Как я училась быть любимой

– Знаешь, по-моему, он несчастен, – неуверенно предположила я.

– Во, во, наших баб хлебом не корми, дай пожалеть какого-нибудь завалящего. И чем несостоятельнее мужик, тем большую жалость вызывает у дурочек вроде тебя. Да ты знаешь, какие интриги он плетёт в театре?! Не успел приехать, а труппу уже разобщил. Теперь у нас в коллективе два клана: те, кто пресмыкается, зарабатывая себе роли, и те, кто в оппозиции. А всё он, гений наш. Между нами, говоря, и спектакли он ставит дурные, ничего нового, бесперспективный он.

– Полчаса назад ты совсем другое говорила, соловьём заливалась по поводу его таланта, – напомнила я принципиальной актрисе.

– Ну и что? Мой язык что хочу, то и говорю. Мы народ подневольный. Правду-матку резать – без ролей остаться. А мне уже тридцать, поздно доктор пить «Боржоми».

Насчёт своего возраста Нюся, конечно, погорячилась. Не тридцать ей, а пятьдесят без малого. Хотя кто этих актрис разберёт? Может, и вправду земные годики не в счёт? И ведут они отсчёт времени, своим особым вывернутым мерилом. Я не стала её поправлять, и собралась уходить.

– Посиди а? Не люблю оставаться одна, – попросила Нюся.

Меня моё одиночество не тяготит. В течение рабочей недели, так устаю и физически и эмоционально, что долгожданные выходные с удовольствием провожу в гордом одиночестве. На мой взгляд, найдётся немало интересных и полезных занятий, способных скоротать досуг. Но Нюся, сколько помню её, боится оставаться одна. Прозябая почти круглосуточно в театре, она умудряется скучать по людям.

– Давай выпьем, завтра же воскресенье, на работу тебе не надо.

– Наливай! – милостиво согласилась я.

Мы продолжили вечеринку. Вначале долго молчали, думая, каждая о своём – звуки саксофона, располагали к внутреннему философствованию.

– Я ведь люблю его, – трагично торжественно заявила Нюся.

– Кого? – не поняла я.

– Руслана.

Вот те раз! То интриган по совместительству импотент, а то сразу люблю. Да, драматический сюжет.

– Он похож на мою первую любовь: такой беспомощный, жалкий, но в то же время удивительно трогательный. Знаешь, есть в нём что-то от пацанёнка. Пыжится, авторитет зарабатывает, романы с бабьём заводит, а сам ещё дитя дитём. Боюсь, сожрут его в нашем террариуме. Но ничего, возьму над ним шефство, отогрею, вдохновлю на подвиги, и будем мы с ним счастливы до конца дней своих.

– На пятнадцать лет поди младше? – не удержалась я.

– Не на пятнадцать, а на восемнадцать. Ему только тридцать два.

– И тебя не смущает это?

– Нет, я ведь и впрямь люблю его. Подумаешь – возраст! Он и не представляет, какое блаженство я ему подарю.

– А он в курсе твоей любви?

– Нет, пока это моя тайна. Перебесится, сведёт знакомства постельные со всеми нашими бабами, успокоится, тогда я его тёпленьким возьму! Поверь, я умею ждать.

– Зачем тогда нас с ним наедине оставила? Знала ведь к чему дело клониться.

– С тобой, не с кем-нибудь. Ты чистая, мужика не обидишь. Главное, чтобы ему было хорошо. И потом, ты помогла мне избавиться от Ритки. Как только он начал отсыпать тебе комплименты, эта грыжа паховая срыгнула.

– Зачем же приглашала её?

– А он бы не пошёл без любовницы. Вот ведь как бывает вроде не красавица, а даже совсем наоборот непорядочная сволочь, а мужики слюни пускают. А вот взять хоть бы тебя: смазливенькая, добрая и преданная, распущенная в меру, а что-то я не наблюдала паломничества мужского. Не разобрать, чего им нужно.

Я не отреагировала, потому что сама не знала ответа на такой злободневный вопрос. Спроси у каждого отдельно взятого мужчины, какую он жену хотел бы иметь, ответ будет примерно одинаков: добрую, хозяйственную, преданную. А на практике что? Смотришь – дура дурой, ни души, ни сердца, а рядом мужичок неплохой такой обосновался. А со мной, вообще, проблема: не сказать что дура, но и не светоч мысли, по хозяйству хлопочу, конечно, но без фанатизма, умеренно работоспособна, да и личико без фантазий.

Тишком примостившись возле Руслана, Нюська обняла бедолагу, и, прижавшись к нему, принялась вдыхать запах молодого тела. Со счастливой улыбкой сообщила:

– Пахнет вкусно, обалдеть! Мой будет, это точно, пусть выдры театральные даже и не мечтают о нём.

Она заснула, с блаженной улыбкой обречённого мытаря.

Выйдя в коридор, я обнаружила, что перегорела лампочка. В нашей квартире было заведено оставлять свет в коридоре на всю ночь. За электроэнергию, мы не платили, а потому не отказывали себе в этом удовольствии. Мне пришлось пробираться на ощупь. Коридор был узкий, и чрезвычайно длинный. Моя комната, находилась в противоположном от комнаты Нюси, конце. Коридор все без исключения использовали как перевалочную вещевую базу. Смотришь вроде вещь ненужная место в доме занимает, а выбросить жалко. Куда её? А в коробочку, в сундучок, в шкафчик, в мешочек, и в коридор. Полежит вещица годиков пять-шесть (это индивидуальные показатели) а уж потом можно смело на помойку. Вот, например, Инга с Виктором, готовясь к переезду, закупили новую мебель. Но товарищи дорогие не выбрасывать же вот этот чудный диванчик! На нём папа Виктора был зачат, в аккурат сто лет назад.

Бабахнувшись пару раз головой, и чувствительно зашибив мизинец на левой ноге, когда до заветной цели оставалось полшага, я вдруг наткнулась на что-то мягкое. В первую секунду, по инерции продолжила движение, но затем остановилась, пытаясь понять для себя, что это было. При детальном ощупывании этот предмет оказался мужчиной. Я помертвела, от страха не могла двинуться и вымолвить хотя бы матерное слово, желудок с водкой внутри сжался, невообразимая тяжесть сковала ноги.

– Коля, это вы? – басом спросила я.

Ответа не последовало. Либо перепитый Коля был напуган не меньше чем я, либо не захотел идти на контакт. Отделившись от стены, мужчина бросился наутёк, и скрылся в ночи. Это симптомы белой горячки или личной невоспитанности? Хотя какая разница, спать охота, сил нет, а тут ещё про Колю думай.

Какие бы неприятности, волнения, бури ни витали над моей головой, все они мигом улетучиваются, стоит мне оказаться в родных стенах. Колдовское свойство комнаты, придумала тётка Елизавета, Ивановна. Будучи маленьким ребёнком, и приходя с улицы либо с разбитым носом, коленкой, или осмеянная дворовыми ребятами, я, бросалась на шею любимому человеку, и принималась выть в голос. Позволить себе подобное прилюдно, я не могла. Тётка, увещевая меня, приговаривала, мол комната волшебная, и любые напасти уйдут, да так, что и не вспомнишь больше. То ли уговоры, и нежная речь любящего человека, так действовали на меня, то ли комната и в самом деле обладала свойством прогонять невзгоды, только зализав раны, я смело выходила во двор, навстречу приятным открытиям и неприятностям, придающим стойкость. Этот рефлекс, сформированный в детстве, остался и поныне.

Подойдя к окну, я раскрыла его. Под моим окном, рос куст сирени. Одуряющий аромат просочился в комнату, заставляя тонуть и растворяться в чудном запахе. Я легла на диван. Вдруг Сашенька, казалось мирно сопевшая, повернула ко мне своё личико, и я увидела, что оно мокрое от слёз. В темноте блестели огромные глаза, и она, не мигая, смотрела на меня укоризненно.

– Что случилось, Саша?

– Где ты была? – уже плача в голос спросил ребёнок.

– У Нюси, у соседки, ты ведь её знаешь.

– Ты пила водку?

Я сконфузилась, но врать не хотелось.

– Да.

– Зачем? Разве у тебя душа болит?

– Нет. И потом водку пьют не только когда душа болит, но ещё и отмечают какое-нибудь радостное событие.

– Мама, когда пьёт, говорит, что у неё душа ноет. А какое радостное событие ты отмечала?

– У Нюси закончился сезон в театре, она пошла в отпуск.

– А почему это тебя так обрадовало?

– Не обрадовало, Нюся пригласила меня, вот я и пошла.

– И ты ради этого бросила меня здесь одну?

– Ты спала, – принялась я оправдываться, – и потом, я отсутствовала недолго. В случае если бы ты проснулась, и начала кричать, я услышала.

– Что я маленькая, чтобы кричать? А тебя не было долго. Я проснулась, чтобы пописать, но так и не смогла тебя дозваться. И теперь – вот!

Она откинула одеяло.

– Я описалась! – и снова горькие, теперь уже стыдливые слёзы. – Света, ты ведь не сердишься? Я просто побоялась одна идти в туалет.

Я не гневалась на Сашеньку, мало того, мне было жаль её и стыдно за себя.

После того как я поменяла бельё, Сашенька моментально погрузилась в сон, удобно устроившись на моей руке.

Через открытое окно почувствовав добычу, налетели комары. Безнаказанно фланируя над ухом, ненавистные твари норовили отыскать сладкое местечко, дабы устроить кровавый пир. Не хотелось тревожить Сашеньку, и потому, полночи я была вынуждена терпеть инквизиторские пытки. Когда ребёнок перевернулся на другой бок, тихонько встала чтобы закрыть окно.

Кусты сирени заколыхались, послышался шорох. Я обомлела. Быть может, это кот Степан? Он ушёл три дня назад на поиски суженой, да так и не вернулся. Вообще-то, я спокойна за Стёпу. Он у меня парень вполне самостоятельный. Бывало, пропадал на целый месяц, когда уже слёзы по безвременно ушедшему коту высыхали, и не одна рюмка была выпита за помин его блудной души. Я позвала:

– Стёпа, Стёпа, кис, кис, кис.

Кот не подавал признаков. Обычно, ему не требуется приглашения, и если окно распахнуто, кот, спокойно запрыгнув вначале на высокую завалинку, с неё на подоконник, оказывался дома. Я затворила окно, посчитав, что животное ещё не выполнило всю запланированную программу.

День второй – воскресенье

Утро началось с воплей и плача. Инга надрывалась, а Матрёна Николаевна плача, пыталась ей противостоять. Нет, покоя не будет. Я поднялась и, услыхав предмет спора, мгновенно погрустнела. У Матрёны Николаевны, вновь пропали банки с заготовками. На этот раз, увидев меня, Инга испугалась, и рванула в свою комнату, на ходу теряя тапки. Старушка, всё так же в отчаянии бросилась мне навстречу.

– Ну кто ещё?

У меня на миг мелькнуло подозрение, что Матрёна Николаевна, на старости лет, лишилась рассудка. Эта ситуация начала раздражать, и чтобы отделаться от неотвязной бабули я пообещала:

– Я вычислю вора, и отдам в руки правосудия. Слышала, что за кражу сейчас дают пять лет колонии строгого режима. Пусть Инга посидит, и на досуге подумает, как обижать пожилых людей!

Матрёна Николаевна сгинула, а через минуту вернулась, стискивая в руках банку с необъяснимым содержимым.

– Это вам Светочка, за труды.

Я принялась было отказываться, но Мотя смотрела на меня как на Спасителя, и мне пришлось принять подношение. Даже под пыткой я не стану это есть, но было жалко, старого, напуганного жизнью человека. Сколько себя помню, ни разу Мотя не подарила никому ни одной банки. Видимо, сегодняшний жест, был проявлением искренней, глубокой благодарности.

– Могу я попросить вас о маленьком одолжении? – «включила ангела» Мотя.

Кажется, мне определена участь заступницы и покровительницы всех нищих и убогих. Отнекиваться неловко, тем более за труды со мной уже расплатились неудобоваримой едой. Состроив счастливую мину, я отозвалась:

– Безусловно! Всё что угодно.

– Помогите снести банки в подвал. Я, видите ли, стала немощной, самой трудно. Пожалуйста.

Мы составили банки в картонную коробку из-под порошка. Матрёна Николаевна со связкой ключей, слишком резво для немощного человека рванула вперёд, я с неподъемной ношей (прямая угроза лишится возможности родить детей) – пыталась не отставать.

В подвале пахло плесенью, мышами и чем-то горелым. Нос, под воздействием подземельных запахов и пыли зачесался со страшной силой. У меня не было возможности почесать его, – руки заняты тяжёлой коробкой. Нет, это немыслимо! Это пытка! Это настоящее нестерпимое страдание, когда так чешется нос. Поставив коробку на пол, в две секунды растеребила нос до размеров спелой груши. Баба Мотя, как ни в чём не бывало, семенила к цели, стыдила Ингу, Виктора и всех нехороших людей. Неожиданно она вскрикнула, и смолкла. Я застала Матрёну перед распахнутой дверью кладовой.

– Что случилось?

– Открыто… Открыто… Бомжи… Опять…

– Матрёна Николаевна, миленькая, не переживайте так, вы, вероятно, в прошлый раз не закрыли дверь сами.

– Нет, нет, что вы Светочка, это исключено. У меня три замка, и я всегда по три раза проверяю, заперты ли они. Я боюсь идти внутрь. Будьте любезны, гляньте, всё ли там на месте.

Взяв у Моти фонарик, я шагнула в громадную кладовую. Коряво соструганные, и небрежно приделанные полки, занимали всё пространство, от пола до потолка. Пройдя в самый дальний угол, я увидела, что часть полок обвалилась, и битые банки, с вонючим содержимым, валялись уродливой кучей.

– Что там? – услышала я вопрос.

– Идите сюда, только не волнуйтесь.

Осторожно на цыпочках несчастная приблизилась ко мне.

– Катастрофа! Я погибла! – захрипела Мотя.

Я не на шутку испугалась за неё, а потому громко и требовательно приказала:

– Ступайте, и принесите ещё коробку, веник, совок. Да, и позовите кого-нибудь на помощь, мне одной не справиться. И не волнуйтесь так. Это только кажется, что банок много разбилось, на самом деле две – три не больше.

Поверила она мне или нет, но всё же отправилась за подмогой. Я тоскливо обозревала окрестности. Чтобы убрать всё это вонючее безобразие, уйдёт целый день. Портить воскресение не хотелось, но, видно, другого выхода нет, – Матрёну может хватить паралич. Потом, после уборки, нужно ещё вести душеспасительные беседы с потерпевшей. Прошло минут двадцать, а старуха не возвращалась. Может, ей по дороге сплохело? Фонарик, горел слабо, я торопилась, постоянно спотыкалась, подворачивая ноги, проваливалась в ямки, матерясь, к тому же зацепившись за железную арматуру, порвала халат.

Расстроившись до невозможности, проклиная всё на свете, наконец-то в дневном проёме я увидела свет. Поспешила, и опять обо что-то запнулась. Зарычала от досады и отчаяния. Но то, что я увидела в следующую минуту, заставило умерить раздражение. Преградой было Матрёнино тело. Маленькая, скрюченная вся, она смотрела на меня осуждающе: «Чего же ты так неосторожно-то?». Я даже не подошла к ней, потому что в этом не было надобности. Предо мной лежал мёртвый человек. Возможно, сердце не вынесло потрясения, и старуха скончалась от горя.

Соседи, взбудораженные происшествием, вызвали полицию и нашего участкового Константина Ивановича. Полиционеры, прибыв на место, быстро разобрались в ситуации, и не найдя на теле погибшей следов насильственной смерти гогоча, укатили. Константин Иванович, осмотрев труп, принялся дотошно исследовать подвал. Я, как привязанная, ходила за ним, и почему-то чувствовала себя виноватой. Всем ведь понятно, что Мотя скончалась самостоятельно, без чьей-либо помощи, но у меня было ощущение, что я не уберегла старуху.

Не по чину въедливый участковый, вообразив себя великим сыщиком, что-то поднимал с пола, осматривал, криво ухмылялся типа ему всё понятно, складывал в пакетик, кхекал, мекал, грубым басом прочищал запойную глотку, и ни слова не говорил.

Когда-то он служил в прокуратуре следователем по особо важным делам. Был пламенным беззаветным борцом с преступностью, взяток не брал, перед начальством не лебезил, не упускал возможности сказать дураку о его ущербности, а потому всем надоел хуже горькой редьки. А поскольку это упёртое непрошибаемое существо любило крепко и часто выпить, на этом его и подловили, и сослали на наш участок выслушивать по телефону донесения старух. Пламенности в Константине поубавилось, а вот пить он не бросил. Но работу свою всё же любил, и выполнял её добросовестно. Его недолюбливали и жалели.

– Твоя? – снизошёл до вопроса участковый, тыкая мне в нос галошей.

– Нет, Матрёна Николаевна в таких ходит, то есть ходила.

– Почему здесь? Труп там, галоша здесь.

– Не знаю, потеряла, наверное. Торопилась, вот и не стала искать.

– Ага, значит, босиком отправилась?

– Почему босиком? Она носки шерстяные надевала. Так и ходила зимой и летом.

– Замарашка была?

– Чего вы ерунду говорите! Сами ведь знаете, что нет.

– Выходит, позволить себе ходить в чистых носках по земле не могла.

– Нет, – зло ответила я.

И на всякий случай отошла подальше, а вдруг не выдержу и долбану этого долдона. А это граждане срок. Никто разбирать не станет пьющий или непьющий страж порядка. Покушение на власть нате вам с фигушкой!

– Прекрасно! Так, а это что?

Он поднял связку ключей и мужской носовой платок. Обнюхав платок, сложил его в полиэтиленовый пакет, на дне которого были крошки от печенья.

– Ключи её?

– Да по-моему…

– Платок?

– Не знаю, не видела.

– А чего ты вообще знаешь? Мармазетка малолетняя.

Я обиделась и, сунув невеже фонарь, рванула наверх. Только после того, как весь подвал был обшарен вдоль и поперёк Шерлок провинциального разлива вышел, наконец, на свет божий. Как ни в чём не бывало, Костик поинтересовался:

– Не знаешь, Матрёна одеколоном пользовалась?

Я молчала. И была неприступна. И демонстрировала полное презрение. Тогда, приблизившись к самому уху, Коська елейным голоском прошелестел:

– Ох, чувствую, девка, твоих рук дело, замочила старушонку между делом. Ты на музыкальных инструментах каких-нибудь играешь?

– Нет, – опешила я.

– Жаль, на зоне пригодилось бы…

– Ты дебил или как? Полиция-то не нашла криминала…

– Пацаны работать не хотят. Её волокли по земле, потому и галоша слетела. Так что запираться бессмысленно. Колись!

– Не я это, не я! Вы что мне не верите? Для чего мне убивать-то? Я ведь и не умею…

– Этому в университетах не обучают.

– У меня средне – специальное образование.

– Оно и видно.

– Но послушайте!..

Участковый уже не слушал. Важный перец, насвистывая блатную мелодию, гордо удалился. Я старалась докричаться до него, а он даже не обернулся. Соседи, наблюдавшие за сценой, притихли, и кто с опаской, кто с осуждением смотрели на меня. Я повернулась к ним и, разведя руки в стороны, попробовала улыбнуться, вышло кисло.

– Вот ведь дурачок чего удумал. Решил, будто это я… Она сама… А он говорит что это я… А она сама… Старенькая ведь… Зачем мне-то?

Мне никто не поверил. Только Нюська, резко дёрнув за руку, потащила в комнату. Заставила выпить полстакана водки, и прихватив с собой недопитую бутылку, деликатно испарилась.

Истерика как будто прошла и я на трезвую голову стала думать над сложившейся ситуацией. С одной стороны, говорят, но это только говорят, сама то я не знаю, что Константин справедливый, а с другой, застоявшийся без работы алкоголик. Так что перспектива оказаться в колонии всё же есть, причём весьма реальная. Мне стало жаль себя, запутанная я вся какая-то, несуразная, бестолковая, одинокая и… и… ну ещё, в общем, дура совсем безмозглая, невезучая. Пьяные слёзы катились по пылающим щекам, и преданная Сашенька, нежной ручкой гладила меня по голове, приговаривала:

– Не плачь тётя Света. Ты хорошая, и ты вовсе не дура, правда. У меня есть кукла очень красивая, хочешь, подарю?

– Нет спасибо, кукла мне не поможет.

– А что тебе поможет? – поинтересовался ребёнок.

– Не знаю.

– Вот! Сначала нужно узнать вдруг это у тебя уже есть. Тогда и реветь не надо будет.

Вечером, вспомнив о ребёнке, явилась-таки Лёля. Подруга, отказавшись от чая, томно курила сигарету, в ожидании пока Сашенька соберёт свои вещи. Весь её вид, говорил о том, что она с пользой, и большим удовольствием провела выходные. А мне было тягостно, и была потребность в сочувствии и понимании.

– А у нас случилось несчастье, – пролепетала я.

– Какое? – зевнула подруга.

– Матрёна Николаевна умерла.

– Кто это?

– Соседка наша, её комната через стенку.

– Сколько лет?

Честно говоря, я не знала точно, сколько лет было Матрёне. Почему-то вопрос о возрасте, возникает всегда когда кто-нибудь умирает. На мой взгляд, возраст не имеет никакого значения. Будто человек, проживший сто лет, не может рассчитывать на сочувствие и добрые слова после кончины. По большому счёту Лёльке было всё равно, умер сегодня, кто-то или родился. Собственные переживания, заполнили весь организм, не оставив места для чужого горя или радости. Ничего не поделаешь, – болезнь эгоцентриков.

– А ещё меня обвиняют в том, что я убила Мотю, – уже не рассчитывая на сочувствие, абсолютно по-идиотски захихикала я.

– С какой стати? – вяло отреагировала романтическая натура.

– Константин Иванович, участковый наш, ни с того ни с чего вдруг вообразил этакую глупость. Представляешь как нелепо? – пустила я слезу в голос.

– Мой Славик адвокат, хороший адвокат, ой какой хорошииииий… не переживай, вытащит тебя. Только не понимаю, чем тебе старуха помешала?

От негодования и переполнившего горя, я не смогла вымолвить ни слова, Лёлька, бесспорно, издевается. Рухнув на диван, я зарыдала в голос. Сашенька подскочила ко мне, и принялась вновь успокаивать.

– Мама, ты, что не поняла, что тётя Света никого не убивала? Бабушка Мотя сама сандалии отбросила.

– Так говорить нехорошо, – одёрнула ребёнка «правильная» мать.

– А думать, что тётя Света могла убить Мотю, хорошо?

– Ведь Светка сама сказала, я хотела только помочь, – слегка подрастеряв томность, извинялась Лёля. – Вячеслав и в самом деле лучший адвокат в городе. Он такие дела выигрывал, что с этим справится в два счёта!

Воспоминание о всемогущем Славе, заставило любезную подругу сызнова окунуться в нирвану.

Меня давила злоба, я хотела поскорей избавиться от визитёров. Перестав горланить, сорвалась, и припадочно заметавшись по комнате, стала собирать Сашенькины вещи. Лёля наблюдала за процессом, затем с силой раздавив в пепельнице окурок, подошла ко мне, и вырвала сумку. Пыхтя и отдуваясь, я с ненавистью уставилась на счастливую подругу. Она гаденько усмехнулась, поняв моё к ней отношение, и проворковала:

– Что, голубушка, небось, завидуешь?

– Это чему же?

– Тому, что мужиков у меня целый воз, а ты самого завалящего в дом притащить не можешь!

– Завалящие по твоей части, это ты тянешь в постель все, что плохо лежит. Я предпочитаю, эксклюзивные образцы!

– Ой, такая не эксклюзивная дамочка, а кавалеров ей подавай первосортных! Тю-тю-тю, бе-бе-бе… Это что же мы о себе такое вообразили?

– В отличие от тебя, я знаю себе цену!

– И какова же она? – не на шутку заводясь, с издёвкой поинтересовалась подруга.

– Сама высокая! – запальчиво сообщила я.

Сашенька стояла между нами, понурив голову, но ни одна из спорщиц не задумывалась о чувствах ребёнка. Отстаивая каждая свою позицию, мы вошли в штопор, и спор, накаляясь, приобретал угрожающие масштабы.

– От тебя даже Василий Васильевич сбежал! Не выдержал твоей исключительности! – метала молнии Лёля.

– Я сама выставила это убожество, – парировала я.

Василия Васильевича мне подложила милая подружка. Затасканные аргументы насчёт краткосрочности бабьего века, уходящего поезда, возрастных физиологических изменений, легли в благодатную почву апофеозного отчаяния. Я сдалась.

Василий Васильевич мужчина в возрасте что-то от сорока пяти до семидесяти, в зависимости от освещения и настроения. Формой и содержанием напоминал перезрелый огурец – жёлтый, прыщавый и абсолютно бесполезный в хозяйстве. Едва это кривоногое безобразие появилось на пороге квартиры, мне захотелось набить Лёльке её красивую морду. Ослепив железными коронками, шаркнув ножкой, Вася слюняво припал к ручке, и торжественно протянул две коробочки «Лимонных долек». С моей стороны – ползарплаты на стол, ползарплаты на парикмахерскую и маникюр.

Плотно закусив, Василий Васильевич, сделал комплимент моим кулинарным способностям, и выразил горячее желание и в дальнейшем питаться подобным образом. В ответ – пленительная улыбка перманентного идиота. Во время чаепития кавалер в одно касание уговорил коробку «Лимонных долек», ссыпал в кружку оставшийся сахар, и со счастливой миной, вылакал хлёбово.

– Люблю дольки, до ужаса. Мамаша моя, Царствие Небесное, была женщина скуповатая, и нас ребятишек, семерых наплодила, во как! не баловала. В детстве мечтал: вырасту, каждый день буду дольки себе покупать. Но, конечно, каждый день не получается – накладно очень, а вот в особо торжественных случаях, позволяю.

Смердя «Примой» и бросая тревожный взгляд на остатнюю коробку, Василий Васильевич делился планами на жизнь.

– Ты мне подходишь. Жить будем у тебя, мою квартиру сдавать станем, деньги на книжку. Машину хочу. А ты сколько получаешь?

Подумав, что маленькая зарплата отпугнёт любителя лимонных долек, объявила четверть получаемой суммы.

– Ну а подработать у вас нигде нельзя? – с трогательной надеждой поинтересовался Вася.

– Какое там! Боюсь, вообще с работы выгонят.

– Чего ж сразу то не сказала? И я дурак расслабился. Ну, тогда разговаривать не об чем? Пойду я.

Жалея впустую потраченного времени и денег, я всё же была счастлива, что относительно легко отделалась от перезрелого перца. Но рано радовалась, рано благодарила судьбу. Тёмную Васину голову, неожиданно посетила светло-мутная мысль.

– У нас в конторе, я ведь начальник большой, над слесарями командую, место паспортистки освободилось. Оклад небольшой, а вот подношения всяческие очень даже хлебные. Не будешь клювом щёлкать, такими знакомствами обрастёшь, что я тебе дам! Ну, кое-что, конечно, подскажу, введу, так сказать, в курс дела. Опять же у меня на глазах, кто знает, чем вы там, на работе занимаетесь, а так догляд постоянный. Баба без жёсткой руки вмиг борзеть начинает.

Я кисло пообещала подумать.

– Ну вот и хорошо, вот и умница. Тут ещё вот что… ты бы это… – по-детски симпатично смутился Василий, – справку, что ли, принесла.

– Какую справку? Из домоуправления?

– От, глупая! – смачно сплюнул на ковёр Вася, – из кожвендиспансера.

– Зачем?

– Так, это, в койку ляжем, а я думать стану, волноваться.

– О чём?

– Ну, как об чём! Вдруг ты заразная какая. Я проблем со здоровьем не хочу. Хочешь спать со мной, – гони справку!

На такое откровенное хамство я даже обидеться забыла.

– А вы что же от всех женщин справки требуете?

– А то! Вообще говоря, предпочитаю иметь дело с поварихами, официанточками, на худой конец продавщицами продуктовых магазинов.

– Почему?

– Так у них медосмотры каждые три месяца проводятся. Тут не забалуешь, справочка всегда имеется.

– Простите, а у вас есть справка?

– Какая такая справка?

– Из кожвендиспансера, а то от женщин требуете, а сами-то, небось, к венерологу носа не кажете.

– Мне это ни к чему, – сказал как отрезал Вася. – Я разборчив в связях, с кем попало, в койку не прыгаю. Так что будь добра, через неделю предоставь документ. Ну а там глядишь, и осчастливлю тебя. Не пожалеешь! Всё по высшему разряду! Всё бодро! Но нечасто, имей в виду. Так что сильно рот не разевай.

Я взбесилась, но взбесь придержала до поры до времени. Эмитируя чувственный экстаз (глубокое грудное дыхание, высунутый ослабленный до предела язык, заведённые ко лбу скошенные глаза), пробормотала томно:

– Мне просто не терпится убедиться в ваших словах, и познать, наконец, блаженство, которое я верю, вы способны подарить женщине. А проблем с кожвендиспансером не будет, я девственна.

Примитивная жизненная радость маньяка мешалась с неверием, но простодушно-наивная мордашка избранницы развеяла сомнения. Воодушевившись произведённым эффектом, я продолжила:

– Есть только маленький нюанс, уж и не знаю, говорить вам до свадьбы или нет…

Василий напрягся, но раздираемый любопытством, всё же придвинул свой стул поближе ко мне.

– Говори, говори моя хорошая. Какие могут быть тайны между будущими супругами? В это ухо говори, в левом у меня вата с мазью. Ну, так чего там? Ты не бойся, говори.

Вася взопрел, на его красной, заскорузлой шее, в бешеном темпе пульсировала жила, выдавая тревогу и нетерпение хозяина.

– Ага, а подружки мне советовали не распространяться на эту тему. Вот, мол, женится, тогда и рассказывай, а до свадьбы, ни-ни.

– Ты не слушай их, они тебе зла желают, а может быть, просто завидуют. Сами то, поди, разведёнки, а то и вовсе не замужние, вот зубы от злости и точат. Говори, Светочка, мне можно.

Продолжая пускать слюни, я промямлила гнусаво:

– Энурез у меня еженощный, прям спасу нет!

– Это что ж такое то?

Видя тупо озабоченную физиономию кавалера, я чуть не расхохоталась, но вовремя закрыла лицо руками, имитируя плач.

– Писаюсь каждую ночь, прям беда. А ещё…

В принципе, хватило бы и одной истории о моём нездоровье. Жених, представив, вероятно, что ему случится спать в мокром ложе, охладевал на глазах. Но я решила усилить эффект, и излить душу до конца.

– Что ещё кошечка моя? – посуровел Василий.

– Дизентерия у меня хроническая. Два раза в месяц как прихватит – хоть караул кричи. И что самое интересное, приступы начинаются в день получки и аванса. Однажды зарплату задержали, так и приступа не было. Как только деньги появились – опять напасть! Верите, все деньги на лекарства уходят.

Василий спешно отодвинул свой стул.

– А она, дизентерия-то есть, разве бывает хронической?

– А как же! Сейчас медицина далеко вперёд шагнула, но вот мой случай неизлечим.

– А она, заразная?

– Ясно, заразная. В период обострения, все соседи болеют вместе со мной. Они, знаете, какие злые, постоянно обзывают меня нехорошими словами, и я только плачу. Это хорошо, что вы станете здесь жить, будете защищать меня, от этих монстров.

Перспектива отбивать от соседей, страдающую регулярным расстройством кишечника, супругу, явно не обрадовала повесу. Подпрыгнув, он заметался по комнате, рывком, снял с вешалки плащ, и резвее сайгака ускакал в дальние дали. Я, же полчаса не могла прийти в себя от смеха. Отсмеявшись, налила чаю, открыла коробку с дольками, и тут отставник вновь явился взору, рявкнул нелюбезно:

– Трогала?

– Чегой это? – прикинулась я валенком.

– Мармелад трогала руками? – ярился Вася.

– Да, очень вкусно спасибо. А куда вы бегали-то? За цветами, что ли? Или не глянулась я вам? Полюбили, и тут же разлюбили? Да вы садитесь, вместе почаёвничаем, я вам ещё не всё рассказала.

Жадность боролась с брезгливостью. Василий мучился, мучился страшно, так что от слабости еле держался на ногах. В конце концов, брезгливость победила, и тонко взревев, он убежал, как хотелось верить навсегда.

А я опять жду любви.

– Как же, сама выставила! – злорадствовала Лёля. – Хороших мужиков никто на улицу не выгоняет. Наоборот, подбирают, в дом приводят, отмывают, и живут счастливо!

– По части подбирания, ты впереди планеты всей! За тобой и не успеть. Где уж нам! Все помойки обшарила, в поисках дражайшей половины. Нам сиротам, ничего не оставила.

Цель была поражена. В нашем тандеме, была определённая расстановка сил. Старшая, не по возрасту, а по жизненной мудрости подруга, учила уму-разуму, осуждала, благоволила, позволяла, благословляла, поощряла, вдохновляла, наставляла, ругала, хвалила, в общем, руководила моим жизненным процессом. Сама Лёля была безупречна и в корректировках, советах, наставлениях не нуждалась. Захлопнув рот, она минуту, смотрела на меня не веря ушам. Затем, верно, придумав очередную каверзу, вкрадчиво полюбопытствовала: