Храм любви. Книга первая. Надежда

Корректор Венера Ахунова

Дизайнер обложки Наталья Орлова

© Виктор Девера, 2019

© Наталья Орлова, дизайн обложки, 2019

ISBN 978-5-0050-4003-9 (т. 1)

ISBN 978-5-4496-1957-0

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Читателям

Доброго здравия, дорогие мои читатели! Сделайте глубокий вдох. Наконец вы держите в своих руках необычную книгу размышлений – друга позитивного интимного и духовного утверждения. В ней говорится о возможности свободной любви, основанной на духовном союзе. Сколько вопросов, загадок, фантастических историй и проблем преподносит нам любовь!

Что же такое, в конце концов, любовь? На этот вопрос попытались ответить герои этой книги. Написана она для не глупого читателя, хоть и описывает банальный сюжет, построенный на любовном треугольнике с откровенной, а порой фантастической эротикой. Любовный конфликт развивается на основе описания жизни молодой девушки, пытающейся стать певицей. В этом стремлении ей старается помочь взрослый деловой мужчина, далекий от продюсерской деятельности. Влюбляясь в нее, он вкладывает все свои средства и силы, чтобы она достигла своей цели, а заодно и его дела, который он видел в построении Храма семьи-любви. Разочарование в чувствах приводит его к разорению и трагедии в жизни героев, к разрушению начатого дела.

Содержание книги не только включает описание необычных случаев и историй из нашей жизни, но и представляет попытку размышлений о том, о чем, как считают другие, в серьезной литературе говорить неприлично, при этом они предпочитают упускать многие моменты, полагая, что интим – это само собой разумеющееся явление, которое приходит по мере приобретения человеком жизненного опыта.

Может быть, серьезные люди из-за присутствия эротики данный роман читать не будут, но если они не ханжи, а эротика не вульгарна и на ее анализе сделаны размышления о серьезных вопросах любви, то пусть это будет его оправданием.

В книге представлены картины действительной жизни и серьезные раздумья о ней на ее разных социальных уровнях, и такой, какой хотелось бы ее видеть героям книги, которую они пытаются воспеть в своих стихах и песнях. Герои считают, что только любовь воскрешает поэзию отношений между мужчиной и женщиной как форму соединения человека с природой женского и мужского начала, как и духа Вселенной природы, этого мира, частичкой которой является человек.

Более того, роман на протяжении всех пяти книг является своеобразной специфической эпопеей жизни страны в девяностых годах прошлого века. Это стало сюжетной линией романа. На этом фоне они также думают о праве любовных свобод на основе некой единой мировой религии любви; считают, что она должна осуществить объединение мира в правовое общество любви, где право рассматривают как форму выражения общественной любви с возможностью исключения всех форм насилия.

Таким образом, в романе автор стремился гармонично скрестить любовь с политикой счастья отдельной личности и общества в целом. Пусть в книге не все бесспорно, но автор стремился показать жизнь чистыми руками совести и правды, рассчитывал, что в тени этого прекрасного древа мечты и действительности в согласии необходимости и святости люди разных народов и убеждений почувствуют счастье. Именно к этому своей жизнью и смертью призывают главные герои книги, бросая вызов устоям цивилизации и ее морали. Если хотите подумать вместе с автором, то возьмите эту книгу и не обращайте внимания на фантастические сюжеты экстремальной иллюстрации эротики. Надеюсь, произведение будет интересно читателям разных взглядов. Несмотря на литературный экстрим рассуждений, сюжетов и стихов, роман имеет социальную пацифистскую направленность, и вы не пожалеете, что его приобрели.

С любовью к Вам, автор

Глава 1. Чечня

Я с Храмом любви жизнь без войн повенчал,

земную любовь, как икону, воздал.

Будь слава жизни без войны.

Боготворите грех любви.

– Фас! – скомандовал хозяин, подходя к дому.

Овчарка большими прыжками нагнала девчонку. Почувствовав опасность, девчонка остановилась и обернулась. Одной рукой прижимая к груди хлеб, она другой от страха судорожно крестилась. Поняв, что перед ней, в сущности, ребенок, собака не набросилась, а только в прыжке сбила ее лапами и, проскочив, выхватила хлеб. Выхваченный хлеб она тут же, рыча, стала грызть, так как и сама была голодна. Только после падения и грозного собачьего рыка девочка, сжавшись от страха, заплакала.

«Хлеб! Хлеб! Хлеб!» – стучало изнывающим стоном у нее в голове от постоянного недоедания. Хлеб у давно осиротевшей девочки был самой дорогой ее потерей, и даже боль от падения по сравнению с этой потерей ничего не значила. Она готова была сама броситься на собаку и загрызть ее.

Этот бесхозный кусок хлеба она подобрала на бампере грузовой машины. Машина в полуразбитом состоянии стояла у ворот дома, и теперь этот хлеб доедала собака.

– Хлеб! Хлеб! Хлеб! – казалось, вырывалось из пасти пса с его усердным урчанием и рычанием.

От страха девочке виделось, что это вовсе не собака, а огромный паровоз встал перед ней на дыбы и в прыжке наехал, а теперь с жадностью пыхтел: «Хлеб! Хлеб! Хлеб!»

– А, это ты, побирушка, – сказал хозяин, подходя к ней. – Ладно, вставай и уходи, и чтобы я тебя здесь больше не видел.

Девочка поднялась и, продолжая плакать, ушла. Придя к себе в будку неподалеку от реки, она легла на полуразбитый устеленный тряпьем железный топчан и уснула.

Проснулось она от грохота разрывов.

Недолет. Перелет. Снаряды со свистом ложились либо в воду, либо на другую сторону берега. Уже вторые сутки по мосту периодически стреляли, но снаряды по-прежнему его облетали, и мост как стоял, так и оставался невредим.

В это время к ней в будку зашли двое местных мальчишек лет около десяти. Они были почти одного возраста с ней и часто заходили в гости. На этот раз они принесли узелок с кусочками лепешек. Радуясь обстрелу, как манне небесной, они выглядывали из полузарытой в землю железной будки. Следя за разрывами мин, они не пугались того, что это, может быть, летела и ухала их смерть. Если разрывы попадали в воду, они бегом садились на плот и, отталкиваясь чем-то похожим на шест, плыли по течению ниже разрывов. Оглушенная разрывами рыба почти без движения всплывала на поверхность, дрейфуя по течению, и надо было быстро ее выловить, чтобы она не успела прийти в себя и уплыть.

Мальчишки вылавливали ее и приносили Надюшке. Потом они вместе с ней ее чистили и варили возле будки в небольшом казане, установленном на глиняной печке. Такие дни для них были праздниками. Ощущение опасности притуплялось перед чувством голода настолько, что сама жизнь перед этим чувством ничего не стоила. Мне кажется, что если из миллиона возможностей была только одна возможность выжить, чувство голода все равно заставило бы идти их на риск.

Пренебрежение к страху усиливалось еще и тем, что оба мальчишки любили Надюшку, и они, соперничая меж собой, никак не хотели показать ей свою трусость.

***

Уже второй месяц в очередной раз у Надюшки не оставалось никого из близких и добрых знакомых. С каждой потерей она, как маленькая дворняжка, искала себе новых хозяев или сочувствующих и милостивых людей, которые помогли бы ей не умереть с голоду.

Родная русская ее мать погибла в родном городе при разгроме их зоомагазинчика. Место в центе города срочно понадобилось националистически настроенным рэкетирам.

Когда началась национальная вражда в Карабахе, они жили в Азербайджане, и отголоски этой вражды бедой обернулись для всех лиц некоренной нации.

Отец, армянин по национальности, в надежде на выживание срочно женился на вдове-азербайджанке с ребенком. Появление братика для нее было радостью, однако спокойствия в жизни это не дало. Через некоторое время они были вынуждены продать за гроши дом и, погрузив весь скарб на КамАЗ, с женой и двумя детьми уехать с насиженных мест в Россию. На грузовике он надеялся убежать от беды и спастись от разбушевавшегося в союзных республиках национализма.

В великом Союзе Советов все нации были перемешаны в единый народ, и никто не знал национальной вражды. Это государство придерживалось великой миссии интернационализма. Возложив на себя эту миссию, оно, как могло, возрождало национальную интеллигенцию во всех союзных республиках, обучая и протекционируя во власть людей даже порой с недостаточными деловыми интеллектуальными способностями в ущерб делу. Эти бездарности со временем вымыли талантливых специалистов. Лозунг «Кадры решают все» тихо-тихо заменили на лозунг «Опора на национальные кадры», и это отчасти стало причиной краха империи.

После ее распада в борьбе за власть алчная ограниченность стала делить страну и, в первую очередь, по национальностям. На основе сепаратизма некоторые люди надеялись разделить и урвать легко, быстро и много-много. Разделить же детей в интернациональных семьях было невозможно.

– За принадлежность семьи разным нациям могут убить там и там, – говорил ее отец.

Азербайджанцы стали ненавидеть армян. Армяне стали ненавидеть азербайджанцев. Кому-то это стало выгодным. Ни в той, ни в другой республике смешанным семьям жить было невозможно, и они, почувствовав недоброе отношение к себе, за русскими подались в Россию. Во всех бывших братских республиках нации, кроме коренных, стали притесняться.

Негласными законами национального протекционизма на ключевые позиции в культуре и власти другие национальности могли претендовать не более чем на процент, максимум три, и не больше от общего состава руководства.

Оправдать эту дискриминацию нельзя было даже процентным их представительством в общей численности населения, так как в некоторых республиках других наций было больше, чем коренного населения. Чтобы уменьшить их представительство и убрать с теплых мест, устраивались погромы, распространялись листовки с угрозами резни. Даже при организации своего дела они попадали под жесткий пресс со всех сторон, и коммерческая элита с государственным аппаратом стала в основном национальной.

В России было свободней, да и сами русские в ней были придавлены своей интернациональной идеологией. Прикрываясь ею и пороча национальное самосознание русофобией, к власти прорывались не преданные стране личности, а эгоисты. Интернациональные коммерсанты стремились только урвать у общества побольше, а набив свой карман, сбежать за границу или, по крайней мере, держать для гарантии там свой капитал, продолжая грабить недра страны и народ.

В развалившемся Союзе для защиты своих интересов эти представители общества старались создавать свою аристократию и идеологию. Интернациональный глобализм к этому времени стал угрожать не только слабеющей России, но и национальным интересам всех экономически слабых стран. Добродушный русский народ в основной своей массе был доверчивым и мастеровитым, а не торговым и властолюбивым. Обладая сильным сознанием государственности, он всегда защищал свое государство и надеялся, в свою очередь, на его защиту.

Развитие демократии резко ослабляло роль государства в социальной жизни людей. Свободная ниша легко заполнялась предприимчивыми переселенцами и прочими дельцами с диктатурой национально-кланового, интернационально-уголовного сознания. Это сознание антигосударственной стадности обеспечивалось экономической поддержкой этих кланов и страхом кары, религиозной и уголовной моралью.

Слабое коррупционное государство позволяло проходимцам разного толка добиваться определенных свобод и быстрого обогащения, пренебрегая его интересами. Честный доверчивый и законопослушный народ в основной массе жил надеждами, безнадежно считая, что государство его в беде все-таки не бросит.

На эту надежду и великодушие русского народа делал ставку отец, когда они уезжали. Даже если русские во избежание диссимиляции общества тоже когда-нибудь могли ввести политику национального протекционизма, то он со своей семьей психологически к этому был готов. Чтобы быть уверенным, что его семье гарантированы спокойствие и мир, он был готов полностью принять как родную, русскую культуру, а приобщившись к великой славе и чести этой нации, получить статус русского гражданина, даже если для этого пришлось бы умереть за честь этой страны.

Сначала, чтобы долго не ехать по Азербайджану, они хотели рвануть через Каспий на Казахстан. Однако с паромом получилась непредвиденная задержка в результате стечения обстоятельств. Большая задержка была не в их планах, и эта дорога не сложилась. Все предугадать не было дано.

Рок дернул отца поспешить, и по стечению обстоятельств они, рискнув, поехали через Чечню. В Чечне КамАЗ попал в аварию с нарочно подставленной местной машиной. Невиновность доказывать было бесполезно. Местная мафия потребовала расчета. Денег отцу стало жалко, их было в обрез и только на обустройство на новом месте. Он еще некоторое время как-то пытался доказать свою невиновность налетчикам, но наехавший на них люд оказался наглым до беспредела.

Не признающие никаких законов мерзавцы затащили машину в какой-то гараж, произвели шмон и, не найдя денег, закрыли. Ночевали в машине. Из кабины никто не выходил – боялись. Ночью отец решил скрытно вырваться.

Они уже были в пути, когда их нагнали. Угрожая, их пытались остановить, но отец не подчинялся, стремясь дотянуть до границы. Оставалось совсем немного. Каким-то образом им удалось поджечь убегающую от них машину. Они так и не доехали до России. Отец и приемный братик с матерью погибли, а Надежда прибилась к одинокой русской женщине. Женщина была художницей, хроменькой и глубоко религиозной бродячей монашкой. Надюшка переезжала вместе с ней из села в село, от церкви к церкви. Они продавали картины, рисовали жителей, пели во славу Бога: кому – во славу Христа, кому – во славу Аллаха, этим и жили. Однако и ее некоторое время назад арестовали и били националисты, обвинив в шпионаже. С тех пор девочка чувствовала себя совершенно одинокой, одичавшей, но чаще всего голодной.

Поселившись здесь, у моста, в полузарытой железной цистерне-будке, она спасалась от надвигающихся холодов. Это надежное строение было здесь брошенным с незапамятных времен, видимо, еще строителями, которые в свое время возводили мост.

Мальчишки из поселка хорошо знали ее. Она часто ходила по селу и, как цыганка, пела песни, развлекая бедный народ, просила милостыню. Из русскоязычного народа она осталась здесь теперь одна. Часто общаясь со старой одинокой чеченкой по имени Марьям и ночуя у нее, она порой помогала ей пасти скотину, но большее время проводила в этой цистерне, играя с местной ребятней. Все русские были вытеснены национальным хамством и давно разъехались. Многие из них просто бросали свои дома. Теперь в них жили другие. В поселке без них стало как-то скучно и уныло. Надюшка иногда веселила сельчан, но никто из них ни разу не сжалился и не приютил ее, хотя все знали, что она не чистокровная русская, а метиска.

Даже бывшая школа села, которая тоже была некоторое время ей приютом, стала похожей на старый брошенный сарай. В ней уже давно никто не учился, а парты были растащены на дрова.

Великая вражда под флагом национализма за передел страны ножом прошла по семьям и сердцам людей. Поделить и перекроить землю тяжело, но еще тяжелей поделить совместно нажитых детей в перемешанной национальной державе. Караван этой вражды во имя ложной свободы и демократии, однако, отпустили. Он прошел по братским республикам и тысячи человеческих сердец в слезах и стонах ужаса оставил на своем пути. Нельзя сказать, что это было только в России. Однако так остро, как Россия и Югославия, ни одна страна мира не переживала раздел.

Вот и эта судьба детей здесь, у моста, была следствием шествия по земле этого злополучного каравана демократии с беспределом национальных свобод.

***

БТР резко развернулся и затормозил у моста, съехал с дороги и укрылся в кустарнике. Группа солдат быстро высадилась и направилась на мост с целью проверки его на наличие мин. В это время снова загрохотали разрывы снарядов. Увидев поднимающийся дымок у деревьев напротив, двое военных осторожно подошли к огню и увидели детей.

– Вы, ребятишки, не боитесь, что под разрывы попадете? – спросил один из них.

– А чего бояться? Кушать-то хочется, – и, подумав, тот, что постарше, добавил: —Да что нам – мы, чай, мужики, Надюшку накормить надо, приболела. Она в вагончике лежит.

– А она кем вам приходится? – опять спросил тот же военный и прошел к двери, чтобы войти в вагончик и посмотреть воочию, о ком идет речь.

В это время дверь открылась, и к солдату подошла очень симпатичная голубоглазая с черными, пышными, скрытыми под платком волосами девочка в розовой замусоленной курточке. Она была аристократически бледна и слегка смугла. Подобных ей русских детей после трехсотлетнего нашествия Мамая и освоения Сибири, когда сибиряки брали в жены местных женщин, было множество. Сейчас она скорее напоминала бродяжку, но лицо ее выражало радость, видимо, от услышанных звуков чистой русской речи. Говорить на местном языке из-за его бедности и косности ей было сложно, не всегда хватало слов, чтобы выразить полностью то, что хотела.

– Хлеба, хлеба, дяденька, дайте, ради Христа! – просила она, крестясь и кланяясь, периодически прижимая ладошки на груди у подбородка, как мусульманка.

Эти религиозные движения напомнили ему как-то раз увиденную семью, где мать и отец были разных национальностей и могли общаться на разных языках. Маленькие же дети, слыша тот и другой язык, говорили на смешанном языке, выбирая слова из того и другого, которые им больше нравились или легче произносились, то же самое происходило с поступками. Тем самым в семье создавали свой своеобразный смешанный язык общения и поведения.

Вся страна в то время напоминала такую интернациональную семью. Сейчас ее спутанный религиозный обряд был из этого ряда явлений.

Военный, пораженный ее видом и удивленный странной набожностью, быстро развернулся и пошел в БТР. Через некоторое время принес две банки консервов и булку хлеба.

– Я вас очень-очень люблю, – сказала она, обнимая присевшего к ней офицера, прижимаясь к его щеке.

Девочка показалась на удивление ласковой, доброй и доверчивой.

– Кем вы друг другу приходитесь? Родственники али как? – спросил офицер.

– Мы семья. Его зовут Хаким, меня – Надя, а его – Анвар, – ответила девочка, показывая сначала на одного, потом на другого мальчика. – Они мне помогают. Мины падают в воду, и рыбы умирают, а ребята ее ловят, и потом мы из нее уху варим. Они меня любят, и я их тоже. Бог велел любить всех и помогать друг другу. Он и этому мосту помогает, иначе в него давно попали бы и разрушили. «Наш мост, – говорит бабуля Марьям, – это руки нашей прежней дружбы, а разрушишь – конец, нельзя».

Передав гостинец ребятам, она охотно продолжила разговор с офицером, как будто жажда этого общения мучила ее больше, чем постоянный голод, преследующий ее в последнее время.

Осторожно отломив от батона по кусочку, каждый из ребят, не сговариваясь, в первую очередь протянул их подруге. Она отблагодарила их, обняв и поцеловав в щечку одного и другого, потом от радости, жуя хлеб, стала танцевать что-то, отдаленно напоминающее восточный танец живота. Офицер с умилением смотрел на эту картину и думал: «Надо же, в этой одичавшей и враждующей Чечне, где кругом только насилие и беспредел, жизнь может сохранять такие умиленные отношения детей и неописуемую радость от одного зачерствевшего батона хлеба. И танцует-то как, будто душа выпрыгивает из ее тела. Недаром говорят, что в танце человек разговаривает с Богом. Поступки, слова могут оказаться ложью, танец всегда требует оголения души и освобождения от горя или зла».

Он на мгновенье закрыл глаза, и ему показалось, что девочка танцует на каком-то поле среди разрывов снарядов и падающих с предсмертным воплем солдат. Освобождаясь от этого жутко видения, он снова открыл глаза и стал задавать ей какие-то вопросы.

С аппетитом поглощая хлеб, девчонка пританцовывала и с радостью отвечала на безобидные вопросы. Ребята были более замкнуты. Они вообще удалились и на костре у кустов по-деловому занимались варевом, которое называли ухой. В какое-то мгновение оглушительный разрыв бросил всех на землю, а на месте костра образовалась огромная яма.

Пасущийся рядом козел из стада истошно закричал: несколько осколков разорвали ему зад и выбили глаз. Он упал на бок и дергался в конвульсиях от боли. Выбитый глаз дергался на длинной жиле, мотающейся из стороны в сторону. Козел будто пытался убежать от настигшего его несчастья, но был парализован и только беспомощно дергался, испуская раздирающий душу крик. Кровь фонтаном брызгала и струилась по перебитым ногам.

Увидев окровавленного, бьющегося в предсмертных схватках козла, девочка от увиденного ужаса и его воплей тоже закричала и, впав в агонию, стала дергаться в конвульсиях. Военный на мгновенье растерялся, не понимая, то ли ее скрутило видение умирающего козла, то ли трупы мальчишек, лежащих в стороне. Наконец, он схватил кричащую от страха девочку и, чтобы она не видела этого ужаса, унес в будку. После выскочил с товарищами и лежащим неподалеку топором отрубил кричащему козлу голову. Кровь, брызнув, залила ему глаза, и он, присев, стал протирать их, так и не выпуская топора из рук. Тем временем трупы мальчиков тоже убрали с глаз ближе к бронемашине.

Через некоторое время после ответного огня наступило полное затишье.

Мужчина в военной форме, но без погон, так и не выбросив топор, зашел в вагончик. Сев рядом с девочкой, он, как бы успокаивая, стал гладить ее по голове. После некоторого молчания медленно, с каким-то раздумьем, отбросив топор, заговорил:

– Тысячи способов придумало человечество, чтобы устрашить и лишить человека жизни, а чтобы дать ему жизнь, как был, так и остался только один способ – любить.

– А зачем вы воюете? – спросила, очнувшись, девочка человека в военной форме, который сидел рядом с ней.

Это был красивый, среднего роста мужчина, на вид лет за сорок с небольшим.

– Сложный вопрос ты задаешь, – поглаживая рукой ее по голове, ответил он, после некоторого размышления и все-таки решил объяснить: – Война – это продолжение политики борьбы за власть и мир. Политика – это продолжение экономики для наживы. Я так думаю, что война – это клиническое состояние больного сознания общества. Это как эпидемия аморальности, вроде чумы, которая порой охватывает человечество. Каждая война утверждает какой-то образ жизни, порядка, веры и свободы, но, скорее всего, кто-то с ее помощью хочет утвердить свой эгоизм величия, власти или ложного блага за счет другого.

Девочка как будто не понимала военного, и он, догадавшись, стал говорить проще:

– В быту многие люди тоже могут быть в постоянной войне с соседями, родителями детей, с управдомами и так далее. Мальчишки открывают огонь по воробьям из рогаток – это тоже война. Люди, не способные воевать, в этой жизни погибают или живут за счет и для тех, которые их защищают. Любая борьба за себя может стать войной, если незаконные и неприемлемые ее формы станут доступным орудием наживы и власти. Ну, вот как-то так, но все гораздо сложнее и порой совсем невозможно объяснить.

– Сложно и больно. Помню, папа говорил мне, что если бы люди не воевали и на танки, такие, как ваш, денег не тратили, то давно бы с небес манна сыпалась и все были бы богатыми. Нищих тоже не было бы, и из-за денег не воевали. Когда я вырасту и вдруг стану царицей, то на радость всем войну порешу, как она – жизнь козлу. Скажите, что нужно сделать, чтобы люди не убивали друг друга и не грешили этим злом?

– Это ты у Бога лучше спроси. Грешат, грешат люди, когда договариваться не могут, потому что нет единого интереса и дела, объединяющего всех, и на этом жизнь греха и стоит. Как от этого греха освободится, никто не знает. Хорошо, что пока есть право замаливать перед Богом свои грехи. Вот сейчас убитого козла в жертву ему отдадим, может, этот грех и простит.

– За одного козла Бог грехи не отпустит. Мне говорила моя вторая мама, что в жертву нужно нести не козлов, а грешные души людей. Без крови тогда можно было бы все делать! Богу кровь не нужна. Он учит людей любить, а не убивать. Козел безгрешен, его даже жалко. Можно же построить такой большой-большой общий храм, где души будут отделять от людей, как мясо от костей, в жертвы приносить, хоронить, а за покаяние другую душу дарить. У меня душа совсем больная и нужна совсем другая.

Военный усмехнулся, думая, что ей сказать, и, почесав затылок, наконец, перекрестившись, произнес:

– Молись – и Бог воздаст каждому жаждущему. Только всем нужно одному Богу молиться и желательно в один храм ходить.

– В любом храме читают заповедь: не убей, только почему люди разных вер и наций, поклоняясь и уча одному – любить, а не убивать, друг друга все равно убивают?

– Да, единого храма добрых людей и нации «не убей» пока нет, но когда-нибудь они все же будут, если люди станут хорошо просить этого у Бога. Пестовать и носить на руках пока приходится только победы, полученные через кипение, кровь и огонь.

– Говорят, что Бог на земле один.

– Бог любви к ближнему, как и любовь, для всех един, но беда в том, что не в каждом храме один и тот же его представитель. Неверных не считают ближними, а потому желают им смерти и не обещают любви. Такова глупость жизни.

– А мы тут с мальчишками уже построили храм, где будут учить воевать добром тех, кто очень хочет воевать.

– Да! – с ухмылкой удивился военный. – Это что же такое? – и проявил полусерьезную заинтересованность.

Из дальнейшего разговора выяснилось, что мост, по ее убеждению, не разрушился лишь только потому, что там, под мостом, на берегу, они построили большой сказочный храм доброго мира и назвали его Храмом любви. Храм для тех, кто на его алтарь готов приносить только добро и любовь, а не кровь и войну. Вот снаряды его и облетают: зло боится любви. Военный эту фантастическую легенду принял с иронией, но она ему чем-то понравилась.

– Хорошо было бы, кабы это было так. Если бы зло боялось и умирало от добра – это было бы прекрасно. Представляешь, все сеют добро, и зло умирает, но где судья, принуждающий грешников за каждое содеянное зло расплачиваться добром и что считать злым грехом? Сеющие грех миряне часто считают себя судьями и, вознося кару свою, считают ее добром. У каждого получается свое добро и правда. Этот эгоистичный мир просит любить других, а построен на любви только к себе. Через беду ближнего соплеменника он порой пытается добиваться любви к себе, и этим творится зло. Воевать добром пока не умеет никто.

Представляешь, прилетел бы снаряд добра, взорвался – и все стали враз счастливы. Все любят друг друга, и рождается от этого много добрых людей власти. Однако добрых снарядов любви нет, и сегодня добро – пока лишь жертва, которая власти дать не может, а очень жаль, что не так.

Люди пока способны взять власть только через страх и наши снаряды – это то зло, которое и дает эту власть. Эгоисты любят свою власть силы и покорности себе. Ею они добиваются даже любви. Построить храм, где люди могли бы воевать или соревноваться добром, чтобы получить власть и делать большее добро – это, конечно, прекрасно, благородно, но пока немыслимо и невозможно даже в кино. Религии и веры для такого храма в мире тоже пока нет. Этой власти религия ее жертвенности не нужна, ей нужна жертвенность ей подданных. Хотя, – продолжал рассуждать он, больше объясняя, наверно, уже не девочке, а сам себе, – мир, так или иначе, стремится к красоте, а красота без доброты и жертвенности тоже не существует. Так или иначе, он должен научиться властвовать через добро, а не через зло. Ну что ж, – уже отвлекаясь от своих мыслей, обратился он к ней, – будем считать, что ты по-своему права, и вы, наверно, сделали хорошее дело, если действительно построили где-то Храм любви. Любовь всегда была высшей формой и красоты, и добра, и самым дорогим, что есть на земле. Поэтому и религия любви, и храмы любви наподобие твоего, может быть, когда-нибудь и будут существовать как часть индустрии создания доброго мира и сотворенья совершенного человека.

Из любопытства и доброго чувства, чтобы не расстраивать девочку, он решил сходить посмотреть на то, о чем она с неописуемой детской радостью ему рассказала.

Это странное строение из-за большой ограды скорей напоминало крепость, по углам которой были сотворены возвышенности, напоминающие минареты со сказочным кораблем посередине. На палубе корабля находилась пирамида с множеством ходов и выходов. Над пирамидой возвышался купол из чугунного горшка, напоминающий купол христианской церкви со звездой на кресте, похоже, найденной где-то на кладбище на могиле времен социализма.

Все это было вылеплено из добротной глины и песка, чего предостаточно находилась под мостом на берегу реки. Кругом весь забор и пирамида были утыканы засохшими полевыми цветами и какими-то искусственными голубыми цветами, похожими на розы, сделанные вручную или собранные с могил. Это сказочное сооружение было выкрашено известкой с синькой, что придавало строению голубой оттенок несбыточной мечты. Трудно было представить, что все это сделали полуголодные дети.

Когда она, заметив его удивление, подошла к нему и они стали вплотную разглядывать это произведение, из домика неловко, с трудом оторвавшись от земли, вылетела неизвестная птица и, странно прокричав, полетела вдоль реки.

– Ну, вот и живая душа в вашем храме поселилась. Подранок видимо, – сказал Арабес – так он назвал себя, когда знакомился с Надюшкой.

На вопрос: «Откуда ты с ребятами взяла такую фантастическую конструкцию?» – она рассказала, что они ее вылепили по картинке, которая была нарисована ее второй мамой – так она называла хроменькую женщину-художницу, с которой какое-то время жила до знакомства с Марьям.

– Это наш Храм надежд для мирной жизни от коварных небес. Сюда по ночам приходят убиенные бедой зла души и молятся за людей о мире. Они выходят из воды в виде русалок и других духов. Когда люди умирают, их души очищаются от зла и превращаются в птиц и другую красоту. Эти души, как птице-люди возвращаются к нам ангелами-спасителями. Иногда они поют песни любви, чтобы нам не было скучно и зло от этого в голову не лезло. В нем могут молиться и христиане, и мусульмане, и другие верующие. У убиенных же душ наций нет. Это Храм духов, здесь мертвые учат живых дружить и любить друг друга, чтоб ваххабиты не стреляли в христиан, и христиане не стреляли в них, и у детей не убивали родителей.