В пекарне

Город пробуждался. Крыши заалели под первыми лучами солнца. Ночная полиция уходила после смены, и на улицах были видны лишь крестьянки, нагруженные тяжелыми корзинами с товаром для рынка.

Пекари расстались с Менутом у двери его дома. Он посмотрел им вслед и постоял еще неподвижно, сунув ключ в замок, как-будто ему доставляло удовольствие, что он – один и должен рассчитывать лишь на свои силы. Наконец-то выказал он себя настоящим мужчиной. Теперь уж его не мучили тяжелые сомнения, и он довольно улыбался, вспоминая, как здоровенный Тоно упал на колени, и из носу его полилась кровь. Подлец!.. Как смел он отзываться о его невесте так нахально. Нет, они должны рассчитаться, как настоящие мужчины.

Повернув ключ в замке, он услышал, что его окликает кто-то.

– Менут! Менут!

И из за ближайшего угла вышел Тоно. Так оно и лучше. Тот поджидал его. И несмотря на невольную дрожь, Менут почувствовал некоторое удовлетворение. Его мучила мысль, что тот может простить ему оскорбление, как-будто он был слабым, безответным созданием.

Увидя вызывающее отношение Тоно, он насторожился, точно петух, но оба сдержали свои порывы, так как мимо них проходила с мешками за спиною группа каменщиков, шедших на постройку.

Они обменялись тихим голосом несколькими словами, точно добрые друзья, но слова их резали, как нож. Тоно явился, чтобы быстро покончить с этим делом. Все ограничивалось тем, чтобы сказать друг другу два-три слова в уединенном месте. И будучи великодушным человеком, неспособным скрывать цели этого свидания, он спросил у Менута:

– Есть у тебя оружие?

У него оружие? Он не принадлежал к числу тех франтов, которые не расстаются с навахою. Но наверху у него есть нож, принадлежавший прежде его отцу. Он сейчас сходит за ним; это дело одной минуты. И открыв дверь, он бросился наверх по узкой лестнице и мигом исчез во втором этаже.

Он вернулся через несколько минут бледный и взволнованный. Дома его встретила мать, собиравшаяся идти в церковь и на рынок. Бедная старушка удивилась его неожиданному выходу, и ему пришлось обмануть ее, наговорив всякой ерунды. Но теперь он готов. Когда Тоно пожелает идти… марш в путь дорогу!

Они никак не могли найти пустынной улицы.

Двери домов открывались, и на улицы вырывалась вонючая атмосфера ночи. Женщины подметали всюду тротуары, поднимая клубы пыли, танцевавшей в косых лучах красного солнца, которое выглядывало в конце улиц, точно в брешах.

Повсюду была полиция, глядевшая на них мутными глазами, как-будто она еще не проснулась окончательно. Крестьяне вели за уздечку лошадей, запряженных в телеги с овощами, которые наполняли улицы благоуханием полей. Старухи в мантильях торопливо шли, точно их подгонял звон колоколов в соседних церквах. Все эти люди, конечно, подняли бы крик и поторопились бы растащить их, если бы увидели их «за делом». Какое безобразие! Неужели два приличных человека не могут найти во всей Валенсии места, где бы спокойно подраться?