Читать книгу: «Что я помню»

© Вген Форестовски, 2025

ISBN 978-5-0068-0467-8

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Вген Форестовски

Что я помню

 
                                        повесть
 
 
Публикуется в сокращении. Некоторые собственные имена и названия намеренно изменены.
 

Если бы я всё назвал, чем я располагаю,

да вы бы рыдали здесь!

В. С. Черномырдин

Обращение к читателю

Наверно, нет ни одного человека, который бы не задумывался над вопросами собственного бытия. Нет, нет, я не о том, о чём вы сейчас, вероятнее всего, подумали. Глобальные проблемы смысла жизни всерьёз меня никогда не интересовали. Всегда считал их пафосными, провокационными и пошлыми. К чему выдумывать и ставить вопросы, на которые не бывает ответа. А то, что же получается? Не спросив моего разрешения, меня зачем-то произвели на свет, и теперь я же должен мучиться вопросами собственного предназначения? Я имел в виду всего лишь наше отношение к прожитой нами жизни. Что же касается её высокого смысла, по-моему, лучше всех на этот философский вопрос ответил Бурратино. Помните диалог из сказки?

– А для чего же тебя выстругали?

– На радость людям!

Ну, не красавчик?

С возрастом мы всё чаще мысленно возвращаемся к своему прошлому. Оцениваем совершённые нами поступки, о чём-то сожалеем, грустим, ностальгируем. С чего всё началось? Где оно, самое первое, самое раннее воспоминание, та точка отсчёта, до которой вообще возможно добраться, спустившись в самую бездну своего сознания?

Люди, которые говорят, что они ничего не помнят лет до семи, вызывают у меня смешанные чувства. Что-то среднее между недоверием и жалостью. Что значит «не помню»? Это же не включённый утюг, а годы вашей сознательной жизни. Каким же скучным, серым и однообразным должно быть у ребёнка детство, чтобы он ничего из него не запомнил!? Вся наша жизнь состоит из воспоминаний, человек не может существовать без памяти о прошлом, она гораздо важнее планов на будущее, ведь наши воспоминания это наши знания и опыт. Отталкиваясь от них, мы делаем свой выбор и принимаем все важные решения. Можно сколько угодно читать, или слушать рассказы опытных людей о том, как правильно соединять контакты в высоковольтных электроцепях, что в стужу нужно тепло одеваться или, что лучше не нарываться на неприятности там, где без них можно обойтись, но только когда нас хорошенько шибанёт электротоком, когда мы однажды, по собственной глупости обморозим уши, или наживём другие неприятности, только после этого мы начинаем делать всё так, как надо. Нам очень важен именно собственный опыт, мы доверяем ему гораздо больше, чем чьим-то советам или книгам, написанным другими людьми.

Как оказалось, тема поиска первых воспоминаний весьма популярна. Сотни людей задают себе те же вопросы, пытаясь вспомнить хоть что-нибудь о начале своих мироощущений, так что в этом жанре я далеко не первопроходец. Меня огорчило лишь то, что прочтение чужих воспоминаний оказалось довольно-таки скучным занятием, они не будили во мне личные переживания. Очень жаль но, вероятнее всего то, что я предлагаю читателям, будет так же не слишком интересным для людей, не участвовавших в описываемых событиях по тем же самым причинам.

Когда я рассказывал своим друзьям и знакомым о моём литературном опыте, их первая реакция была вполне предсказуема: «Ха, ты чё, писатель, что-ли?», или: «О-о-о! Да ты у нас за мемуары засел!» Причём, чем более интеллигенты и образованы были эти люди, тем более саркастична и язвительна была их усмешка. Народ, что называется, попроще, первым делом интересовался, где можно почитать то, о чём я говорю.

Любой мало-мальски грамотный человек в определённый период своей жизни в состоянии критически осмыслить прошлое и написать книжку, основанную на личном опыте и восприятии пережитого. Не для издания с целью продажи её тиража, или выставления на всеобщее обозрение в интернете. Вероятность любых публикаций в данном случае совершенно вторична. В конце-концов, я же не Юрий Гагарин, чтобы всем нравиться. Даже если у этой книги будет всего один читатель, – тот, кому ты по настоящему дорог, или искренне интересен, она стоила потрачен- ных сил, времени и средств.

Не люблю слово «мемуары». У меня оно ассоциируется с дорогим коньяком, креслом – качалкой и генеральскими бурками. Я всего лишь попытался собрать хронологическую цепь из наиболее запомнившихся событий собственной жизни. Решил написать правду о том, что меня вело, что сопровождало, к чему пришёл. Я просто поделился фактами. В отличие от воспоми- наний сильных мира сего, отшлифованных перьями литератур- ных негров, простое описание жизни обычного человека, несомненно, ближе такому же рядовому читателю. Здесь вас не будут мучить глобальными проблемами, вы не станете чувствовать себя песчинкой мироздания и вам уж точно не придётся завидовать автору. Вспомните, сколько раз вы заворожённо слушали рассказы своих ничем, на первый взгляд, не примечательных случайных собеседников, оказавшись с ними наедине. В купе поезда, в больничной палате, в армейском наряде за совместной чисткой картошки… Люди из обычной жизни нам более понятны, мы легко ставим себя на их место, когда речь идёт о чём-то приятном, и облегчённо вздыхаем, если проблемы рассказчика не коснулись нас и наших близких.

Данная повесть, по крайней мере в том виде, в котором она представлена здесь, не может быть опубликована для широкого читателя. Слишком очевидны последствия. У меня нет никакой уверенности в том, что кто—то оценит мой труд, не говоря уже о каком—то глубоком понимании и осмыслении чужой жизни сторонними людьми. Не рекомендовал бы читать эту книжку юношам и девушкам, находящимся в максималистско-юном возрасте, я ориентируюсь на взрослого читателя, прожившего бoльшую часть своей жизни и познавшего то, что приходится познать человеку к пятидесяти и более годам. К этому возрасту люди, как правило, имеют достаточные познания о добре и зле, имеют представление о семье, отношениях между мужчинами и женщинами вне брака, имеют вполне подросших детей, многие проходят через разводы, теряют близких. Обычно, в зрелом возрасте люди становятся более прагматичными. Они уже не склонны огульно навешивать ярлыки, или осуждать других за неблаговидные поступки, поскольку сами много раз совершали их в своей жизни. Определённо, это книга для них.

Представьте, что вас снимают несколько камер одновременно. Какие—то ракурсы будут более удачны, какие—то менее, но всё-равно это будете вы. Неправда начинается там, где есть фотошоп. Вот этого самого «фотошопа» я, как мог, старался избежать в своём изложении событий. Возможно, отдельные факты были освещены с неожиданной, или неприглядной с точки зрения читателя стороны, однако мной они воспринимались именно так, и не иначе. К сожалению, после 50-ти, люди на 3/4 состоят из собственного негативного опыта, при этом они довольно сильно фонят своей отрицательной энергией, и с этим ничего не поделаешь.

У данного текста не было редакторов, я записал его, как сумел, поэтому заранее прошу простить меня за мою орфографическую самобытность, тем более, что на литературные достижения я вовсе не претендую. Не стоит так же обращать внимание на мелкие и не принципиальные неточности, ведь я не создавал исторически- беспристрастный документ. Как любой человек, я бываю подвержен эмоциям и так же, как и вы, уважаемый читатель, могу в чём—то искренне заблуждаться. Я прекрасно отдаю себе отчёт в том, что написанное – графомания в её классическом виде, но мне очень хотелось зафиксировать как можно больше событий и фактов, которые никто кроме меня не знает, не помнит, или не расскажет. Я был бы счастлив найти подобную рукопись, написанную рукой отца, мамы, бабушек и дедушек. Хранил бы её, перечитывал, пытался понять. Может быть, и у моих потомков когда-нибудь возникнет подобное желание. И, последнее, для особо чувствительных. В тексте вам повстречается несколько нецензурных слов, употреблённых мной исключительно в виде цитат. Александр Сергеевич писал, что не бывает плохих и хороших слов, бывают слова уместные и неуместные. По мнению автора, использованные цитаты в имеющемся контексте были совершенно незаменимы.

Выражаю благодарность всем, кто так, или иначе участвовал в моей судьбе, повлияв на мою жизнь и на моё мировоззрение. Так же прошу иметь в виду, что основной текст данной повести написан в 2010-м году и охватывает период от моих первых детских воспоминаний до начала текущего тысячелетия. Вот, пожалуй, и всё моё напутствие. Приводите спинки ваших кресел в вертикаль- ное положение, усаживайтесь поудобнее и, как писала известная афористка, «Не забывайте, ваше мнение обо мне на вашей совести.»

Отсчёт времени (первые воспоминания)

Каждый раз, когда очередной кадровый работник давал мне чистый лист бумаги и ручку для написания автобиографии, я терялся и несколько минут сидел за столом в полной прострации, не зная, с чего начать. Автобиография может рассказать о человеке гораздо больше, чем любые характеристики, сведения о поощрении и приказы о наказаниях. Опытный глаз быстро выведет вас на чистую воду, составив объективное впечатление о ваших профессиональных, деловых, личных и моральных качествах. Когда соискатель, указавший наличие у себя одного, или нескольких высших образований пишет: «Мне нравиться», согласитесь, невольно закрадываются некоторые сомнения в его компетентности, и профессиональной пригодности. Автобиография может быть формально-небрежной, или наоборот, излишне подробной, но по тому, какие события в своей жизни человек считает главными, какие второстепенными, а какие вовсе не заслуживающими внимания, можно довольно точно воссоздать его психологический и социальный портрет.

Беседуя с работодателями, я всегда чувствую некое психоло- гическое противостояние, как на допросе у следователя, – не взболтнуть лишнего, не забыть о главном… Хочется обратить гнетущий официоз в шутку, завернув что-нибудь в стиле главного героя советского фильма «Курьер», но строгие кадровики вряд ли оценили бы подобный юмор, как не оценили шутку моего приятеля на собеседовании в службу безопасности местного коммерческого банка. Широко улыбнувшись, парень развернул стул спинкой вперёд, и, усевшись на него, как на коня, весело представился: «Здравствуйте! Меня зовут Дмитрий, и я – алкоголик!» Кажется, на том собеседование и закончилось. С чего же мне начать рассказ о себе?

Мама сохранила клеёнчатую бирочку из роддома, которая болталась у меня на руке в первые дни моей жизни. Из надписи, сделанной голубыми чернилами, следовало, что я появился на свет в родильном доме №3 Железнодорожного района города Красноярска. Под трёхзначным номером были указаны фамилия, вес, рост и пол новорождённого. Внизу стояла подпись медработника, принявшего роды, дата и время, – «3 апреля 1965 г., 13 ч. 14 мин.»

В тот день была обычная для начала весны погода: +6, без осадков, дул едва заметный западный ветерок. К полудню лёд, подёрнувший за ночь серые городские лужи растаял, проснулись и зажурчали сверкающие в лучах слепящего солнца ручейки, громко, наперебой друг-другу загалдели прилетевшие с юга перелётные птицы, и жизнь вошла своё привычное русло. Я никогда не любил это время года. До настоящего тепла и первых клейких зелёных листьев на деревьях в наших местах оставалось ещё, как минимум, пять, или шесть недель.

Мама вспоминала, как за день до моих родов в отделении, где она находилась, родился ребёнок с огромным багровым родимым пятном в пол-лица, после чего все будущие роженицы с замиранием сердца ожидали своей участи. К счастью, я появился в назначенный срок, здоровым, кудрявым, светловолосым мальчиком, без каких—либо патологий, инфекций и других соматических проблем. Роды прошли легко, и уже на третий день, во вторник, шестого числа, нас выписали домой.

Меня никогда всерьёз не интересовали ни астрология, ни гороскопы, но однажды, зайдя на некий сомнительно-оккультный сайт, я поинтересовался, кто из известных людей родился в день третьего апреля. Ими оказались наследник Британской короны, принц Уильям, советский силач, Валентин Дикуль, актёры: Алек Болдуин, Эдди Мёрфи, Джуд Лоу, Марлон Брандо, Джоди Фостер. В этот день родились бывший канцлер Германии, Гельмут Колль, светская львица, Пэрис Хилтон, и множество персонажей, чьи фамилии основной массе людей, включая меня, не слишком, или совсем не известны. Среди них четырнадцать композиторов, восемь министров, тридцать пять писателей, девять поэтов, кардинал, пара принцесс и одиннадцать (?!) шахматистов.

3 апреля 1965 года родились всего два известных википедии человека: актриса Энджела Фезерстоун и японский режиссёр, по имени Ацуси Такэути. Недавно я с удивлением обнаружил, что в городе Владивостоке живёт мой тёзка, родившийся так же, 3 апреля, правда, 1967г., имеющий такие же, как у меня имя, фамилию, и даже аналогичное профессиональное образование. Правда, есть одно «но». Носимая мной фамилия не является исконной для нашей семьи. Она пристала к нам в пятидесятых годах прошлого века, и мы с ней смирились. Рассказывали, что в раннем детстве я несколько раз болел воспалением лёгких, лежал в стационарах, где приходилось принимать массу неприятных и болезненных процедур. Я этого не помню.

Припоминаю, как бабушка водила меня в детскую поликлинику на Яковлева 27. Это медицинское учреждение и сейчас на своём месте. Уверен, посетив его спустя пол-века, я покажу вам помещения, где мне приходилось бывать, и даже опишу их былую обстановку. В кабинете участкового педиатра, у входа, на невысокой деревянной тумбе стояли массивные чугунные весы с изогнутым стальным лотком для взвешивания младенцев. Каждый раз, когда я видел этот многократно покрашенный белой масляной краской измерительный прибор, мне очень хотелось поиграть его подвижными блестящими гирьками на двух плоских шкалах из толстой хромированной стали.

Хозяйка кабинета, доктор Савушкина, миловидная улыбчивая блондинка лет двадцати семи в тонких очёчках с четырёхугольными стёклами без рамки, послушав мои лёгкие с помощью своей слушалки-фонендоскопа, делала какие-то записи в моей медицинской карте. В процедурной, расположенной в правом торце клиники, делали уколы. Я обречённо ложился голым животом на стоящую за ширмой холодную дерматиновую кушетку, накрытую белой простерилизо- ванной тканью, после чего дежурная медсестра вводила тупой многоразовой иглой в мою сжавшуюся от страха ягодицу болючий антибиотик, или какой-нибудь витамин.

Годам к трём необходимость в уколах отпала. В следующий раз внутримышечные инъекции потребовались мне через семнадцать лет, в военном госпитале. Я лёг на такую же, как в детской поликлинике, кушетку и непроизвольно напрягся в ожидании боли. Повернувшийся ко мне с набранным шприцем военный фельдшер потерял дар речи, увидев лежащего перед ним двадцатилетнего бойца со спущенными штанами…

Не помню боль своего первого вдоха, первые погремушки, первые купания и первые прогулки. Помню лишь рыжую кондовую коляску с фанерным каркасом.. Она потом долго стояла никому не нужная, в стайке. Помню стеклянную бутылочку с мерными делениями и тёмно-красной резиновой соской, из которой я когда-то потягивал сладкий кефир. Года в четыре я увидел её среди хлама на чердаке нашего дома, и вспомнил тот желанный и забытый вкус. Пустая пыльная бутылка с рваной соской. Я ходил с ней за мамой и бабушкой, упрашивая их наполнить ёмкость таким же сладким и тёплым кефиром, каким он остался в моих ранних воспоминаниях. Взрослые лишь посмеялись надо мной. Может быть, это была первая в моей жизни ностальгия?

Воспоминания не текут, как полноводная река, они прерывисты и неравномерны. Какие—то отрезки жизни в памяти совершенно невосполнимы, иные эпизоды напротив, как ни старайся, забыть невозможно. Я помню до мельчайших подробностей некоторые картины из детства, но могу запамятовать, куда минуту назад положил мобильник, или связку ключей. В моей жизни случались отдельные периоды, исчисляемые годами, все воспоминания о которых умещаются всего в нескольких общих фразах и паре десятков стоп-кадров, хранящихся в мозгу. Меня всегда ставил в тупик вопрос киношного следователя: «Что вы делали такого-то числа между четырнадцатью и пятнадцатью часами и, пожалуйста, по минутам!» Пожалуй, даже попав ненароком под какое-нибудь нелепое подозрение, я навряд ли смогу обеспечить себе стройное алиби. Ни за что не вспомню, чем я занимался в это же самое время даже один день назад, но какие—то совсем не примечательные события, происшедшие со мной в очень раннем возрасте, по сей день стоят перед глазами, как фрагменты недавно просмотренного кинофильма. Хотите пример?

…Жёлто-рыжая осень. Вечер. Прохладно. Недавно прошёл дождь. Мне около трёх лет, сидя на корточках, играю один в огороде нашего частного дома. На мне короткое серое клетчатое девчачье расклешённое пальтишко (донашивал за старшей сестрой) и смешная драповая шапка типа «пилот» с застёгнутыми на пуговицу ушами. Рядом, в известной позе огородника, ковыряется в грядках мама. Повернувшись, она показывает мне дождевого червяка, извивающегося на её ладони. Я с интересом беру его в руки, рассматриваю и играю с ним, присыпая червя влажной землёй. Живое существо быстро находит выход на поверхность. Меня это забавляет. Даю ему имя. Понаблюдав за нами и, очевидно, желая меня удивить, мама говорит: «Смотри, Женя!», и разрубает червяка тяпкой. Обе половинки живут, извиваясь на влажной земле, но мне всё-равно его жалко. Я не верил, что ему не больно. Да и сейчас не верю.

Куйбышева 79

Наши первые воспоминания всегда связаны с очень конкретной географической точкой, расположенной в том, или ином населённом пункте, на определённой улице, на территории всего в несколько десятков квадратных метров. Дом под номером семьдесят девять, куда меня принесли из роддома и где я прожил свои первые годы, находился на улице Куйбышева. Сегодня не составит большого труда узнать точные координаты любого места на карте планеты с точностью до одного метра.

56° 02832005563505 мин. северной широты,

92° 82966613769531 мин. восточной долготы.

Где—то там находится та самая точка отсчёта времени. Времени, с которого я себя помню.

Район, где я прожил первые годы своей жизни, был основан в позапрошлом веке. Его и сегодня называют «Николаевка». Когда—то рабочий посёлок железнодорожников «Николаевская слобода» именованный в память визита в Красноярск молодого Цесаревича и будущего самодержца, теперь – захолустный частный сектор в двух шагах от делового центра города. Изначально наша улица называлась «Нижневокзальная», затем «Вокзальный переулок», наконец, в 1936-м году, её окончательно переименовали в улицу Куйбышева, в честь скончавшегося за год до того советского и партийного деятеля. На момент написания данных строк со времён Государя Императора на «Куйбышева» мало что изменилось. Стоят те же одноэтажные срубы, на улице так и не появилось ни современных коттеджей, ни даже приличных заборов. В девяностых, начавшуюся было застройку района современными многоэтажками приостановили, в связи с чем до большинства частных домов ковш экскаватора так и не добрался. Идеальная натура для съёмок сериала по роману Горького «Мать».

Наш дом снесли в середине восьмидесятых. Теперь на его месте нестриженый газон, частные гаражи и второстепенная дорога. Я успел побывать там, когда самого дома уже не было, но вокруг всё ещё валялись сломанные доски, вскрытая ножом бульдозера яма, оставшаяся от нашего подполья, стенная рaбица, остатки штукатурки с голубоватой побелкой, битое оконное стекло и другой бытовой мусор. На своём месте стоял только полусгнивший, чёрный от времени палисадник. Местами на его влажных неокрашенных досках тускло зеленели округлые лепёшки плотного мха. Внутри невысокого забора виднелись свежие пни от спиленных почти вровень с землёй больших тополей, когда—то росших перед окнами дома. Я помню эти деревья. Один из тополей рос в виде латинской буквы «V». Я любил сидеть на месте, где эти деревья срослись между собой, как на коне, обхватив один ствол руками. Когда—то сестра Марина со своей подружкой, смешили меня возле того тополя, устроив маленькое представление. Тогда мне было около четырёх лет, а сестре, соответственно, около одиннадцати. Поставив подругу перед собой, Марина просунула свои руки под её локти, прижатые к её туловищу. Создавалось впечатление, что руки принадлежали не сестре, а впереди стоящей девчушке. Подруга что—то пела, а Марина жестикулировала за неё своими руками. Это было забавно.

Даже не представляю сколько лет было нашему дому и кто в нём проживал до нас. Возможно, это постройка начала прошлого века, а может быть, дом старее, чем я думаю. Наверняка кого-то из прежних жильцов репрессировали в сталинские времена, кто-то уходил оттуда на фронт. В этом доме рождались, женились, выходили замуж и умирали какие-то люди со своими судьбами и своими историями. Старые дома хранят много тайн. Мама рассказывала, как однажды во время уборки на чердаке она нашла под половицей револьвер с россыпью патронов, завёрнутые в старую тряпку. Рассудив по-женски, мама унесла свою находку на Енисей, и забросила её в воду, от греха подальше…

Примечательный факт. После сноса нашего дома произошла его архитектурная реинкарнация. Адрес «Куйбышева-79» передали восемнадцатиэтажному человейнику, построенному в 2016-м году, в сотне метров к югу от его предшественника. Вероятнее всего, наш почтовый адрес просуществует ещё, как минимум, до 3-го тысячелетия. По выходным мы с бабушкой ходили в продуктовый магазин, расположенный неподалёку, в Пороховом переулке, в просторечье, – «Пороховушку». Когда—то в Пороховом переулке (название сохранилось до настоящего времени) был целый комплекс зданий казематной планировки с глухими толстостенными подвалами, где в царские времена располагались пороховые склады. Старики рассказывали, что здание «Пороховушки» в довоенные годы выставляли на продажу под частное жильё, но цена была высокой и никто не решился его купить, боясь показать своё финансовое положение. В советское время в этом здании располагался богатый по тем временам ОРСовский (ведомственный) магазин, принадлежавший Управлению железной дороги. Аббревиатура «ОРС» расшифровывалась, как «Отдел Рабочего Снабжения».

Поначалу в ОРСах отоваривались все желающие, не зависимо от места работы, но со временем в ряде ведомственных магазинов была введена система отпуска дефицита по пропускам. «Пороховушка» имела два входа. Один располагался в центре здания и вёл в продуктовую лавку. Второй вход, с правого торца, вёл в хлебный ларёк в котором всегда имелось множество видов самого разнообразного чая, в том числе развесного и прессованного, из южных республик СССР и дружественных ему стран: Индии, Китая, Монголии, Вьетнама… Такого натурального аромата у чая, находящегося в свободной продаже теперь уже нет. Здесь же продавалась халва, обычно, трёх видов, зефир и другие сладости. В нулевых здание отремонтировали, наскоро закрыв крепкую кирпичную кладку дешёвой облицовочной плиткой и устроили там адвокатскую контору.

Жилые дома, надворные постройки и частные заборы на Куйбышева были не покрашены. От времени и близкого соседства с железной дорогой, они сделались совсем тёмными, и глаз не радовали. Чтобы хоть как-то украсить унылые жилища, жильцы белили кирпичные печные трубы и подкрашивали ставни своих окон в приятные глазу, белый, синий, или зелёный цветa. Под окнами некоторые хозяйки сажали цветы, рябину, или сирень. В огородах выращивали овощи и зелень, ставили теплицы, было всё, как у нас принято, вплоть до мака и подсолнухов. Запомнились цветы со смешными названиями, росшие на грядке: «львиный зев» и «анютины глазки».

В середине 60-х по всей округе активно велись земельно-строительные работы. Помню, как дымила соляркой и лязгала гусеничными трaками техника, копошащаяся неподалёку от нашего дома. Мне нравилось смотреть на то, как работают подъёмные краны, экскаваторы, трактора и бульдозеры, встречавшиеся на пути прогулки по нашему району, особенно, когда при рытье котлованов, их долбили огромной, то падающей, то вновь поднимающейся на толстой стал ной лебёдке кайлой. Такой способ земляных работ уже не применяется, а раньше смотреть на него можно было бесконечно, как на огонь, или воду. Для прогулок трёхлетнему пацану пейзаж – что надо!

Мы с бабушкой часто ходили смотреть на проезжающие автомобили к ограждению бетонного парапета на проспекте «Свободный». Ровно через 45 лет, в августе 2013-го года случилась трагедия. Именно тот парапет, то место возле того самого столба, где мы с бабушкой любили подолгу стоять, обрушилось на проезжавшие внизу машины. Погибли люди.

У нас было две проходные комнаты, в одной из которых жили родители, а в другой, поменьше, мы с сестрой и бабушкой. Вместо дверей комнаты прикрывались занавесками. Стены, печку и потолки мама белила гашёной известью. Сейчас эта, обычная для тех лет, практика уже в прошлом. Люди, помнящие былые времена меня поймут. Свежесть в доме после побелки была особенной, никакие современные технологии не дают ощущения той чистоты и лёгкости дыхания. На полу в прихожей и сенях лежали тканые дорожки, а в комнатах, – ковры из натуральной шерсти, которые, между прочим, дожили до наших дней. В сенях имелось добротное подполье, где хранились овощи и соленья с нашего огорода. Конечно, при этом, приходилось бороться с грызунами. Отец ставил в подполье капканы «двойки». Нередко, сработав, капкан вышибал крысе мозг, или кишки. С тех пор у меня стойкое отвращение и к крысам и к капканам.

Все частные дома в Николаевке имели ставни, и люди не ленились ими пользоваться. В полной темноте переход в состояние сна происходит гораздо быстрее, а сам сон протекает намного спокойней и глубже. Поскольку водопровод в домах отсутствовал, умываться приходилось при помощи рукомойника. Колонка, куда взрослые ходили за водой, находилась в полусотне метров от калитки. Для удобства люди пользовались коромыслами. В нашем доме имелись старинные чугункu и ухваты на длинных ручках. Была даже древняя ручная прялка («самопряха») Примерно так жили все наши соседи независимо от их социального положения, и эта жизнь казалась всем абсолютно нормальной. Ну, подумаешь, неудобства, – нет водопровода с ванной, и туалет в конце огорода. Зато по вечерам уютно трещала печка, взрослые были всегда чем—то заняты, а я мог спокойно покопаться в земле возле стайки, строя сооружения для игр из камешков и щепочек от поленницы.

В большой комнате у стены, справа от входа, стояло чёрное пианино, там же находились стол-книжка производства ГДР, шифоньер, тумба с ламповым радиоприёмником, телевизор «Рубин», диван и несколько венских стульев. Потолок украшала тяжеленная люстра в стиле ампир, вероятно, 30-х годов прошлого века, из толстого матового стекла в виде еловых шишек, на пять плафонов. Думаю, эта люстра вполне могла бы украсить салон второго класса на «Титанике». Запомнился один из вечеров. Я, отец и сестра ждали маму, которая задерживалась, видимо, на работе. Марина играла на пианино, мы пели «Марш Сибирского полка» на стихи Гиляровского и музыку Александрова. Эта песня времён гражданской войны тогда была очень популярна. Кто помнит, подпевайте:

 
По долинам и по взгорьям
Шла дивизия вперёд
Чтобы с боем взять Приморье,
Белой армии оплод.
 

Потом я боролся с папой на ковре. Конечно, он мне поддавался, но я думал, что на самом деле укладывал его на лопатки, чем был очень горд. Почему мне запомнился тот уютный и спокойный вечер? Может, быть потому, что таких вечеров в моем детстве было не слишком много.

В голове ещё звучит весёлый отроческий голос сестры. Она задорно пела:

 
Смелó мы в бой пойдём
За суп с картошкой,
И повара убьём
Столовой ложкой!
 
 
Или театрально декламировала:
 

– Ась?

– А ну, вылазь!

– Щёё?

– Сиди ещё!

Запомнилось множество смешных прибауток Марины из нашего с ней детства, сказав которые один, или два раза, она их больше никогда при мне не произносила. Я никогда не озвучивал их, но услышанное не забывается, продолжая лежать среди пыльного хлама воспоминаний на чердаке моей памяти. Отлично помню, как двухлетним ползуном сидел под столом и жевал тетрадный листок в клеточку. Сестра, застав меня за этим занятием, громко нараспев ябедничала: «Ма-ам, а Женька опять ест бума-агу».

В маленькой комнате стоял полированный платяной шкаф, два табурета, самодельная тумбочка и две железные кровати с панцирными сетками. Сегодня эти воспоминания не вызывают у меня ничего, кроме тоски и уныния. Жители Николаевки даже не задумывались о том, что из достижений цивилизации XX века у них в доме не было абсолютно ничего, кроме чёрно-белого телевизора Единственное окно в кухне-сенях выходило на Кум—Тигей (Караульную гору) с одиноко торчащей на её вершине остроконечной часовней. Сегодня этот символ города, растиражированный на бумажных российских червонцах, знаком каждому. Ежедневно, садясь за стол обедать, я рассматривал эту каменную башенку и, болтая не достающими до пола ногами, представлял отражение набегов на неё полчищ средневековых киргизов. Если верить Googlemaps, от нашего дома до сооружения по прямой было ровно два километра и четыре метра. В оконной раме маленькая одинокая часовня на лысой горе с кроваво-красными обрывами смотрелась, как на картине, прямо в центре. Ничего лишнего. Как-то раз мы с бабушкой сходили туда, и я с изумлением увидел, что внутри каменной башни, не имевшей тогда дверей был, мягко говоря, общественный туалет с характерными надписями и неприличными рисунками на стенах.

В девяностые символ города восстановили. Часовню ассенизи- ровали, подсветили прожекторами, установили золочёный купол с православным крестом, и поставили у входа списанную армейскую гаубицу. Каждый день, ровно в полдень по указанию городского головы из пушки палили холостыми зарядами, возвещая о новом дне.

Помню худого плешивого соседа, дядю Лёву в майке-алкоголичке и трико с вытянутыми коленками, курящего папиросу в пожелтевшем от никотина белом костяном мундштуке. Дядя Лёва жил в соседнем, доме. Наши участки разделял высокий забор из неокрашенного горбыля с множеством витиеватых щелей. Иногда я подсекал через эти дыры в заборе за нашими соседями. Кстати, во времена моего детства в ходу было совершенно забытое ныне слово «заплoт», а не «забор», как мы все привыкли говорить сейчас. Есть даже фотография, запечатлевшая такой момент, – я стою возле нашего заплота в одной полосатой рубашке и ботинках, с голой задницей, и подглядываю в щелочку. На снимке мне меньше двух лет и, что совершенно поразительно, я, хоть и довольно смутно, но всё же припоминаю тот очень бытовой эпизод. Конечно, можно возразить, что моя память зафиксировала события полувековой давности благодаря фотоснимку, сделанному отцом, ведь я видел эту фотографию и в три, и в четыре, и в пять лет… Но перед моими глазами всплывает не просто стоп-кадр, а увиденное ЗА забором, чего на наших семейных фото нет и никогда не было, – видеоряд с копошащимся в своём огороде худым лысым дядькой, напоминающим Небберкрякера из мультфильма «Дом-монстр», пыхтящим папироской возле стопки шифера у деревянной теплицы.