Из Декабря в Антарктику

* * *

Стою на полусогнутой ноге, замер в неестественной позе, словно цапля. Центр тяжести как можно ниже, спина прямая. Занимаю оборонительную стойку, колено и локти в воздухе: становишься острый и опасный, как ананас. Перепрыгиваю с одной ноги на другую. Разворот.

Гравитация возросла в десятки раз. Мускулы, сведенные судорогой, не выдерживают. Когда нога непроизвольно опускается, Кру ударяет бамбуковой тростью, чтобы я занял правильную стойку. Приходится терпеть изо всех сил.

Мы оттачиваем шестнадцать базовых движений, снова и снова, день за днем. Повторяем до бесконечности, пока солнце не скроется за угол соседнего склона. Утром все начинается снова.

В основе тренировок лежит древнее боевое искусство муай чайя, но не ограничивается только муай чайя, задействуя другие техники: тайский бокс, вин-чунь, тайчи, ментальную тренировку и медитации.¹

Сначала я запаниковал.

Меня бросило в дрожь, как перепуганную псину.

– Для чего? – пожимаю плечами. – У меня нет навыков, я не гожусь для боевых искусств!

Хожу взад-вперед, непонимающе трясу головой.

– Ну какой смысл мне, воспитанному человеку, использовать кулаки, – развожу руками. – Глупость какая!

Кру утвердительно кивает.

– Между прочим, я университет закончил.

Стою, взъерошивая руками волосы.

– Мы не животные, чтобы драться. Конфликты нужно решать дипломатически!

Кру внимательно слушает.

Запыхавшись, стою в ожидании контр-аргументов. Но вместо доводов последовал хлесткий подзатыльник. В недоумении глотаю куски воздуха.

– Вижу, что навыков нет, – прозвучал строгий голос, – зато у тебя есть самое главное качество воина.

Палец Кру с силой ткнул в мою грудь, туда, где находится сердце.

После этого мне пришлось побрить голову. В результате чего я сделался похожим на босоногого буддийского монаха. Взращенный годами образ успешного мужчины, бизнесмена, за несколько минут соскребло лезвие бритвы. Помимо обнуления личности, пришлось принять ряд ограничений: отказаться от мяса, отсечь сексуальные инстинкты и все лишнее, что отравляет разум, развлекает, рассеивает фокус.

Раз за разом мне напоминали, что я здесь не для того, чтобы впитывать знания, а чтобы от них отказаться. Содрать без жалости, слой за слоем, всю шелуху, понятие за понятием, мысль за мыслью, пока не доберусь до сути – истинного Я. А затем и его выбросить на помойку.

Кру говорит, что в этом заключается настоящая свобода – возможность стать никем. Ибо являясь кем-то, мы всегда обречены на страдания.

Голова кругом, я не узнаю себя в зеркале – этого лысого крысеныша. Становится не по себе от осознания, что все это происходит на самом деле. Скручивает сверлом кишки, а-а-а!

Хотя знаешь, уже не важно. Что дальше скажет Кру? Разбить черепом кокос или сесть на шпагат – да тьфу! Хоть задницей пилить бамбук! Отчаявшийся человек – тысячу раз уже мертвый, он подойдет и самой смерти плюнет в склизкую рожу.

Как и в тайском боксе, муай чайя задействует четыре вида оружия: кулак, локоть, колено, нога. Каждое имеет свои преимущества и особенности. В зависимости от длины оружия, меняются стойка и расстояние между ступнями. На каждое оружие мы изучили шесть ударов и блоков, день за днем доводя их до автоматизма.

Во всем прослеживалась четкая геометрия. Стойка представляет из себя устойчивую конструкцию, собранную из воображаемых треугольников. Контр-выпады начинаются с шага под углом в сорок пять градусов. Каждый удар использует энергию противника и импульс вращения.

Тактика ведения боя на одной ноге обеспечивает эффективную оборону. Она ломает ритм битвы и приводит противника в замешательство. Как это работает? Представь, что на тебя кидается хохочущая собака. В таком случае тебя сокрушит не собака, а собственный страх.

Поэтому так необходимо формировать сильное сознание.

Конечно, многое у меня не получалось. Например, держать глаза открытыми при встречном ударе. Рефлекс, с которым ничего не поделать – всякий раз я зажмуривался, и все внутри сжималось.

В какой-то момент Кру пришлось остановить тренировку:

– Тебе нужно кое-что понять о природе боли, – взяв меня за щеки и глядя в упор. – Это лучший учитель, не закрывайся. Разреши себе принять боль и обозреть. Затем на мягком выдохе отпусти.

Раздался свист бамбуковой трости, и живот обожгло. Я согнулся пополам, но, скорее, от неожиданности, чем от силы удара.

– Расслабиться, обозреть… – повторил голос, – на выдохе произносишь: «спасибо».

Последовал хлесткий удар.

– Спасибо, – скромно обронил я.

– Не слышу!

Снова свист трости, разрезающей воздух.

– Спасибо!

– Не забываем улыбаться.

Еще удар.

– Спасибо! – натягиваю улыбку.

– Смотри в глаза противнику.

И снова обжигающий удар.

– Спасибо!!

После сотни повторений это истязание закончилось. Живот горел, покрытый красными полосами.

Тогда мягкий голос Кру прошептал на ухо:

– Точно также и с твоей внутренней болью. Открой глаза. Возьми свой урок и отпусти с благодарностью.

Больше мы не сказали ничего друг другу.

Целые недели проходили в молчании. Общение потеряло смысл, ведь каждый знал распорядок и что полагается делать. Никогда бы не подумал, что истинное понимание основано на отсутствии слов.

В четвертую полную луну мы распрощались, в тишине. Все было понятно без разговоров. Ученик должен в какой-то момент отделиться от учителя. Подняться и идти собственным путем. Теперь, благодаря Кру, у меня появилось самое необходимое – вера в себя.

Сердце наполнилось грустью, смешанной с теплом и любовью. Нас связывало гораздо большее, нежели обучение и тренировки. Большее, чем любая дружба. Тогда я еще не знал, что умею плакать, иначе бы обязательно заплакал.

Я смотрел на удаляющийся женский силуэт в белом, пока джунгли окончательно не растворили Кру. И долго-долго после этого продолжал смотреть, ни о чем не думая.

* * *

– Эсперате, погодь, – чилийка коснулась его руки, – так Кру, что ли, женщина?

Мужчина, допив чай, отставил пустую чашку в сторону.

* * *

Климат сменился на жаркий, духота нарастает. Я переместился спать наружу, под навес. Действовал, скорее, интуитивно, чувствуя настроение джунглей и в каком темпе они живут. Теперь я ночевал на открытом воздухе и дышал вместе с ними.

По вечерам ходил в сумерках с ведром, утоляя жажду фруктовых деревьев. Оказывается, на ветках личи поселилось семейство зеленых змей. Совсем под боком.

У меня нет проблем с новыми соседями. Змеи умные. Чувствуют присутствие человека и держат дистанцию. Я тоже их не беспокою. Так мы и уживаемся мирно, спим в десяти метрах друг от друга. Змеи и я все понимаем.

Утром возобновляю тренировку. Начинаю с медитации, которая заключается в том, чтобы замедлиться до скорости улитки. Тогда начинаешь видеть мир по-другому, замечать гораздо больше. И чувствовать.

Ме-е-едленно переношу центр тяжести, совершая примерно пару шагов за пятьдесят ударов пульса. Блики рассыпаются алмазами по листикам. Запах зелени. По щекам бежит ветерок, теребя растительность над губой; всосавшись в ноздри, щекочет прохладой. Кончик носа чешется. Босые ноги мнут густой травяной ковер. Камушек впивается в пятку, и колено трясется. Удерживаю баланс. Вокруг вьются москиты – шайка настырных гиен – постукивают по спине, жаждут свалить с ног. Сохраняю равновесие. Замираю на одной ноге. Продолжаю ползти.

Стало ясно, что учение Кру выходит за рамки боевого искусства. Это состояние разума, когда прекращаешь думание и отцепляешься от физического. Получается, все эти месяцы мы тренировали не боевые техники, а привычку находиться в потоке.

Сны сбавили обороты, и поменялся их характер. Все реже я умирал, реже приходилось бежать без оглядки. Я понял: чтобы прошлое перестало терзать, нужно его перерасти. Не цепляться за старого себя, а преобразиться в качественно новую личность. Тогда прошлое останется с тем, прежним тобой, и будет мучить его, а не тебя.

Моя вчерашняя версия исчезала, здесь и сейчас писалась новая история.

Однажды, когда на лагерь пала тьма, джунгли проявили внешнее беспокойство: птицы кричали тревожней обычного, и в воздухе зрело напряжение. Затем я увидел, как вспыхнула верхушка соседней горы. Вязкий огонь полз вниз, напоминая извержение вулкана. Пожар двигался в сторону лагеря.

Собрав запасы воды, я замуровался в хижине. Законопатил окна и крупные щели, опасаясь вовсе не огня, а хаоса, который тот предвещает. Не было сомнений, что через лагерь, спасаясь, хлынет всякая живность.

Смочив кусок тряпки, обматываю его вокруг головы, как туарег. Закрываю глаза. Дышу через мокрую ткань. Жду. Сквозь стены проникают струйки ядовитого дыма. Джунгли оцепенели, все вокруг затихло. Кроме зловещего треска голодной пасти. Ветра нет – видимо, тоже испугался. Духота и тяжесть. Впервые с момента расставания с Кру, я по-настоящему ощутил, что остался один.

Утром вдоль хижины проплывают кислотные клочки облаков. Поднимаются откуда-то снизу, с подножия горы. Воздух сушит ноздри, царапает глаза. Тишина сдавливает уши.

Парит.

В рассеянном мутном сиянии не осталось даже теней. Сверху, из дымчатой невесомости, падают черные хлопья. Пепельный снегопад неспешно укрывает землю мертвыми ошметками.

Долго-долго лежу в хижине на полу, напеваю под нос примитивные звуки, напоминающие скрип ржавых качелей. Что это, марш свадебный или похоронный?..

Зеваю. Погружаюсь в дремоту…

В сознании проносятся картинки, черно-белая карусель фотографий из прошлого. Мне захотелось найти лицо Кру, я попытался выловить его из бурного потока, но тщетно. Лица мелькали быстро и запутанно: сменялись портреты, разбивались на тысячи пристальных взглядов. И все они выражали мучительную холодную глубину. Да, чередовались люди, перестраивались формы и декорации, но все это маски. Сущность, что примеряла их, была одна.

Тело вздрогнуло от леденящего чувства. Что-то вцепилось в мою правую лодыжку и с силой потащило с циновки. Хватаюсь ногтями за пол, отбиваюсь, кричу. Вскакиваю, запутавшись в москитной сетке.

Сковывает движения, ногу перепутало, я упал. Голень цементирует, будто обвился питон. Дыхание сдавило. Нечеловеческим рывком выдираю ступню из капкана. Поднимаюсь. Прыгаю на одной ноге. Рву москитную сетку. Ударяюсь плечом в стену – громкий треск бамбука и суставов. Тело переваливается через дырку и мешком падает наружу.

Ветер вернулся и принес порцию воздуха. Дымка рассеивается. В хижину ни за что не вернусь!

Сижу, сгорбившись, под навесом. Запихиваю в рот противные комки риса. Костер хрустит. Чай греется, отказываясь закипать. В языках пламени корчатся коряги – торчат змеиными мумиями.

Однажды мы сидели с Кру у костра. Огонь разбавлял тишину треском поленьев.

– Как мне победить демона? – спросил я.

Из уст Кру слово «демон» произносилось однажды, в контексте терзающего меня прошлого. Затем мы всегда говорили о «прошлом». При этом непонятно, было прошлое синонимом демона или обозначало то, что обозначает. Так или иначе, Кру говорит, что ни демон, ни прошлое не являются тем, чем являются – это лишь слова. А словами мы только искажаем суть.

Последовало долгое молчание. В конце концов я задумался, созерцая огонь, обгладывающий черные кости.

Вдруг тишину пронзил голос:

– Демона не победить, но можно с ним примириться.

– Не понимаю, – глядя сквозь пламя. – Как?

– Представь собаку, что кружится на месте, преследуя собственный хвост.

Промелькнула тень, и что-то тяжелое ударило в правое плечо. Показалось, что с дерева свалился кусок коры. Вскочив, я принялся отмахиваться. Тарелка упала, подпрыгнула. Рис рассыпался по земле белыми личинками. Я моментально занял оборонительную стойку – на одной ноге.

Тень забегала быстро и хаотично. Подвижные звенья сокращаются, подталкиваемые сотней быстрых ножек. На глянцевой поверхности отражаются блики. В горло забились страх, сухость, вата и омерзение. В животе сосет, словно проглотил пиявку.

Виляющая кишка бьется в несвойственном для живого ритме. Сколопендра в четверть метра кидается на меня. Бежит, будто слепая, по рваной траектории! С воплем пинаю ее. Увесистая тварь отлетает в сторону, перевернувшись на спину. Взбалтывает воздух тысячей ножек, дергается, пытаясь занять привычное положение, и ей это удается.

В тот же миг, ни секунды не думая, я бросился в темноту и со всей дури проткнул рыжее тело. Пригвожденная вилкой, сороконожка бьется в конвульсиях. Две ее половинки обрели независимость. Более длинная часть встает вертикально, другая тянет вбок, стараясь оторваться от другой части себя.

Впиваюсь ногтями в камень и, упав на колени, с криками колочу по земле. Бью. Еще. Вилка согнулась, утонула в землю, разрубив сороконожку. Части тела рвутся под глухими ударами, плющатся, но продолжают сокращаться. Луплю без остановки, руки взлетают в воздух, вверх-вниз, мелькают перед глазами.

От сколопендры не осталось и следа.

Шатаясь, я пошел за хижину, сел на камни и шесть дней сохранял неподвижность и молчание.

ЛЮБОВЬ

Стол задребезжал, по нему бегает вибрация. Будто за металлической стеной, поднимая пыль, проносится стадо бизонов. Вибрация и раньше присутствовала, все время скрываясь в стенах, но сейчас обнаглела – отделилась и поскакала по помещению.

Стол наклонился, и предметы, чашки, сахарница, манхар пришли в движение, заскользив вниз по скатерти. Пришлось выставить руки, чтобы все к чертям не повалилось в обрыв.

Подошел военный:

– Пермисо! Разрешите!

И быстро расчистил стол. Скатерть тоже забрал.

Новые толчки.

Дыхание схватывает, похлеще чем на аттракционе.

– Прямо как в Сантьяго, – обронила женщина.

– Что там?

– Землетрясение.

Военный сухо попрощался и покинул комнату.

– Чао, – ответили они в один голос.

Помещение резко накренилось, словно корабль вошел в затяжной поворот. Женщина испуганно посмотрела на мужчину. Попыталась что-то сказать, но ее губы выдали лишь вздох. Услышав стук за спиной, она обернулась. Картина с кувшинками громко билась о стену, толкаемая невидимой рукой.

Под потолком зашипел громкоговоритель. На фоне шума плевками звучали коды и инструкции.

Затем снова шипение – как потерянная радиостанция.

Как пальцы дождя, барабанящие по банановым листьям.

* * *

Я спустился с гор, оказавшись в ближайшем городке Чианг Дао. Поправил изъеденные лямки рюкзака. Охватил взором окрестности. Утро наполнило легкие свежестью и прохладой. Неподалеку выросла величественная гора, окутанная туманом. Ее подножие рассекала петляющая звонкая речушка. Тут же располагались горячие источники, от которых поднимался пар.

Бородатое лицо застыло безмолвным отражением в воде. Растительность продавила щеки и свисает спиральками. Два глаза, необычно яркие, светятся голубым, как застывшие озера…

Кто я теперь?

Почерневшие пальцы попытались дотронуться до отражения, но нарушили спокойствие воды.

Погружаюсь голый в горячую воду, отдающую яичным запахом. Жар обволакивает, кожа мокнет хлебным мякишем. Боли больше нет – ни внутренней, ни физической. Боль широко открывает глаза, сдирает старую кожу, покрытую пятнами сомнений и крошками проблем. Обновленный и отрезвленный, делаю глубокий вдох. Я все еще жив!

Набросав на влажную землю настил из пальмовых листьев, я провел остаток утра на берегу реки. Журчание подхватило сознание и унесло легким перышком. И сидел бы я так целую вечность…

– Будешь салат из папайи?

Мягкий голос привлек мое внимание. Поворачиваю голову. Рядом сидит силуэт, обведенный лучами солнца. Еле уловимый, светящийся ангел. Пытаюсь сфокусироваться, но глаза, как сломанный объектив, не могут слепить четкий образ.

Вот! Удалось разглядеть улыбку. Ожила как бабочка, севшая на лепесток лотоса. Ровный ряд жемчужных зубов. Блики солнца подсветили персиковую кожу. Такой нежный, ренуаровский образ. Небрежно упавшая на левый глаз челка.

Смотрит, изучает с любопытством, как необычного зверька.

Ну и зрачки! Два бездонных, утягивающих за собой водоворота.

Забираю у ангела картонную тарелку, кладу в рот щепотку струганной папайи. Девушка протягивает палочки для еды. Отмахиваюсь – пальцами вкуснее!

Свежесть зеленых стружек целует язык… Погоди-погоди. Что-то нарастает, тычет в язык, уже совсем рядом. Сквозь ноздри пробегает жгучая лавина, пронзающая остротой. Выдыхаю, еще раз выдыхаю. Кашляю. Корчу гримасу, по щекам текут слезы. Ух, уже успел позабыть остроту местной кухни.

Тайка звонко смеется.

Тянется, проводит ладонью по щеке, приглаживая упругий мох.

– Я знала, что ты сегодня придешь.

Осторожно и нежно трогает скулы, как бы убеждаясь, что я настоящий.

Падает, вцепляется в меня крепко-крепко, обнимая.

Упирается холодным носом в загорелую шею.

– Вик, ты… нет слов…

Она часто-часто вдыхала, ее слова наполнились легкостью и пробелами, добавив мармеладной сладости азиатскому акценту.

– Как же я счастлива тебя видеть!

Солнце неторопливо перевалилось за полдень и спряталось за слипшимися тучами. Ливень обрушился плотной стеной. Мы бежали по улице босиком, держась за руки. Прыгали по лужам, промокшие, не в силах сдержать приступы смеха. Бежали по главной улице, рассекающей пополам двухэтажный город от заправки до рынка, пока нас не остановил единственный светофор. От горячего асфальта поднимается щекочущий жар. Дождь испачкал все вокруг, включая двух ликующих дурачков, мутной рябью. Очертания размылись. Автомобили проплывают кораблями, медленно-медленно, моргая фарами. Мир сделался ливнем.

Ангел стоит в водовороте огней и бликов. Оглядывается по сторонам с восторгом ребенка. Мокрую текстуру блузки измазал зеленцой неоновый язык. Помутневшая юбка облепила линию узких бедер. Блестящие капли падают с кончиков волос, заставляя дрожать тонкие плечи.

Встаю вплотную, прижав горячую ладонь к упругой талии. Наблюдаю. Взгляд девушки смущенно падает на мокрый асфальт. Поднимаю милое личико за тонкий подбородок. Зрачки, набухшие до безумия, пульсируют чернотой. Веки подрагивают. Не пойму, эти глаза мокрые от дождя или плачут.

Да, она преобразилась, куда сильнее меня. Помню ее иной, совсем другой: твердой, строгой. От прежнего образа не осталось и следа – смыло блестящими каплями дождя. Сейчас передо мной стоит девушка, невообразимая, красивейшая из всех!

Смотрю и не утолить эту жажду, не хватает дыхания. Сжимаю ангела в согревающем объятии, чувствую пьянящий запах дождя в волосах. Пью соленые капли с мокрых губ – они слаще инжира.

* * *

Дом, где живет Кру, находится у подножия горы. Туда ведет дорога, петляющая меж толстых стволов деревьев. Таких массивных и старых, что кора покрылась мхом, а ветви сомкнулись, закрывая небо. Едешь будто по зеленому туннелю. Сижу сзади, задрав голову, любуясь дырявым потолком. Пахнет древесиной и сыростью. Держусь руками за женскую талию, чуть выше бедер. Ее тело дрожит. Едем мы не быстрее тридцати, и все равно складки свинцовой одежды холодят, руки покрылись гусиной кожей.

На блестящем асфальте раскиданы сухие ветки, мокрые от дождя. Яркими пятнами налипли листья. Черная полоса, желто-оранжевая по бокам, обвивает стволы в самую притирку. Обочины просто нет. Несколько гигантских стволов даже подпилили, сделав выемку – чтобы проезжали грузовики. За одним из таких стволов мы свернули на коричневую тропинку. Колеса окрасились грязью, оставляя за собой чешуйчатый шлейф. Повсюду вокруг блестела пушистая трава.

Пробившись сквозь низкие ряды банановых деревьев, белый мопед подъехал к компактному строению и встал под тряпичным навесом. Тайка заглушила мотор. Я спешился и окинул взглядом небольшую кухню. Здесь на щебеночном полу, помимо мопеда, расположились стол, газовая плита и умывальник. У стены приветственно постукивал холодильник.

Наши вещи, впитавшие литры дождевой воды, уставшие, повисли на бельевой веревке. Стою у раковины с голым торсом. На мне традиционные хлопковые шорты – из ее гардероба; в развороте настолько широкие, что, кажется, сшиты на детеныша слона. Шорты легко подгоняются до нужного размера и закрепляются веревками на талии. В таких же мы тренировались в джунглях.

Смотрю в осколок зеркала, бреюсь. Поглядываю через отражение на женские ножки, танцующие у плиты; на стройное тело в рубахе на китайский манер, скрепляемой на груди узелками. Рубаха, белая и широкая, свисает прямоугольником до бедер и резко обрывается. Рукава, как два хобота – приходится закатывать.

Тайка ловко орудует ножом, кроша овощи: цак-цак-цак. Нарезанные кусочки летят в разогретый вок. Пш-ш-ш. Подпрыгивают масляные капли. Над плитой поднимается пар и шипение. Воздух наполняется приятными нотками арахиса, имбиря и соевого соуса.

В этой рубахе она похожа на летающий бумажный фонарик. Кру всегда была чудной. В тот первый раз, на мосту, когда мы встретились, она стояла во всем белом, а в руке было мороженое. Круглый мотоциклетный шлем скрывал волосы, делая ее похожей на мальчика. Глядя на непонятного пришельца, я растерялся. Хотя сам-то я был ничем не лучше – беспомощный бродяга. Наверное, общая ненормальность нас и сблизила.

Тайка встала на носки, балериной, потянувшись за специями. Тонкие мускулы икр напряглись. Рубаха поднялась до самых ягодиц, оголив округлые очертания. Я замер, парализованный моментом. Затем подол рубахи упал на прежнее место.

Уточняю по-тайски, неужто хозяйка готовит жареный рис с овощами.

– Не-ет, ты не так произносишь! – расхохоталась она, не отрываясь от готовки. – Правильно: кхау пхат пак! А ты, как мокрая индюшка, издаешь бульканье: пак-пак-пак.

– Как слышу, так и произношу! Кто же виноват, что у вас все слова трехбуквенные.

– Сам ты трехбуквенный, Вик! – покачала волосами.

– Мой тайский плох, – подхожу ближе, – потому что меня обучала плохая училка!

– Ах так! – взмахнув рукой, она резко повернулась.

Мой взгляд устремился вверх на взлетевший металлический блеск. Нож сделал несколько быстрых оборотов, застыл на секунду под потолком, затем стремительно, как молния, воткнулся в деревянную доску. Цак! Две половинки авокадо закачались, оголив крупное разрезанное семечко.

Мы стояли вплотную. Наши взгляды переплелись в прочный клубок – до давящего ощущения в животе. И так щекотно вдруг стало, что мы без причины по-детски рассмеялись.

Тайка протянула руку, заботливо вытерев пятно мыльной пены с моей щеки.

Затем, почесав нос широким рукавом, радостно сказала:

– Еда готова.

Лучи солнца пробились сквозь дырявые тучи. Небо кое-где прояснилось, но целое стадо ватных бизонов паслось у вершины горы. Яркие блики упали на акварельную растительность. Тени банановых деревьев машут хвостами. Мы кушаем палочками.

Волосы ангела, еще влажные, свисают резиновыми нитями. Стрижка каре визуально удлиняет лебединую шею. Кру кажется очень юной, хотя она старше меня на пять лет. Действительно, люди в этой части света выглядят молодо, но в данном случае причина в другом – необыкновенная легкость. Боже, как она сияет! Ангельская кожа словно светится изнутри.

– Передай-ка салфетку, – говорю.

Ее рука потянулась вперед, и я обхватил тонкое запястье. Кисть напряглась в попытке ускользнуть, но я удержал. Мне не хотелось отпускать. Я чувствовал как наши ладони тают, сливаясь в общее тепло. Приятное чувство разлилось по предплечью.

Глаза девушки закрылись, и пару секунд я любовался ее длинными ресницами. Затем, взмахом крыльев, ресницы распахнулись. И я увидел тот самый взгляд – ласкающий, женский, материнский. Шелковый взгляд. Пропитанный нежностью кошки и любовью к мужчине, на которого он направлен.

Так мы и сидели, держась за руки и перестав жевать. Во рту слюна обволокла и растворяет комок риса. В этом моменте заключено все, что не выразить словами. Дом, наполненный запахом дождя. Блики на траве. Тепло ее ладони. Непринужденность. Все такое родное и близкое! Будто сладкий сон, где у меня снова есть семья, жена, дом. Стало ясно, в какую реальность я всегда держал путь.