Читать книгу: «Моя навсегда»

Глава 1. Бабочка и булавка

Воздух в мастерской был густым и сладковато-едким, как всегда. Запах формалина, дубленой кожи и тления – его родная стихия. Запах правды. Грэг провел пальцем по лезвию скальпеля, проверяя остроту. Идеально. Свет зеленой лампы выхватывал из полумрака его руки и тушку молодого филина на столе. Движения его пальцев были точными и выверенными. Он не бальзамировал смерть. Он сохранял последний вздох.

Внезапный дребезжащий звонок разорвал тишину. Грэг вздрогнул, и кончик скальпеля дрогнул, оставив на коже птицы едва заметную царапину. Раздражение, острое и холодное, кольнуло его под ребро. Он никого не ждал.

Медленно вытерев руки о грубый холщовый фартук, он двинулся к двери.

В раскрытую дверь ворвалась струя холодного ночного воздуха и… она.

Женщина. Лет двадцати пяти. Ее нельзя было назвать просто красивой. Скорее, интересной. Широко расставленные глаза цвета старого коньяка смотрели слишком прямо и чуть насмешливо. Темные волосы цвета выгоревшего вина выбивались из небрежного пучка. В руках она сжимала небольшую картонную коробку.

– Грэг? – ее голос был низким, с легкой хрипотцой.

Он кивнул, изучая ее так же, как изучал все живое: оценивая форму, пластику, потенциал.

– Мне сказали, вы можете… сохранить моменты, – она улыбнулась, и в уголках ее губ заплясали ямочки. Улыбка была колючей, но чертовски притягательной.

– Входи, – коротко бросил он, отступая вглубь. – Осторожнее с полками.

Ее взгляд скользнул по рядам застывших существ. Лисы, зайцы, ястребы с расправленными крыльями. Они смотрели на нее стеклянными глазами.

– Жутковато, – констатировала она без тени осуждения. – Как музей прекрасных смертей.

Что-то щелкнуло внутри Грэга. Большинство либо ахали, либо брезгливо морщились. Эта – нет.

– Что вы хотите сохранить? – спросил он, возвращаясь к столу.

Она протянула коробку. Внутри, на мягкой вате, лежала бабочка-махаон. Крылья цвета весенней листвы и спелого абрикоса. Изумительная. И мертвая. Одно крыло было надломлено.

– Я нашла ее на подоконнике. Она не улетела. Просто… осталась. Меня зовут Каролина. – сказала она.

Имя – Каролина – прозвучало странно знакомо.

– Я не хочу просто рамку под стеклом. Я хочу, чтобы она выглядела так, будто вот-вот вспорхнет. Прямо сейчас. Но у нее не хватило на это сил. Чтобы в самой позе читались и надежда, и провал. Вы понимаете?

Грэг поднял на нее глаза. Внезапно и совершенно. Он всю жизнь ловил момент между жизнью и смертью, а эта женщина только что сформулировала это точнее любого искусствоведа.

– Это сложнее, – сказал он. – Нужно создать не симметрию, а напряжение.

– Вы справитесь? – ее взгляд стал прямым вызовом.

– Я все могу, что касается смерти, – без тени иронии ответил Грэг.

Он взял со стола тончайшую стальную булавку.

– Основа. На ней все держится.

Неожиданно для себя он взял ее руку. Его пальцы, только что работавшие с мертвой плотью, обхватили ее запястье. Кожа была удивительно живой, теплой, пульсирующей. Он повернул ее руку ладонью вверх и легонько, почти не касаясь, провел кончиком булавки от запястья к основанию пальцев.

– Вот так… по линии напряжения. Понимаете? Не застывшая, а почти живая.

Каролина не отдернула руку. Она замерла, ее дыхание стало глубже. В мастерской воцарилась тишина, в которой было слышно биение двух сердец.

– Да, – прошептала она. – Я понимаю.

В ее глазах он увидел не страх, а возбуждение. Опасность. Предвкушение.

Грэг отпустил ее руку. Прикосновение длилось секунду, но в густом воздухе повисло нечто осязаемое. Контракт был заключен. Не только на бабочку.

– Когда будет готово? – голос ее снова стал хриплым.

– Через три дня.

– Я вернусь.

Она вышла, не оглянувшись. Но ее запах – кожи, дорогих духов и чего-то тревожного, электрического – остался.

Грэг стоял несколько минут, глядя на закрытую дверь. Потом его взгляд упал на хрупкую бабочку. Он взял ее в руки, ощущая почти невесомость.

«Каролина», – произнес он про себя.

Он оглядел свою мастерскую, это идеальное царство мертвых форм. Чучела смотрели на него стеклянными, ничего не выражающими глазами.

Впервые за долгие годы его безупречный мир показался ему невыносимо скучным. И самым интересным объектом в нем вдруг стала та, что только что ушла за дверь. Живая, опасная и непредсказуемая.

Он вернулся к столу, к незаконченному филину. Но пальцы не слушались. Перед ним стоял образ. Образ надломленной бабочки и женщины, которая просила сохранить не смерть, а неудавшуюся жизнь.

И мысль, острая, как кончик его скальпеля, пронзила мозг: а что, если препарировать не птицу, а эту странную, колючую жизнь? Чтобы добраться до самой сути.

Глава 2. Перформанс для одного зрителя

Три дня в мастерской витал ее запах. Грэг ловил его то у стола, то у двери, и каждый раз рука непроизвольно тянулась к бабочке под стеклянным колпаком. Он выполнял работу с болезненной скрупулёзностью. Тончайшая проволока создавала иллюзию взмаха, а надломленное крыло стало частью композиции – знаком хрупкости. Это был не просто экспонат. Это был рассказ. Ее рассказ.

Она пришла вечером третьего дня, ворвавшись в душное пространство мастерской с энергией ночного города. На ней были узкие кожаные штаны и объемный свитер, сползший с плеча. Глаза блестели.

– Ну что, мастер, готов мой портрет? – губы были ярко подкрашены.

Он молча указал на колпак. Каролина подошла медленно, затаив дыхание. Наклонилась, и от ее дыхания запотело стекло.

– Боже… – это был не слово, а выдох. – Вы поняли. Именно так.

Она выпрямилась, и в ее взгляде было что-то новое – уважение.

– Я должна вам заплатить.

– Не надо, – отрезал Грэг. Ему было противно думать, что этот момент можно оценить деньгами.

Каролина улыбнулась своей колючей улыбкой.

– Тогда я заплачу по-другому. Я даю перформансы. Сегодня – для вас.

Он хотел отказаться, но слова застряли в горле. Любопытство оказалось сильнее.

Она отошла в центр, в свободное пространство между стеллажами. Грэг остался у стола, скрестив руки. Поза защитная, наблюдательная.

Она вытащила из сумки тюбики и банку с густой белой глиной. Быстрыми, резкими движениями она начала наносить ее на лицо, шею, руки. Это был не танец, а ритуал. Глина ложилась неровным слоем, скрывая черты, создавая новую, примитивную маску. Потом она взяла тюбик с золотой краской и провела несколько резких линий.

Движения, которые последовали, не были красивыми. Это была серия судорожных поз, падений на колени и резких подъемов. Она изображала агонию. Рождение и смерть одновременно. Она терлась плечом о бетонный пол, оставляя золотые полосы, ее дыхание срывалось на хрип.

Грэг смотрел, не двигаясь. Его таксидермистский мозг анализировал анатомию каждого движения, но на сей раз логика дала сбой. Он видел не просто тело. Он видел сырую, неприкрытую боль. Ту самую, которую он консервировал в других, но которую сам избегал.

Она подползла к нему почти вплотную, запрокинула голову. Глина на ее лице треснула, обнажая в трещинах живую кожу. Ее глаза, дикие и блестящие, впились в него.

– Что Вы чувствуете? – прошептала она.

– Ничего, – солгал он. Он чувствовал все. Отвращение и влечение. Ужас и восторг.

Она медленно поднялась, встала к нему так близко, что он чувствовал тепло ее тела. Она взяла его руку – ту самую, что три дня назад держала булавку.

– Вы лжете, – выдохнула она. – Вы чувствуете то же, что и я. Желание остановить это. Заморозить. Превратить в экспонат.

Она прижала его ладонь к своей груди. Сквозь слой глины он почувствовал бешеный стук ее сердца. Дикий, пугающий ритм жизни.

И тут Грэг сломался. Его контроль рухнул.

Он не потянул ее к себе. Его движение было более животным. Он резко высвободил руку и, вцепившись пальцами в ее волосы, оттянул ее голову назад, обнажая горло. Он прижал ее к себе, чувствуя, как хрупкое тело выгибается в арку.

– Да, – прошипел он ей в ухо, и его голос звучал чужим. – Я хочу это остановить. Я хочу знать, что у этого внутри.

Каролина не сопротивлялась. Она издала короткий звук, похожий на стон, – но в нем слышался триумф.

Их первая близость была там же, на полу, заляпанном глиной и краской. Это не была нежность. Это была тихая, яростная борьба за доминирование. Он пытался зафиксировать, обездвижить, как он делал с птицами. Она извивалась, кусала его губы, доказывая, что она живая, что ее нельзя остановить.

Когда все кончилось, в мастерской стояла гробовая тишина. Они лежали на полу среди инструментов. Грэг смотрел в темный потолок, чувствуя, как по его коже стекают капли ее пота. Он чувствовал опустошение и странное унижение. Он потерял контроль. И самое ужасное – ему это понравилось.

Каролина поднялась первой. Молча собрала вещи. У двери она остановилась и посмотрела на него. Ее лицо в потрескавшейся маске было похоже на лик древней богини.

– Теперь ты мой, Грэг, – тихо сказала она. – Потому что ты захотел меня разбить. А я не разобьюсь.

Дверь закрылась. Грэг продолжал лежать на полу, чувствуя, как холод бетона проникает в кости. Рядом с ним лежала золотая булавка для насекомых, согнутая пополам. Он не помнил, когда это произошло.

Он отравился. И антидота не было. Он понимал это с ясностью, от которой застывала кровь: охота началась. И он был одновременно и охотником, и добычей.

Глава 3. Шрамы и бессонница

Он отмывал мастерскую до рассвета. Стирал следы глины с пола, оттирал золотые брызги. Действовал методично, но внутри все было перевернуто. Каждое движение напоминало о ее теле, о том, как трескалась глина на ее коже, обнажая живое, горячее нутро.

Запах ее пота въелся в него. Он терся мочалкой до красноты, но ощущение ее укуса на губе оставалось как клеймо.

Грэг не мог работать. Он сидел за столом, вертел в пальцах скальпель и смотрел на незаконченного филина. Руки не слушались. Они помнили упругость ее бедер, хрупкость ее ребер. Его профессиональное знание анатомии стало личным проклятием. Он мог мысленно провести по ее позвоночнику, назвать каждый позвонок, и от этой мысли по коже бежали мурашки.

Он пытался вернуться к рутине. Разобрал инструменты. Но взгляд раз за разом возвращался к бабочке под стеклянным колпаком. «Надежда и провал». Теперь он понимал это как никогда.

Прошло два дня. Два дня бессонницы, когда он просыпался в холодном поту от образов, где его руки препарировали не птицу, а ее, Каролину, а она смеялась ему в лицо своим хриплым смехом.

На третий день она пришла снова. Не ночью, а днем. И пришла не той дикой вакханкой, а… другой. В простых джинсах и свитере, с влажными от дождя волосами. В руках – бумажный пакет с двумя кофе.

– Я подумала, тебе нужно подкрепиться, – сказала она просто, как будто они были старыми друзьями.

Грэг молча пропустил ее. Он чувствовал себя голым перед этой ее новой, спокойной ипостасью.

Она поставила кофе на стол и огляделась.

– Почти чисто. Я б не смогла.

– Зачем ты пришла? – его голос прозвучал хрипло.

Каролина повернулась к нему, ее глаза изучали его лицо. – Ты не спишь. Я знала. Я тоже не сплю. – Она сделала глоток кофе. – Когда я не сплю, я делаю больно себе. Режу бумагу до крови. А ты что делаешь?

– Работаю, – солгал он.

– Врешь, – она улыбнулась беззлобно. – Ты ходишь по этой мастерской и пытаешься меня забыть. Но не получается. Потому что мы одной крови, Грэг. Ты ищешь совершенство в смерти. Я ищу истину в боли. Мы встретились где-то посередине.

Она подошла к нему вплотную. От нее пахло дождем и кофе. Никакой глины, никакой краски. Простая, пугающе реальная женщина.

– Я не хочу тебя забывать, – неожиданно для себя сказал он.

– И не надо. – Она коснулась пальцем его губы, точно над тем местом, где был след от ее укуса. – Это мой шрам на тебе. Я хочу оставить их больше.

Их вторая близость была совершенно иной. Медленной. Исследующей. Если в первый раз это была битва, то теперь – нечто вроде хирургической операции. Грэг вел ее к старому дивану. Он снимал с нее одежду с той же неторопливой точностью, с какой снимал шкуру с животного. Он изучал каждую родинку, каждый шрам.

Он говорил ей шепотом, что он видит. Не слова любви, а термины. «Дельтовидная мышца напряжена… здесь, под ключицей, я чувствую пульс…» Это был его способ вернуть контроль. Превратить ее в объект изучения.

Каролина позволяла это. Она лежала с закрытыми глазами, и по ее лицу бродила улыбка блаженства и торжества. Для нее это была высшая форма интимности – быть увиденной настолько пристально.

Когда он вошел в нее, это было не яростное соединение, а медленное, неотвратимое погружение. Он смотрел ей в глаза, и она не отводила взгляд.

– Я боюсь тебя, – прошептал он.

– Я знаю, – она обвила его ногами. – Я тоже боюсь. Это и есть точка равновесия.

После они лежали, смотря в потолок.

– Что мы делаем, Каролина?

– Травим друг друга, – ответила она просто. – Но мой яд – это единственное, что заставляет меня чувствовать себя живой. А твой… твой яд – это единственное, что заставляет меня чувствовать себя понятой.

Она поднялась и начала одеваться. У двери она обернулась. – Я буду возвращаться. До тех пор, пока один из нас не умрет. Или не оживет. Я еще не решила.

Когда она ушла, Грэг подошел к рабочему столу. Он взял в руки филина. И впервые за долгие годы его пальцы, коснувшись холодной, безжизненной кожи, задрожали от отвращения.

Он посмотрел на свои инструменты, лежащие в идеальном порядке. Все это вдруг показалось ему детскими игрушками. Игрушками человека, который боится прикоснуться к чему-то настоящему.

Каролина оставила свой след. Она вскрыла его самого, добралась до нутра. И он, знаток смерти, с ужасом понимал, что начинает чувствовать вкус к жизни. Самому горькому и самому желанному вкусу на свете.

Его крепость была разрушена. И единственное, что он хотел сейчас, – чтобы осада длилась вечно.

Глава 4. Анатомия ревности

Мастерская снова пахла ею. Но теперь этот запах был не следом, а полноправным элементом пространства, смешавшимся с формалином. Грэг ловил его повсюду, и это сводило с ума. Он искал ее волосы на подушке, следы помады на стакане. Он становился одержим. И одержимость эта была сладкой и липкой, как смола.

Она не появлялась несколько дней. Ни звонков, ни сообщений. Ее исчезновение было таким же внезапным, как и появление. Грэг пытался звонить. Сначала раз, потом пять. Трубку не брали. Его мир, только что обретший кричащие краски, снова погрузился в серую мглу. Но теперь она была не комфортной, а удушающей.

Он не мог работать. Чучело волка стояло недостроенным, с зияющей дырой в боку. Грэг смотрел на него и видел собственную пустоту. Вместо инструментов он взял бутылку вина и уставился в темноту, пытаясь вызвать ее силой мысли.

Одержимость приняла уродливую форму. Он начал искать ее в интернете. «Каролина перформанс». Мир взорвался ее изображениями.

Она была повсюду. Обмазанная краской, подвешенная на веревках, смотрящая в объектив вызовом и болью. Он пролистывал сотни снимков, и с каждым новым изображением ком в горле рос. Она принадлежала не только ему. Она принадлежала этим фотографиям, этому миру, этим людям.

А потом он увидел его.

На снимке с недели моды она была в окружении людей. И один из них, мужчина лет сорока с уверенным лицом и дорогими часами, держал ее за талию. Его рука лежала на ней с неприкрытым позерством. Она улыбалась в камеру, прижавшись к нему. Подпись: «Каролина и галерист Лео Ван дер Вудсен».

Лео. Имя обожгло, как раскаленное железо.

Грэг вгляделся в лицо мужчины. Уверенное, ухоженное, привыкшее владеть. Он искал в его глазах подвох, но видел лишь спокойное превосходство. Этот человек владел ею в том мире, откуда она пришла. Мире света, денег, искусства.

Ревность ударила в него не как огонь, а как ледяной укол. Холодная, тошнотворная, парализующая. Он представил ее с ним. Смеющейся, говорящей на непонятном языке, лежащей в его постели. Его Каролина. Та, что кричала под ним на грязном полу мастерской.

Он захлопнул ноутбук так, что треснул корпус. В тишине зазвучали голоса. Ее смех. Голос того мужчины. Аплодисменты.

Он вскочил, схватил со стола первый попавшийся предмет – стеклянный глаз совы – и швырнул его в стену. Стекло разбилось с сухим хрустом. Он тяжело дышал, его тело тряслось от бессильной ярости.

И в этот момент дверь открылась.

Вошла она. В черном плаще, с сумкой через плечо. На лице – ни улыбки, ни слез. Только усталость.

– Привет, – сказала она просто.

Грэг не двигался. Его захлестывала волна ненависти и желания.

– Где ты была? – его голос прозвучал хрипло.

– Работала. Уезжала. – Она бросила сумку на стул. – Ты не представляешь, какая это была муть. Сплошные лицемерные улыбки.

Она подошла, чтобы поцеловать, но он отстранился.

– Что такое? – Кто такой Лео? – выдохнул он.

На ее лице промелькнуло удивление, а затем – та самая насмешливая улыбка.

– А, так ты уже нашел мой скелет в шкафу? Быстро. Лео – мой галерист. Он продает мои работы.

– И что еще он делает? – Грэг шагнул к ней, загораживая путь. – Он тоже «сохраняет твои моменты»?

Каролина не отступила. Она подняла подбородок.

– Это тебя волнует? По-настоящему? Ты, который прячется здесь от всего мира?

– Он твой любовник? – прошипел Грэг.

– А если да? – ее глаза сверкали. – Что ты сделаешь? Запретишь? Пригвоздишь меня булавкой к стене, как свою бабочку?

Его рука сама взметнулась и схватила ее за горло. Не чтобы причинить боль, а чтобы ощутить власть. Чтобы почувствовать, как под его пальцами бьется ее жизнь.

– Я убью его, – тихо сказал Грэг. – Если он прикоснется к тебе, я убью его и сделаю из него чучело. И поставлю его здесь, чтобы он смотрел на нас.

Каролина замерла. Ее глаза расширились, но не от страха. В них читался восторг. Адреналин.

– Да, – прошептала она. – Вот так. Чувствуй это. Это твое. Твоя ревность. Твое безумие. Не прячься за своими инструментами.

Она сама прижалась к его руке, усиливая давление.

– Но ты не тронешь Лео. Потому что он – часть игры. А ты… ты – ее суть.

Она высвободилась из его захвата и притянула его к себе, целуя с такой яростью, что у него потемнело в глазах. Это был поцелуй-укус, поцелуй-наказание.

Они не добрались до дивана. Они рухнули на пол. Их близость была битвой за господство, облегчением от мучительной ревности. Он говорил ей гадости на ухо, а она смеялась хриплым смехом и кусала его в ответ.

После они лежали в кромешной тьме. Грэг понимал, что проиграл. Он показал ей свою самую уязвимую сторону – свою одержимость. И она использовала это, чтобы привязать его к себе еще сильнее.

– Он значит для тебя что -то? – тихо спросил он. Каролина повернулась к нему.

– Лео – это красивая рамка. А ты… ты – тот, кто режет ножом, чтобы добраться до сути. Какой у меня выбор?

Она встала и начала одеваться. На пороге обернулась.

– Не ищи меня в интернете, Грэг. Ищи здесь. Потому что то, что там – просто изображение. А то, что здесь… – она провела рукой по воздуху, – это и есть мы. Гнилые, больные, настоящие.

Она ушла. Грэг остался лежать на полу. Он поднял руку и разглядывал ее в тусклом свете. Руку, которая только что сжимала ее горло. Руку, которая умела воскрешать мертвых, но не могла удержать живую.

Он отравился по собственному желанию. И теперь яд циркулировал в его крови, становясь ее частью. Единственным антидотом была следующая доза. И он знал – следующая доза будет смертельной.