Пятиозерье

Глава 7

05 августа, 14:45, ДОЛ “Варяг”, комната физрука Закревского.

– К тебе можно? – спросила предсказанная Тамерланом женщина.

Это оказалась Киса, она же Алина, – вожатая четвертого отряда. Леша взглянул на нее удивленно – принаряжена, туфельки на высоком каблуке, макияж… На сегодняшнюю дискотеку собралась? Так вроде рановато…

– Привет, проходи, – улыбнулся он. – Присаживайся. Чаю хочешь?

Над этим вроде простым вопросом Киса задумалась – и не ответила. Окинула взглядом раскрытый чемодан, выложенную на койку форму…

– На войну собрался? – В совещании у Горлового Алина не участвовала и про “Зарницу” еще не знала.

Леша подумал, что разговор начинает почти дословно повторять закончившийся только что, – с мальчиком Тамерланом. И ответил по-другому:

– Ага. Наше дело солдатское. Получен приказ – после огневой подготовки занять “Бригантину”, подавить узлы сопротивления противника, произвести жесткую зачистку… А ихнего начлага Боровского взять живым и доставить в расположение части.

Киса посмотрела на него не то чтобы обиженно, – но как будто ждала чего-то другого. И он добавил серьезно:

– Игра будет, “Зарница”. Между нашими лагерями. Ты, наверное, такой и не помнишь, не застала…

Он подумал, что опять, пожалуй, сказал не то. Алине не нравилось, когда он в разговоре подчеркивал ее молодость. А себя, Свету, Ленку, даже Пробиркина, – относил к другому поколению.

Киса осторожно прикоснулась к серебряному кресту. Спросила:

– Еще не наигрался? – Прозвучало это резковато.

Наверное, в его выражении лица что-то изменилось, и изменилось не в лучшую сторону, потому что она тут же добавила:

– Извини…

Он заставил себя улыбнуться. Получилось с трудом.

– За что? Ты же не виновата, что последние пятнадцать лет нам старательно вколачивают в головы: служить Родине надо, вынося утки за больными, а война не то гигантская компьютерная игра, где у каждого куча запасных жизней, не то серия телерепортажей, персонажем которых ты никогда и ни за что не станешь…

– А что пытаешься вколотить в головы мальчишкам ты? Что отправиться в чужие горы и вернуться в цинковом гробу – мечта любого мужчины?

Леше было не в новинку слышать такие речи. Многие из персонала лагеря попрекали его за милитаризм. Алина завела подобный разговор впервые.

– Насчет мечты не знаю. Каждый мечтает о своем. Но иногда приходится идти на войну – в чужие горы, или в джунгли, или в пустыню – и тогда надо уметь побеждать. Этому и учу.

– Но зачем?! Зачем нам победы в чужих джунглях и горах? Наши деды победили немцев – а теперь, кто дожил, получают гуманитарные подачки из Германии. И берут – чтобы не голодать. А внуки продают их ордена на блошиных рынках Европы… Я была в Польше, сама видела… Кому и зачем нужны твое победы?

Леша на секунду задумался. Потом предложил:

– Знаешь что? Давай отложим этот разговор. На пару дней. Хочу показать одно место, тут неподалеку. Я своих пацанов каждую смену туда вожу. Многим там становится понятней – зачем ходят на войну.

Что же за таинственное место? – заинтриговано подумала Киса. Вроде нет поблизости никаких мемориалов и музеев боевой славы… Но кивнула утвердительно: сходим.

Закревский продолжал:

– А что касается меня – то я наигрался. С лихвой. С избытком. Но если будет надо – за спинами нынешних мальчишек прятаться не буду, не беспокойся. Выступлю играющим тренером.

В его последних словах сквозила обида.

Киса смотрела ему в глаза, губы ее шевельнулись, словно она хотела сказать что-то еще, но не сказала. Леше показалось, что глаза ее подозрительно поблескивают.

Черт возьми, опять что-то не то ляпнул, смущенно подумал Закревский, совершенно я разучился общаться с восемнадцатилетними девушками, заладил про войну, а ей ведь совсем о другом говорить хочется, и делать совсем другое, и это правильно, каждому свое, а когда знаешь, что тебя ждет такая вот Киса – пройдешь сквозь всё, и вернешься обязательно… а по уму, надо бы пригласить ее на сегодняшнюю дискотеку, и… ладно, сиди уж, старый пень, куда тебе в тридцать два года с ней, не смеши народ…

Алина все смотрела на него, и он чувствовал – ждет чего-то, и не знал, что должен сказать. Не выдержал, отвернулся, стал заваривать чай, – хотя сам больше не хотел, да и Киса желания не высказала.

Она заговорила, глядя ему в спину, так было легче.

– Леша… Я не хотела тебя обидеть, извини… Просто… Я ничего не знала про эту дурацкую игру, увидела чемодан, форму – и подумала, что ты опять… собираешься туда … И мне стало страшно, потому что… потому что…

Она набрала полную грудь воздуха, словно готовилась нырнуть в холодную воду, и выпалила в лицо Закревскому, уже снова развернувшемуся к ней:

– Потому что я люблю тебя, дурак!

Он молча смотрел на нее, и Алина не понимала значения взгляда.

– Я смешная и глупая, да?

Вот тут бы и надо сказать, подумал Закревский, что ты вовсе не смешная, и уж тем более не глупая; нет, ты – хорошая, ты милая; нет, нет, нет! – все не то – я не знаю, какая ты, но какой бы не была – ты лучшая… Но он так не умел, и сказал с обычной своей улыбкой:

– Ну конечно же, ты на редкость смешная. И при этом ужасно глупая.

Она шагнула к нему, она слышала только то, как это было сказано, – а голос ласкал и звал, говорил не то, что слова – и через мгновение они стали не важны и не нужны…

Спустя несколько минут – пока Закревский переводил дыхание – Алина скользнула к двери и решительно задвинула щеколду.

05 августа, 14:59, ДОЛ “Варяг”, берег озера.

Плаврук Пробиркин занимался своим прямым и непосредственным делом – руководил процессом обучения плаванию.

Тихий час закончился, и у Доктора проходило занятие с малышней из одиннадцатого отряда (врач Нина Викторовна разрешала им купаться лишь после обеда, когда вода достаточно прогревалась).

Занятие – после десятиминутной разминки на суше – происходило в купальне-“лягушатнике”, тридцатиметровом дощатом сооружении, утонуть в котором даже теоретически не представлялось возможным.

Истомленные зноем малыши, с завистью поглядывавшие на купавшиеся с утра старшие отряды, ринулись в воду с визгом и дикими воплями, – как степная орда на взятый приступом город. Акватория “лягушатника” стала напоминать густо заправленный суп, фрикадельки в котором страдают буйным помешательством…

Пробиркин, понятно, в этот содом не полез – расхаживал по деревянному настилу, отделявшему купальню от озера, и упорядочивал броуновское движение: уворачивался от взлетающих во все стороны фонтанов воды, пытался перекричать вопящий хор, дул в заливистый судейский свисток, – и завидовал Леше Закревскому, на занятиях которого подобный бедлам отчего-то никогда не случался.

Наконец относительный порядок был восстановлен. Посчитав, что водная разминка выполнена и перевыполнена, плаврук перешел непосредственно к упражнениям.

Проводить занятия Доктор любил, несмотря на почти полное отсутствие педагогических способностей. И сейчас, командуя своими “лягушатами”, не на шутку увлекся, не обращая внимания на происходящее вокруг купальни.

Как на настиле, рядом с ним, оказался худощавый белоголовый паренек, Пробиркин не заметил. Увидел его краем глаза, когда мальчик находился уже в нескольких шагах, – и опять не обратил внимания. Плаврук как раз дошел но упражнения “поплавок” – смотрел на тридцать покачивающихся на поверхности спин и попок (головы и обхваченные руками колени скрывались под водой), мысленно и аккуратно отсчитывал секунды, стараясь, чтобы разные по длительности произношения числа звучали – точнее, беззвучно произносились, – за примерно одинаковые промежутки времени. Секундомер Пробиркин сегодня опять забыл, такое с рассеянным Доктором случалось часто.

– Меня зовут Тамерлан, – сказал мальчик.

– Очень приятно, – машинально ответил Пробиркин, на секунду обернувшись к нему и считая про себя: че-т'ре… пя-ать… ше-есть…

Потом попытался вновь повернуться к “лягушатнику” – и не смог. Что за… Мышцы шеи казались парализованными. Доктор попытался развернуться всем корпусом – но и ноги, и все тело, похоже состояли с шеей в заговоре, – и никак не отреагировали на команду мозга.

Мысли метались в голове короткие и бессвязные – и параллельно продолжался отсчет секунд:

Что со мной?

во-семь… де-вять…

Перегрелся?

де-сять… один'-цать…

Солнечный удар?

двен'-цать… трин'-цать…

Пора им выныривать…

ч'тыр'-цать.. пятн'-цать…

На счете “шестнадцать” Пробиркин обнаружил, что глазные мышцы ему подчиняются – и скосил глаза на купальню. От увиденного у него перехватило дыхание. В самом прямом смысле слова. Горло словно сдавила невидимая петля.

В “ЛЯГУШАТНИКЕ” НЕ ВЫНЫРНУЛ НИКТО!!!

Теоретически, упражнение “поплавок” рассчитано на задержку под водой дыхания на десять-двенадцать секунд. Но из практики Доктор знал, что уже через пять-шесть секунд многие не умеющие плавать и боящиеся воды малыши выныривают.

СЕЙЧАС НЕ ВЫНЫРНУЛ НИКТО!!!

На поверхности по-прежнему виднелись загорелые спины и разноцветные трусики.

дв'дцать два… дв'дцать три…

Да что же происходит?! И с детьми – тоже?! Доктор хотел закричать и не смог. Хотел спрыгнуть в лягушатник – и остался на месте. Лишь глаза бешено вращались в орбитах.

Белоголовый мальчик с любопытством наблюдал за пантомимами Пробиркина. Потом сказал:

– Я буду спрашивать. Ты будешь отвечать.

Прозвучало это без особых эмоций. Как простая констатация факта.

Пробиркин слова услышал – но совершенно не понял их смысла. Таймер в его голове продолжал отсчет: тр'дцать пять… тр'дцать шесть… Доктор чувствовал, как под спортивным костюмом, по спине, сбегают липкие струйки пота. Взрослый человек может продержаться под водой и минуту, и две, и больше… Но дети восьми-девяти лет? С гораздо меньшим объемом легких?

Он скосил глаза еще сильнее. Неужели никто на берегу не замечает, что в “лягушатнике” творится неладное?! Но увидеть берег из этого положения Пробиркину не удалось. Плаврук пытался издать хоть какой-то звук, хоть как-то привлечь внимание – ничего не получалось.

– Ты давно знаком со Светланой? – спросил Тамерлан.

Вопрос снова прошел мимо сознания Доктора – так, по крайней мере, тому показалось. Механический голос в голове произнес отчетливо, уже не глотая звуки: ШЕСТЬДЕСЯТ.

Всё, понял Пробиркин. Конец. Никто не вынырнул… И уже не вынырнет. Одиннадцатый отряд в полном составе утонул непонятным образом в безопасном лягушатнике… Утонул из-за него, плаврука… Остается одно, подумал Доктор. Выбрать камень потяжелее и…

Больше ничего подумать он не успел.

Губы, гортань, язык, – короче говоря, весь речевой аппарат Пробиркина пришел в движение. Совершенно против его воли – точно так же, как только что против воли пребывал в безмолвии.

– Со Светой я знаком с июня, – сказал Доктор, и продолжал говорить, говорить, говорить что-то еще, не понимая, что и зачем говорит. Расширенные от ужаса глаза смотрели на усеянный детскими трупиками “лягушатник”…

Тамерлан внимательно слушал.

05 августа, 15:01, Выборгское шоссе.

План родился у него мгновенно.

Родился на месте, в лагере – после того, как человек в черном узнал все, что хотел. Родился при взгляде на огромную, вековую сосну, раскинувшую руки-сучья у волейбольной площадки…

Теперь надо все тщательно просчитать и еще более тщательно подготовить. Прокола быть не должно. Здесь – не должно. Последний долг он отдаст красиво…

Губы кривила усмешка – страшная. Нога давила акселератор. О том, что все может закончиться совсем не так – прямо сейчас, если его прихватит за рулем, на полном ходу, – черный человек не думал.

Он улыбался. Он был счастлив. Он был жив.

Пока – жив.

05 августа, 15:03, ДОЛ “Варяг”, берег озера.

И отчего у меня в голове засел этот новорусский (вернее, новоазербайджанский) парнишка? – подумала Света. Влюбилась, может? – невесело улыбнулась она собственной шутке. Шутки тут была лишь доля, всякие истории случались порой между парнями из старших отрядов и их вожатыми и воспитательницами, бывшими зачастую всего на три-четыре года старше своих воспитанников…

Со Светой, впрочем, такого не бывало. Но чем-то белоголовый мальчик по имени Тамерлан ее зацепил.

С этими мыслями она заперла библиотеку, вышла на улицу.

Дневная жара была в разгаре, и Света двинулась к своему коттеджику кружным путем, вдоль берега, здесь с озера тянуло хоть какой-то свежестью. Прошла мимо лодочного причала с прикованными здоровенными ялами – на них порой совершались экскурсии на остров, хотя ничего особо примечательного там не имелось – сосны, песок да непомерное количество чаячьих гнезд. Посмотрела, как в кристальной воде гоняется за мальками крохотный, с ложку размером, щуренок. Подходя к детскому пляжу, решила заскочить за купальником и тут же сходить искупаться…

В общем, про Тамерлана и свой не совсем объяснимый к нему интерес Света на время позабыла.

Но тут же вспомнила.

Увидела, как приметный издалека белоголовый мальчишка приблизился к Пробиркину, с важным видом расхаживающему по настилу купальни и руководящему “лягушатами”. Коротко спросил Доктора о чем-то, развернулся и пошел обратно. С “лягушатника” на берег была перекинута над мелководьем широкая четырехметровая доска – дабы не мочить зря ноги тем, кто раздевался на купальне. Но мальчишка к ней не подошел, срезал путь, перемахнув пресловутые четыре метра ловким прыжком почти без разбега.

Спортивный паренек, Лешке понравится, – подумала Света. Ей показалось, что на берегу Тамерлан внимательно посмотрел в ее сторону. Но, может быть, лишь показалось, – расстояние было изрядным. Интересно, что за дела у них с Пробиркиным? – думала Света, медленно приближаясь к “лягушатнику”, – вязкий сыпучий песок быстрой ходьбе не способствовал.

Тут Доктор как раз закончил занятие и решительно погнал свою голоногую команду на берег, игнорируя просьбы покупаться “еще совсем-совсем чуточку”. Подошедшая Света спросила у него, словно бы между прочим, стараясь говорить равнодушным тоном:

– Ты уже познакомился с новеньким? Колоритный паренек, правда? В Ленкином отряде будет…

Пробиркин, всегда отличавшийся болтливостью, а в общении со Светой в особенности, просто обязан был сейчас рассказать, зачем и для чего подходил к нему Тамерлан.

Не рассказал.

– Новенький? А-а… ну да… – неопределенно протянул Доктор.

Черные волосы его были, как обычно, всклокочены. Глаза смотрели несколько диковатым взглядом – тоже как обычно.

– А что он от тебя хотел? – спросила Света.

– От меня? Ну… в общем… как бы сказать… – замямлил плаврук, потом произнес с видимым облегчением: – Да, точно, просил записать в его команду по плаванию, на День Нептуна, вот…

Врет, с удивлением поняла Света. Совершенно точно врет. Неумело, но старательно. Интересные дела… Больше ни о чем она спрашивать не стала, пошла к себе, в крайней степени заинтригованная.

Пробиркин не врал. Почти не врал. Он абсолютно не помнил, о чем спросил у него мальчик со странными белыми волосами. Какое-то получилось секундное помутнение сознания… На жаре бывает.

Глава 8

05 августа, 19:21, ДОЛ “Варяг”, укромное место.

На дискотеку Дронт и компания отправились отнюдь не к началу.

Толкаться среди сопливой малышни из младших отрядов им не хотелось, и приятели коротали время, развалившись на стульях-чурбаках вокруг круглого столика. Ожидали, когда в половине девятого малышей уведут их вожатые.

…Местечко было укромное, с трех сторон окруженное густым шиповником – курили открыто, но пару двухлитровых пластиковых бутылок с пивом Миха на всякий случай замаскировал в кустах.

– Ну если тока нынче бриганы припрутся, мало им в натуре не будет…

Эту мысль присутствующие слышали сегодня неоднократно в самых разных вариациях, и на реплику Дронта никто не отреагировал.

Юные обитатели “Варяга” и “Бригантины” никогда не ладили – близким соседям (лагеря разделяло три километра) всегда есть что не поделить. Корни давней вражды уже никто не смог бы припомнить, но каждое лето старожилы, выезжающие отдыхать не первый сезон, передавали новичкам наряду со многими другими и эту традицию – решать кулаками все спорные проблемы. Например, кому исконно принадлежит святое право купаться в тихий час, тайком от вожатых, на равноудаленном от обоих ДОЛов очень живописном озере Чашка.

К тому же в последние годы в застарелую неприязнь стали вплетаться и социальные мотивы.

“Варяг” по-прежнему принадлежал судостроительному заводу, успешно преодолевшему все кризисы и выполнявшему все больше работ для российских и иностранных заказчиков. Времена массовых сокращений, задержек зарплаты и вынужденных неоплачиваемых отпусков остались позади – один только долгосрочный контракт на изготовление танкеров для известной нефтяной компании обеспечил корабелов работой и деньгами на десять лет вперед.

Соответственно, и “Варягу” финансовые трудности не грозили.

“Бригантина” же – в оные времена отпочковавшаяся от “Варяга” и впоследствии перешедшая в муниципальную собственность, жила гораздо беднее.

И контингент там подобрался несколько иной: направленные ИДН ^[2] трудновоспитуемые подростки; дети беженцев из разных уголков бывшего Союза; ребята из неполных семей, отдыхающие за казенный счет.

Конечно, солнце, воздух и вода были одинаковыми в обоих лагерях, но о стакане натурального сока каждый полдник вместо подкрашенного содой чая “бриганы” могли лишь мечтать. И о телевизорах в палатах. И о приглашении дважды в неделю на дискотеки настоящего DJ-профи…

«Бриганы» и мечтали, а “варягов” считали буржуями, недобитыми по большому упущению, – и всегда были готовы эту оплошность исправить.

Со своей стороны, варяги отвечали им полной взаимностью.

– Ну что, откроем? – Укроп кивнул на пиво и достал несколько вложенных один в другой одноразовых стаканчиков.

– Рано, – солидно ответил Дронт, – весь кайф выветрится.

– А ты “Моментом” занюхай, – невозмутимо посоветовал Слон. Как всегда, трудно было понять, серьезно он говорит или издевается со спокойным лицом.

– Ты чё, дурной? – возмутился Дронт, – “Момент” уж год как беспонтовый – формулу поменяли, тока кумпол трещит – а кайфа нету…

– То-то у “Бригантины” все кусты пустыми тюбиками завалены, – усомнился Миха, не вдаваясь в подробности, чем он в тех кустах занимался.

– Может, они там мазохисты все, может, им головная боль нравится, – философски предположил Слон.

– Я им покажу мазохизм, – в который раз за вечер пообещал Дронт. – Эти чмо у меня раком встанут и говно жрать будут, и добавку клянчить…

На прошлой дискотеке из кармана куртки Дронта, висевшей в гардеробе, испарился плеер, неосторожно там оставленный. В пропаже приятели обвиняли визитеров из “Бригантины”, заскочивших по-соседски в тот вечер.

Дронт пылал жаждой праведной мести. Миха, всегда с ним соглашавшийся, тоже был готов мочить бриганов — хоть в сортирах, хоть на свежем воздухе. Трусоватый Укроп считал, что связываться с отморозками не стоит. А что думал по этому поводу Слон, он никому не сообщил.

– Ты, Укропина, в натуре, их наружу вымани, в-о-о-н туда, – Дронт махнул рукой в сторону маленькой рощицы на задах лагерного клуба.

Местечко казалось подходящим для мужского разговора в непринужденной обстановке, свет от фонарей туда не доставал и пешеходные дорожки поблизости не проходили.

– А если не выйдут? – кисло поинтересовался предназначенный на роль живца Укроп.

– Придумаем че другое. Лишь бы приперлись нынче…

Дронту больше всего хотелось взять толстый березовый кол и повстречать обидчиков на полпути между лагерями. Разобраться спокойно, без оглядки на возможных свидетелей.

Но он знал, что компаньоны этот план не одобрят – кому охота торчать в темном лесу, не зная, по какой из дорог пойдут бриганы и пойдут ли вообще сегодня…

05 августа, 21:39, ДОЛ “Варяг”, комната Астраханцевой.

– Открыто! – прозвучало из-за двери. Света вошла.

Ленка жила одна в двухместной комнате на первом этаже БАМа; в лагере личного состава – вожатых, воспитателей и обслуги – как всегда не хватало.

Народу в небольшой, освещенной двумя свечами и пропахшей сладковатым дымком комнате оказалось много. Ленка; Масик, забравшаяся с ногами на кровать с панцирной сеткой; Клайд – высокий парень с длинными, давно не мытыми волосами; приятель Клайда – маленький, худосочный, пробормотавший свое имя так, что Света не расслышала; парочка, забившаяся в самый темный угол, куда не доставало колеблющееся мерцание свечей, – и абсолютно не реагирующая на окружающую действительность.

А еще там был Пробиркин, которого Света впервые видела в этой компании. Выглядел Доктор, с учетом освещения, романтично. Живописно растрепанные черные волосы и горящий взор делали плаврука похожим на начинающего поэта, подражающего внешности лорда Байрона (сходство дополнялось торчащей из кармана свернутой в трубку потрепанной рукописью).

Впрочем, причиной сверкания глаз Доктора могли быть три пустых стеклянных фляжки из-под коньяка, стоявшие на столе среди разнокалиберных стопок, рюмок и стаканов. Коньячные эти емкости слегка удивили Свету. Ленкины приятели редко бывали при деньгах и обходились обычно более прозаическими напитками.

Встретили ее радушно.

Пробиркин засуетился, придвигая к столу табуретку, а Клайд обрадовано извлек из своей объемистой черной сумки еще одну фляжку, судя по сопровождавшему сие действие звяканью – не последнюю.

Света пригубила налитый щедрой и не вполне твердой рукой Клайда коньяк и подсела на кровать к Масику, благо единого разговора в комнате не велось: Доктор, неимоверно общительный от выпитого, пытался что-то втолковать Клайду, сопровождая речь бурной жестикуляцией – тот слушал невнимательно; Ленка и безымянный приятель вполголоса беседовали, улыбаясь друг другу как люди, понимающие друг друга с полуслова.

…Масик была на редкость красивой девушкой. И давно, но безуспешно с этим боролась. Мечтала, чтобы окружающие реагировали не только на ее наружность… Увы, тщетно. Внешние данные Масика били наповал, вызывая у мужчин любого возраста мысли сугубо сексуального направления, а у большинства женщин затаенную неприязнь, густо замешанную на банальной зависти. И никто не обращал внимания на ее безуспешные старания сделать карьеру грамотного и не зависящего от сексапильности профессионала…

Сейчас, после краха очередной подобной попытки, она искала утешения у своей старшей подруги Ленки. Та, лишенная в характере зависти, не относилась к подавляющему большинству представительниц прекрасного пола, – к тем, что испытывали при виде Масика подсознательный страх за своих мужей, любовников и кавалеров. Впрочем, в женское меньшинство, проявлявшее отнюдь не платонический интерес к Масику, Астраханцева тоже не входила…

Света подсела к Масику на кровать, но, судя по всему, та уже изрядно успокоилась и утешилась – зрачки ее блестящих сильнее обычного глаз сузились, она часто облизывала влажные губы и на большинство вопросов отвечала бессмысленным, но удивительно красивым и мелодичным смехом…

05 августа, 21:48, ДОЛ “Варяг”, другое укромное место.

Кулак врезался в губы смачно, звучно и эффектно – рот сразу наполнился горячей соленой кровью…

…А ведь началось все удачно. Укроп вихляющей походкой подошел к мелкому и невзрачному, на голову его ниже, пареньку из “Бригантины”. И, наступив тому на ногу, с возмущенным всхлипом: “Чего толкаешься?!” – ткнул пареньку тремя сложенными пальцами в солнечное сплетение, – со стороны незаметно, но на редкость болезненно.

Окружающие, ритмично подергивающиеся под мелодию команды с дурацким названием “Хенде хох”, не обратили внимания на короткую мизансцену.

Глаза на бледном, худощавом лице парнишки зажглись смертной злобой – увидев такое, лучше сразу бить наповал или уносить ноги, пока цел. Укроп, не отличавшийся по жизни наблюдательностью, не заметил ничего. И предложил выйти для серьезного мужского разговора.

Паренек и его приятель, тоже по кондициям заметно уступавший даже Укропу, потянулись к выходу.

Слон, разглядев, с кем собираются сводить счеты компаньоны, демонстративно сплюнул и удалился.

А Дронт и Миха, нехорошо улыбаясь, надвинулись на пришельцев, которые отнюдь не казались испуганными. Причина их спокойствия выяснилась очень скоро, когда со всех сторон показались темные фигуры по меньшей мере двух десятков бриганов. Незатейливый план – использовать живца и заманить извечных врагов в подходящее местечко – пришел этим вечером в голову не одному Дронту.

Они не побежали, как Укроп, – ломанувшийся через непролазный колючий кустарник и проскочивший сквозь кольцо окружения. Дронт и Миха дрались жестоко и молча, не пытаясь вступить в переговоры, – отмахивались, стоя спиной к спине, и на какую-то секунду противники приостановились, никто не решался первым подсунуться под удар – а потом бросились все разом.

Произошло все быстро.

Кулак Дронта хрустко вмазал кому-то в челюсть, он нырками ушел от нескольких нацеленных в голову ударов; не опуская глаз, пнул ногой в чью-то голень, удовлетворенно отметив краем сознания щенячий визг пострадавшего; попытался нокаутировать следующего – промахнулся, рука скользнула между сплетенными телами, в нее сейчас же вцепились, пытаясь выкрутить – он освободился отчаянным рывком и тут же едва устоял на ногах от неожиданной подсечки сзади; летящий в лицо кулак заметил, когда ничего уже не успевал сделать – левый глаз взорвался вспышкой оранжевого пламени, выбросившей во все стороны слепящие протуберанцы. Удары сыпались отовсюду, вторая подсечка оказалась удачнее – Дронт тяжело рухнул на землю…

…Невысокого, ладного паренька с приятным лицом (в лунном свете оно казалось вурдалачьей маской), одетого поприличнее остальных бриганов, – Дронт встречал и раньше. Даже слышал его прозвище, теперь напрочь вылетевшее из головы – вроде название какой-то рыбы… Он пытался вспомнить это прозвище, словно оно действительно было сейчас важным и нужным…

Паренек неторопливо, с гаденькой улыбочкой на лице подошел к поставленному на колени Дронту и коротко, без замаха вмазал кулаком по губам.

Дронт рванулся, но пять или шесть бриганов, вцепившихся в плечи, в волосы и в заломленные назад руки, – удержали его.

В этот момент на сцене появилось новое действующее лицо – Кирилл Ященко по прозвищу Слон.

Его выход не грешил излишним драматизмом, как явление голливудского супермена в стане отрицательных персонажей. Не было эффектных ударов с пугающими выкриками – просто один из глазеющих на экзекуцию бриганов отлетел шагов на пять в сторону и скорчился на земле, не пытаясь встать. А Слон двинулся вперед, – уверенно, как бульдозер, сгребающий кучу мусора.

На него бросились дружной толпой. Дронт почувствовал, как разжались несколько удерживавших его рук и снова попытался освободиться, но выкрученные запястья рванулись вверх, заставив почти уткнуться лицом в траву. А Рыба, не полезший в драку, врезал Дронту носком кроссовки по почкам, оглушив выворачивающей наизнанку болью…

Михе тоже не удалось вырваться. Слон бился в полном одиночестве.

Его это не смущало и не пугало, он вообще никогда не смущался и не пугался. Победить Слона было невозможно в принципе – он не признавал чужих побед, считая бой лишь отложенным. У таких в жизни бывает только одно поражение, последнее, единственное и окончательное – смерть.

…Матерящийся клубок тел походил на небывалое, ощетинившееся руками и ногами животное, – порой отбрасывающее, как ящерица хвост, ненужные детали своего организма.

Слон не владел кунг-фу и прочими модными восточными штучками, он занимался старой доброй вольной борьбой и русбоем. Теснота свалки мешала скорее бриганам, чем ему.

А потом все разом закончилось.

Куча-мала рассыпалась, взъерошенные бойцы расступились и стало видно, как полузадушенный противник выбирается из-под обмякшего тела Слона. Несколько особо пострадавших в схватке попинали никак на это не реагирующего поверженного соперника, но остальные вновь потянулись в сторону Михи и Дронта, общение с которыми сулило больше развлечений.

Паренек с рыбьим прозвищем снова встал напротив Дронта и все с той же гадливой ухмылочкой стал расстегивать молнию на брюках. Другой бриган проделывал те же манипуляции напротив Михи.

…Когда горячая и вонючая струя ударила ему в лицо, Дронт яростно дернулся вперед. Вывернутые суставы хрустнули. В чужой пятерне, вцепившейся в его шевелюру, остался изрядный клок волос. Рыба отшатнулся от бешено щелкнувших зубов, загадив при этом собственные штаны и кроссовки; придерживая брюки руками, перенес тяжесть тела на одну ногу, готовясь размашисто ударить другой… – и замер.

Со стороны клуба послышался торопливый топот ног и голоса, много голосов, на фоне которых выделялось истеричное верещание Укропа…