Поле битвы

– Я … мастер? – по всему было видно, что он лихорадочно раздумывал, как ответить на вопрос, соврать, что да, он мастер спорта, но тон, каким задан вопрос и немигающий взгляд, которым Рожков казалось хотел пригвоздить собеседника к стулу … К тому же не по годам крепкая квадратная фигура зама главы Управы свидетельствовала, что он сам, наверняка, бывший спортсмен и в этих делах сведущ.

Все это не позволило Курбанову сказать неправду:

– Нет я …. Я кандидат в мастера, но это почти то же самое, что мастер.

– В каком весе выступили? – продолжал задавать «профессиональные» вопросы Рожков.

– Что? … – все более терялся Курбанов. – Семьдесят пять килограмм.

«Ого, – про себя подумал Рожков, – как тебя разнесло-то после того как кончил выступать. Сейчас в тебе, поди все девяносто, а то и больше», – а вслух сказал следующее:

– Значит, в полусреднем. В какие годы вы выступали?

– С восемьдесят третьего по девяностый, потом тренером в Баку работал.

– Насколько я помню мастерский норматив в советское время для полусредневесов, кажется был сто двадцать в рывке и сто шестьдесят в толчке, ну а кандидата соответственно на десять кило меньше, то есть сто десять и сто пятьдесят. Вы что же поднимали эти веса? – Рожков уже спрашивал словно следователь, желая уличить правонарушителя. Его взгляд говорил достаточно «красноречиво»: не бреши жирный боров, сто пятьдесят ты в лучшем случае от помоста смог бы оторвать, то есть сделать «тягу» и все.

Курбанов не стал отвечать на вопрос, а вновь суетливо полез в принесенный с собой дипломат, откуда достал маленькую книжечку наподобие членского билета. Рожков сразу узнал в ней «разрядную книжку», в которую записывалась квалификация спортсмена.

– Вот, у меня есть документ … здесь написано, что я кандидат … в девяностом году сделал.

Разглядывая истертую книжку, выданную каким-то бакинским спортобществом, действительно подтверждающую, что Курбанов выполнил норматив кандидата в мастера спорта, Рожков недоверчиво покачал головой.

– Если не верите, в Баку позвоните, я телефон дам, там скажут, что все правда, – продолжал уверять Курбанов.

«В Баку могут сказать, что ты вообще мировой рекордсмен», – подумал Рожков, а вслух сказал:

– Ладно, сейчас это не столь важно, поверю я или нет в подлинность вашего документа. Меня больше беспокоит то, на каком основании вы здесь, в Москве, стали заниматься тренерской деятельностью. Насколько я понял из ваших слов, диплома института физкультуры у вас нет … даже бакинского. Тогда почему же вы решили, что сможете тренировать штангистов?

Крючковато-мясистый нос Курбанова вдруг начал краснеть автономно от остального лица, его тугой двойной подбородок, бывший бы к лицу дородной женщине, но не мужчине, задрожал.

– Я … я в Баку тренер работал. Разве нельзя в Москве тоже работать? – совсем стушевался Курбанов

– Для того чтобы работать тренером, тем белее возглавлять спортивную секцию по такому технически сложному и травмоопасному виду спорта как тяжелая атлетика, нужен как минимум соответствующий диплом и обязательная квалификация не ниже мастера спорта. Может быть, там у вас в Баку не было достаточно тренерских кадров, а здесь в Москве их сколько угодно. Здесь проживает много не просто мастеров спорта, а мастеров спорта международного класса, и заслуженных мастеров, чемпионов мира, Европы и Олимпийских игр. И знаете, далеко не каждому из них удалось здесь организовать свою секцию, даже имеющим дипломы таких известных ВУЗов, как наш московский инфизкульт, или питерский имени Лесгафта. Потому у меня возникает вполне обоснованный вопрос, как это удалось вам, всего лишь кандидату в мастера, если даже поверить этим документам? – Рожков кивнул на разрядную книжку. – Причем человеку, приехавшему из другого государства и всего год назад получившему гражданство и прописку, ко всему не имеющему институтского диплома?! – Рожков постепенно повышал голос, явно пытаясь морально «давить» на собеседника.

– Не знаю, вот все … смотри документ, мне разрешили … здесь в вашей Управе разрешили, – продолжал нервно «отбиваться» Курбанов, уже путая форму обращения.

На «вы» кавказцы обычно обращались только к тем русским, от которых зависели. Всем прочим, независимо от возраста и пола говорили «ты», причем, как правило пренебрежительным тоном. Но сейчас Курбанов, похоже, так перепугался, что стал путаться.

– Ну, с теми, кто вам это разрешил, мы тут разберемся. Вы же ответьте мне на такой вопрос. Сколько человек занимается в вашей секции?

– Точно я не помню … может двадцать людей, может больше, – краснота от носа стала постепенно разливаться по щетинистым бочкообразным щекам Курбанова.

– Список занимающихся есть?

– Есть список … но я его не взял, – Курбанов старался унять дрожь.

– Ну, а врач там какой-нибудь при секции есть?

– Врач … зачем врач? Там поликлиника недалеко, да нам еще не разу не нужен был врач.

– Понятно … Ну ладно, не буду вас больше мучить своими вопросами, тем более что мне уже все ясно. А это означает, что почти все изложенное в письме косвенно вами же и подтверждено. В вашей секции занимаются не столько спортом, сколько хранением всевозможной продовольственной продукции, которую ваши земляки потом реализуют на рынке. А спортом там тоже занимаются, но вовсе не готовят штангистов-разрядников, а подкачивают мышцы и отдыхают после рабочего дня на том же рынке те же ваши земляки. Потому вы мне и не представили список занимающихся, потому что там окажутся одни азербайджанцы. Вы ведь в том подвале занимаете два помещения. В одном установили тренажеры, а вот второе предназначено чисто под склад. Хоть по документам оно проходит как раздевалка. Не так ли?

В кабинете возникла продолжительная пауза. Курбанов шумно дышал и не переставал вытирать пот с лица и короткой шеи. Наконец, он собрался с духом и вкрадчиво заговорил:

– Понимаете, нам здесь так тяжело приходиться работать. Да, мы действительно там в одной комнате зимой храним свой товар, чтобы не замерз. Но мы честно платим аренду. Если надо мы еще заплатить можем.

Последние слова Курбанов произнес понизив голос, опасливо оглянувшись на дверь. Рожков никак не отреагировал на слегка замаскированное предложение дать взятку. Он предвидел, что без этого не обойдется. Знал он и то, что все его также вроде бы замаскированные угрозы не имеют под собой никакой реальной почвы. Хоть он и обещал «разобраться» с теми, кто разрешил Курбанову его так называемую секцию, но реально сделать этого никак не мог. Ведь, наверняка, она была так хорошо «проплачена», что даже если бы он и очень захотел ее закрыть, то все равно у него ничего бы не получилось. Более того, наверняка и глава Управы не станет с этим связываться. Ведь всей той сплоченной цепочке чиновников, которых «подкармливал» Курбанов и его клан … им ничего не стоило не то что Рожкова снять с должности, но и самому Николаю Ивановичу серьезно жизнь осложнить. Игорь Константинович, осознавая свое полное бессилие, пытался хотя бы попугать Курбанова, по всему представителя мощного семейства, пустившего в Москве уже довольно глубокие корни и перетаскивавшему постепенно из Азербайджана сюда все больше своих родичей.

Потому Рожков мог только пугать, то есть «брать на понт»:

– Мне все равно, как вам удалось получить это разрешение, но раз вам его выдали, то хоть ведите там себя по-человечески. А то ведь на вас коллективно жалуются, как можно догадаться из письма жильцы дома, где вы арендуете помещения, вроде бы под спортивную секцию. Вот они пишут, каждый вечер допоздна у вас включена на полную мощность ваша национальная музыка, каждый день ночами производится погрузка-выгрузка товара, при этом тоже совершенно не соблюдается тишина, вы не даете спать жильцам. На замечания местных жителей ваши люди реагируют грубо, не останавливаются перед оскорблениями даже пожилых женщин. Знаете, что еще здесь пишется? Я прямо процитирую: эти кавказцы ведут себя как оккупанты в завоеванной стране. Неужели вы не понимаете, что рано или поздно чаша терпения переполнится? …

Рожков хотел еще долго говорить и стыдить Курбанова и его земляков, но в своих рассуждениях он допустил ошибку, которую если имеешь дело с людьми такого типа допускать никак нельзя. Он стал призывать к совести, вместо того чтобы обещать применить какие-либо репрессивные меры. Из этого Курбанов сделал безошибочный вывод, что ему совершенно нечего бояться, что этот чиновник ничего ему сделать не может, то есть он не обладает реальной властью, а всего лишь «гонит пургу». Как только Курбанов это осознал, он даже внешне преобразился и повел себя, как и обычно вел себя с людьми, которые для них неопасны, которых не надо бояться – нагло и вызывающе:

– Это чей терпений кончится … у этих старух и алкашей, которые живут там? – теперь уже с лица Курбанова исходила презрительная усмешка, он уже не потел и нос обрел естественный цвет. – Это разве люди, что они могут … только вот бумагу такую написать, – Курбанов небрежно кивнул на письмо, лежащее перед Рожковым.

– Неужели вам совсем плевать на людей, что живут рядом с тем местом, где вы развернули свою бурную деятельность!? Но надо же иметь совесть и соблюдать хоть какие-то правила общежития,– в голосе Рожкова звучали нотки бессилия.– Здесь же жалуются, что вы не только пенсионеров походя оскорбляете, ваши люди смеют приставать к молодым девушкам, делают им недвусмысленные намеки, даже школьницам и все потому, что по видимому подкупили местного участкового и тот на это закрывает глаза.

– Я ни кого не оскорблял, ни к кому не приставал, и никакой участковый не покупал. А если кто-то из тех кто приходит в мой подвал, что-то такой делал … Знаете, как у нас на Кавказе поступают? Отец или брат, или муж должны поговорить с тем, кто обижал, и если надо побить. Я не виноват, уважаемый, что у тех девушек или вообще нет мужей и отцов, или они алкаши, или трусы и братья такие же, – отвечал Курбанов твердо и непоколебимо уверенный в своей правоте. – Вот вы говорите, мы должны иметь совесть. Какой совесть, если с нами не по совести поступали. Сколько денег мы тут платим … за все, за каждый мелочь, по закону и без закона. Этому дай, тому дай, всем дай. За прописку дай, за эти вшивые подвалы кроме аренды тем дай, сем дай, в милиции, в Управе, пожарнику, всем начальникам дай, не начальникам тоже дай и так все время. Только не говори, уважаемый, что ты этого не знаешь. Я вижу, ты честный человек и дэньги с меня давить не будешь, но и на совесть не надо давить. Мы столько здесь перед всеми унижались, что унижаться перед всякими старухами, пьяницами и прочей сволочью не будем. Мы достаточно здесь заплатили и платим, чтобы жить как хотим.

– Так вы что же на беззащитных пенсионерах и сиротах отыгрываетесь за те беззакония, что с вами творят нечистые на руку чиновники? – не смог сдержать негодования Рожков.

Курбанов вновь усмехнулся и цокнув языком как бы с сожалением сказал:

– Слабым быть всегда плохо, а в этом городе особенно – любой обидит, любой задавит. Надо, или власть, или дэньги иметь, а лучше и то и другое. Или вот как мы делаем, много родственников и земляков приезжает, и вместе друг другу помогаем. А эти нищие не имеют, ни власти, ни денег, ни хороших родственников, потому им плохо жить. Такой закон жизни в этом городе, и не мы его выдумали, – Курбанов покосился за окно, где гудел этот так нелестно им охарактеризованный город, и его лицо исказила гримаса дикой, «неевропейской» ненависти.