Платон: агатофилософия. Монография

Глава 1. Раннее благо

Идея блага – вот

это самое важное знание.

Платон. Государство VI 505 а

§ 1.1. Космос или бесчинство?

Душа человека, особенно чистая «философская» душа, – в центре философии Платона. Таким оказался и ранний, «сократический» период творчества (конец V в. до н. э. – 90-е годы IV в. до н. э.). Ведь она – источник самого важного: самопознания, знания, разумения, мудрости. Она – источник разумного, нравственного, религиозного, деятельностного и любого другого выбора человека. Только она достойно и разумно может вести человека.

Она — сам человек, как бы человеческая самость: «…Тот, кто велит нам познать самих себя, приказывает познать свою душу» (Алкивиад I 130 de)³⁴. C. Ritter в своем большом труде о Платоне пишет: «Die Pflege der Seele ist für uns das Allerwichtigste; denn sie ist unser wertvollstes Besitztum, das wir in bedeutsamsten Sinn unser eigen nennen»³⁵ («Попечение о душе для нас самое важное; потому что она – наше ценнейшее достояние, которое мы называем в знаменательнейшем смысле нашим собственным». – перевод с нем. В.К.).

И Платон всеми способами доказывает и убеждает, что самая важная часть этого попечения – нравственная и религиозная. Например, в диалоге «Протагор» он говорит: «Быть ниже самого себя – это не что иное, как невежество, а быть выше самого себя – не что иное, как мудрость» (Протагор 358 с)³⁶. «Быть ниже самого себя» – это не проигрыш в споре или бою, не утрата здоровья, а нечто более серьезное: утрата душевных и духовных качеств, порча души и духа, которая обязательно затрагивает стержень личности, ее религиозно-нравственные основы.

И одна из главных причин этой порчи, согласно Платону, – неразумие и невежество. Э. Целлер в «Очерке истории греческой философии» пишет о душе, об «ihrer Vernunft (λογιστικον)»: «Sie allein ist der göttliche und unsterbliche Bestandteil derselben; erst beim Eintritt in der Leib verband sich mit diesem der sterbliche…»³⁷, со смертными частями души – θυμοζ (греч. мужеством) и έπιθυμητιχον (греч. вожделением).

Невежественный человек не просто многого не знает, но он не знает самого важного – когда его душа живет правильно, а когда нет. Не знает, «какой человек счастлив, а какой нет» (Горгий 472 с). То есть истинно не знает ни самого себя, ни людей, ни жизни.

Платон, по сути, предваряет хайдеггеровское Dasein (нем. экзистенциальное; здесь – бытие, присутствие) – когда человек жив экзистенциально-онтологически и понимает себя и свое временнóе место в мире. Хайдеггер так же перекликается с Платоном в объяснении не-присутствия: «…Непрозрачность присутствия коренится не только и не прежде всего в «эгоцентрических» самообманах, но равным образом в незнании мира»³⁸.

Невежество легко порождает сомнительные философии. Такие, как, например, «философия» сильных и слабых софиста Калликла. Сильные (они же у Калликла – «счастливые») дают «полнейшую волю своим желаниям» (Горгий 491 е). «Так вот тебе истина, – говорит Калликл Сократу, – роскошь, своеволие, свобода – в них и добродетель, и счастье… а все прочее… – никчемный вздор» (Горгий 492 с).

Однако на пути Калликла встает со своей глубокой аргументацией Сократ. «Свои желания» уже у Платона раннего периода – вещь сомнительная и низшего порядка. Все гедонистическое и индивидуалистическое (что святые отцы называли самоугодием) поставлено под вопрос. Доказываются духовно-нравственные ценности. Аргументируется высокий духовный путь разумного человека – философский и религиозный.

Путь же невежд бездумен и несложен: их не мучают вопросы Еврипида и Сократа – а не есть ли жизнь – смерть? А смерть – жизнь? И святые, уже опытно и в духовном знании, подтвердили эту догадку: «Конец настоящей жизни несправедливо, думаю, называть смертию, а скорее избавлением от смерти, удалением из области тления, освобождением от рабства… выходом из тьмы»³⁹.

Невежды не способны подумать о своем теле, как о «могиле души». Не способны усмотреть подобие своей души с «дырявой бочкой (выделено нами. – В.К.)» (Горгий 493 аb). Такая душа тоже дырявая, поскольку ничего не способна удержать, – она изменчива, неверна и забывчива. Но при этом даже гордится своей забывчивостью.

Об этом несчастном и низком состоянии души через несколько веков сокрушенно, в духе Платона, писали святые отцы. Например, св. Марк Подвижник говорил: «Когда душа покрыта (как покровом каким мрачным) всезлым забвением, пагубным разленением и, мáтерию и питательницею всего злого, неведением (выделено нами. – В.К.); тогда жалкий слепотствующий ум удобно привязывается к каждой вещи видимой, или мысленной, или слышанной»⁴⁰. То есть слепая умом душа такого человека блуждает в неведении от вещи к вещи и, как дырявая бочка, легко пропускает через себя что угодно, ни на чем не задерживаясь. Такая душа не просто дырявая, но и пустая.

Поэтому святые призывали к тому, «чтоб тело смирилось пред душею, а душа покорилась уму и соделалась невестою, чистою от всякой скверны»⁴¹.

Но еще хуже, когда такая душа обладает сильной волей и становится необузданной. «Давать волю необузданным желаниям… это нескончаемое зло, это значит вести жизнь разбойника»⁴² (Горгий 507 е). А такой человек «не мил» ни богам, ни людям, и не способен к общению и дружбе.

«Мудрецы учат, Калликл, что небо и землю, богов и людей объединяют общение, дружба, порядочность, воздержность и высшая справедливость; по этой причине они и зовут нашу Вселенную «космосом», а не «беспорядком», друг мой, и не «бесчинством» (выделено нами. – В.К.)»⁴³ (Горгий 507 е – 508 а).

В этих гениальных словах молодого Платона уже звучит симфония всей последующей его работы, вплоть до житейского понимания блага в «Законах». И уже сияет его великая и прозорливая концепция, покорившая многие поколения мыслителей и обычных людей. Она, конечно, плоть от плоти древнегреческая, но были даже рядом с Сократом те, кто думал совсем иначе: киренаик Аристипп, киники Антисфен и Диоген Синопский и другие. Этой концепции поклонились христианские платоники. И ее глубоко полюбили в России (даже зная о Платоне понаслышке). Запад, несомненно, тоже ее друг, но друг более рациональный и прагматический.

Платон называет «людей, не просвещенных разумом, – непосвященными (выделено нами. – В.К.)»⁴⁴ (Горгий 493 b), то есть лишенными знаний (в том числе знаний эзотерических) касательно человека и человеческих ценностей. Согласно св. Евагрию Понтийскому, невежество еще хуже: «Незнание (άγνοια), в своем крайнем пределе, не что иное как ад – предел падения человеческой личности»⁴⁵.

Эзотерика Платона явно перекликается с будущей христианской, поскольку говорит, прежде всего, о житейской и метафизической ценности добра и Блага. Благо признается Платоном высшей целью во всех земных и небесных делах. Именно присутствие Блага в душе человека научает «обходиться как дóлжно и с богами и с людьми» (Горгий 507 а). И при этом, конечно, на основе разумности.

Таким образом, неумный человек может не посчитаться с ценностью Блага (например, по той причине, что оно якобы делает жизнь слишком постоянной, «каменной») и предпочесть необузданность и своеволие. Согласно Калликлу, «в том лишь и состоит радость жизни, чтобы подливать еще и еще!»⁴⁶ (Горгий 494 ab). В понимании Платона – это не только иллюзия полноты «сосудов жизни», но и опасная игра со своей душой. Потому что душа такого человека легко может стать порочной, дурной, даже преступной и, в конце концов, по-настоящему несчастной. Жизнь человека с такой душой будет складываться позорно и скверно, а после смерти его ждет суровое наказание в Аиде.

В понимании христианства подобное «подливание» – это служение своим страстям на радость дьяволу. Такой человек ввержен будет «во тьму кромешную, где пребывает диавол, одетый в одежду страстей, кои суть: блуд, похотение, сребролюбие, оглаголание, гнев, завиствование, тщеславие, гордость»⁴⁷. Этим «ветвям зла» подобны и другие страсти – «украшение тела, развлечения, леность, смехотворные речи, бесстыжие взгляды» и так далее. Несомненно, все это имел в виду Калликл, всему этому он и призывал давать полный ход.

А Платон указывает еще на одну опасность подобной жизни – неразумие и своеволие направляют человека к несправедливости и нечестивости. «Болезнь несправедливости» (выделено нами. – В.К.), говорит Платон, может растлить душу «окончательно и безнадежно» (Горгий 480 b). Поэтому с малых лет необходимо удалять из души пороки и всякую несправедливость, «удерживать ее от желаний и не разрешать ей ничего, кроме того, что сделает ее лучше»⁴⁸ (Горгий 505 b). Единственная альтернатива души и жизни человека, согласно ранним диалогам Платона, – обходиться с людьми и богами справедливо и благочестиво. За этим видится не просто морализм Платона, а вещи гораздо более фундаментальные – путь человека в соответствии с Истиной и его спасение.

А Платон по-своему обещает справедливым людям высокие награды и спасение – блаженство и счастье в этой жизни, и чудесные «острова блаженных» в жизни иной. Э. Целлер оценил эту метафизическую сторону философии Платона следующим образом: «Plato’s Philosophie ist von Hause aus Ethik»⁴⁹ («Философия Платона с самого начала этика» ‒ перевод с нем. В.К.). И эта этика, связанная с мифологией и религией, действительно, совсем не светского характера, а понята Платоном (как знать, может быть, и через его личное откровение) поистине глубинно, онтологически и нетленно. Как сказал бы Хайдеггер – экзистенциально-онтологически.

Нравственность и религиозность души, согласно ранним диалогам Платона, дороже почестей и наград, радостей и «приливов» жизни, свободы и роскоши, силы и превосходства. Самое позорное и несчастливое, как полагает Платон, – не оказаться жертвой, а оказаться злодеем. «…Переноси спокойно и позор, и побои: с тобою ничего не случится дурного, если ты поистине достойный человек и предан добродетели»⁵⁰ (Горгий 527 d). «Не случится дурного», – вероятно, означает, что душа пострадавшего не станет грязнее. А после смерти тела ее не будет ожидать Тартар. Здесь тоже очевидна перекличка с учением Иисуса Христа: «Кто сам за себя мстит, тот как бы осуждает Бога в недостатке правосудия»⁵¹.

В то время как злодея, порочного человека и при жизни подстерегают несчастья, и после смерти ожидает «величайшее зло» – ужасный Тартар. Такое слово для обозначения ада использовали также многие христианские святые, которым каким-либо образом были открыты тайны этого подземного тонко-вещественного мира. И не все смогут, согласно Платону, перенести подземные муки и выйти оттуда очищенными от несправедливости. Виновные в самых тяжких злодействах неисцелимы и поэтому останутся навсегда в ужасных пропастях Тартара. Их печальная, но справедливая участь – служить «примером и предупреждением» для других.

Платон вспоминает «прекрасное предание» о суде над умершими людьми: Зевс запретил людям что-либо знать о своей смерти, а кроме того, быть после смерти одетыми, красивыми и такими же знатными. Нагие души судей будут судить нагие души умерших, внимая наличию самого важного – справедливости, честности, порядочности, доброжелательности, прямоты, благочестия, достоинства, разумности, мудрости, воздержности, мужества. «Надо искать способ провести дни и годы, которые… предстоят, самым достойным образом»⁵² (Горгий 512 е), то есть служа Благу. Так могли сказать и отцы Церкви. Но святые обязательно добавили бы: «Попечение о душе – злострадание (подвиги самоумерщвления) и смирение, ради коих Бог прощает все грехи»⁵³.

Но все-таки оппонент Сократа Калликл оставляет человечеству мучительные вопросы: каковы границы человеческой свободы и самоограничений? Наслаждений и воздержаний? Морального равенства и неравенства? Дерзновения и скромности? Не должен ли философ быть тем, с уст которого будет слетать, как вещает Калликл, «свободное, громкое и дерзновенное слово»⁵⁴ (Горгий 485 е)? Но вот только – из какой почвы или беспочвенности?

Однако в пользу Платона говорит нечто более важное – его глубочайшая философская мудрость и почти несомненные эзотерические тайны, – то ли личные, то ли воспринятые (возможно, в Египте или Финикии, в том числе у знатоков Ветхого Завета).

§ 1.2. «Самое дорогое» (благо)

Тайна блага в философии раннего Платона заявлена столь мощно, что нуждается в дополнительном прояснении.

В диалоге «Горгий» все тот же спор Сократа с Калликлом обнаруживает, быть может, самую заветную мысль Платона о высшей цели и ценности человека и государства: «У всех действий цель одна – благо и… все прочее должно делаться ради блага, но не благо ради чего-то иного (выделено нами. – В.К.)»⁵⁵ (Горгий 499 е – 500 а). Св. отцы христианской Церкви, разумеется, по-своему, говорят почти то же самое: «Добро не должно быть для чего-либо другого, напротив все другое должно быть для него»⁵⁶.

Однако спросим: почему же у действий не может быть иной цели, например радостной жизни, как доказывал Калликл? Почему «все прочее должно делаться ради блага»? Насколько мудры эти слова Платона?

Чтобы ответить на подобные вопросы, надо прежде всего внимательно присмотреться к определениям блага у Платона и платоников. И при этом не забыть, что уже в ранних диалогах философ исключительно благочестив, религиозен. Только у человека, как повествуется в мифе Протагора (диалог «Протагор»), – родство с богами и причастность божественному уделу. В Библии человек тоже понимается как совершенно особое живое существо, сотворенное по образу и подобию Божию, с душой – дыханием Божиим. А Платон о причинах родства почти не говорит, но подчеркивает, что только человек стал признавать и почитать богов.

А значит, жить безбожно и нечестиво – жить худшим образом и ложно. И определение блага у платоников несет в себе это указание: «Благо – причина благополучия живых существ; причина всего, что направлено само на себя; то, из чего проистекает все, долженствующее быть избранным»⁵⁷ (Определения 414 е).

Господь Бог христианства – тоже «причина благополучия», и Он Тот, от Которого «проистекает все» хорошее и наилучшее. По Его милостивой воле происходит как все благое, так и то, что направляет человека ко благу. Св. Силуан Афонский пишет: «А кто просит, тому Господь дает все не потому, что мы этого стόим, но потому, что Господь милостив и нас любит.

Я пишу об этом потому, что душа моя знает Господа (выделено нами. – В.К.)»⁵⁸.

Св. Силуан долгие годы страдал головными болями, молился по этому поводу, но боли не проходили. Его заключение простое: значит, мне «не на пользу» (чтобы болей не было).

В зрелом «Государстве» Платон едва ли не так же описывает благо: это бог, Солнце в умопостигаемом мире высших идей, источник всяческой жизни и всего хорошего, наилучшего. Хотя, разумеется, это расходится с известным христианским пониманием причины всего благого: человек получает «в крещении благодать Духа (выделено нами. – В.К.) – причину всего благого, не только тайных и духовных, но и явных добродетелей»⁵⁹.

Тем не менее мысли Платона и перекликаются с христианством. Ведь он, по сути, говорит, что между божественным и наилучшим человеческим нет никакой разницы. И тогда самое лучшее для человека – жить по воле Божией. И приобрести «наибольшее количество «талантов» на выданные ему от Господа (Мф. 25, 20)»⁶⁰.

Платоновское благо опасно понимать исключительно как идею языческого умозрения, обходя его живую эзотерическую основу. Этим путем можно низвести таинственные открытия философа до едва ли не истин Калликла – по поводу наслаждений и цветущей жизни. Что, кстати, частично и состоялось в поздних выводах философа (см. «Законы»).

Между тем ранние диалоги позволяют взглянуть на природу блага и по-другому, не столь онтологично: в «Лисиде» высказывается мысль о том, что благо любят и ценят не само по себе, а в силу наличия зла. При отсутствии зла оно бесполезно и не необходимо (Лисид 220 bcd). Эту же мысль можно обнаружить в «Протагоре» (миф Протагора): в определенное время люди, ради своей безопасности, стали жить в городах, но, не обладая навыками общей жизни, начали обижать друг друга, расселяться и гибнуть. И тогда Зевс послал бога Гермеса, чтобы тот ввел «среди людей стыд и правду» (Протагор 322 с). Так появилось нравственное «единое», или спасающее и упорядочивающее каждого человека и всех вместе благо добродетели.

Однако онтологические мотивы в объяснении природы блага все-таки преобладают. Сократ в том же «Лисиде» говорит: «Не предположим ли мы также, что благо родственно всему, зло же, наоборот, чуждо?»⁶¹ (Лисид 222 с). Иными словами, благо является метафизической основой сущего, а зло – неким искажением и ложью. Очевидно, что с христианской точки зрения Платон недооценил мощь и глубины зла: ведь есть сатана и его «воздушные князи», есть полчища бесов. Св. Матрона Московская просила своих служок в дни большевистских праздников закрывать форточки, поскольку в воздухе летали полчища бесов (и только она их воспринимала). Есть также не считающиеся с человеком и государством социальные, исторические и природные катаклизмы.

А из раннего творчества Платона следует, что зло – исключительно человеческого происхождения, причем связано с низшей, чувственной частью души человека. Оно – не бытийственно, нечто низкое и ложное. Путь к нему – неразумность, невежество, необузданность, своеволие, несправедливость, безбожие. То есть есть, с христианской точки зрения, попущения своим страстям: нерадение о разумном понимании и знании, несмирение, следование только своей воле, неприятие общей морали, отказ от веры в Бога. И это действительно причины человеческого зла, уходящие корнями в изначальную греховность падшего Адама.

Заметим также, что у некоторых святых отцов можно встретить аналогичное Платону понимание природы зла: «Зло собственно не есть субстанция, но лишение добра: подобно тому, как мрак не другое что есть – как отсутствие света»⁶².

А Платон был безусловно уверен в том, что если человек разумен, благочестив и способен жить достойно и справедливо, то его душа и тело будут в наилучшем состоянии и будут объективно направлены к высшему Благу. Проблемы онтологической и просто постоянной греховности человека у Платона не существует.

Между тем многие святые отцы ясно говорят о «существенном (коренном) грехе, который есть тьма и мгла души и от которого получают начало все порочные помышления и желания»⁶³.

Достойный человек, в понимании философа, не предпочтет нечто изменчивое и скоропреходящее (например, земные удовольствия) – устойчивому и вечному, то есть благу, которое «делает нас хорошими» (Горгий 506 d). «Хорошее» – это прежде всего чистая и добродетельная душа человека.

Но хорошее у эллинов (и у Платона) понималось неоднозначно и очень широко, с бытийственным (космичным) акцентом. Например, хорошее животное – не больное, а здоровое. Хороший дом – не разваливающийся, а ладно обустроенный. Хорошая речь – не хаотичная, а мастерски построенная и разумно ориентированная на «какой-то образец», идеал (Горгий 503 de). Именно так устроен античный космос, а в нем – бытие любой вещи: оно соответствует «какому-то порядку, присущему каждой вещи» (Горгий 506 е) и делающему вещь хорошей, а не скверной. То есть космос – вещь, обладающая благом.

Но тогда можно предположить, что Платон только мощно развил и обосновал это древнее мировоззрение эллинов. А это мировоззрение, в свою очередь, перекликается с библейским: Сущий сотворил мир как совершенное «добро зело». И только грехопадение Адама нарушило связь этого мира и всего в нем с божественным благом. Однако доля блага, как бы греческий благой космос, в нем остается.

А. Ф. Лосев весьма подчеркивал подобное значение греческого слова «хороший» (Αγαθός) и заявлял о его внеморальности. Однако в хорошем (человека) ясно присутствует нравственная порядочность и честность человека, его добродетельная и благочестивая жизнь, его устойчивость по отношению ко всему нездоровому и злому. Очевидно также, что хорошее государство – это не просто организованное и дельное государство, но и государство справедливости во всех смыслах, государство высокой нравственности – пресекающее безнравственных людей, воспитывающее в детях исключительно добродетель и так далее. Поэтому недопустимо принижать в идее блага сущностный аспект моральности.

Человека, включая его душу и бытие, ранний Платон понимает как космичные. Это означает, что все названное должно быть слаженным, разумным и полезным, в соответствии с волей богов и разумным выбором самого человека. Эта идея тоже перекликается с православием. Например, бл. Феофилакт, архиепископ Болгарский, толкуя Евангелие, пишет о том, что Христос, убедившись в реальности опасности от фарисеев, отходит в другое место. То есть «ввергать себя в опасность без нужды есть дело небогоугодное»⁶⁴. В другой главе Христос обличает маловерных апостолов, усомнившихся в том, что Он может немногими хлебами напитать многих: «Так не везде уместна бывает кротость и много силы имеет благоразумное обличение»⁶⁵.

Иными словами, человек должен в грешном мире не только надеяться на Бога, но и не забывать о своей разумности и рассудительности, о здравом смысле, осторожности, полезности, благоразумных доказательствах и поведении. И это тоже по воле Божией.

Добро в ранних диалогах философа даже этимологически (в толковании Платона) нечто «изумительное» – это сильнейшее и наиболее удачное проявление природы. Причина этого – наилучшее соответствие подобных явлений метафизическому благу. «Да и имя «добро» (τò αγαθόν) словно бы установлено для того, в чем изумительнее всего (άγασθόν) проявилась природа» (Кратил 412 с), – говорит Платон. «Добро» в человеке и государстве означает, что они устремлены к благому, что они истинны и следуют добродетели. И поэтому – изумительны.

Э. Целлер об этом пишет так: «Wie die Tugend für den Einzelnen das höchste Gut ist, so ist sie auch der höchste Zweck des Staatslebens»⁶⁶ («Как добродетель есть высочайшее добро для отдельного, так же она есть высочайшая цель государственной жизни» ‒ в переводе с нем. В.К.). У Риттера тоже подчеркивается аналогичное: «Wahrhaftiges Gut und wahrhaftige Tugend fallen zusammen»⁶⁷ («Действительное добро и действительная добродетель рождаются вместе» ‒ в переводе с нем. В.К.). То есть добродетель безальтернативна, самоценна и истинна.

Сам Платон о добродетели высказывается не только метафизически, но и с большим поэтическим воодушевлением: ««Добродетель» (άρετή) означает прежде всего легкое передвижение, а затем и вечно свободное течение, полет доброй души (выделено нами. – В.К.), так что, видимо, «добродетель» получила имя от вечного, неудержимого и беспрепятственного течения и полета. <…> Правильно поэтому было бы называть ее «вечная добродетель» (άειρειτή), а может быть, «избранная» (αίρετή) как наиболее желанное состояние»⁶⁸ (Кратил 415 d).

Здесь несомненна перекличка с христианским пониманием добродетели: называется «добродетелию то (сердечное настроение), когда (ради коего) сделанное воистину благоугодно Богу»⁶⁹. Иначе – это «делание по Богу» (св. Марк Подвижник). «Добродетель одна, но имеет многообразные делания».

А добродетель в понимании Платона – и нечто наилучшее, и наиболее «воздушное» и доброе, и наиболее свободное, и наиболее желанное. Здесь как бы вспоминаются, вероятно, добрые, естественно свободные и счастливые люди крито-микенской цивилизации – юноша-рыбак с наловленной рыбой, радостные наряженные женщины и другое. Но почему-то плохо видится добрый, свободный человек в метро или добрый и свободный завсегдатай Интернета.

А недобродетельное в ранних диалогах предстает как плохое движение, препятствие движению: «Ведь раз вещи движутся, то все, что в этом движении плохо, порочно (χαχως ίόν), и есть порочность (χαχία)»⁷⁰ (Кратил 415 b). «Трусливость» – чрезмерная скованность души, помеха движению. «Постыдное» – сдерживающее поток вещей. «Вредное» – обвивающее веревкой несущийся поток. «Безволие» – несчастье, когда некто не посылает стрел и не достигает своей цели. «Ложь» – обращение вспять, задержка, принуждение к покою. При этом у платоников в определениях пороков сделан акцент скорее на чрезмерности и неуправляемости движения: «страх» – это потрясение души, ожидающей беды; «злоба» – побуждение страстной части души к мести; «гнев» – возмущение порядка неразумной души.

Добродетель, в понимании Платона, – не просто разумный, нравственный и удачный выбор человека и государства, а гораздо больше – нечто эзотерическое. Ведь она дается не от природы, не от обучения (нет учителей добродетели, говорит философ!), а по «по божественному уделу, помимо разума (выделено нами. – В.К.)»⁷¹ (Менон 99 е – 100 а). Это означает не врожденное обладание добродетелью (люди хорошими, по мнению философа, не рождаются; православная точка зрения такая же), а главным образом божественный дар припоминания (анамнезиса) истинного добра, которое видела периодически рождающаяся бессмертная душа «и здесь, и в Аиде» (Менон 81 bc). Припоминать – значит неутомимо и мужественно искать и познавать причины явлений, в нашем случае благих, пробуждать спящее в душе точное знание. И такой припоминающий человек (можно сказать, философ, ученый) будет идти по жизни добродетельно и успешно. Исключение в этом смысле представляют лишь прорицатели, провидцы, поэты, вдохновенные государственные люди: у них нет знания, но они достигают великого успеха, так как «движимы богом».

Можно сделать вывод о трех источниках устойчивых и связанных знаний, направляющих, по мысли Платона, к добродетели. Это, во-первых, анамнезис, выводящий упорных, разумных, ищущих – прямо к истине. Во-вторых, это разум, который не только актуализирует припоминание, но и управляет всеми проявлениями души – мужеством, образованием, воспитанием, любым занятием любого человека в любом возрасте, ведя к хорошему и полезному (то есть добродетели). И, в-третьих, это божественное озарение провидцев, поэтов, государственных мужей, направляющее их без умственных усилий и основательных знаний к наилучшему. То есть здесь явлена по преимуществу антропоцентрическая позиция.

Однако у Платона нет самого главного источника, на который указывает с позиции теоцентризма христианство: «Бог начальствует над всякою добродетелию (выделено нами. – В.К.), как над дневным светом солнце»⁷².

Тем не менее Платон по-своему и глубоко размышляет по поводу добродетелей. Можно, говорит он, несколько обмануться, видя множество человеческих добродетелей и пороков в разных занятиях, делах, возрастах, полах и т. д. Но не видеть их единого онтологического корня – «одной определенной идеи: она-то и делает их добродетелями»⁷³ (Менон 72 с). Например, идея здоровья одна и для мужчины, и для женщины, и для ребенка, и для старика и т. д. Единая добродетель человека может быть сведена, как показывает Е. Н. Трубецкой, к трем основным составляющим: «…Добродетель ума есть мудрость (σοφία), добродетель аффективной части или сердца есть мужество (άνδρεία); наконец, добродетель низшей, чувственной части души есть воздержание или скромность (σωφρωσύνη)»⁷⁴.

Кроме того, и об этом не раз высказывается мыслитель в своих ранних диалогах, она (добродетель) – единственный путь к счастью. «Das wesentliche und einzige Mittel zur Gluckseligkeit ist die Tugend»⁷⁵ («Существенное и единственное средство счастья – добродетель» ‒ в переводе с нем. В.К.). Добродетель Платона, в понимании Э. Целлера, – это, прежде всего, «die rechte Beschaffenheit, die innere Ordnung, Harmonie und Gesundheit der Seele»⁷⁶ («Правильное состояние, внутренний порядок, гармония и здоровье души» ‒ в переводе с нем. В.К.).

И человек, и государство с такой душой не обманутся деньгами, славой, почестями и наслаждениями. Они будут заботиться о должном, то есть о том, чтобы душа стала лучше и умнее. Они не поверят мнениям большинства, которое не способно, как полагал Платон, ни на величайшее добро, ни на величайшее зло, и «не может сделать человека ни разумным, ни неразумным, а делает что попало»⁷⁷ (Критон 44 d). А поверят «людям со смыслом» (Критон 44 с), знатокам, которые руководствуются самыми лучшими разумными убеждениями, даже самой истиной, и понимают, «что всего больше нужно ценить не жизнь как таковую, а жизнь достойную»⁷⁸ (Критон 48 b). То есть «все хорошее, прекрасное, справедливое» (Критон 48 b), являющееся единым в силу своего генетического родства с благом.

Таким образом, Платон по-своему предчувствовал то основное направление жизни человека, которое в христианстве связывается с Божественным Словом. И это направление – единственный возможный путь с Богом, по воле Бога; путь обóжения и спасения.

Онтологическую необходимость своих ценностей Платон обосновывает многократно: это связано и с нашим незнанием жизни и смерти (что из них лучше, знает лишь Бог). А христианство говорит – разве стóит минута земной жизни великого вечного блаженства верных? Это и наше незнание посмертных наград и наказаний. А в христианстве – уже знание о сложностях воздушных мытарств и состояниях умерших людей в Царствии Небесном или аде.

Это также, говорит Платон, неодобрение и тягостное непризнание несведущего человека даже со стороны близких родственников. А в универсальном смысле – это никчемная, несчастная и позорная жизнь глупых, несправедливых и безбожных людей. Как говорит Сократ: «Если же вы будете действовать несправедливо и брать в пример все безбожное и темное, то, естественно, и дела ваши будут такими и самих себя вы не познаете»⁷⁹ (Алкивиад I 134 е).

Напротив, хорошему человеку опасаться нечего «ни при жизни, ни после смерти и… боги не перестают заботиться о его делах» (Апология Сократа 41 cd) даже после смерти. Худшему «не позволено вредить лучшему» (Апология Сократа 30 d): худшее вредит самому себе. Поэтому лучше выносить позор и побои, чем их наносить. И остаться достойным человеком. Святые отцы тоже по-своему, на более высоком (духовном) уровне, высказывали подобные мысли: «Никто не может причинить вред верной душе; но все, что ни постраждет она, вменится ей во благо»⁸⁰.

Месть Платон оценивает тоже как вещь недопустимую и вредную для души. Очевидно, что это тоже близко духу христианства. Христос – Бог Милосердия и Кротости, и христианство призывает учиться только у Него.

В «Апологии Сократа» и в «Критоне» Сократ говорит: зло – это несправедливость в душе, а не убийство или изгнание честного человека и тому подобное. То есть это наказуемое людьми и богами душевное анти-благо. Зло – это мысли и поступки вопреки указаниям Бога и вопреки Городу, Отечеству и Законам (с заглавных букв у Платона. – В.К.). Город, Отечество, Законы, как полагает Платон, дают человеку почти все: благословляют брак его отца и матери, само его рождение, защищают, дают человеку воспитание, образование, профессию, семейное благополучие.