Храм любви. Книга пятая. Исход

Ему отчего-то стало совсем грустно от них. Он достал сигарету и решил выйти, чтобы покурить. Она взяла сигарету, попросила не грешить и поберечь свое здоровье, чтобы рок над его здоровьем не висел, и замолчала. Потом добавила:

– Видите, я неравнодушна к вашему здоровью. Говоря, что этим роком, как мором зла, выкашивает весь народ, будто война идет по земле, по себе сужу, но я зла этого на химическом комбинате наглоталась.

– Да я не взатяжку, – отшутился он и добавил: – уговорила, – уже усевшись снова, готов был продолжать общение. – Если бы общество заботилось о здоровье нации так же, как ты о моем, то нерожавшим девушкам работать на вредных предприятиях оно бы запрещало. Жалко, что о генофонде нации сейчас никто думать не хочет. Ныне говорят, что за границей масса людей после смерти и разлагаются тяжело, потому что едят все искусственное, а потому и дети рождаются более болезненные, чем раньше. Тело ведь от времени и без этого ветшает, теряя свою прелесть независимо от грехов и социальных условий, и к своему воспроизводству становится непригодным. От этого и душа каждого меняется, да и борьба за жизнь быстро слабеет. Ты тоже надела на себя обет аскетизма. Лучше уж грешить и рожать, даже если замуж не выходить, по-любому, пока женщина в теле. Если тело с руками становятся неспособными прокормить человека, то душой уж точно не прокормишься. Бога на небесах почему-то интересуют только душа и добро, вот и вымираем, как мухи в морозы. Ныне нужен мешок денег за спиной, чтобы не болеть, а добро его не дает и тем более не кормит и к власти не ведет.

– Как вы можете так говорить? Разве вера угрозой греха не заботится о здоровье тела? Вот только понятия греха на предприятиях нет, и с техникой безопасности она не дружит и не карает, а там плоть убивают порой, как на войне.

– У предприятий души нет, а вера стремится к власти над душами, думая, что завладев душою, получит ее навсегда, а на войне душами тело на погибель посылает. Распоряжается ими, как своей собственностью. Однако не накормив тело, душой завладеть тяжело. Бог твое тело не кормит, а ты уже отдала душу его власти. Не понимаешь, что не бог, а только тело кормит и воспитывает душу. Голодное и больное тело кормит злую душу. Власть над душой должна быть своей и такой, чтоб она служила телу в благодарность за то, что оно позволяет жить в нем твоей душе. Тело же должно служить делу красоты – личного счастья, как добру, и эта красота должна зависеть от божьей или народной значимости. В этом суть гармонии жизни, и это должно быть культурой, верой и честью каждого.

Детям, тем более если у тебя была бы девочка, то ты как мать должна передавать такую веру и какой-то женский опыт личного счастья, пережитый самой, а у тебя его нет, кроме божьей значимости, которая для личного счастья тебе ничего не дает.

– У меня мальчик.

– Это тоже проблема. Одинокая женщина подсознательно воспитывает в нем подобное себе существо – женоподобного мужчину. Ты живешь не своей, а чужой, искусственной, построенной на иллюзиях жизнью. Спроси себя: есть в твоей жизни смысл и хотела ли ты своему ребенку такой же жизни? Человек должен ощущать жизнь всеми органами, тогда это жизнь, а не существование. Аскетизмом можно оправдать только жертвоприношение за грехи, и я опять повторю. Ты этот крест несешь, а зачем, за какой грех?

– Вам меня не понять. Это все слова, что почувствовать нельзя. Я мечусь между душой и действительностью. С моей душой никто кроме бога не ложится, а с жестокостью, хамством не хочу ложиться я. Это моя действительность, а о чем вы говорите, мне непонятно.

– Да вы, сударыня, хоть и жертва религиозного воспитания, без любви – ни тела, ни поцелуя, но в такой ситуации, что я не знаю, как бы поступил. Как будто коса нашла на камень. Похоже, мне нужно помолиться и со своим богом посоветоваться. Если судьба не обещает человеку любви на протяжении всей жизни, то миг любви может быть и спасением, и единственной радостью, если другого решения нет.

Я помолюсь, только вот не знаю, какую молитву прочитать, чтобы божий поцелуй получить.

– Греха боитесь, но для созидания добра его быть не может вообще. Вы же говорили, что ради какой-то благородной цели в грехе не может быть греха, и это вы, наверно, говорили про себя. А по мне, грех есть грех, и его как ни крути, а прощения все равно проси. Нет у меня цели такой, ради которой на грех можно было пойти, а вот готова идти. Бывают случаи, когда из двух грехов нужно выбирать меньший. Если же на моем пути лег камень с надписью: «Налево пойдешь – грех от зла обретешь, но королевой станешь, направо пойдешь – грех от добра получишь и сердце потеряешь, а прямо пойдешь – призраком того и другого станешь», то в этом выборе я бы пошла направо. Это потому так, что ни королевой зла, ни спутницей ее, ни призраком стать не хочу. Сердце бы рассудком заменила.

Он усмехнулся и произнес строчки из своего стиха:

 
Нам бы, нам бы, нам бы всем за облака,
Там бы, там бы, там бы в грехе не знать греха…
 

Потом умолк и, подумав, добавил:

– Ну, тебе впору собирать и накапливать дела добра. Там, за облаками, передавала бы их всем грешным для оправдания их или по наследству своим. Если там, за облаками, у Бога есть банк добра, он на его святую валюту душ печатать начнет. Станешь его банкиром, чтобы вершить свой или божий мир добра. Кто с большим мешком добра придет, тому большую райскую жизнь придется дарить. Только опять неравенство в раю появится и преклонение перед большим мешком добра станет. Дела добра могут начать воровать или у добрых их отжимать, чтоб грешных спасать.

Она усмехнулась.

– Это ваши фантазии и греховный обман, рассчитанный на безбожных мирян. Грехи делать все боятся болжны, да и дела добра украсть нельзя. Равенство на сотворение добра для всех должно оставаться. Только каждый должен начинать его творить с нуля своего. Творить свои благие деяния, как и получать, нужно с чистого листа, по своим воздаяниям богу, как душу с рождения.

– Ну вот, ты вроде бы согласилась со мной, что бог и вера должны за содеянное добро давать власть и создавать каждому свой рай. Общий рай не каждому может показаться раем. Такое можно и на земле сотворить, каждому по его воздаянию свой рай в нашем быту. Только кому и как свои благие дела оставлять на земле, когда тебя в рай пригласят? Божья валюта, божий банк добра и манна с небес – чем, конечно, не рай, бери ложку и черпай. Многие грешники за счет благих будут ложкой манну черпать, как же справедливость соблюсти?

– Да выкиньте эти мысли из головы, забудьте и больше не думайте об этом. Мир все-таки держится на божьих праведниках и добре, иначе Бог давно разрушил бы его. Он и сейчас ждет талантов доброты, чтобы удержать людей от глупости, – с наивным утверждением возразила она. – Так если Бог будет давать право на наследование добра, то только достойные будут удостоены унаследовать добро предков. Тогда все будут стремиться делать добро и на земле.

– Как бы не так, но пусть будет так, однако повторю: жертва телом – это не добро к святости, а воздаянье за грехи или дар во исцеление и спасение, и должна быть праведностью любви. Святость – это красивые деяния добра, но не всякая любовь может быть добром если не злом. Тут бабка надвое может сыграть.

Произнеся это утверждение, он подумал, что оно может показаться слегка смутным и не убедительно для неё. Напротив, её доводы ему вдруг показалось не лишенными смысла и он усмехнулся простоте и легкости ее утверждения. Не понимая, что можно добавить к сказанному вспомнил вдруг прежнее е её утверждение по переселению душ погибших солдат. Видно она всё-таки считает, что я имею паспорт души её возлюбленного и разговаривая со мной, как с наследником его погибшего возлюбленного. Чтобы забыть ей думать так он, после некого раздумья заметил:

– Ты зря ищешь родственной души своего возлюбленного. Во мне ее тоже нет, да и вряд ли найдешь даже у него, если вдруг там, на небесах, встретишься с его душой. Бог гарантировать тебе этого не может.

Он налил себе еще вина, она предложила налить и ей. Он выпил, она лишь пригубила.

– Мне кажется, что за мною гонится какой-то рок и сознанье мое заблокировано, – произнесла неуверенно и тихо она, будто боялась, что ее услышит кто-то другой.

– В этом и моя правда, и мне порой тоже кажется, что за мною гонится тоже какой-то женский рок то в одном, то в другом виде. Боюсь, что когда-нибудь догонит. Я как в штормующем море с полной лодкой утопающих. Еще одной утопающей она не выдержит, потонет. То, что ты решила распрощаться со своей святостью тела, наверно, правильно, но зачем Бог роком посылает это мне? Я же потоплю лодку своей судьбы. Для Бога телесная святость и жертвенность много ли значит? Где мера греховной глупости – Бог мне этого не сказал, а я чувствую, что уже иду и не вижу своей ватерлинии. Волны летят через борт, и еще один утопающий на моей лодке сделает утопленником уже меня. Грести будет некуда и незачем.

Поэтому если у тебя есть человек, который тебя любит и пытается добиться тебя, ты прояви к нему внимание и все-таки отдай ему себя. Такова, видно, божья воля. Прими свою участь со смирением, и, может, Бог возрадует тебя его благодатью. Все со временем меняется, и порой тот, о ком думаешь плохо, вдруг проявит с хорошей стороны. Выйди замуж, одной с ребенком все равно тяжело.

Она молча слушала его и вдруг выпила стоявшее в стакане вино почти залпом, не поморщившись. Он посмотрел на нее удивленным взглядом.

– Зачем ты приняла обет аскетизма, ради вечной жизни или как? Мне это трудно понять. Аскетизм никогда не может быть правильной жизнью, это скорее жертвоприношение в дар ожидания новой любви. Ты же творишь это в память убиенной души. Не хватит ли для памяти? Вечностью скорби ты его не возродишь – это не дело.

Ты можешь забросать меня камнями, но я слуга истин и питаюсь только их настоящей кровью, а ты клюешь себя иллюзиями умерших догм, обманывая себя и окружающих. Помню, по одному местному радио читалось стихотворение, которое чем-то отражает твой образ. Я записал для себя в целях сделать из него песенку. Вот хочешь, его тебе прочту?

Она кивнула головой.

– Оно звучит примерно так, – он стал читать:

 
Вот и город после дождя,
И с небес уже не льется вода,
А у дороги еще в каплях листва,
И журчит вода в два ручья.
Он помог ей, по воде перенес
И только спасибо с собой унес.
Давно высохли дождей ручьи,
А с ними и ее пропали следы.
Но от той воды и от тех дождей
У него чувства проросли к ней,
И как ветки вербы ждут листву,
Ждал он встречи с ней наяву
И хотел обменять мечты
На взгляд ее с теплотой любви.
Растерявшись у кромки ручья,
Будто шептала, любя:
«Спаси, спаси, меня спаси!
Помоги, помоги перейти».
А когда он встретил и узнал,
Что она обвенчана, зарыдал.
Говорят, слез ручеек его
Началом реки стал
И по городу рекой побежал.
Но в городе это только молва,
И на дороге, где ходила она,
По-прежнему бывает вода.
А парень тот уж не влюблялся,
Одиноко прожил и порою ругался,
И единственной женщиной в доме была
На стене картина «Королева дождя».
Выходя из картины, она порой
Была в этом доме хозяйкой одной,
Как призрак мечты святой
Неразделенной любви большой.
 
 
                                      * * *
 

Тоже говорится о таком, как ты, однолюбе, но это не смысл и тем более не может быть образом жизни, – заметил он ей после прочтения стиха. – Живи так, если тебе это нравится, и поклоняйся иллюзиям, но пойми: мораль, по которой ты живешь, это не истина, а ее чучело, отпугивающее счастье.

Тебе, если сердце молчит, надо прислушаться к разуму, как ты и хотела в твоем видении распятия. Позаботься о своем теле; страсть, даже если она не твоя, а к тебе, может быть храмом твоей немой воли, что потом окажется живым божьим пульсом долга. Пение своей любви ты можешь услышать только со временем, когда пройдет онемение прежних чувств. Женись, как и советовал. Обычно считается, что окончательное решение можно принимать после совместной ночи, и даже тогда не всегда можно сказать, твой или не твой человек для жизни – тот, который хочет с тобой близости. Время решает все. Когда двое некоторое время находятся рядом и проявляют сердечные заботы, то у них может возникнуть привязанность друг к другу, стимулирующая желанья к сближению. Ведь не все возникает с первого раза и взгляда. Есть любовь, возникающая на отношениях, но это длительный процесс. Делают же у нас искусственные роды, когда женщины не могут разрешиться сами, и это делают люди, а не боги. Я уверен, это возможно и в любви. Только нет такой божьей службы, которая могла бы учить этому, хотя и богова это вотчина. Только когда черпаешь энергию другой, если не своей страсти, появляется способность давать радость совместной жизни, хотя бы на миг. Может быть, тогда ты поймешь, что жизнь прекрасна и в этом. Отдайся тому, кто любит тебя, если сама любить уже неспособна.

– Вы же не хотите отдаться тому, кто вас желает, а вы его нет. Я в такой же ситуации, не толкайте меня к своему вампиру. Не надо усугублять мою трагедию души.

– Эх, беда, беда, беда, не влезаем в ворота, – вздохнув, отреагировал он. – Куда ни кинь, везде безысходности клин. Можно надеяться, что настойчивость мужчин сможет породить любовь и этим покорить женское сердце. Такова жертвенная суть женщин. Недаром же Пушкин писал: «Но я другому отдана и буду век ему верна». Твоя телесная жертва не должна создавать духовной травмы ни тебе, ни твоим близким, не делай глупости.

– Нет у меня никакой душевной травмы, не надо меня по полу таскать, как швабру, и не заливайте мне бетоном душу против воли. Я же вам уже сказала, что хочу распрощаться со своей безгрешной жизнью, но только по своему желанью, а не по прихоти бесовского желания. Я даже семью с мужчиной творить не хочу.

Он успокоил ее возмущение ласковым прикосновением к руке.

– Это точно, какой-то рок надо мной. Ты просто во мне видишь душу своего возлюбленного, но я не он, я совсем другой человек. Двух душ за погибших мне бог тоже не подарил. Успокойся же, наконец, боже мой. Прекрасное самопожертвованье и высокая степень безумства, но это неуместно. Не надо перечеркивать смысл всей своей жизни. Я сегодня здесь, а завтра меня уже нет, и что услышу или скажу своей совести, когда меня не будет? Я ветер погони за своей удачей. Случайным, как я, людям дарят себя только от отчаянья.

Если бог – это любовь, то любовь во имя любви, куда ни шло, оправдать можно, но только ради секса или прощания со святостью – такое мне непонятно. Это похоже на то, чтоб подать нищему при выходе из храма, чтоб кто-то за тебя помолился. Тело должно испытать божественное томленье, тогда прощанье со святостью будет в радость, а не с чувством греха, который останется со мной и с тобой на всю жизнь. Я уже и с Богом посоветовался, и вот крещусь, а в ответ только молчание.

Он перекрестился.

– Какой же мне искать выход из создавшейся обстановки? Если Бог не может дать новой вечной любви, значит это невозможно вообще и ждать уже больше нечего. Кому же тогда дарить свою святость, если она ни богу, ни желанному не нужна и тело его не мучается томлением страсти, а мое жертвой дьявольского желания быть не хочет?

– Не знаю, как и что уже сказать, но ни приказом свыше, ни повелением воли желаний не достичь. Вспышка желания – это внутренний порыв на женственную красоту, а ты почти в рясе и протокольный холод требования, это же так не делается. То, что невозможно богам, порой возможно людям, но для этого нужно хотя бы быть способной на женские ласки.

– Может быть, это и правда, – тяжело выдохнув, сказала она и сама подумала: «Мои одежды убивают мою красоту». С этой мыслью будто какой-то камень упал с ее души.

– Я знаю случай, – продолжал он, не обращая внимания на ее задумчивость, – когда двое старых людей встретились и влюбились друг в друга, как шестнадцатилетние. Этому я был свидетелем сам.

Мужчину я знал давно, часто в молодости ему помогать приходилось. Он охотником в «Охотсоюзе» работал. Был у него на озерах свой дом, и не сруб, а сложенный из кирпича и шлакобетона. Из больших городов к нему приезжали отдохнуть большие гости, и часто с временными подругами, любительницами свежего воздуха и свежей любви. Были и заядлые любители охоты.

Как все охотники, иногда выпивал, и по-черному. Несмотря на это, жена его очень любила, во имя этой любви и погибла, при нелепом случае. Ее съели комары или укус какой-то ядовитой твари.

Собрались как-то по пьянке все горе-охотники и поспорили с рыбаками, что два часа пролежат голыми на берегу озера на большой приз. Он, чтоб проверить ее любовь, попросил вместо себя лечь ее. Она уже была подвыпившей, а он для смелости выпил с ней еще. Она легла и уснула, а за пьянкой они про нее забыли. Когда вспомнили, она уже была мертвой и слой комаров покрывал ее тело. С тех пор он долго простить не мог этой потери и на озерах так и жил один-одинешенек.

Привозили ему как-то молодуху, которая жила с ним. «Меня, – говорил, – она устраивала. В доме с ней было чисто. Дом без женщины не дом, а так, одно название. Берлога отшельника, и всего лишь».

То, что заезжие охотники порой ее в лес уводили и развлекались, его это даже не волновало. В доме хозяйка была нужна и заботу о нем помнила, вот это ему спокойствие и давало. Не выдержала дикой жизни и в конце концов бросила. «Сейчас спокойствия в душе нет, одна скучища, и поговорить и поругаться порой не с кем», – приговаривал часто он заезжим гостям.

Вот как-то заядлые любители свежего воздуха прогуляли с ружьями и подругами, ничего не настреляли. Домой же с пустыми руками не вернешься. Пред женой отчет держать надо. Продал он им несколько уток, а я им всем записки вставил: «Продано за пять рублей», деньги тогда были не такие, это сейчас пять рублей не деньги.

Обычно приезжали эти друзья с охоты домой и сказки охотничьи рассказывали, а жены их были тоже подругами. Каждый свою байку о крутой охоте рассказывал, а тут все их байки о крутой охоте обломом вылезли. Нашли они мои записки и скандалы устроили. Они оправдывались: «Это шутка старого охотника. Ему от одиночества скучно, вот он и развлекается».

На следующей неделе на машине приехали на озера четыре дамы. Все при патронташах и с ружьями через плечо, закупили дичь у него и мужьям доказали, что они тоже, как они, могут охотиться. Правда, увидав, как он живет, решили его еще и женить и своего человека внедрить в излюбленное мужьями место отдыха.

Помнится, тогда пригласили его в гости для знакомства с его возраста женщиной. Он попросил их сначала показать ему старушку, так чтоб она не знала, что ее показывают для знакомства. Они так и сделали, но предварительно выяснили его отношение к его безвременно ушедшей супруге. Стало ясно, что он ее очень любил и тосковал. Посадили его в беседку парка. Ее приодели и причесали в полном соответствии с фотографией его прежней жены. После с ней стали прохаживаться перед ним по аллее вблизи беседки.

Когда он ее увидел, сначала сзади, у него задрожали руки.

– Как она похожа на мою бабку, – с придыханием выдавил он.

Потом то же самое проделали с ним, и только после ее согласия их познакомили. На некоторое время ее привезли к нему, как бы в гости. Она любила природу и землю, быстро привыкла к тамошним условиям. Отношения внимания и женственности с ее стороны решили все проблемы. Несмотря на их возраст, они полюбили друг друга, и хоть секса у них не было, это не мешало их отношениям. Так что возраст в таких случаях не помеха, много зависит от правильно смоделированной ситуации, и всегда нужно время в совместных отношениях для привыкания. Как они пойдут – это важно в любом возрасте. У тебя тоже все еще будет, может быть, и помогу чем.

– Нет, наверно, уж ничего не будет. Для любви нужна страсть, а я убила в себе этот порок. Я даже не знаю, как вести себя с мужчиной для возбуждения интимной близости.

Она стала рассказывать ему, как она боролась с греховными страстями, и даже во снах.

Я позволю себе рассказать один из ее снов, но извиняюсь, что не так скромно, как его она рассказывала ему.

Глава 21. Сон

Есть сны черные, есть цветные, но самые дорогие сны – вещие.

Автор

Когда одинокая религиозная женщина долго не имеет сексуального общения, и она не лезет на стенку и не рыдает в подушку от половой неудовлетворенности, то вполне естественно, что ей могут сниться разного рода эротические сны с религиозной окраской.

Чаще всего такие отмаливают эти сны, относя к дьявольскому наваждению.

Этот сон оставил в сознании Арабеса непонятные ассоциации. Скорее всего, он был следствием борьбы женской природы с религиозным аскетизмом святости, если не званым посылом небес.

Святость как борьба с грехом прелюбодеяния и плотскими искушениями карала женщин с давних времен не только совестью, но и физическими муками, облачая в предупреждение их греховные места в пояса верности. Большой размах эта мера приняла во время крестовых походов. Рыцари, уходившие на войну, запирали замки на поясе верности своих жен. Изготовленные из серебра и золота, они и после смерти мужа причиняли им муки.

Однако боролись с похотью не только женщины, но и мужчины. В Средние века изготовлением многочисленных приспособлений для борьбы с похотью за причисления к лику святых занимались и врачи, под руководством священников. Существовал даже медицинский термин – «заболевание ночной эрекции». Для борьбы с этим недугом мужчины надевали на причинное место кольца с шипами, которые вонзались в непроизвольно увеличивающуюся плоть и причиняли сильную боль. Такой же принцип использовался и в специальных трусах, известных как «исподняя священника», – в детородный орган обладателя при малейшем намеке на возбуждение впивалось множество иголок. В конце ХIХ века, с появлением электричества борцы за нравственность сконструировали агрегат, который надевался на ночь и реагировал на эрекцию ударом тока. «Музыкальные трусы» также должны были оградить хозяина от ночных эротических мук. Исподнее было хитрым образом соединено с граммофоном, который будил святого громкой мелодией, чтобы он не грешил даже во сне.

Ее же сон греха сопровождала ритмичная музыка страсти. Эта музыка сексуальных грез из дремучей глубины ее сознания, казалось, гналась за ней с бешеной страстью и уже наступала на пятки. Ей казалось, что ее хотели нагнать и изнасиловать.

Гонимая этим страхом сновидения, она будто бы заскочила в храм и, перекрестившись, действительно оказалась перед иконой Божьей матери. Музыка, преследующая ее, как будто вмиг сгинула, и только она перекрестилась, с небес послышался колокольный звон, призывающий молитвой к себе, ввысь.

– Мать милосердная моя, спаси меня, дай мне, как и себе, счастья. Дай мне здоровья в теле для радости зачатия, оставшись непорочной девой. Боюсь я, Боже, мужской близости, и более того, боюсь той боли, которую испытывают женщины при первом половом сближении и родах. Помоги мне, Боже, избежать этой родовой боли и греха от мужской страсти, но сделай меня женщиной и матерью.

Музыка неистовой страсти, сменив колокольный звон, вновь зазвучала над ее головой. Стена раздвинулась, и в проеме ее появился крест. Два монаха старательно распинали на нем что-то непонятное. Она пригляделась и увидела, что распинают они на кресте что-то, напоминающее большое мужское достоинство. Наконец забив огромные гвозди на самом его конце и по центрам яичек, они спустились и дали ей в руки плетку.

– Изгоняй страсть, – приказали они, и она стала бить себя по спине. Под ногами ее вспыхнул костер. Монахи заплясали вокруг и стали срывать с нее одежды. Тут она увидела, что они все с рогами, и она как будто даже обрадовалась этому. Через несколько мгновений она, совершенно голая, уже приплясывала в огне, как сказочная Огневушка, Так расплясалась, что искры, как звезды, летели из-под ее ног, а она все больше и больше, с интенсивной яростью избивала себя плеткой. Рогатые монахи тоже почти обнажились и в рваных, накинутых на обнаженные плечи рясах в такт музыки скакали вокруг нее, хлопая в ладоши. Этот хоровод подзадоривал ее избиение подмигиванием ей с невообразимыми криками.

Через некоторое время она выдохлась и в истомленной злости стала кнутом бить монахов, кружащих с улюлюканьем вокруг нее. Они сразу куда-то исчезли. Она в отчаянии со стонами стала избивать распятый на кресте перед ней мужской член. Хлестала его с ожесточеньем, и чем больше она его избивала, тем толще он становился, а из-под гвоздей струилась все больше и больше кровь мужской страсти. Он, как живое безумное существо, смотрел на обнаженную женщину, избивающую его, и от своеобразного представления обнаженной дамы возбуждался, раздувался все больше и больше. Наконец она не выдержала своего мучения и, упав перед ним в изнеможеньи, заплакала навзрыд. Руки судорожно хватались за распятье, и она от ощущения мужской плоти потеряла сознание. Упав навзничь, в бессилии раскинула ноги, а руками бессознательно прикрывала свой срам. Однако руки в беспамятстве машинально шевелились, теребя меж ног свои прелести вопреки божьей воле и рассудку. Распятый на кресте член от этого зрелища расперло еще больше. Из него вылезли чудовищные когти и, вцепившись в ее обнаженное тело, притянули к себе. Она, как изнеможенная жертва, не сопротивлялась этой орлиной хватке и была мгновенно прижата к этому изваянию.

Ощутив сковывающий жар пульса, она вспыхнула ответным жаром и обхватила его, забившись в эротических муках. Он сочувственно обхватил невидимыми опахалами ее оголенное тело и наконец сам не выдержал жженья от ощущенья красоты. Эротическая страсть вскипела, как котел, обожженный огнем. Его расперло паром страсти до такой степени, что оболочка его рванула и он слетел с гвоздей. Тут в сознании ее мелькнула вспышка, она услышала взрыв.

Он был оглушительным и страшным. Ее подбросило ввысь, под купол, и она увидела себя летящей под сводами, но уже в гробу и в обнимку с этим мужским вожделением женской страсти. Рядом с гробом ангелами порхали монахи, но уже без рогов. Они что-то пели ей, будто отпевали то ли ее, то ли ее святость, то ли женскую страсть. Тут она почувствовала, что быстро полнеет и превращается вроде как в беременную женщину.

– Ну вот и зачала холодной и дохлой девственницей. Ура! Но опять беда, и зачем мне больное дитя? – как будто кричала во сне она, а монахи, что ангелами рядом летели, твердили, хохоча:

– Тело сделали шутя, хоть риска много, не беда, а душа еще не готова пока, нет в аду для этого нужного котла. Ты безгрешна, и тебя сатана отправляет в небеса. Ее тебе просить придется у бога, ты же крестишься, зазноба. Только после для души мы наварим ей грехи.

Перекрестилась она и, пробив гробом стену церкви, вылетела во двор. Летит и видит, что она уже парит в воздухе над церковью, как птица, и крылья за спиной, как у ангела. Сделала несколько кругов вокруг церкви и полетела выше. А с земли в это время ей ее знакомая старушка машет, что ее от самоубийства спасала, когда возлюбленного потеряла, и кричит:

– Не улетай, родная, не улетай! Я с тобой.

Догнала ее и молвит:

– Мы с тобой одного духа поклонницы. Я мать твоя духовная, ты без меня никуда.

Подлетают к раю, а там херувим сидит и на компьютере в игру какую-то играет. Поиграет, поиграет – и крестится, и крестится. Видимо, он чертей из всех орудий мочил и, как прибьет, так крест на себя накладывал. Увидел их, закрыл свою святую игрушку и спрашивает:

– Вы куда, голубушки?

– К Богу, душу для чада непорочно зачатого просить.

– Бог ныне почивает, а братья мои по духу души изношенные исцеляют. Видите, гвозди жарят и калеными гвоздями эти души на крестах распинают, всякую земную заразу изгоняют. Другие проектируют и лепят новые, по божьему заданию.

Иные погодой балуются – кому дождь, кому солнце, а кому и ветерок с пульта божьей воли подают. Однако когда Бог спит, не всегда по делу получается, но тут ничего не поделаешь: у нас, как и на земле, и брак возможен, и бюрократия везде. Попробуй сделай не по божьему велению, сразу проклинают, святости лишат и в ад к чертям отправят. Педантичность исполнения воли его всегда уделом успеха была и божьей воле мила. Свободы творчества не хватает, вот пока Бог спит, каждый о новой библии мечтает, бюрократию ругает. Зато все при деле, и вас никто здесь не ждал, последнее время редко кто за душой прилетал. Нынче все письма пишут и, покаявшись во всех грехах, какую нужно душу описывают и заказывают, а сюда не прилетают. Вон сколько писем – штабелями мешки лежат.

– И вы что, все читаете?

– Раньше читали, потом не стали, мешки по весу принимать стали. Чем тяжелей мешок, тем больше грехов описали, за это им все прощали и души по весу выдавали. Ныне такая же Марфа, как ты, святой дух поймала и в оправу божию закатала. Теперь если через эти очки посмотреть на мешки, то все письма неполного раскаянья обратно летят, а остальные милость по запросам получают. Бог ее святой сделал и бессмертие подарил, но она сейчас пьяна и к работе не скоро будет мила.

– У вас здесь что, водку с манной раздают?

– Да ее у нас здесь нет, но если святой воды на халяву перепить, то тоже пьяным можешь быть. Сейчас мы думаем, как и кому нормы на святую воду и манну установить.

– Да уж, да уж, справьтесь с этим и над нами смилуйтесь, родненький, бюрократических проволочек не творите и не обессудьте, просьба и дело необычное, – попросили они.

– Вижу, что необычное, – отвечает им. – Одна точно вроде на сносях, а вторая – никак в разум не возьму, пенсионерка, а все туда же, что ли? Придется справки показать, от кого зачали, когда зачали, по любви или по несчастному случаю. Важно даже, на чем спали, как куда лежали, о чем мечтали, какие звезды считали или только стонали. В зависимости от этого и душу подбирать будем.

– Да вы, ваша светлость, по одной только хлопочите, – говорит старушка, – я как ангел ее, по ней только и пекусь. Меня в расчет не берите, мое тело для грешного дела уже не годится. Не видишь, миленький, – подняв подол, показала она, – я свою родилку на три замка давно закрыла, заклепала, звезды комфорта разбросала и ключи потеряла.

– Сейчас посмотрим по компьютеру, по какой цене тебе душу отпускать, – обращаясь к беременной, сказал он. – Если грехов нет и причащалась, компьютер все светлым выдаст. Если грехов слишком много и неотпущенные есть, компьютер все красным выдаст. В одном случае все ниже себестоимости, в другом случае все выше нормативной цены из рая горячей, теплой или прохладной любви. Хотя сейчас ни в том, ни в другом случае я отпустить душу не смогу, иначе одни мошенники расплодятся в раю.