Эра Безумия. Песнь о разбитом солнце

© Валерия Анненкова, 2018

ISBN 978-5-4493-3762-7

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Солнце на закате дня…

И влюбленных, и глухих,

И поэта вечный стих,

И улыбку с материнского лица,

И львиное сердце отца —

Всех ждет солнце на закате дня,

Смерть, потом священная земля,

Что покрыта осени листом,

Словно вера над крестом…

Смерть всегда нянчила человечество. Каждого, без исключения. С самого рождения, она окружает каждого человека. Именно смерть, ее порою не всем понятные выходки, ее неожиданные визиты – все это рано или поздно затмевает разум, превращает сердце в камень, порождает убийц в обществе.

Вот они, самые уникальные дети на свете – дети смерти. Есть в них что-то безгранично темное, завораживающее. Многие набрасываются на них с обвинениями, презирают их. Но так ли чисты эти судьи?

Убийство – это не только чья-то отобранная жизнь, нет. Всякий раз, когда человек лжет – он убивает частицу этого мира. Ложь – то же самое убийство, только сокрытое под лукавым ликом и сладкой сказкой. Всякий раз, когда человек бежит от любви – он убивает частицу своего сердца. Не поддаваясь естественным чувствам, люди добровольно умерщвляют себя. Всякий раз, когда человек проходит мимо, не обращая внимания на страдания другого, – он убивает частицу своей души. Равнодушие – вот самое страшное преступление, рождающее отвратительное убийство!

Жестокости хватает среди людей. Но это чувство не всегда является грехом, порою оно – лишь награда за доброту.

Уверяю, вы не встретите человека, прожившего на свете больше пяти лет, который был бы безгрешен и не убил бы. Даже дети убивают. Когда ребенок видит красивый цветок и срывает его, разве это не убийство частицы мира, такой же живой и прекрасной?

Жестоким был и Творец. Создавая мир, скорее всего, он не задумывался, о том, что убивает природную любовь между небом и морем, отражающими друг друга.

Если вам когда-нибудь скажут: «У каждого есть, что терять» – никогда не верьте этим словам. Бывают люди, у которых нет таковых ценностей, заставляющих их ценить жизнь и остерегаться риска. Бойтесь такового, ибо отсутствие страхов помогает ему совершать поступки, на которые неспособен ни один здравомыслящий человек!

Но даже его будет ждать гроб и смерть, сопровождающая человечество в течение всей истории – так повелось. Все мы дети смерти…

Монотонные шаги гулким скрипом разносились по темному коридору. Дерево. Старое. Очевидно, доски успели за долгие годы впитать достаточно влаги, поймать сотни солнечных золотых алмазов, чтобы теперь оказаться обреченными на медленную гибель сред пыли и сырых стен. Их пленительный аромат – окутанная ласками полевых цветов душа леса, который навеки был пленен холодными дождями. Хвоя. Где-то в глубине досок сохранился ее запах, теперь едва уловимый. Остался лишь густой шлейф смолы, навеки застывшей на мертвом дереве.

Дверь со скрежетом открылась. Протяжный режущий сознание на немые выкрики, слабые попытки возмущения звук разлетелся по почти пустой комнатке. Лишь широкая низкая постель в углу уподобляла это помещение спальне. Шкафов не было. Столиков не было. Кресел не было. Стены с каждой секундой серели и покрывались ядовито-желтыми пятнами. Через открытое окно мокрый северный ветер приносил с моря стоны покрывшихся льдом водорослей. Сырость пропитала воздух. Каждый ее укус ощущался в горле, стоило только сделать вдох.

Крик. Тихий девичий голосок, сорвавшийся после многочисленных призывов, судорожных вздохов, подобно шороху рыжих листьев, что срываются и мучительно медленно улетают прочь, разбивался о стены. Все вокруг было застелено матовой шалью. Опухшие от слез, красные глаза почти ничего не видели. Невозможно было рассмотреть исцарапанные о шершавую поверхность маленькие пальчики. Круглыми рубинами на них цвела запекшаяся кровь.

Лишь его темная статная фигура пятном мелькала на фоне тусклых стен. Кошачьи шаги. Еще немного, и он будет близко. Совсем близко! Секунда. Две. Три. Облаченная в белую перчатку ладонь легла на выпирающее плечико. Не стоило смотреть на этого мужчину. Голод устроил безумную пляску в черной душе. Его искры застыли в светлых глазах.

Дрожь. Она разносилась по телу от одного прикосновения. Острые уколы ее шипов впивались под ребра, лишали возможности двигаться. Застыла дрожь, когда цепкие мужские пальцы впились в подбородок девушки. Сдавленная до болезненного писка нижняя челюсть онемела. Даже поочередное прикосновение к уголкам рта горячих, распаленных вином губ не могло затмить боль. Даже скольжение влажного языка по стиснутым от страха зубкам не спасало от реальности.

Девушка взвизгнула, как только вторая рука, которой мужчина до этого терпеливо расстегивал пуговицы на пальто, спустилась вниз вдоль спины и забралась под подол выцветшего желтого платья. Она что-то лепетала, как испуганная девочка, молила его прекратить. А слышал ли он ее? Нет. Лишь рвущийся из груди призыв похоти диктовал ему, что делать.

Время ныне летело слишком медленно, тянулось, ползло, подобно улитке.

Уже две руки копошились под ее юбками. Рвущие движения. Треск тонкой ткани, зажатой в кулаках. Новый крик. Она пыталась оттолкнуть его. Тщетно. Слабые женские ладошки, будучи обращенными в костлявые кулачки, оставались последним шансом. Как известно, многие надежды оказываются иллюзиями, питающими самоуверенность.

Юная дикарка металась в тот момент по кровати, надеясь вырваться из крепких мужских объятий? Возможно. Любая женщина, загнанная в угол, превращается в дикарку. Особенно, когда последняя вещь, скрывающая нетронутое доселе тело, летит куда-то в сторону, в дальний темный угол, где задыхается в грязной серой паутине бабочка, белая, словно первая зимняя снежинка. Она запуталась. Крылья больше никогда не поднимут ее. Вскоре появится черный паук.

Шорох дорогой ткани. На стул повешено темное пальто. Сползли вниз к коленям черные брюки с лампасами.

Изящная ладонь по-хозяйски легла на мягкую грудь. Прервана очередная попытка вырваться, поцарапать щеку. Мужские руки сжали тонкие запястья. Бесполезная попытка свести ножки в ответ осквернена глухой усмешкой. Бледные пальцы надавили на голубоватые вены. Сильнее. Еще сильнее. Должны будут остаться лиловые следы.

Вновь мольбы. Слезы, застилавшие взор, слетали со светлых ресниц. Палец, приложенный к потрескавшимся губам. Бархатное шипение. На какое-то зыбкое мгновение тишина ворвалась в комнату.

Запах спелых слив скатывался с пепельных волос девушки, падал на простыню, чтобы навеки застыть на бежевой ткани.

Крик. Голос уподобился шуршанию смятой бумаги.

Стон. Первый в ее жизни. Болезненный. Пустой. Премерзкий скрип кровати бился о стены, вылетал в окно, за которым сгущалась ночная мгла. Ее черные отблески плясали на сверкающем кинжале, что скользил по тонкой голубой вене, обтянутой бледной кожей. Бессмысленно молиться. Бессмысленно просить пощады. В стеклянных глазах не было жалости.

Кровь коснулась лезвия, тонкой струйкой скатилась по шее и расплылась по подушке. Рассеялся стон. Навеки. Хрип. Тишина. Кошмарный сон? Нет?..

Глава 1. Обычный день

Тот день нельзя было назвать особенным. Двадцать шестого января одна тысяча восемьсот девяносто второго года в Санкт-Петербурге, как и всегда в конце сего замечательного месяца, шел снег, такой белый, словно отражение детского сна. Одна за другой маленькие снежинки кружились в легком вальсе и падали на землю, превращаясь в большие светлые комья, излучающие какое-то особенное, магическое сияние.

Среди всех домов, чьи крыши были завалены даром колдуньи-зимы – снегом, можно отметить один – тот, в котором, не смотря на мрачность вполне-таки обыденного утра, не угасала некая искра семейного счастья и теплого уюта. Тот дом принадлежал одному из самых известных на тот момент чиновников в Санкт-Петербурге, статскому советнику Александру Леонидовичу Лагардову.

Об этом мужчине, стоит признаться, ходило множество слухов и выдуманных народом легенд, в правдивость которых не всякий поверит. И правильно сделает. Ведь среди всех мифов можно было встретить и сказки, в которых утверждалось, что Александр Леонидович являлся колдуном и частенько практиковал чёрную магию, благодаря чему и достиг высокого положения в обществе и не самой низкой должности.

Действительно, сложно поверить, что мужчина, хоть и из дворянского рода, сумел достигнуть таких высот к тридцати девяти годам. Но всему, разумеется, можно найти вполне логичное объяснение. И успехи Лагардова в стремительном продвижении по карьерной лестнице не были исключением. Он просто любил свою работу и свято верил в процветание своей страны. В любые времена истинные любовь и уважение к своей Родине были, есть и будут самыми редкими чертами человека, отличающими его от всех лицемеров. Наверное, эти качества, сливающиеся в искренний патриотизм, были второй причиной его счастливой жизни.

Первой же причиной, конечно, являлась семья Александра Леонидовича, состоящая из заботливой жены и не по годам смышленого сына. Безусловно, статский советник любил их, как и любой порядочный человек.

Сейчас он находился в саду, среди широких заснеженных аллей и медленно расхаживал из стороны в сторону. Каждое его движение смотрелось очень грациозно благодаря высокому росту и статному телосложению. Одет он был в темно-синее пальто с меховым воротником, чёрные брюки и туфли такого же цвета. Его тёмно-коричневые волосы были спрятаны под тёплой шапкой. Лицо, лишенное в стрижке бакенбард и прочих безумств. Холодный ветер ударял в его бледное приятное лицо. Мороз жестоко касался светло-голубых глаз, окруженных темными ресницами, затем плавно перелетал на длинный узкий нос, щеки, резко очерченные скулы и плоские губы.

Казалось, с каждым шагом мужчины снег падал ещё быстрее. Среди белой занавесы, среди ледяных аллей появился мальчик лет пяти в светло-серой шубке. Он бежал навстречу Лагардову, быстро ступая на землю, объятую льдом, не боясь поскользнуться и упасть. Это было то самое воплощение детской непредусмотрительности; ни один ребёнок не будет бежать, думая, что он споткнется. Он просто будет стремиться к своей цели. Так же делал и этот мальчишка, будто свято веривший в то, что крошечные чёрные сапожки уберегали его.

Подбежав к Лагардову на близкое расстояние и, заметив его иронично строгий взгляд, решил остановиться, но заскользил и, дабы не упасть, схватился за рукав пальто Александра Леонидовича. Мужчина едва успел почувствовать, как крошечные детские ручки в мягких сереньких варежках схватились за его руку. Дыхание мальчика сбивалось, заставляя его судорожно хватать холодный воздух ртом. Отдышавшись, ребёнок защебетал тихим, приятным голосом:

– Папа… Папочка! Вот ты где! Я тебя искал…

Глядя на маленького проказника, Александр Леонидович обреченно вздохнул и слегка коснулся его розовенькой щечки.

– Алешка, Алешка, опять ты в снегу валялся. – Мужчина заботливо отряхивал спину ребёнка, покрытую белым дыханием зимы. – Вот теперь шубка будет мокрая!

Ребёнок лишь опустил голову, чувствуя себя провинившимся. В следующее мгновение Лагардов улыбнулся и, взяв мальчика за руку, повёл его в дом, проходя мимо деревьев, одетых в белоснежные шубы, и клумб, ещё некогда украшенных различными цветами.

Наивный детский взгляд с нескрываемой волшебной надеждой остановился на клумбе возле мраморного фонтана. Это было его самое любимое место, именно здесь мальчишка чаще всего прогуливался с мамой. Ребёнок отлично помнил, как она летом сидела с ним на скамеечке возле фонтана и рассматривала ярко-алые розы. Он надеялся, что будущим летом они опять будут так же проводить время вместе.

Лагардов отвлёк Алёшу, остановившись перед дверью и постучав так аккуратно, негромко, будто боясь кого-то потревожить. Спустя пару минут послышался звук поворачивающегося в замочной скважине ключа. Дверь открыла молодая служанка и в следующую секунду отскочила в сторону, с улыбкой поглядывая на мальчика.

– Анастасия Николаевна у себя? – бархатный голос Александра Леонидовича рассеял тишину в доме.

Он, сбросив теплую одежду, подобную тяжёлым оковам, резко развернулся и посмотрел на служанку. Она, наклонившись, стояла возле его сына, помогая мальчишке расстегнуть пуговицы на шубке. Светловолосая девушка, одетая в бледно-розовое приталенное платье с коротким рукавом выглядела слишком мило, слишком легко, несмотря на робкие движения, подобно бедной падчерице из сказки. Она молчала, сосредоточено вешая шубку мальчика в шкаф. Ребёнок, освободившись от скучной процедуры переодевания, тут же бросился к лестнице, начал торопливо подниматься на второй этаж, желая поскорее попасть в свою комнату.

– Я все ещё жду ответа. – Мрачным тоном произнёс Лагардов, приблизившись к служанке.

– Да, господин, Анастасия Николаевна в комнате… – Нерешительно ответила девушка, отступая на несколько шагов назад.

В этом замешательстве она выглядела интересно: светло-карие глаза растерянно пробегали по очертаниям темно-серой жилетки мужчины, не решаясь подняться выше, а коралловые губки дрожали от волнения. Но упаси вас Бог подумать, что причиной этакой робости служанки был страх перед Лагардовым. Нет, слуги его не боялись, а глубоко уважали, что было большой редкостью. Служанка переживала из-за другого: она просто не могла смотреть в лицо господина, ибо, как и любая девушка в Санкт-Петербурге, знала, насколько чарующим был один только взгляд статского советника.

– Что же ты, Лизонька, так тихо отвечаешь? Простудилась? Или…

Александр Леонидович не договорил, коснувшись плеча служанки, заставив её невольно посмотреть ему прямо в глаза. Определённо, он находил в этом забаву, наблюдая, как девчонка растерянно и в то же время заворожено глядела на него. Скромная и совсем ещё молодая она оправдывала ожидания мужчины, тщетно стараясь унять дрожь.

– А, впрочем, не столь важно! – довольно ухмыляясь, отошёл от неё Лагардов.

Он медленно, с неохотой поднялся по лестнице и остановился перед дверью в спальню. Мысленно посчитав до пяти, он схватился за ручку двери и решительно открыл её.

Пред ним предстала умиротворенная картина: вся комната с бледно-голубыми обоями была залита волшебным зимним светом, чистым и ярким. Косые лучи небрежно падали на белую постель и бежевый персидский ковёр возле неё. Рядом с окном находилась пара комодов и овальное зеркало, перед которым сидела Анастасия Николаевна.

Ее бледно-сиреневое платье ярким пятном выделялось на фоне побелевшей спальни, темно-русые длинные волосы, аккуратно собранные и заколотые наверх, с особым блеском отражались в зеркале, небрежные локоны обрамляли еще не старое личико. Лагардов внимательно смотрел на её отражение в зеркале: серо-зеленые глаза и без особого макияжа выглядели весьма выразительно, строгий носик был особо интересным, пухленькие неяркие губы ещё не утратили прежней чувственности. В свои двадцать шесть лет она выглядела несколько моложе.

Мужчина знал, что сейчас она не замечала его, будучи полностью сосредоточенной только на своей причёске. Он сделал пару шагов вперёд, подкравшись к жене, как тигр к жертве, ожидая, когда она повернётся к нему. Не дождавшись ожидаемой реакции, Александр Леонидович приблизился к супруге, ласково заскользив губами по её тонкой шее. Женщина улыбнулась и смущенно посмотрела на него, проведя рукой по резко очерченной скуле. Её разум заняла истинная радость – за шесть лет брака муж не утратил прежней нежности.

– Александр Леонидович… – хрипловатым голосом прошептала женщина, желая встретиться с его губами и слиться в поцелуе.

– Анастасия, – опускаясь на колени перед ней и зарываясь лицом в пышном подоле платья, произнёс Александр Леонидович, – надеюсь, ты хоть немного отвлеклась от смерти бабушки.

Она продолжала смотреть на него, такого любимого, готового всегда поддержать, приободрить и помочь.

– Немного… Вы вчера, позвольте заметить, вернулись слишком поздно. Вновь служба врывается в нашу семью? – лёгкий оттенок истерики промелькнул в её голосе.

Он молчал. Не доверял ей? Возможно…

Руки Анастасии Николаевны, доселе мирно покоившиеся на плечах мужчины, в следующее мгновение оказались накрытыми его крепкими ладонями. Сухие губы коснулись хрупких запястий. Только сейчас она заметила взгляд Александра Леонидовича, наполненный светлой надеждой заставить её радоваться. Лагардов хотел увидеть, как искренняя, а не натянутая улыбка коснется её очаровательного лица и звонкий смех заполнит комнату.

Но могла ли она смеяться сейчас? Могли ли светлые ноты счастья срываться с её уст, когда буквально несколько дней назад ей пришлось лишиться близкого человека? Сама Анастасия Николаевна была твёрдо уверена в этом, но супруг все ещё верил, что сможет заставить её забыть об этом хоть на пару минут.

Тут дверь тихонько приоткрылась, и Алеша со свойственной ему ловкостью прошмыгнул в комнату. Ребёнок остановился у входа, с робким интересом наблюдая за действиями родителей. Впервые он почувствовал себя сторонним наблюдателем, на которого никто не обращал внимания. Каким странным казалось ему это явление, когда ты, подобно призраку, остаешься никем не замеченным. Мальчик видел, как мать находилась в состоянии, близком к тому безвозвратному чувству, когда боль и скорбь разрывают человека на части. Отец же стоял перед ней на коленях, словно исповедуясь в каком-то страшном преступлении.

Поначалу Алеша подумал, что она плакала из-за папы, но эта мысль тут же исчезла, он заметил, как её взгляд упал прямо на мужа, и как её руки начали путаться в его тёмных волосах. Мальчишка был уверен, если бы мама плакала из-за отца, то она бы не смотрела на него с такой любовью. Ребёнок, не выдержав, подбежал к ним, обнял Анастасию Николаевну и сказал:

– Мамочка! Любимая мамочка, пожалуйста, не плачь! Я люблю тебя…

Насколько искренними были эти слова, произнесенные мальчиком. Лагардов быстро поднялся с колен, желая подавить внутреннюю слабость, заставившую его проявлять заботу в отношении жены. Каждая ночь, подобная прошлой, убивала в нем искреннего любящего семьянина.

Странно, Александр Леонидович всегда боялся, что кто-то будет видеть все его чувства к Анастасии, что кто-то может стать свидетелем безумных признаний в любви и страстных объятий. Даже при сыне он боялся казаться заботливым и любящим супругом, ибо думал, что это проявление слабости.

Отчасти Лагардов был прав. Любовь, действительно, является слабостью, способной сделать даже самого сильного человека беззащитным ребёнком. Александр Леонидович не мог позволить себе подобное, ведь все чувства, эмоции, страсти – нечто запретное для статского советника. Он обязан быть лишь строгим и справедливым представителем власти, лишенным всяких людских несовершенств. Ни любви, ни желаний, ни прочих каких-либо безумств не должно царить в его душе. Лагардов тщетно пытался ровняться на этакий идеал, но, как только ночь накрывала тёмной вуалью город и он оказывался дома, оставаясь один на один с супругой, здравомыслие резко оставляло его. В такие моменты статский советник просто отдавался страсти, одолевавшей его.

– Я тоже люблю тебя, котеночек… – ласковый шепот Анастасии Николаевны отвлёк Лагардова.

Он посмотрел на неё: ясные глаза с трудом подавляли слёзы, отчаянно рвущиеся мы наружу, бледные губы немного держали, а тонкие пальцы аккуратно перебирали короткие немного вьющиеся русые локоны сына. Мальчик обнимал маму, что-то бормоча ей на ухо. Как же он устал от всего этого…

Александра Леонидович хоть и любил семью, но ему жутко надоедало, когда жена подсознательно, на каком-то невесомом уровне передавала всю свою тоску и печаль сыну. Он замечал не единожды, как настроение, ещё пару минут назад свойственное только Анастасии, заражало Алешку. Именно этим статский советник объяснял меланхолию сынишки. Последнее время ему очень хотелось оградить мальчика от общения с матерью.

– Алеша. Сынок, – мягко произнёс Лагардов, погладив ребенка по голове. – Беги к себе в комнату, поиграй. Я скоро приду. Хорошо?

Мальчишка неохотно отошёл от матери, обнял отца, кивнул пару раз в знак согласия и торопливо поплелся к себе. Александр Леонидович закрыл за ним дверь на ключ и, тяжело вздохнув, развернулся и встретился со взглядом жены, наполненным недовольством. Она встала со стула, подошла к нему и произнесла:

– И почему вы, сударь, не разрешаете мне общаться с сыном?

– Я делаю это для твоего же блага, дорогая моя! – мужчина легонько схватил её за талию и притянул к себе. – Тебе нужно расслабиться, а Алеша тебе этого не позволит. Он ведь ребенок и, как любой другой, требует к себе внимания.

– То есть вы, Александр Леонидович, считаете, что я как мать не могу дать ему достаточно внимания? – обиженным тоном произнесла женщина.

– Анастасия, – поборов лёгкое сопротивление с её стороны, Лагардов дотянулся до шнуровки корсажа шелкового платья, – послушай, сейчас тебе не стоит тревожиться о нашем сыне, главное – позаботься о себе.

– Но… как я могу заботиться о себе, если вы, муж мой, постоянно пропадаете где-то вечером? Как? Где же ваше внимание? – она ничего не успела сказать: поцелуй мужчины прервал ее.

– Молчи, не говори ничего! – Александр Леонидович расшнуровывал корсаж. – Тебе нужно внимание?

Послушно откинувшись на кровать, Анастасия Николаевна провожала пустым взглядом упавшее на кресло платье. Шорох нижних юбок, постепенно задранных вверх. Шелк со стоном угнетенной жертвы превращался в тонкие лоскуты. Едва ли вой ветра, ударяющего в окна, мог сравниться с этим треском.

Все происходило по старому сценарию: он хочет – она подчиняется, он наслаждается – она терпит. Такое ли внимание было нужно? Может быть, в глубине души ей и хотелось чувствовать себя безжизненной куклой в его руках. Все-таки Анастасия Николаевна не пыталась даже сопротивляться его прихоти. Может быть, она ожидала подобное обращение: равнодушный взгляд, отсутствие всякого интереса к ее предпочтениям. Резкие движения, болезненные точки, отзывавшиеся томлением внизу живота. Укусы на шее такие, которые сложно скрыть даже под толстым слоем пудры. Может быть, женщина сама нуждалась в этой игре…

Он не смотрел в ее глаза. Слишком надменными они казались ему. Всякое желание, искрящееся в них, было омерзительно знакомым. Каждый ее стон напоминал шелест смятого листа бумаги. Мужчина сжимал шею супруги в том самом порыве, каковой, по ее ошибочному мнению, являлся контролируемым. Он бы придушил ее, если бы не впивавшиеся в широкие плечи ногти, что со звонким хрустом ломались, царапали кожу и оставляли алые следы на ней.

Мысль о ее смерти была слишком сладкой, желанной. Невозможно было забыть падение этой женщины год назад. Коварный удар куда-то под ребро. Жестокая насмешка над ним, над его ныне мертвым уважением к ней, над их сыном.

Не подозревая, что ему все известно, она отдавалась во власть сковавшей тело похоти. Влажная, но уже не столь узкая. Наверное, она совсем не замечала, как ему наскучило это. Распаляла Александра Леонидовича совсем не страсть. Ненависть. Бессильное желание доказать, что ее тело принадлежит только ему, резало разум. Досада. Никак не получалось верить в это. Совершенно чужая женщина. Не его!..