Голос в защиту от «Голоса в защиту русского языка»

Наконец, рецензент «Москвитянина» наполняет свою статью с лишком тремя печатными листами выписок из «Слов и речей» преосвященнейшего Филарета, митрополита московского. Очень любопытен этот оборот. Рецензент «Отечественных записок» сказал, что годовой бюджет нашей литературы так беден, что публике нашей почти нечего читать. Рецензент «Москвитянина» объявляет это мнение тем разительнее неосновательным, что в тех же «Отечественных записках», месяца за четыре назад, извещалось о выходе из печати «Слов и речей» преосвященнейшего Филарета, митрополита московского. Где ж тут разительная неосновательность? Мы говорили о светской литературе, о романах, повестях, стихотворениях, драмах и т. п.; но ни слова не говорили ни о богатстве, ни о бедности теологической литературы…

В одном мы совершенно согласны с рецензентом «Москвитянина»: именно – в его мнении о высоком достоинстве «Слов и речей» преосвященнейшего Филарета, как со стороны глубокости их содержания, так и со стороны красноречивого изложения. И рецензент «Москвитянина», наполнив большую часть своей статьи выписками из этих «Слов и речей», имеет полное право сказать, что в его статье есть много мест, исполненных высокого красноречия, хотя и принадлежащих не его, а чужому перу.

Царство веры не от мира сего. Церковь, для ее действования, не нуждается в обыкновенных средствах. Для ее вечных, непреходящих и неизменных истин всякий человеческий язык был, есть и будет достаточен и богат. Проповедь требует больше любви и убеждения от проповедника, нежели богатого развития от языка, на котором говорит проповедник. Первые апостолы были рыбари, которые, в простоте сердечного убеждения, прозрев духовно, увидели больше мудрых Мира и сделались ловцами человеков… Короче: мы думаем, что история духовного красноречия должна быть изучаема и излагаема отдельно от истории светской литературы. Это дело людей, посвятивших себя изучению богословия. Говоря о духовных витиях, нельзя же ограничиться одною внешнею стороною их «слов» и «речей», то есть одним красноречием, но невольно коснешься и содержания, с которым оно связано и от которого оно получает свою силу. А это значит войти в сферу теологии… О предметах теологических должны рассуждать теологические, а не литературные журналы, наполняемые стишками, сказками, всякою мирскою суетою, а иногда – что греха таить! – и спорами, которые порождаются не совсем християнскими чувствами…

Вот другое дело, если мы скажем, что словесность как наука выдумана педантами, что реторика и пиитика – вздор, а рецензент «Москвитянина» объявит, что он в этом нам «не верит»: об этом можно спорить и важно, и шутя… Мы представили, в оправдание своего мнения о словесности как науке, о реторике и пиитике, целую статью, с посильными доказательствами и доводми; а рецензент «Москвитянина» без всяких доказательств, одним «не верю», напоминающим самовластное «veto»^[10], думает порешить вопрос… Так решать легко!

Но такие решения не стоят ни внимания, ни опровержения. Нас совсем другое заставило взяться за перо: это вовсе не литературные обвинения, взводимые на нас «Москвитянином» уже не в первый раз. Без них мы и не упоминали бы никогда об этом журнале, но при них мы не считаем себя вправе оставлять его без ответа. Думаем, все благомыслящие люди согласятся с нами, что молчать в подобных случаях не годится…