертаниям лица и фигуры, походке, одежде, поведению аристократки Александра Васильевна и ее бездетная сестра, с печальными большими глазами, резко отличались от серой массы заводчан. В том числе и от моей мамы, имеющей не еврейские, немного грубоватые крупные черты лица и коренастую фигуру. Кстати, моя тетка Пира (она с 1919г. рожд., в начале 90-х уехала с семьей дочери Лены в Канаду), а также многочисленные ее братья, а мои дядья, тоже не были ни внешностью, ни характером похожи на евреев. (Дядя Заля в первые дни войны попал в плен, и немцы его не тронули, посчитали за армянина, как он рассказывал).

Друзья-близнецы довольно часто ездили в Петушки и от ответа на вопрос «зачем?» ‑ всегда уклонялись. По-видимому, им было запрещено говорить на эту тему с кем бы то ни было. И вряд ли они в те годы, так же как и я, понимали, что происходит и почему, даже очень близким друзьям, нельзя было раскрывать эту тайну.

Однажды Сашка спас меня, когда мы купались. Я залез на мелкое место в воду. Плавать я еще не умел, прошел немного вперед и……начал тонуть, т.к. провалился в яму. Закричал, конечно. Он вытянул меня из воды нахлебавшимся, но живым. После этого я быстро научился плавать хотя бы «по-собачьи».

Теперь немного о жизни рабочих завода в довоенный период.

Тяжелейший физический труд, практически на всех этапах производства кирпича и, в основном, ручной! Особенно на участке выставки только что вывезенного на вагонетках из печей обжига кирпича. На тачках его перевозили на площадки, где он остывал и потом загрузка на ж/д платформы. Дядя Заля там поработал один год и при первой возможности ушел, хотя был крепким, коренастым парнем выше среднего роста ‑ очень тяжелый труд! И уехал на комсомольскую стройку ‑ строить город Комсомольск – на Амуре. По-другому уволиться тогда было невозможно! Вернулся он оттуда перед самой войной и начал работать на заводе электромонтером.

Рабочие с семьями жили в кирпичных бараках ‑ общий коридор, и каждой семье по комнате метров по пятнадцать – двадцать. Удобства – на улице, вода – из колонки на улице. Общей кухни не было – готовили на керосинках в комнатах. И что характерно, пьяных на улице не было! А на нашем 6-ом участке был один откровенный алкоголик из соседнего домика ‑ дядя Митя Еремин. Жену его мы звали «Еремиха» ‑ тетя Нюра, – высокая женщина с хищными чертами лица. Этот дядя Митя не дожил до войны. Когда не было водки, он пил денатурат. А когда и он кончился в один из запоев, он выпил стакан керосина и умер. У них было два сына, лет на 10 старше меня – Володька и Костя, высокие, сильные парни. Они водили голубей, а мы, малышня, им помогали. Далее они и Еремиха будут упомянуты в запомнившихся эпизодах.

По-моему, народ не голодал. (Что это за чувство, я узнал во время войны и сразу после). У всех были небольшие огороды. Но, жили бедно. Одевались скромно. Основной одеждой была телогрейка. Многие питались в столовой. Был магазин, где было полно продуктов, в том числе водка, вина, красная и черная икра в больших банках стояла на прилавке. А пиво было только одного вида ‑ Жигулевское. Но всегда были большие очереди.

Моими друзьями были, в основном, дети ИТР завода и жили они совсем в других условиях. Не в бараках, а в отдельных небольших домах с отдельными квартирами. А у директора завода вообще был отдельно стоящий одноэтажный пятикомнатный дом с огромным яблоневым садом. (Лет через семь после войны в нем жили мои родители и Розина семья. Как они туда попали, я не знаю).

Вспоминается один трагический случай. Взрослые ребята решили сделать очередной ночной налет на директорский сад. Как-то перелезли через забор, набрали за пазухи еще зеленые яблоки и тут их прихватил сторож. Двоих он поймал и здорово поколотил. Они долго лечились, а Костя Еремин, так и остался с изуродованной рукой. На фронт его не взяли из-за этого.

Однажды, летом, я решил проверить возможность парашютирования с сарая, держась за зонтик. Прыгнул и до сих пор помню, как приземлился! Понял, что зонтик – не парашют.

Вот так мы и жили до начала войны 22 июня 1941 года!

Этот день я прекрасно помню, но об этом – в следующем разделе.

1.2. Война!

Теплое солнечное утро, выходной день. (Тогда воскресений еще не было, были пятидневки и выходной). Около 12-ти вбегает в дом Роза и с криком ВОЙНА! включает на всю громкость радиолу. Выступал сдавленным голосом Молотов.

ТАК НАЧАЛАСЬ ВОЙНА ДЛЯ НАШЕЙ СЕМЬИ!

К середине июля дом опустел. Забрали всех дядьев. Все погибли, кроме Зальки (всех дядьев я звал только по имени), он попал в плен и появился только в 47 году. После освобождения из плена он еще два года искупал свою «вину» на шахтах Донбасса. (Погибли и все братья моего отца, кроме дяди Пети, попавшего в плен и вернувшегося в 47-ом году. (В плену он заболел туберкулезом и после возвращения вскоре умер).

22-го июля, ровно через месяц после начала войны, ночью нас бомбили первый раз! Именно нас, т.к. немцы не смогли прорваться к Москве и сбросили боезапас на западный и юго-западный пригороды. На Москву прорвались только единицы, и сбросили несколько бомб, как писали потом в газете «Правда».

Ночь была безлунная, безоблачная, теплая. Первый раз в жизни я не спал ночью и с восхищением смотрел на происходящее из вырытых взрослыми открытых щелей. Вой падающих бомб, грохот где-то близко расположенных зениток, прожектора, схватившие в перекрестье летящий на Москву бомбардировщик, разрывы снарядов зениток вокруг самолета. А он почему-то не падал! Все это до сих пор стоит у меня перед глазами. И ни какого страха! А наутро мы собирали осколки ‑ продолговатые, тяжелые блестящие, толщиной около одного сантиметра железяки стального цвета с острыми рваными краями. Неизгладимое впечатление!

В конце июля ушел воевать отец. Часть формировалась в Ногинске и через пару недель он с сослуживцами на грузовичке-полуторке приехал. Уже в форме старшего лейтенанта‑воентехника второго ранга с пистолетом на ремне. Отпустили попрощаться с семьей. Ну и, конечно, выпили на радостях. Стол стоял на улице, подходили соседи, приветствовали. Подошла и Еремиха, тоже выпила, и что-то стала ссориться с мамой. И обозвала ее жидовкой. Отец мгновенно среагировал, схватил ее и стал душить. Она вырвалась и побежала к своему дому. Он выхватил из кобуры пистолет и с криком «Убью!» бросился за ней, стреляя вверх. Если бы не перехватили его сослуживцы, последствия были бы ужасные. Все это было на моих глазах, я тоже бежал за ними.

Начались регулярные налеты на Москву. Маме предложили отправить детей во временную эвакуацию от завода, т.к. Красная Армия должна была через пару месяцев разбить немцев наголову, как утверждали взрослые. Но мама отказалась.

Она приняла предложение соседки, тетки Наташи, у которой пустовала хибара в д. Ново-Кельцы под Скопиным (городок в Рязанской обл.), куда мы четверо и поехали, уложив в чемоданы по требованию мамы максимум возможного из носильных вещей. (В дальнейшем нас все эти вещи спасали от голода). Помог нам с переездом Володька Еремин – очень он был влюблен в Розу и не мог оставить ее в трудный час.

Так, бросив хозяйство, дом, и любимую кошку – Мурку (очень я хотел взять ее с собой!) мы в середине августа 1941 г. уехали в Рязанскую глубинку, чтобы не погибнуть под бомбами в Москве. Раза два перед отъездом мы все четверо уезжали на ночь в Москву спасаться от бомбежки и спускались в метро «Кировская» ‑ тогда самое глубокое, и возвращались после отбоя воздушной тревоги утром.

А стариков забрал с собой в Казань мой дядя Борис, где они и ушли из жизни через 11 лет после войны. Авиационный завод, где он работал токарем, туда эвакуировали в конце июля. (В 59г я был в командировке в Казани и побывал у них в гостях).

Тётя Пира, еще летом 40 года, вышла замуж и уехала к мужу в поселок при химскладе в трех километрах от Очакова. Там, очень быстро, в течение года построили несколько кирпичных домов для сотрудников химсклада, в основном, военных, где она и поселилась. Я иногда бывал у нее в гостях. (В девяностых годах я случайно узнал по косвенным признакам, что склад этот был не простой, а склад БОВ – боевых отравляющих веществ, по-видимому, его так быстро и построили за год перед войной).

На этом мое счастливое детство кончилось! Мне было 10 лет и семь месяцев от роду.

А для моего брата Толи началась дорога к смерти!

1.3 ЭВАКУАЦИЯ

Небольшая деревушка, вся в яблоневых садах. Старая хата с соломенной крышей. Пол земляной! Долго в нем мы не задержались и в конце августа переехали в г. Скопин, в 7км от деревни. 1-го сентября я пошел в школу в 4-ый класс, а брат ‑ во второй. Роза и мама куда-то устроились работать ‑ надо было на что-то жить!……А немцы стремительно шли на Восток и к середине октября были на подступах к Москве. Одновременно окружая Москву с юго-востока, от Рязани. И к середине декабря они подошли к Скопину. Как мы оказались в числе последних беженцев, посаженных в теплушку последнего эшелона, проскочившего на Восток из немецких клещей, я не знаю. Впоследствии, я узнал, что на утро следующего дня немцы взяли Скопин. Выбили их только через неделю. А когда формировали эшелон, была ночь, немецкие самолеты волнами пролетали над нами с зажженными АНО (аэронавигационными огнями), я их сам наблюдал! Нас не бомбили!

Везли нас около месяца. По обеим сторонам от двери вагона ‑ двухъярусные нары. В центре вагона – чугунная печка-буржуйка. Огонь в ней постоянно поддерживали дети. Позже, я понял, что это был вагон специально для семей офицеров, воевавших на фронте. По дороге на остановках выдавали продукты сухим пайком и уголь для буржуйки. На каждой станции была кубовая с кипятком. Останавливались очень часто, пропуская эшелоны с техникой и войсками на Запад. Иногда стояли до суток. Однажды, Роза побежала за кипятком, что-то задержалась, а эшелон ушел! Через несколько дней она догнала нас! (Я до сих пор восхищаюсь высокой степенью организации эвакуации населения! Людям из ЦК ВКП,б и правительства, организовавшим в то время этот процесс, надо было бы поставить памятник).

Здесь, в вагоне я впервые влюбился. Ее звали Беатрисса, мама ее звала Бэба. Она была старше на два года и немного выше меня, но очень красивая! Часто по ночам мы с ней поддерживали огонь в буржуйке, сидели рядом, и я был почему-то счастлив. (Наверное, с тех пор мне очень нравятся красивые девушки и женщины и жену я дважды выбирал по этому признаку).

К концу месяца мы поняли, что нас везут к Оренбургу ‑ тогда г. Чкалов. За 200км от Чкалова мама сказала «генук»‑ (с нас хватит), и мы высадились на большой станции, которая называлась Ново-Сергеевка.

В эвакопункте станции нам выделили подводу и определили деревушку в пяти км от станции, а там, в сельсовете указали хату-пятистенку, где мы должны были поселиться.

Хозяйка, ‑ немолодая деревенская женщина с характерным для калмычки суровым лицом жила в этой большой хате с сыном лет двадцати, крепким, жилистым парнем, но с серьезными умственными отклонениями. Звали его Ваня. На нем держалось все большое хозяйство, в том числе корова. Кое-чего он соображал, но говорил невнятно. По-тихому он влюбился в Розу, и когда она его отвергла – повесился. Еле откачали.

Половину хаты занимала огромная русская печь. Каждое утро, часа в четыре, хозяйка ее разжигала и в чугунах готовила что-то для себя и скоту. Раз в две недели она пекла хлеб. От печки нам доставалось только тепло. Мама готовила на керосинке. Было голодно

В памяти стоит картина: мы с Толей стоим возле керосинки и не можем дождаться, когда же мама закончит жарить картошку? Так хотелось есть! Картошку, крупы, керосин, сахар мама обменивала на базаре в большой соседней деревне на привезенные из Москвы вещи – там они очень ценились. С тех пор жареную картошку я полюбил на всю жизнь! (Жарить ее я никому не доверяю и сейчас).

С фронта отец прислал аттестат, по которому мы получали какие-то деньги, В магазине продукты были только по карточкам, но их явно не хватало ‑ нормы были очень низкие. А на базаре деньги крестьяне– калмыки не ценили.

После случая с Иваном-дурачком стало ясно, что надо из этой деревни бежать! И по весне мы переехали на станцию. Поселились в одном из домиков пристанционного поселка. У хозяйки, добродушной старушки из живности были только куры. Стало немного повеселее в части питания, мама и Роза где-то работали, но жили в тесноте. Я спал на сундуке!

Вспоминается один эпизод. У меня начал сильно болеть зуб. Да так, что несколько ночей подряд я плакал и не давал никому спать. В одну из ночей хозяйке это надоело, и она сказала маме, что может мне вылечить зубы. Мама согласилась. Она положила меня на сундук, голову повернула больным зубом вверх, наклонилась надо мной и очень тихо что-то шептала, одновременно крестя мою щеку. Я расслышал только несколько слов, которые она повторяла очень часто. Этими словами были: «чёрт», «луна», «забери Вовину болезнь», «улетай обратно на луну». Так продолжалось минут десять, боль ушла и…я заснул! (С тех пор, почти 65 лет, зубы у меня никогда не болели, хотя я их очень редко чистил и грецкие орехи колол только зубами). Мистика, но факт!

Чтобы было полегче, мама устроила меня летом на арбузную бахчу, помогать сторожу гонять ворон. Обедать я прибегал домой ‑ всего-то два км вдоль железной дороги.

Здесь я научился метко стрелять из рогатки по воробьям. Ощипывали, варили и ели. По весне ходили в степь за сусликами ‑ заливали в нору воду и они сами вылезали. Однажды сходили в лес за 18 км, ближе леса не было, за вороньими яйцами, ловили рыбу в реке Самара. Хоть какое-то подспорье в части питания! На лугах, в степи, в болотцах, было полно диких уток и куликов, но рогаткой их не достать, ‑ не подпускали. У соседского мальчика, в сенях стояла старая ржавая одностволка, а патронов не было. Надо было где-то доставать порох. И мы нашли выход из положения!

(Внимание! Слабонервным следующий раздел читать не рекомендую, т.к. пойдет сцена гибели брата).

1.4. Гибель брата. Возвращение в Москву

Жаркое лето 43-го года. Выходной день. С Толей играем в «расшибалки» во дворе дома. Открывается калитка, и входят две цыганки. Просят, чтобы мы им дали что-нибудь из еды. Толя поднимает с земли небольшой камушек и кидает в них со словами: «Уходите, самим есть нечего!». Одна из цыганок, уходя, оборачивается и, указывая на него пальцем, кричит: «Ты не бросайся, т.к. тебе осталось жить еще только один день! Завтра ты умрешь!». И ушли. Мы заперли калитку и продолжили игру.

На следующий день, с утра я убежал на бахчу. На станции иногда останавливались эшелоны с разбитой на фронте техникой на открытых платформах. Однажды, пришел состав, в котором была платформа, набитая трофейными артиллерийскими снарядами крупного калибра. Каждый снаряд в отдельной деревянной клети. Мы были уверены, что в снаряде должен быть порох! (Потом я узнал, что мы ошибались ‑ снаряд набит каким-то трубчатым веществом, похожим на тол).

Я прибежал с бахчи на обед и вместе с Толей, и еще тремя друзьями залезли на платформу, осторожно спустили снаряд на землю, положили на курточку и понесли его разряжать. Четверо несли по углам по двое с каждой стороны, а я поддерживал снаряд сзади. И понесли мы его в сторону бахчи вдоль ж/д линии. Там, метрах в трехстах, были штабеля шпал. Залезли в штабель и начали отвинчивать головку. Чем ‑ не помню. Я чувствовал, что время обеда кончилось, и сказал, что ухожу, т.к. дядя Ваня-сторож будет

ругаться. Вылез из штабеля, пробежал шагов тридцать и ……вдруг сзади раздался страшной силы взрыв! Оборачиваюсь на ходу и вижу – вверх летят шпалы, фрагменты тел всех четырех ребят! Моего брата не стало!!!

Сердце сжалось, тоска навалилась, я упал и долго не мог встать – ноги не держали. Сильный стресс! Прибежали люди, сторож отправил меня сказать маме о случившемся. Когда я это ей сказал, она онемела, и целый месяц не могла говорить. Лежала и молчала. Заболела Роза ‑ распухли лимфатические железы на шее и года три она так и ходила. Прошли они только в Москве.

Похоронили их всех в одном гробу. В течение длительного времени у меня было сильное чувство тоски по брату.

Это был первый эпизод моего спасения от смерти.

В школу, в эвакуации, это 4-ый, 5-ый, и половина 6-го класса, я ходил без энтузиазма, и учеба мне стала даваться с трудом. Сказывалось отсутствие достаточного питания и, после гибели Толи, постоянно довлеющее чувство тоски по брату. Основой питания в Ново-Сергеевке была тыква. С тех пор, вот уже 65 лет, тыкву я не ем.

А в ноябре 42-го года я заболел брюшным тифом. Внезапно, на уроке русского языка я почувствовал, что мне надо срочно бежать в туалет! Поднимаю руку, прошусь выйти и получаю отказ. Через пару минут еще раз поднимаю, и опять отказ, но уже в грубой форме. И…..я не смог сдержаться. Полные штаны. Когда запах дошел до учительницы, она крикнула, чтобы я «вышел вон». Как я добрался до дома ‑ не помню. Хозяйка померила температуру‑39! К ночи я потерял сознание и очнулся в больнице. Пролежал там одиннадцать дней, а потом дома еще недели три не успокаивался желудок.

С начала 43-го года открыли въезд в Москву по вызовам от организаций. Мама написала на завод, и в середине декабря 43-го года прислали разрешение на въезд. Билеты достать было невозможно. Подошел поезд. Мама как-то уговорила проводницу, она нас впустила и заперла в задний тамбур. Дверь в соседний вагон она тоже заперла. Ехали мы более суток, и запомнилось мне это потому, что все это время мне очень надо было по малой нужде, но куда? Мама приказала терпеть, и я терпел до самой Москвы. В дальнейшем мне это ужасное воздержание организм припомнил.

Москва, родное Очаково! Мои друзья! И не утихающая тоска по Толику.