Kleliae manuscriptum. Исповедь дочери патриция

Сенатор ел меня глазами довольно долго, затем вдруг смягчился.

– Поживи у меня, детка. Глядишь, всё образуется!

Взгляд сенатора не предвещал мне ничего хорошего, но деваться было некуда. Я осталась жить у сенатора. Прежде всего, я поблагодарила быстроногого белого жеребца, его звали Альбинус, ноги и сноровка которого спасли меня от бандитов. Юл, конечно, тоже участвовал в моём спасении, но он смотрел на меня совсем не так, как Альбинус, поэтому поблагодарить Альбинуса мне было, кажется, гораздо приятней. Я стала подозревать, что Юла в день моего чудесного спасения привлекла вовсе не я сама, как можно было бы подумать, а моя обнажённая грудь, проступавшая тогда сквозь разорванную Бригадиром тунику.

По моей просьбе Нос, которого я подняла на ноги, зная рецепт моей няни Терции, прошёлся по окрестностям и собрал целую корзину плодов Цератонии. Её большие тёмно-коричневые стручки лошади просто обожают.

Альбинусу очень понравилось, он ласково трогал моё ухо своими бархатными губами, словно целовал, и требовал ещё. Я, конечно, собрала бы и снова дала ему лакомство, однако в имении начались неприятности.

Удивительно, но сенатор, в самом деле, проявил участие в моей судьбе, он очень быстро навёл все необходимые справки.

– Дезертиры казнены по приговору сената и инициативе Камилла, Клелия.

– О, боги!

– Однако не спеши рвать на себе волосы. Твоего Марка нет в списке казнённых лиц!

– Как такое может быть?

– Поговаривают, что он сбежал, и его ищут, однако пока безрезультатно.

Как я ни пытала сенатора, больше ничего от него не добилась. Похоже, что он, в самом деле, сказал лишь то, что знал. По крайней мере, у меня оставалась слабая надежда на то, что мой дорогой Марк жив!

По отношению ко мне сенатор вёл себя хорошо, я не заметила никаких странностей. Зато пышная повариха Сильвия бесновалась и третировала Носа, который к тому моменту окончательно поднялся на ноги после жестокой экзекуции, которую ему устроил сенатор.

Кое-кто из слуг шепнул мне причину бешенства поварихи. Оказывается, после кончины своей жены сенатор довольно долго сожительствовал с Сильвией, и от этой связи родилась Глория, к которой сенатор воспылал какой-то странной […]

[…] даже рассматривал сенат, и сенатор клятвенно заверил, что ничего предосудительного в его эстетическом влечении к Глории нет, он любуется ею так, как скульптор любуется своей удачно вылепленной скульптурой.

В конце концов, сенаторы поверили своему собрату и прекратили дело. Если бы они знали, что сравнение Глории со скульптурой вовсе не было данью красному словцу!

В зимнем саду сенатора бил мраморный фонтан. Юная камена, больше похожая на девочку-подростка, нежели на взрослую девушку, была искусно вылеплена из гипса.

Она стояла на краю огромной чаши и держала в руках кувшин, из которого, повинуясь напору и весело журча, лилась колодезная вода. Её накачивали в резервуар, оборудованный на крыше имения при помощи хитроумного этрусского приспособления, которое приводили в действие два ослика, – целыми днями они бродили вокруг столба по кругу и вращали огромное деревянное колесо насоса.

Как-то раз служанки шепнули мне, что камена вовсе не скульптурная.

– А какая, настоящая? – не подозревая ничего ужасного, с иронией сказала я.

Шутку не восприняли. Оказалось, что в роли камены стоит щедро обсыпанная мелом обнажённая Глория. Кувшин намертво закреплён на своём месте, Глории остаётся лишь поддерживать его руками, но от этого вряд ли девочке легче.

Её ноги стянуты кандалами, а кандалы вбиты в мрамор фонтана. Лишь ночью кандалы расстёгивали и позволяли девочке сойти с пьедестала, чтобы напиться, перекусить и немного передохнуть, однако задолго до восхода солнца Глория обязана была вновь застыть на своём жутком посту. Сенатор, как правило, плохо спал и поднимался с постели очень рано, а первое, что он делал, поднявшись с постели, было омовение в фонтане.

В случае ослушания сенатор обещал замуровать Глорию заживо в камни фонтана. Слуги хорошо знали, что обещания, касавшиеся наказания виновных домочадцев, сенатор всегда выполнял неизменно и в точности.

Сильвия не находила себе места, срывала злобу на Носе, но сенатору было всё равно. Повариха боялась даже заикнуться о Глории, она знала, что сенатор сделает всё наоборот, в таком случае судьба дочери может оказаться гораздо более ужасной.

Пока же, хвала богам, Сильвия могла по ночам кормить Глорию вкусными объедками с господского стола, благо, что к сенатору почти каждый день приезжали именитые гости, и, плача, гладить несчастную дочь по свалявшимся волосам, густо обсыпанным мелом.

Мне было жалко Сильвию, однако просто так наблюдать за тем, как она со зверским упоением таскала Носа за волосы, я не могла. Став в очередной раз свидетелем кошмарной сцены, я потребовала от Сильвии, чтобы она прекратила издеваться над парнем.

Реакция поварихи была совершенно непредсказуемой. Сильвия злобно швырнула грязное полотенце в чан с варевом.

– Ты, как видно, хочешь много на себя взять. Что ж, бери. Готовь обед сама!

Я приложила мокрую тряпку к уху Носа, которое превратилось в лиловую лепёшку после экзекуции, которую ему устроила Сильвия за то, что он вместо того, чтобы просто аккуратно разрезать плоды инжира пополам, незаметно съел большую часть вторых половинок.

– А кому надо приготовить обед, Нос?

– Обед предназначается для слуг и рабов нашего имения, о, моя богиня.

– Ни в коем случае не называй меня богиней!

– Хорошо, моя богиня!

Спорить с Носом было, как видно, бессмысленно. Хорошо, – богиня, так богиня.

Я живо осмотрела чашки и чаны. Намечался праздник живота – кабанье мясо в разных видах, запеченные кролики и голуби, форель в соусе, разнообразные тушёные овощи и салаты, а на десерт, как я почти мгновенно сообразила, готовился сладкий пирог с яблочной пастой.

Сомнительно было, чтобы такое великолепие предназначалось для рабов и слуг. Скорее всего, Нос что-то напутал!

В ответ на мои недоверчивые реплики раб открыл ещё одну странность уважаемого сенатора. Никто не знал, почему и с какой стати, но Квинт любил периодически играть роль презренного и униженного раба, на него находило нечто, как волна, и он требовал, чтобы его безжалостно колотили за малейшую неточность и промедление. Роль господ по настоянию сенатора, игнорировать которое было, понятное дело, просто невозможно, играли слуги и рабы.

Для таких восхитительных по своему безудержному веселью вечеров сенатор заказывал шикарный обед. Стол ломился от блюд, сенатор лично прислуживал, наливая вино, подавая кушанья и утирая слюни полотенцем с влажных губ своих ненаглядных домочадцев, ставших пусть на один вечер, но господами.

– Теперь всё пропало, Клелия! Обед сорван. Сильвия знает, что делает, она обвинит тебя в срыве подготовки блюд, и тогда нам с тобой точно не поздоровится. Зря ты заступилась за меня. Пусть бы она продолжала таскать меня за уши и бить по рёбрам, сколько ей вздумается. Я привык, и мне совсем не больно. Правда!

Я мысленно поблагодарила свою няню Терцию, которая с раннего детства, едва я научилась ходить, привила мне кое-какие полезные навыки. Придётся поднапрячься! Я, кажется, была готова к тому, чтобы приготовить […].

[…]

[…] что обед приготовила Сильвия, но когда Сильвия сообщила, что праздничный обед приготовила я, сенатор просто опешил. Я не участвовала в празднике и скромно сидела в своей каморке, куда меня определили на жительство.

Квинт лично явился за мной. Сенатор продолжал играть роль раба. Низко поклонившись в пояс, он очень проникновенно пригласил меня к столу, неожиданно найдя поразительно тёплые слова.

Я сочла возможным поставить условие.

– Если ты освободишь Глорию, никогда не будешь больше заставлять её играть роль скульптурной камены, попросишь у девочки прощения и усадишь на самое почётное место за сегодняшним столом, тогда, может быть, я приму твоё приглашение.

Сенатор поклялся мне, что всё исполнит. Я вышла и села за стол.

Какова же была радость домочадцев, когда они увидели, что несчастная Глория вдруг присоединилась к праздничному застолью. Сенатор был так настойчив и поспешен, что даже не позволил ей смыть с себя мел. Глория, словно скульптурная камена, сидела и улыбалась за великолепным столом на радость всем рабам и особенно, конечно, Сильвии.

– Торжественно обещаю, что отныне Глория будет изучать грамоту и помогать нашей великолепной Сильвии на кухне. Ура, господа мои!

– Ура, презренный раб Квинт Суровый, ура!

Пока домочадцы сметали всё, что стояло перед ними, шумно хрустя кабаньими хрящами и захлёбываясь добрым вином, Квинт пригласил Юла и ещё одного актёра на каменную площадку, специально оставленную свободной прямо перед столом. В руках они сжимали мечи, а перехваченные у пояса туники были развязаны на груди и спущены с плеч так, что щедро намазанные оливковым маслом торсы актёров сделались обнажёнными.

Все участники застолья могли наслаждаться представлением. Оно разворачивалось перед ними на расстоянии едва ли не вытянутой руки.

Сенатор вытер взмокший лоб полотенцем, которое продолжало висеть у него на плече.

– Сенат римский не похвалит меня за то, что я устраиваю гладиаторские бои для потехи, нарушая обычаи наших предков, допускавших лишь ритуальные поединки в честь поминовения павших воинов. Если сенат узнает, меня с лёгкой руки завистников и болванов, коих в сенате становится всё больше, обвинят в том, что я следую моде презренных этрусков. Что ж, мне глубоко наплевать на потуги медноголовых баранов, с недавних пор так рьяно оккупировавших курию! Уверен, что дефицита баранины никогда не будет в нашем благословенном Риме.

– Зачем же ты устраиваешь бои на потеху? – громко сказала я, нахмурив брови.

– О, девочка! Я просто люблю, когда люди красиво дерутся и иногда красиво умирают. Так я прививаю зрителям вкус к настоящей, а не фальшивой красоте искусства.

С этими словами Квинт громко хлопнул в ладоши. Бой с первых же мгновений продемонстрировал всю жестокость вооружённого столкновения, никакой красоты искусства я в нём не увидела.

Не прошло и нескольких мгновений, как изящный короткий меч Юла погрузился в бок его некрасивого, сутулого, узловатого и низкого, как ствол виноградного куста, соперника, однако поединок не прекратился.

Раненый отчаянно сопротивлялся. Юл, конечно, добил бы его, если бы не я. Нет, смотреть на это безобразие было выше моих сил!

Вскочив на стол, я крикнула: «Прекратите!», но бойцы вошли в раж и, похоже, не слышали меня. Тогда я спрыгнула со стола и остановила руку Юла с мечом в тот самый момент, когда он занес её для решающего удара в грудь противника, – в то место, которое отчаянно пульсировало чуть выше ключицы.

Юл впал в такую дикую злобу, что сделалось страшно, однако я взяла его руку на излом так, как в детстве учил отец. Меч актёра со звоном упал на каменный пол.

Юл рухнул на колени. Ему не оставалось ничего иного, как попросить меня отпустить руку.

Сенатор хохотал до слёз. Юл увёл раненого, а сенатор подошёл ко мне.

– Ты испортила мне праздник, Клелия!

– Вовсе нет! Давай устроим соревнование, – будем кидать дротики в цель или стрелять по мишени из лука.

– Сегодня я добрый. Будь по-твоему! Однако советую тебе всё-таки быть осторожной. Завтра за подобную дерзость, если у меня будет плохое настроение, я сгною тебя в подземелье. Эй, Нос, хватит набивать брюхо, тащи сюда дротики или лук со стрелами, в общем, что найдёшь!

– Слушаюсь и повинуюсь твоим приказам, презренный раб Квинт Суровый!

Ответ захмелевшего Носа рассмешил всю честную компанию, развалившуюся за столом. Рабы продолжали чувствовать себя господами. Они так дружно захрюкали от смеха, что, казалось, домочадцы, наевшись от души парного кабаньего мяса, сами превратились в кабанов.

Каково же было удивление сенатора, когда Нос притащил великолепный этрусский лук и чехол, украшенные алыми этрусскими узорами. В чехле теснились крепкие, довольно толстые и очень длинные стрелы с красно-белым оперением.

Сенатор, мгновенно насупившись, вынул из чехла одну стрелу, медленно, словно не веря, поднёс её к глазам и прочитал вслух надпись, вырезанную огромными латинскими буквами на древке:

– «Так желает Лефам».

Квинт повернулся ко мне и воззрился на меня своим знаменитым суровым взглядом, от которого цепенели даже его медноголовые противники в сенате.

– От кого-то я, кажется, слышал о этих странных стрелах.

– Сенатор, это те самые стрелы! Помнишь, я говорила тебе.

– Помню, девочка. Эй, проклятый Нос, где ты достал эти стрелы? Ты знаешь, дуралей, что одной из таких стрел был убит уважаемый человек Гней Клелий Воин, отец нашей Клелии?

Оказалось, что Нос нашёл чехол со стрелами в каморке Юла. Якобы они давно появились у него, но он почему-то не брал их на охоту и прятал в деревянном ящичке под кроватью.

Сенатор приказал найти Юла, но он, как сквозь землю провалился. Альбинус также исчез из своего загона. Квинт приказал догнать дерзкого актёра.

Стремительная погоня увенчалась успехом. Юла перехватили на берегу Тибрунуса и, привязав к лошади, притащили за ноги в имение. В ужасающих лохмотьях, весь в царапинах и ссадинах, он выглядел ужасно.

Сенатор подошёл к нему и сделал такое, что я закрыла лицо руками. Квинт вынул […] невыносимо […] я разрыдалась от той жестокости, которую так легко и просто продемонстрировал Квинт.

[…]

[…] сделал вывод, что я его сообщница. Сенатор не нашёл ничего лучше, кроме того, чтобы обвинить меня в интимной связи с Юлом, предательстве своего отца, Рима и всего того, что только можно предать.

Он привязал меня и Юла к толстому столбу у конюшни, к которому обычно привязывали лошадей, когда гоняли их по кругу, чтобы проверить надёжность снаряжения и отточить навыки верховой езды.

Мы стояли на коленях, прижавшись к шершавому столбу спинами. Наши ноги соприкасались лодыжками, а руки, стянутые у локтей, были заведены назад, причём так, что предплечья Юла покоились у меня на плечах, а мои – на плечах Юла.

Так мы простояли всю ночь, изнемогая от чрезвычайно неудобной позы. Я молчала, а Юл тихо выл, как шакал. Разговаривать мы не могли, наши рты были плотно заткнуты вонючими тряпками, от запаха которых я, кажется, страдала больше, чем от неудобной позы и затёкших конечностей.

Рано утром сенатор начал допрос.

– Если вы, любезные мои, скажете мне правду, я не буду доводить ваше дело до суда, там вас, скорее всего, ожидает смертный приговор, разбираться долго не будут, – спустят кожу и отрубят голову. Лучше я накажу вас своей властью сенатора, будете у меня, сладкая парочка, вместо ослов качать воду, я отходчивый, глядишь, может, через время всё прощу. В любом случае я посмотрю, как вы себя сейчас поведёте. Говори, Юл! Откуда у тебя трофейные этрусские стрелы, одной из которой убит римский гражданин?

Юл молчал, как рыба. Видимо, от нескончаемого ночного вытья утром ему изменил голос.

Тогда сенатор взял в руки этрусские лук и стрелы, которые Нос так неожиданно обнаружил в вещах Юла. Квинт оказался метким стрелком. С расстояния двадцати шагов стрелы ложились в дюйме от головы Юла, не причиняя ему вреда.

Когда, наконец, стрела вонзилась в столб, содрав кожу на черепе Юла, тот снова, как ночью, жутко взвыл бешеным шакалом.

– Говори, Юл. Следующая стрела полетит тебе в глаз!

– Я был воином в римском лагере под Вейями!

– И дезертировал?

– Да.

– Я так и знал! Как же тебе удалось получить рекомендацию?

– Этруск из города Цере, который рекомендовал меня тебе, как великолепного актёра-гладиатора, – мой дядя.

– Понятно. Будет мне урок. Нелегальные дела полны сюрпризов!

– Именно, достопочтенный, но хочу сообщить тебе, что я не один. У меня есть сообщники!

– Такие же дезертиры, как ты?

– Да, но без меня они пропадут.

– Хорошо, они будут моими подпольными гладиаторами. Другого выхода я не вижу. Где они?

– О, сенатор, если ты наберёшься терпения, дашь мне сопровождающих, я покажу, где они прячутся. Один из них не годится на роль гладиатора, он трус и предаст тебя. Советую сдать его римским властям. Сдав дезертира, одного из тех, кто едва не погубил Рим, ты отличишься перед сенатом, избавишься от его пристального внимания и сможешь зажить в своё удовольствие.

– Давно мне пора задобрить наших баранов на Капитолийском холме! Каково число твоих сообщников?

– Их трое.

– Не густо. А Клелия, она, чья подстилка, – твоя или кого-то из твоих друзей?

– Нет, Клелия – честная девушка. Она сказала тебе правду. Бандиты, в самом деле, хотят её похитить.

– Какие бандиты?

– Я их не знаю, но они дежурят у её имения, намереваясь захватить её. Можешь выслать своих людей к имению Гнея Клелия Воина, и ты убедишься.

– О Гнее Клелии я слышал много хорошего. Так кто же убил его?

– Марк Гораций Тремор. У него тоже были такие же стрелы.

Я напрягла жилы так, что верёвка, которая притягивала к столбу меня и Юла лопнула. Квит в изумлении воззрился на меня.

Я вскочила на ноги, подскочила к Юлу и дала ему звонкую пощёчину.

– Ты врёшь!

Юл в изнеможении, закатив глаза, рухнул ничком на песок, а я разъярённым зверьком повернулась к Квинту. Он, кажется, ошарашено отпрянул от меня, такой я была […].

[…] в самом деле, выслал своих людей к моему имению, чтобы проверить показания Юла. Скоро слуги вернулись и подтвердили, что какие-то тёмные личности прячутся в засаде у ворот имения и вылавливают любого, кто подъезжает к воротам. Слугам сенатора удалось оторваться от погони только после того, как они сбили из своих луков парочку преследователей.

Квинт милостиво освободил меня, по его указанию служанки отмыли меня добела в бане и чинно, едва ли не как дочь трибуна с консульскими полномочиями, отвели в лучшую спальню наверх, чтобы я могла отдохнуть.

Юла Квинт нарядил в робу раба. После этого он дал ему в качестве сопровождающих двух рыжих здоровяков – своих телохранителей, они, кажется, были близнецами, так были похожи, – и приказал Юлу отвести их к месту, где прячутся его сообщники […]

[…]

[…] праздничной алой тунике, обрамлённой золотым меандром, весь такой величавый и чрезвычайно обходительный. Я так и не узнала, чего он хотел от меня в тот ужасный вечер.

Не думаю, что сенатор так уж страстно желал моей плоти, хотя кто знает. Квинт Квинкций Суровый был ярким, колоритным, но совершенно непредсказуемым типом.

Я, поджав под себя голые ноги, поскольку была лишь в одной короткой светлой нижней тунике, продолжала сидеть на ложе, упёршись спиной в валик и машинально сжимая в правой руке длинную костяную пилку для ухода за ногтями.

Взор сенатора пылал, но он не успел ничего сказать. Дверь, которую он аккуратно прикрыл за собой, вдруг едва заметно шевельнулась.

– Ах, ты, проклятый Нос! Когда ты, наконец, поймёшь, за кем, в самом деле, надо подглядывать?!

Сенатор грубым рывком распахнул дверь, как видно, намереваясь задать Носу такую взбучку, которую тот должен был, наконец, запомнить на всю оставшуюся жизнь.

Однако в свете масляной лампы проступило лицо вовсе не Носа.

– Юл, ты?

– Я, сенатор.

– А где мои близнецы?

– Я убил их.

Голос Юла был так ровен и спокоен, словно он сообщил сенатору об ожидающейся, судя по приметам, хорошей погоде. Лицо юноши было холодным, как у судьи.

Юл решительно ступил на порог. Сенатор в ужасе отпрянул вглубь спальни, словно один лишь вид юноши толкнул его к стене.

Только теперь мы с сенатором заметили, как странно горят глаза нежданного ночного гостя, словно он объелся человеческого мяса. В руках Юл угрожающе сжал гладиаторский меч, густо облепленный подсохшей тёмной кровью.

Я в великом смятении приподнялась на ложе.

– Юл, ты с ума сошёл!

– Нет, Клелия, молчи лучше, ты не знаешь всего. Сенатор, где стрелы? Верни мне стрелы!

От этих слов Квинт, кажется, вдруг пришёл в себя, и к нему вернулось, наконец, самообладание.

– Засранец, ты смеешь приказывать мне? Я сжёг твои проклятые стрелы и твой проклятый лук!

– Ах, сжёг, вот как! Хорошо.

В следующий миг в свете лампы молнией блеснуло лезвие меча. Клинок погрузился в грудь сенатора так, словно его тело было слеплено из теста.

Сенатор, тяжко охнув, словно ему на плечи свалился тяжёлый валун, рухнул на пол. Юл выдернул клинок из бездыханного тела и, оскалившись, словно молодой голодный волк, повернулся ко мне.

Я вскочила и бросилась вон из спальни, но Юл ловко перехватил меня и швырнул в угол.

– Ты ничего не поняла. Я – тайный агент, понимаешь? Я выполняю задание диктатора Камилла.

– Какое ещё задание? Ты убил человека!

– Если бы я не убил его, он подал бы сигнал, и мятежники сегодня ночью двинулись бы на Рим. Квинт Квинкций Суровый – пособник мятежников. Мы с тобой предотвратили мятеж. Хвала Марсу!

– Какой ещё мятеж?

– Пособники царя Ларса устроили здесь опорную базу. Внизу, в подвале хранятся большие запасы оружия, амуниции, медикаментов и продовольствия. Всё подготовлено для выступления заговорщиков и свержения римского сената. Меня внедрили в имение под видом подпольного гладиатора. Однако нам надо убираться отсюда. Если в имение нагрянут сообщники Квинта и обнаружат, что он мёртв, нам не поздоровится. Мне следует сообщить Камиллу о смерти Квинта, чтобы люди Камилла устроили здесь засаду.

– Ты говоришь складно, но ты врёшь, Юл.

– С чего ты так решила, дурочка?

– Не такая дурочка, как ты думаешь. Ты знаешь Марка Горация Тремора?

– Не только знаю, но был свидетелем, как Марк, воспользовавшись неразберихой, которую устроили дезертиры, убил…

– Брось! Ты совсем заврался. Зачем Марку надо было убивать моего отца?

– Неужели сама не понимаешь? Твой отец был против вашего брака. Он прочил тебе в мужья Аппия Корнелия Амбидекстра, ты даже, кажется, с ним целовалась.

Я просто оцепенела от неожиданности и уставилась на Юла изумлённым взглядом.

– О, ужас! Откуда ты знаешь?

– Марк рассказал. Он подсматривал за вами.

– Но почему трофейные стрелы Марка оказались у тебя?

– Он, дурачок, хотел скрыть своё преступление. Трофейные лук и стрелы могли изобличить его, и он подарил лук и чехол мне. Наверное, Марк надеялся, что подозрение падёт на меня, а он останется чистеньким. Он – подлец, Клелия. Не будь дурой, он не стоит твоего внимания. Слышишь меня? Чего застыла?

– Я не верю, что Марк – подлый убийца. Я знаю его много лет, мы росли вместе!

– Он – подлец и не стоит твоего внимания. Он хотел перебежать к этрускам, а ты после этого стала бы его наложницей. Забудь его! Твоя задача сейчас – забыть его, выбросить из головы и начать новую жизнь. Поверь, все твои страхи и переживания после этого улетучатся как дым. Я помогу тебе. У нас есть немного времени, чтобы забыть Марка. Поверь, нам будет хорошо!

– Ты с ума сошёл. Оставь меня!

Юл не слушал. Он решительно шагнул ко мне и ухватил за край туники. Я дикой антилопой рванулась в сторону.

Туника с треском разорвалась надвое, и бронзовая пластинка, которую я продолжала хранить на груди в потайном кармане, поскольку продолжала считать её нашим с Марком талисманом, с глухим стуком упала на деревянный пол спальни.

Юл сразу же отпустил меня. Он живо нагнулся, поднял пластину, и вдруг лицо его озарилось такой радостью, словно он обрёл бессмертие и стал равным богам.

– Не зря, значит, я вернулся. Откуда она у тебя?

– Нос дал, – сказала я, солгав, сама не зная почему.

– Где он её нашёл?

– Где-то на конюшне, кажется. Я не интересовалась. Какая разница?

– Зачем ты тогда хранишь её?

– Нос сказал, что она принесёт мне удачу.

– Ты, в самом деле, глупая девчонка!

Юл вдруг круто повернулся на пятках и сел за столик в углу спальни.

– Свети сюда!

– Почему ты командуешь?

– Потому что я знаю всё или почти всё, а ты ничего не знаешь. Говорю тебе, мы сейчас с тобой раскроем заговор! Ты должна молиться на меня…

Я подкатила бронзовую лампу ближе к столику, она очень удобно передвигалась на колёсиках.

Юл положил пластину на стол так, чтобы была видна её вогнутая сторона.

– Прижми пластину к столу. Да не так. Крепче!

Костяная пилка мешала мне прижимать пластину к поверхности стола. Юл бесцеремонно вырвал пилку из моей руки.

– Дай сюда!

В следующий миг, я не успела глазом моргнуть, как он при помощи кончика пилки ловко нацарапал на вогнутой стороне пластины следующий текст: «IGNIS VESTAE TABUIT».

Я похолодела с головы до пят.

– Какие ужасные слова!

– Молчи лучше! Теперь мы сможем ввести в заблуждение заговорщиков. Поняла?

– Ничего не поняла. Как?

– Я знаю канал связи, который использовал Квинт.

– Откуда?

– Твой Марк сболтнул. Он ещё глупее, чем ты.

– Марк тоже связан с мятежниками?

– А ты думала, что Марк – патриот? Как бы не так! Уверен, что твой отец что-то прознал о его художествах, и твой ненаглядный Марк прикончил его.

– Не говори так. Мне становится очень страшно!

– Теперь ты поняла, из какого болота я тебя вытащил?

Юл поднялся, с насмешкой посмотрел мне прямо в глаза. Его тонкий шрам на щеке вдруг странно побелел.

– Ты с Римом или против него? Решай!

– Конечно, с Римом!

– Тогда иди сюда!

Юл отбросил пилку в сторону, она упала на ложе, и властно привлёк меня к себе. Его горячее тело обожгло меня, кажется, до мозга костей.

Я резко оттолкнула Юла от себя.

– Оставь меня! Ты – идиот, если полагаешь, что я вот так вот запросто ложусь с мужчиной.

– Однако я не просто мужчина. Я – твой спаситель!

– Запомни, я не верю в предательство Марка и никогда не поверю. Понял? Пусти!

Я хотела вырваться из неприятных объятий и выскочить вон из ужасной спальни. Юл, в самом деле, был слишком низкого мнения обо мне. Может быть, умом я поверила ему, но сердце отказывалось верить, а своему сердцу я верила больше, чем уму.

Остриё меча вдруг упёрлось мне в низ живота, не давая пройти.

Глаза Юла вспыхнули бешеным огнём.

– Ты будешь умирать долго и мучительно, а я всё равно добьюсь своего. От таких красавиц не отказываются. Ты – моё наслаждение!

– Очень странно, разве насилие может доставлять наслаждение?

– О, ты просто не знаешь! Давай попробуем. Сопротивляйся!

Остриё меча ещё сильнее двинулось вперёд. Глубоко вмяв тонкую ткань туники в кожу, оно больно укололо меня.

Глаза Юла полыхнули безумием, и я вдруг поняла, что малейшее сопротивление сейчас приведёт к крови, я буду стонать и умирать о боли, а он […]

[…] поэтому я пошла на хитрость.

– Скинь с себя всю одежду, я посмотрю, хорош ли ты. Юношам свойственно бахвалиться!

– Ах, ты, глупышка. Я тебя не обманываю!

Юл повернулся ко мне вполоборота и скинул с себя тунику. Он, в самом деле, был исполнен […]

[…] больше ни о чём не думала, и остриё пилки для ногтей погрузилось в шею Юла сбоку. Как хорошо, что в самый последний момент я нащупала её на ложе, которое становилось мне омерзительным до тошноты. Благодарю тебя, Священная змея, ты всегда со мной!

Юл жутко раскрыл рот, словно крупная рептилия, впавшая в агонию. Его взор помутился, но цепкие пальцы так схватили мои голые бедра, что я вскрикнула от острой боли, она буквально парализовала тело.

Изо рта Юла пошли розовые пузыри. В следующий миг он вдруг страшно изогнулся и сбросил меня с себя.

Я кубарем скатилась с ложа, сильно ударилась плечом о стену, в глазах полыхнула вспышка. Кажется, на какое-то время я потеряла сознание.

– Ты всё сделала правильно, о, моя богиня. Я всё видел, и всё знаю.

Лёжа на полу, я открыла глаза и увидела над собой склонившуюся фигуру Носа и его сочувственное лицо. Он подал мне мою алую верхнюю тунику.

– Твоя нагота прекрасна, но будет лучше, если ты прикроешь её.

– Благодарю тебя, Нос, – сказала я, поспешно напяливая тунику на голое тело. – А где Юл?

– Он сбежал. Как злой дух леса, согнулся в три погибели от раны, которую ты ему нанесла, и сбежал.

– Куда он побежал?

– Куда-то в подземелье.

– Как он может куда-то сбежать? Он же без одежды!

– Верно, он сбежал голый, словно только что выскочил из живота мамы.

Нос нёс ещё какие-то глупости, я больше не слушала его. Главное, что моя маленькая женская хитрость удалась.

Юл скинул с себя одежду. Я скинула с себя тунику. Он упал на ложе в предвкушении сласти, потому что я изобразила всё, как надо, – видела фрески в храме Венеры, – и он поверил.

Жестокий юноша вдруг расслабился в ожидании незабываемого захватывающего приключения, которое ему обещало моё тело, но он получил нестерпимую горечь. Юл так и не понял, кто есть на самом деле Клелия – дочь Гнея Клелия Воина!

Хитрость удалась, я избежала насилия над собой, но теперь я не знала, что делать. Я никак не могла понять, куда мог исчезнуть Юл. Он как сквозь землю провалился!

Слуги спустили тело сенатора во двор. Сильвия выла, как обезумевшая собака.

Я не находила себе места от ужаса и горя. Понятно, что надо было срочно сообщить об убийстве властям, но слуги ходили, как безумные муравьи, оставшиеся без матки. Все мои настоятельные просьбы и отчаянные требования они пропускали мимо ушей.

Вдруг на рассвете явился сенатский глашатай из Рима. Я обрадовалась, что вот, явился человек, который отвезёт весть о гибели сенатора в Рим, но глашатай вёл себя так, словно был глух.

Выглядел он, как добрый глиняный чан с вином, к которому приделали какую-то странную, плохо оформленную голову, она была, как будто кое-как вылеплена из сырого теста.

Тяжело дыша и отдуваясь, постоянно вытирая пот со лба платком, он встал в самый центр двора у фонтана, достал свой медный рупор и возопил страшным голосом:

– Слушай, фамилия Квинта Квинкция Сурового! Я, Тит Колоб, глашатай из Рима, привёз вам самые свежие новости. Первое. Весталка Валерия нарушила обет целомудрия, вступила в интимную связь с мужчиной и не уследила за Священным огнём Весты. Он погас! Недобрый знак для Рима. Будет суд. Весталке грозит смертная казнь, её замуруют заживо в крепостной стене. Слышите вы, я говорю вам всем: «Огонь Весты погас!»

Гонец, мрачно уставившись на столпившихся вокруг него слуг и рабов, долго повторял одну и ту же фразу «Огонь Весты погас!» Что-то зловещее звенело в его тоне.

Я вдруг подумала о том, что странная фраза, которую Юл нацарапал на пластинке, означала то же самое: «Огонь Весты погас».

Волнуясь, я кинулась в ту самую спальню, где ночью произошло так много страшных событий. К моему великому облегчению пластинка по-прежнему лежала на столике.

Я схватила её и сунула во внутренний карман туники. Сердцем я понимала, что пластинка и начертанная на ней рукой Юла фраза имеет какое-то важное значение.

Я побежала обратно во двор по верхней галерее и вдруг сквозь её своды услышала голос гонца:

– Понятно вам? Огонь Весты погас!

Я изумилась. Неспроста он повторяет одно и то же! Неужели подаёт кому-то знак?

Однако мои мысли прогнала следующая фраза глашатая. Голосом, внезапно сбившимся на фальцет, он сообщил такие известия, от которых на некоторое время я вообще лишилась способности думать.