–А шо? Тебе разве неведомо? Пойду на привоз торговать бички пока свежие, а то Миша, что зазря их ловил полночи? – она пыталась отойти от кровати, но путалась в халате, в отвисших до пупка сиськах, выкормивших, кстати, не только двух сыновей но и трёх дочек, да одну внучку одновременно со своим младшеньким, а сейчас лишь мешающих во всех повседневных делах. Она привычным движением хлопнула руками по непослушным предметам её прежней женской гордости, с тем же смыслом, с каким все другие женщины хлопают себя по бёдрам.

–Клятые уши спаниеля. Клятая голова. Какой привоз может быть в Хайфе?! Где мы и где Одесса?! Ой-вей!

Терзаемая душной жарой, бросив на пол так и не поддавшийся ей халат, Сусанна обречённо рухнула голым задом на прикроватную тумбочку, приняв свою любимую позу «Мыслителя» знаменитого Огюста. Одно ухо спаниеля, расплывшись, легло на бедро, другое, не сумев уместится вместе с локтем, свалилось и едва не доставало до тумбочки.

Водрузив на распухшую переносицу опостылевшие очки, супруг улыбаясь уставился на явившееся безобразие. Сидящее на тумбочке, одряхлевшее тело когда-то сводило с ума и не только его. Сколько он натерпелся от жуткого количества ухажёров, скольким досталось от него. И это всё при том, что он не был ревнивцем. А скольких лишили рассудка её великолепные груди, никогда не ведавшие, что такое бюстгальтер. Бесподобная Моника Беллуччи рядом с ней, в молодости, казалась бы дурнушкой. Да и сейчас, когда уже восемь десятков за плечами, она не лишена стати, на удивление прямая спина и пресловутые песочные часы стоят на месте, подводит только оболочка. Её некогда нежная кожа, которую он так любил, намылив, гладить руками, отмывая до фарфоровой белизны, давно утратила упругость, истончилась и стала рыхлой, повисла будто велика на несколько размеров, сморщилась как изюм, спрятав всю её красоту в глубину своих складок.