Конкистадор

Этот короткий спор происходил во внутреннем помещении башни в присутствии нескольких приближенных к Охеде солдат. Командир увидел завистливые взгляды своих товарищей и решительно произнес:

– Жаль, что эти птички не смогут насытить всех нас… Я не должен оставлять этот подарок себе, в то время как остальные испытывают голод. Давайте все будем на равных.

И, распахнув ставни, он выпустил двух голубей, которые тут же стремительно взмыли в небо.

III
В которой «маленькому белому вождю» удалось захватить «властелина дома из золота», восхитив его при этом своей отвагой и хитростью

После нескольких месяцев отсутствия, когда многие уже считали его погибшим, адмирал вернулся в Ла-Изабеллу. В городе его ждал брат Бартоломео, с которым они не виделись с того момента, как расстались в Португалии, задолго до начала первого плавания.

Этот брат – крепкого телосложения, энергичный и властный – должен был принести куда больше пользы, чем набожный и недалекий дон Диего. По своей натуре Христофор и Бартоломео были очень похожи, однако первый мог нарочитой обходительностью замаскировать грубость и эгоизм своего истинного характера, в то время как другой всегда вел себя сухо и высокомерно.

Охеда, узнав о возвращении адмирала, оставил форт Святого Фомы под командованием одного из своих лейтенантов и в сопровождении Куэваса и его жены вернулся в Ла-Изабеллу.

Фернандо и Лусеро вновь поселились в своем доме, и один новый друг частенько их там навещал. Этим другом стал известный штурман сеньор Хуан де ла Коса, который как и большинство моряков оставил свою семью в Испании, а потому стремился к общению с молодой парой, нередко ужиная с ними.

Провизия, доставленная из Испании, с каждым днем все больше портилась, и ее становилось все меньше; однако Лусеро, обладая природным умением приспособиться к окружающим условиям, научилась у индейских женщин готовить местную пищу.

Они с Куэвасом уже привыкли к хлебу из маниоки и жареной кукурузе. Первыми из колонистов попробовали игуану – ящерицу, которая вызывала ужас у испанцев, но очень ценилась среди богатых индейцев. Лусеро готовила на индейский манер и некоторых других четвероногих из скудной фауны острова, а одна старая индианка помогала ей в стряпне.

Хуан де ла Коса, воспользовавшись своими привилегиями главного штурмана, раздобыл на складе бочонок вина, самый ценный и желанный товар среди колонистов. И после их ужинов на свежем воздухе, на полянке за хижиной, служившей двором, он рассказывал о событиях своего недавнего плавания под командованием адмирала.

Эта экспедиция сделала лишь одно открытие – остров, который позднее назовут Ямайкой.

– Большую часть плавания мы прошли, исследуя южное побережье Кубы, и адмирал все больше и больше приходил к выводу, что это – континент, крайняя точка Азии, у оконечности которой он надеялся обнаружить пролив Золотого Херсонеса^[8]. Он убедил себя в этом вплоть до того, что если он найдет этот пролив в конце Кубы, то, следуя по нему дальше, в конце концов обогнет Африку и сделает оборот вокруг земли, и короли Испании поразятся, увидев его прибывающим с востока.

Через переводчика он жадно выпытывал у местных индейцев на Кубе, знают ли они что-нибудь о Великом Хане. Одни не понимали его; другие, в стремлении продемонстрировать, что индейцы знают все, указывали далеко-далеко на запад и рассказывали об одетых в белые длинные туники людях, прибывающих оттуда на лодках^[9].

Все это подпитывало необоснованные убеждения Колумба в том, что он плывет в направлении больших азиатских городов, где правит «царь царей». Индейцы упоминали о богатых землях в глубине, называемых Мангон, и это название наполняло адмирала радостью. Без всякого сомнения, это был Маньгуй, самая богатая провинция царства Великого Хана.

Эти химеры овладели и его моряками. Один из них после разведки в кубинских джунглях с воплями в испуге прибежал на корабль. В тропической чаще он заметил процессию мужчин, с головы до пят закутанных в белое, подобно монахам.

Увидеть одетых мужчин в этом мире нагих людей было сродни явлению чуда. Но напрасно исследовал адмирал тропические заросли в надежде столкнуться с группой посланцев могущественного азиатского монарха. Хуан де ла Коса подозревал, что простодушный моряк, сбитый с толку рассеянным светом и таинственной атмосферой джунглей, принял за белых монахов какой-нибудь вид гигантских журавлей, вышагивающих среди деревьев в поисках пищи.

– Три наших маленьких корабля, – продолжил штурман, – уже дали течь и требовали ремонта. Разумнее было вернуться обратно на Эспаньолу. Однако перед возвращением адмирал потребовал от всех нас официальное свидетельство, чтобы потом, в Испании, он мог опровергнуть мнения всех тех мореплавателей и ученых мужей, которые подвергают сомнению открытие им восточной Азии и выдвигают безрассудные предположения, что открытые им земли – совершенно новый мир.

Дальше Хуан де ла Коса продолжал свои рассказы с определенной долей иронии.

К этому времени они уже проплыли триста тридцать пять лиг вдоль побережья Кубы, и поэтому адмиралу казалось невероятным, что остров может быть столь протяженным.

– Он отправил нотариуса флотилии в сопровождении четырех свидетелей на каждый из трех кораблей, чтобы тот опросил всех членов экипажей, от капитанов до юнг, есть ли у них сомнения в том, что Куба – континент, а не остров, что именно отсюда начинается настоящая Индия, а двигаясь дальше вдоль побережья, можно достичь цивилизованных стран, то есть владений Великого Хана… И каждый, вплоть до последнего слуги-уборщика, торжественно заявил, что Куба является не островом, а частью Азии.

Произнеся это, Хуан де ла Коса слегка улыбнулся. Пять лет спустя, когда уже в Кадисе он будет составлять свою знаменитую карту – первую карту будущей Америки – на ней он обозначит Кубу как остров, в то время как Колумб и его сторонники будут продолжать верить в то, что это – одна из оконечностей Азии.

– Нотариус, – продолжил штурман, – всех заставил подписаться, указав в нижней части документа, что те, кто позже откажется от своих слов и будет утверждать, что Куба – остров, заплатят штраф в десять тысяч мараведи в случае, если это капитан или штурман, или получат сто плетей и раскаленное железо на язык, если это простой матрос, юнга или слуга.

Таким было стандартное наказание за лжесвидетельство.

Хуан де ла Коса не знал, что, если бы в тот момент, когда нотариус прибыл на корабль заверять их показания, какой-нибудь юнга вдруг поднялся на мачту, то увидел бы западную оконечность Кубы, а сразу за ней – открытое море. Адмирал потребовал этих свидетельств ровно в тот момент, когда ему оставалось не больше двух дней плавания, чтобы обогнуть крайнюю точку острова. И тогда бы он не закончил свою жизнь в убеждении, что Куба – это то ли начало, то ли конец азиатского континента.

Хуан де ла Коса описывал красоту целой россыпи мелких островков, которым Колумб дал название Королевский Сад.

– Я предлагал адмиралу продолжать плавание дальше на запад до какого-нибудь богатого и известного порта из множества тех, которые должны были быть в Империи Великого Хана, но Колумба внезапно атаковала какая-то болезнь, лишив его зрения, памяти и погрузив в глубокую летаргию, похожую на смерть.

Тогда знаменитый штурман взял на себя управление флотилией и вернулся в Ла-Изабеллу, где Колумба в полном беспамятстве вынесли с корабля на носилках. Первое, что увидел Колумб, придя в сознание и открыв глаза, было лицо его брата Бартоломео. Относительный комфорт его каменного дома и общение с братом, который, казалось, поделился с ним своей энергией и силой характера, вернули адмиралу утраченную бодрость.

Сопротивление Каонабо – вот что в данный момент беспокоило его больше всего. Гуанакари прибыл с визитом к Колумбу, несмотря на своё необъяснимое бегство, и дал понять, что остальные касики нападают на него, поскольку он не присоединился к их конфедерации против белых. На самом же деле он не хотел связывать себя обещаниями ни с теми, ни с другими до тех пор, пока не увидит, кто возьмет верх.

Колумб полагал, что самый верный способ установить мир на острове – захватить Каонабо, но в то же время сознавал всю утопичность этого предприятия. Тот правил центральной частью острова: горным районом, куда было трудно добраться из-за отсутствия дорог, широких рек и непроходимых джунглей. Сражаться с этим хитрым вождем на его территории, где он мог устраивать бесчисленные засады, было мероприятием сомнительным и обреченным на поражение. Выздоровление адмирала, непрестанно обсуждавшего Каонабо со своими приближенными, затягивалось, в том числе и из-за этого навязчивого беспокойства.

Алонсо де Охеда, который жил теперь в соседнем доме и потому часто навещал Колумба, тоже тяготили мысли о воинственном касике. Но дон Алонсо обычно недолго пребывал в сомнениях, решительно переходя от слов к делу.

Однажды Куэвас, стоя у дверей своего жилища, заметил Охеду, с загадочным видом что-то говорившего Хуану де ла Коса, с которым они стали большими друзьями. Неразговорчивый и спокойный моряк, неторопливый в своих действиях, с почти отеческой нежностью полюбил этого отчаянного храбреца, для которого не существовало слова «невозможно» и совершенно отсутствовал страх смерти.

Слушая отважного идальго, штурман не смог удержаться от нескольких удивленных восклицаний, несмотря на всю свою сдержанность. Затем дон Алонсо обратился к Куэвасу:

– Готовь коня и оружие. Завтра небольшим отрядом нанесем визит Каонабо.

И поскольку Фернандо был его доверенным другом, Охеда изложил ему свой замысел. Только что он пообещал адмиралу привезти «властелина дома из золота» живым или мертвым. Дон Алонсо пока еще не знал, как это сделать, но, как и всегда, призвал на помощь Пресвятую Богородицу, заступничество которой в последний момент поможет уладить это рискованное предприятие.

– Для начала надо поехать в земли Каонабо и разыскать его там. А потом Пресвятая Дева подскажет.

На следующий день кавалькада всадников направилась к центру острова. Десять человек, молодых и сильных, в доспехах и шлемах, вооруженных копьями.

Охеда не забыл прикрепить к луке седла иконку Пресвятой Богородицы, надеясь на нее даже больше, чем на силу своего оружия. Она наделит его или мужеством, или хитростью – в зависимости от обстоятельств. Отряд проехал шестьдесят лиг, продираясь сквозь лесные чащи, заросшие лианами, и наконец добрался до большого скопления хижин, где обитал Каонабо.

Грозный вождь племени не препятствовал им, полагая, что столь малочисленный отряд не мог пожаловать к нему с воинственными намерениями. В последний момент, перед тем как предстать перед касиком, Рыцарь Пресвятой Богородицы прикрепил к своему шлему яркий плюмаж, а поверх доспехов надел расшитую золотом тунику.

Следуя за Куэвасом и двумя другими воинами, он направился к пальме, в тени которой восседал индейский вождь, обратившись к нему с глубоким почтением, словно разговаривал с каким-нибудь европейским монархом. С помощью одного из индейцев, общавшегося с гарнизоном форта Святого Фомы и потому знавшего несколько испанских слов, а также используя те фразы на местном языке, которые он выучил сам, Охеда сказал Каонабо, что прибыл с дружественным посольством от адмирала, испанского Гуамикина, то есть командующего всеми белыми людьми, и привез ему невероятной ценности подарок.

Во время разговора Куэвас разглядывал знаменитого касика, который восседал на некоем подобии трона, выдолбленном из ствола дерева. Вождь был гигантского роста и могучего телосложения. Его грудь, руки и ноги были разукрашены цветными рисунками; длинные волосы стянуты на затылке в конский хвост, а на широкой и мощной груди висело ожерелье из зубов и разноцветных камней. Хитро щурясь своими раскосыми глазами, Каонабо по обычаю делал вид, что не видит посланника. Но внезапно, забыв все свое притворство, он остановил взгляд на Охеде и начал рассматривать его с нескрываемым интересом.

Вождь сталкивался с ним в сражениях в окрестностях форта Святого Фомы и восхищался его военными подвигами. Он поражался умению и ловкости этого воина, качествами, особо ценимыми среди индейцев, и полагал, что бледнолицего оберегают таинственные и могущественные боги.

Касик с грубоватостью воина, на свой манер выказывая учтивость, ответил, что Охеде и его людям окажут сердечное гостеприимство, и они могут жить спокойно, пока остаются во владениях Каонабо. Их разместили в одной из больших хижин, окружавших луг.

Из своего незамысловатого жилища Куэвас и дон Алонсо наблюдали за приходом и уходом краснокожих, составлявших ближайшее окружение Каонабо. Трое из них были братьями касика, такими же сильными и крепкими воинами, как и он сам. Кроме того, между грубыми хижинами, занимаемыми касиком и его свитой, сновало множество женщин. Жены отличались от наложниц ожерельями и украшениями, а также рисунками на округлостях своих тел. Некоторые, выглядевшие старше и скромнее, носили воду и дрова, разжигали огонь, готовили еду.

– А где прекрасная Анакаона? – спросил дон Алонсо.

И его, и Фернандо интересовала главная жена Каонабо, знаменитая на весь остров своей красотой, изысканностью и элегантностью своих вкусов, к тому же обладавшая врожденным талантом к сочинению музыки и стихов. Ее очарование, казалось, лишь усиливалось контрастом с самым диким воином в стране, женой которого она была. Но и в этот, и во все последующие дни христиане так и не увидели лица той, которую они между собой называли «королевой индейцев», и потому предположили, что она, возможно, находится во владениях своего брата, касика Бехечио.

На следующее утро, отдохнув от трехдневного путешествия, Охеда опять заговорил со своим противником, который так им восхищался, и приложил все усилия, чтобы убедить касика совершить с ними путешествие в город Ла-Изабелла.

– Скажи Каонабо, – приказал он индейцу, который служил ему переводчиком, – что в его интересах стать другом испанцев. Скажи ему также, что если он приедет со мной, наш Гуамикина подарит ему церковный колокол Ла-Изабеллы. Я обещаю, что именно так и будет.

Охеда знал, какой невероятный восторг испытывают местные по отношению к колоколу. Индейцы совершали многодневные переходы даже из самых отдаленных уголков острова только для того, чтобы, спрятавшись в лесу, услышать громовые раскаты и перезвон металлической чаши. А поскольку они видели, как затем бледнолицые направляются в церковь, то были уверены, что колокол – говорящий, и все испанцы подчиняются его словам.

Всему тому, что, по их мнению, имело небесное происхождение, индейцы давали имя турей и, считая колокол чем-то сверхъестественным, его называли так же, впрочем, как и белых людей.

– Турей, колокол, – сказал Охеда Каонабо, подкрепляя свои слова выразительными жестами и обаятельной улыбкой. – Если поедешь со мной, то наш Гуамикина тебе его непременно отдаст.

Жадность и радость сверкнули в глазах кариба. Множество раз во время своих тайных набегов он слышал в окрестностях города белых перезвон колокола и надеялся увидеть его, но ни разу этого сделать не удалось. Когда он понял, что этот маленький непобедимый герой обещает в качестве символа примирения подарить ему колокол, он с ликованием принял предложение. Толмач, переводя ответ Каонабо, выказывал не меньше радости, хотя и пытался скрыть это от Охеды.

– «Властелин дома из золота» говорит, что завтра на восходе солнца отправится вместе с вами в ваш город на побережье, чтобы нанести визит твоему Гуамикина.

С наступлением следующего дня Охеда и его девять товарищей оседлали своих коней, чтобы сопровождать кортеж касика. Чуть погодя они с удивлением увидели, что напротив образуется целая толпа в несколько тысяч мужчин, снаряженных как для военного похода: все с луками, стрелами и деревянными дубинами.

Охеда обеспокоенно спросил через переводчика, зачем Каонабо ведет с собой столь большое войско для простого дружественного визита, на что касик с определенным налетом высокомерия ответил, а переводчик повторил его слова:

– Каонабо говорит, что такой великий правитель, как он, не может ехать без своей небольшой свиты.

Дон Алонсо, скрывая свою тревогу, прошептал Фернандо, который был рядом:

– Хитрость – главное оружие этих людей. Кто знает, не смеется ли он над нами и не сопровождает ли нас лишь для того, чтобы ловко захватить Ла-Изабеллу, адмирала и всех нас?

Но он уже не мог пойти на попятную, отказавшись от своего обещания. Нужно было продолжать путешествие. Часть краснокожих воинов уже выдвинулась вперед в авангарде войска Каонабо. Осторожный касик знаками показал железным кентаврам отправляться следом, явно опасаясь, что испанцы могут атаковать со спины его самого и основные силы его войска.

– Ну, поехали, – тихо произнес дон Алонсо, – да не оставит нас Пресвятая Богородица. Пусть до заката она подскажет мне, что делать.

Всю дорогу они двигались неспешной рысью, чтобы попасть в ногу с тысячами пеших воинов, а идальго продолжал шепотом высказывать свои сомнения и тревоги. Он даже развернулся в седле, чтобы ехавший за ним Куэвас мог лучше слышать его.

– Ну да, я доставлю Каонабо к адмиралу… но со всем его войском. Вместо того чтобы устранить опасность, я сделаю ее еще больше. До этого он сидел себе в центре острова, а теперь я веду его прямо в город… Дон Христофор стремился захватить этого человека, но не хотел прибегать к открытой войне… Что же мне делать, Пресвятая Дева? Как мне обхитрить этого индейца?

На ночевку они встали лагерем неподалеку от большой реки, пересекающей Королевскую долину; на следующее утро, перед тем как снова двинуться в путь, Охеда пошел повидаться с Каонабо и принес ему комплект стальных наручников, отшлифованных так тщательно, что они казались сделанными из серебра.

– Они – турей, – сказал он, – турей, дар неба под названием Бискайя^[10].

Куэвасу, привычно следовавшему за ним, пришлось сделать над собой усилие, чтобы сдержать улыбку, когда он услышал, как идальго в столь критический момент позволил себе шутку, намекавшую на железо Бискайи, из которого были сделаны наручники.

Затем через переводчика дон Алонсо объяснил касику, что такие браслеты из сверкающего металла монархи Европы используют в грандиозных церемониях, и потому он привез их в дар столь могущественному вождю. Эти дары неба – украшения такой важности, что короли никогда не надевают их, не очистившись перед этим; и Охеда предложил Каонабо пойти искупаться в реке, а, уже выйдя из воды, нарядиться в них, и добавил, что потом он позволит касику проехать на его скакуне вместе с ним. И тогда вождь мог бы предстать перед своими подданными со всей помпезностью короля Испании, вызывая у них удивление и восхищение.

Вождь дикарей был впечатлен блеском украшений. К тому же его переполняли отвага и гордость от того, что он сможет ехать верхом на одном из тех животных, которых так боялись и уважали соплеменники и на которое до сей поры не взбирался ни один индеец. Позабыв об осторожности, он направился вместе с Охедой и его девятью всадниками к берегу реки, захватив с собой лишь несколько самых доверенных людей из свиты. Ведь горстка чужеземцев, окруженная целым войском индейцев, не вызывала ни малейшего страха.

Куэвас, с которым Охеда обговорил все детали еще до рассвета, дрожа от волнения, наблюдал за этой авантюрой, придуманной отчаянным идальго. Ему не верилось, что такая дерзость может увенчаться успехом. Наверняка не пройдет и часа, как он, дон Алонсо и остальные испанцы будут разорваны на куски толпой краснокожих.

Касик вышел из реки, и спешившийся Куэвас помог ему сесть верхом на боевого скакуна за спиной дона Алонсо.

– А теперь – наручники, – коротко приказал Охеда.

И Фернандо застегнул два блестящих стальных кольца на могучих запястьях индейца, который как честь воспринял тяжесть металла, сковавшего его руки.

Затем Охеда галопом проскакал сквозь толпу краснокожих, которые с восхищением наблюдали за своим вождем в сверкающих королевских украшениях верхом на одном из этих жутких существ. Куэвас вскочил в седло и вместе с остальными восемью всадниками образовал своеобразный эскорт для Каонабо, важного и напыщенного от такой чести, и они стремительно понеслись вслед за боевым скакуном дона Алонсо.

Индейцы вопили от восхищения, завидев своего вождя, но при этом, напуганные этими скачками, пятились, избегая столкновения с лошадьми. Словно в какой-то странной игре, конный отряд продолжал скакать по кругу, с каждым разом все более широкому, а несколько тысяч краснокожих воинов зачарованно наблюдали за их движением.

Во время одного из этих маневров они въехали в ближайший лес, и как только скрылись среди деревьев, дон Алонсо крикнул:

– Все ко мне! Фернандильо, веревки!

В то время как часть всадников нацелила на изумленного Каонабо острия копий и мечей, демонстрируя готовность убить его, если он окажет сопротивление, Куэвас, как самый легкий из них, соскочил с седла, держа в руках веревки, которые ему еще утром передал дон Алонсо. Грозный индеец не мог даже пошевелить скованными руками, и Куэвас быстро связал его ноги под животом у лошади, а еще одной петлей вокруг пояса крепко притянул его к корпусу Охеды.

Тот сразу же пришпорил своего скакуна; остальные последовали его примеру, а Фернандо, неожиданно обнаружив, что остался один, поспешил вскочить в седло и помчался вслед за ними по лесной тропе.

Куэвас был ошеломлен легкостью, с которой удался этот отчаянный план его командира. Однако им еще нужно было проделать путь длиною в шестьдесят лиг, преодолевая немало преград: дорога пролегала то по пустынным местам, то по густонаселенным долинам, через большие поселения индейцев. Сбежать Каонабо не мог, его ошеломленное войско, оставшееся где-то за спиной, тоже не имело возможности настичь их, но им предстояло пересечь земли, на которых их могли атаковать другие касики.

Впоследствии Куэвас всегда вспоминал возвращение в Ла-Изабеллу как одно из самых невероятных приключений в своей жизни: это был длинный и тяжелый поход, в котором в течение недели они были вынуждены страдать от голода, усталости и отсутствия сна, переходить вброд бесчисленное количество рек, избегать проторенных троп, чтобы не попасть в какое-нибудь индейское поселение, а если не удавалось, то нестись через деревни галопом с копьями наперевес; но они все-таки старались большую часть пути пробираться сквозь джунгли или среди скал, чтобы не обнаружить себя.

Наконец отважный идальго триумфально въехал в Ла-Изабеллу, а к его спине, словно они были братья-близнецы с одним телом на двоих, был крепко привязан грозный вождь карибов. Колумб был поражен подвигом рыцаря Пресвятой Богородицы и с неподдельным интересом разглядывал врага, который сохранял спокойствие и невозмутимость, словно его совершенно не впечатляли никакие перипетии его жизни, ни хорошие, ни плохие.

Вождь карибов держался с адмиралом высокомерно, не проявляя и признаков покорности, а на все угрозы расправы за убийства испанцев в форте Ла-Навидад отвечал презрительным молчанием. А когда заговорил, то принялся похваляться тем, что разрушил этот форт и истребил его гарнизон, уверяя, что в итоге сделал бы то же самое и с Ла-Изабеллой, если бы «маленький белый вождь» его так не одурачил.

Но по отношению к Охеде Каонабо не проявлял ни малейшей злобы за ловушку, которую тот расставил, чтобы захватить его. Те изобретательность и отвага, с которыми все это было проделано, казалось, лишь усиливали его восхищение, поскольку использование хорошо подготовленных засад было основным способом ведения войны на острове. Человек, который всего лишь с девятью товарищами смог на глазах у целого войска захватить их вождя и вывезти его закованным в цепи, несомненно, был героем.

Опасаясь, что важный пленник может сбежать, адмирал поместил его в одной из комнат своего собственного дома, сковав руки индейца все теми же блестящими кандалами, которые сослужили такую хорошую службу в этой западне. Дом был не слишком просторным, поэтому каждый, кто наносил визит адмиралу, через дверь замечал вынужденного находиться у всех на виду пленного касика. Куэвас получил задание не отлучаться от пленника на протяжении всего дня. Благодаря знанию большого количества индейских слов, которое неуклонно росло, он мог послужить и толмачом в отсутствие переводчика Диего Колумба. Пока Фернандо находился в карауле, его посещали колонисты, не занятые на срочных работах, которым хотелось непосредственно из первых уст услышать подробности захвата касика, в то время как закованный в наручники краснокожий герой продолжал хранить презрительное молчание, сидя на деревянном чурбане, служившем ему скамейкой.

Иногда мимо комнаты, где сидел Каонабо, проходил адмирал. Тогда все испанцы приподнимались в знак почтения, поскольку дон Христофор имел немало званий и титулов, требовавших соблюдения определенных церемоний. При его появлении каждый должен был встать и снять шляпу, что они и делали.

Каонабо же при виде адмирала оставался неподвижным, а если и поднимал на него взор, в глазах его сквозило презрение.

Однажды с визитом к Колумбу пришел Охеда. Фернандо, продолжая разговор с другими испанцами, даже и не сразу признал его, поскольку дон Алонсо был довольно субтилен, и к тому же одет по-простому, без оружия и каких-либо украшений; вдруг внимание юноши привлекло то, что Каонабо встал, на свой манер выражая почтение, и улыбнулся вновь вошедшему.

– На самом деле, наш Гуамикина – адмирал, – заметил Куэвас, – и он – главный вождь среди нас, а дон Алонсо обязан подчиняться ему.

Тогда молчавший Каонабо соизволил заговорить и сделал это с таким выражением героического пафоса, что в итоге каждый смог понять его слова и без переводчика.

Сам адмирал никогда бы не осмелился пойти на земли касика, чтобы захватить его. Только отвага Маленького Гуамикина, стоящего сейчас перед ним, которым он так восхищается, привела к тому, что Каонабо схвачен.

И значит, такого приветствия заслуживает Охеда, а вовсе не Колумб.