Николай Грозный. Блеск и величие дворянской России

А когда закончил, рядом вынырнул Нейгардт. Доложил – восставшие заняли Сенатскую площадь. Но государь уже чувствовал – масса людей слушается его. Это его верные подданные. Больше ничего не скрывал, сообщил о мятеже. Он не ошибся. Толпа загудела, сомкнулась вокруг него. Кричала, что не выдаст его, растерзает злодеев. Отставные инвалиды с Георгиевскими крестами рвались охранять его. Другие люди старались поцеловать руки, фалды мундира. Николай был глубоко тронут. Крикнул: «Ребята! Не могу поцеловать вас всех, но вот – за всех». Поцеловал ближайших – и народ свято стал передавать друг другу поцелуи царя!.. Однако император понимал, что в предстоящих событиях массе людей не место, это только лишние жертвы. Как раз показался батальон преображенцев, и Николай, возвысив голос, стал объяснять: навести порядок – дело властей. Посторонним вмешиваться не нужно и опасно, он велит всем идти по домам.

Сказал: «Дайте теперь место» – и толпа повиновалась, стала отодвигаться к краю площади. Перед дворцом выстроились преображенцы. Как выяснилось, у них ночью в одной из рот появился незнакомый офицер. Агитировал против присяги. Фельдфебель Косяков с солдатами сами задержали его. Вмешался дежурный по батальону, почему-то требовал отпустить незнакомца с извинениями. Но фельдфебель обратился к своему командиру роты, жившему поблизости, и агитатора все же арестовали. Государь напомнил преображенцам о присяге, спросил, готовы ли идти за ним. Ответом было общее: «Рады стараться!». А пока он говорил с солдатами, со стороны Невы к Зимнему дворцу тихо, будто украдкой, подкатила простая извозничья карета. Это тайно, не привлекая внимания, привезли царских детей. В более безопасное место…

О событиях в Петербурге еще не знали ни в Москве, ни в других городах огромной России. Но узнали вдруг в глухих лесах Темниковского уезда, в Саровской пустыни. В этот день, 14 декабря 1825 г., святой старец Серафим, недавно вернувшийся из затвора, вышел потрудиться, перекладывал поленницу дров. Но, как рассказывал его келейник Павел, внезапно батюшка взволновался. В страшном беспокойстве стал бегать по двору со словами: «Драка! Драка!». Известил: «В Петербурге бунт против государя!» Начал описывать, что происходило в столице. Прерывыл рассказ горячими молитвами [29]. А ведь то же самое было 8 сентября 1380 г., когда преподобный Сергий Радонежский увидел духовным взором поле Куликовской битвы. Конечно же, такое совпадение не случайно. Наступил еще один критический день нашей истории. Решался вопрос не о том, кто и как будет править Россией. Нет, решалась ее судьба. Быть ли ей? Или обвалиться в кровавый хаос революции…

ГЛАВА 10.
КАК НИКОЛАЙ СТАЛ ГРОЗНЫМ

Восстание декабристов, Николай I на Сенатской площади

Милорадовича подчиненные разыскали в гостях у дамы. Узнав о восстании, он кинулся к царю. Застал его на Дворцовой площади перед строем преображенцев. Генерал-губернатор был растерян. Бормотал: «Дело идет дурно, ваше величество… они окружают памятник (Петру I – авт.) … но я пойду туда уговаривать их». Государь ни словом не осудил его за то, что он прошляпил заговор. Согласился: «Солдаты вас знают, любят и уважают; уговорите же их, вразумите, что их нарочно вводят в обман; вам они скорее поверят, чем другим».

Милорадович в полном шоке от происходящего, зашагал туда пешком. Его догнали сани полицмейстера, адъютант Башуцкий высадил его и усадил генерал-губернатора. В это время Исаакиевский собор только возводился, был большой стройкой, обнесенной забором. На Сенатской были навалены камни и другие материалы. Мятежники строились у постамента «медного всадника», вокруг толпился народ. Полиция (а она была очень малочисленной) бездействовала – одного из городовых восставшие схватили и объявили «пленным», показывая его возбудившейся черни. Проехать через массу людей было невозможно, и Милорадович повернул вокруг площади по соседним улицам. Встретил генерала Орлова с Конногвардейским полком. Тот предупредил – на площадь соваться нельзя, он уже пробовал, и его грозили убить.

Но Милорадовича жгло чувство собственной вины, он вскричал: «Что это за генерал-губернатор, который не сумеет пролить свою кровь, когда кровь должна быть пролита?!». Адъютант Орлова дал ему лошадь, и он поехал к мятежникам. Перед всадником народ расступался, Башуцкий пристроился за ним пешком. Милорадович обратился к солдатам, «что сам охотно желал, чтобы Константин был императором, но что делать, если он отказался». Говорил – он сам видел отречение, и ему должны верить, как другу Константина. Показывал в доказательство подаренную великим князем саблю с надписью: «Другу моему Милорадовичу» [30].

Авторитет он имел колоссальным – герой многих войн и сражений! Солдаты потупились, слушали. Заговорщик Оболенский испугался, что их настроение переломится. Гнал генерала уехать, тащил под уздцы его лошадь. Наконец, выхватил у солдата ружье, ткнул Милорадовича штыком. А Каховский подкрался в толпе, пальнул в бок из пистолета. От выстрела лошадь рванулась, генерал упал на руки адъютанта. Но и несколько солдат открыли огонь по людской массе – возможно, считали, что стреляют по убийцам. Башуцкий поймал двоих случайных зевак, с их помощью потащили смертельно раненного Милорадовича в безопасное место.

Уговаривать сунулся и генерал Войнов. Но его не слушали, стреляли по нему. А из агрессивной толпы кидали камнями и чем попало. Брошенное полено сильно ударило старика по спине, с него слетела шляпа. Флигель-адъютанта Бибикова, случайно попавшегося мятежникам, избили. Хотя и восставшие очутились в тупиковом положении. Они-то планировали помешать присяге Сената и предъявить ему требования! А Сенат принес присягу еще в 7 утра, здание было пусто. В данном отношении царь переиграл революционеров.

«Диктатор» Трубецкой струсил, так и не появился. Рылеев отправился искать его и тоже исчез, метался где-то по городу. Без единого руководства верховодили Щепин-Ростовский, братья Бестужевы, Оболенский, Пущин. Крутились и другие заговорщики – большинство было без мундиров, в штатском. Они появлялись, исчезали в толпе. У восставших откуда-то было спиртное. По воспоминаниям современников, многие солдаты были пьяны. Как и «сочувствующая» чернь [31]. Организаторы не учли и того, что мятежные части соберутся не одновременно. Взбунтовавшимся подразделениям Московского полка оставалось лишь ждать, когда подойдут другие. Но и верные царю части, разбросанные по городу, подходили вразнобой.

Николаю нашли коня, он вскочил в седло. Распределил преображенцев, оцепляя очаг восстания. При себе оставил одну роту, первую – Роту Его Величества. Через толпы народа повел ее поближе к Сенатской. Правда, ближе к Зимнему дворцу публика была доброжелательная. Снимала головные уборы, и Николай говорил: «Наденьте шапки, простудитесь!». Объяснял – по нему будут стрелять, поэтому пусть не теснятся рядом с ним, расходятся по домам. «Молитесь Богу, а завтра мы увидимся». Но в толпе мелькнул и Трубецкой – царь еще не знал, что он считается руководителем восстания. К Николаю подошел и офицер Нижегородского драгунского полка – Якубович. Объявил: «Я был с ними, но, услышав, что они за Константина, бросил их и явился к Вам». На самом деле он сказал сообщникам на Сенатской, что идет на разведку. И именно он вызывался убить царя, под шинелью у него был пистолет. Но… видать и его что-то остановило. Рука не поднялась. А Николай похвалил, что он вовремя одумался. Послал вернуться к своим и уговаривать сложить оружие.

Государь остановился на Адмиралтейской площади, соседней с Сенатской. Сюда подошел Орлов с Конногвардейским полком. Появился и брат Михаил. Наведя порядок в конной артиллерии, он узнал о мятеже в Московском полку, в котором сам был шефом. Помчался туда. Часть солдат офицеры удержали в казармах, но и они волновались. Однако Михаила встретили криком «ура». Удивлялись, как же так, им наврали, что он «в оковах». Теперь выражали готовность идти против лгунов. Михаил вместе с ними принес присягу Николаю и привел к нему эту часть полка. Царский брат рвался обратиться и к мятежникам.

Но государь уже знал, что случилось с Милорадовичем, с Войновым, запретил ему. Хотя сам с Бенкендорфом выехал на Сенатскую – увидеть, что там творится. Его встретили залпом, пули просвистели над головами. К царю постепенно стягивались Кавалергардский полк, подразделения Преображенского, Финляндского, Павловского, Егерского полков. Николай уплотнял окружение. Михаила послал встретить Семеновский полк и занять участок со стороны Крюковского канала, по другую сторону стройки Исаакиевского собора. По мере прибытия войск осмелела полиция. Стала расчищать Сенатскую от народа. Но при этом толпы только разделились на два кольца, одно вокруг мятежников, другое по краям площади.

А силы восставших тоже увеличились. В Гвардейском флотском экипаже все ротные командиры состояли в заговоре. Во время присяги подняли скандал. Начальник, генерал Шипов, арестовал их. Но экипаж остался без офицеров, среди матросов пошел разброд. Когда с Сенатской донеслась стрельба, в казарму вбежал заговорщик Петр Бестужев. Закричал: «Наших бьют! Ребята, за мной!». Матросы освободили арестованных, помчались. К счастью, в суматохе забыли несколько пушек, имевшихся в экипаже. А оцепление еще не успело замкнуться, по Галерной улице матросы присоединились к каре Московского полка.

Император совещался с генералами. Решили попытаться разогнать мятежников кавалерией. Сам Николай скомандовал конногвардейцам: «За Бога и Царя, марш-марш!» Генерал Орлов повел в атаку 1–й дивизион, за ним развернулся 2–й… Главный расчет был на психологическое воздействие – при виде несущейся на них конницы солдаты не выдержат, побегут. Но лошади не были подкованы на шипы, скользили по обледенелым булыжникам. Взять разгон не получилось. А бунтовщики сомкнулись в каре, ощетинились штыками, встретили огнем. Падали кони, убитые и раненые всадники. Полковник Вельо, получив пулю, остался без руки. Атаки прекратили. И теперь, когда кавалерия не справилась, заговорили о крайнем средстве – артиллерии. Для начала – устрашить мятежников. А если не поможет… Конная артиллерия во время присяги проявила колебания. Поэтому Николай послал генерала Потапова и поручика Булыгина привезти несколько орудий «пешей» гвардейской артиллерии.

Но и среди остальных царских войск не все оказались надежными. В Финляндском полку одна рота только что вернулась из караулов и присягу еще не принесла. А одним из взводов командовал заговорщик Розен. При выдвижении к Сенатской площади на Исаакиевском мосту он скомандовал: «Стой!». Закупорил мост, остановив свой взвод и три роты, следовавших за ним. Командиры понукали их идти дальше – но без всякого успеха. Одни солдаты заявляли, что присяги не приносили, и против «своих» не пойдут. Другие принесли ее, но тоже не желали драться со «своими». А Розен прикидывал – если на Сенатской разгорится бой, увлечь за собой остановленные роты и ударить в тыл царским частям.

Также и в Егерском полку 2–му батальону возле Каменного моста приказали идти вперед, но появился все тот же кандидат в цареубийцы Якубович. Скомандовал: «Налево кругом!» Посторонний офицер, вообще не из их полка, но его с какой-то стати послушались, он увел целый батальон назад. Государю передавали о беспорядках в Лейб-гвардии Гренадерском полку, о восстании Измайловского полка. Слух о нем оказался ложным – в Измайловском во время присяги только несколько младших офицеров принялись кричать «за Константина». Но солдаты послушались не их, а старших начальников, и смутьяны притихли, вместе с полком принесли присягу, выступили против сообщников.

Но ведь это выяснилось не сразу. Исход схватки выглядел еще совсем не однозначным. На всякий случай Николай велел подготовить эвакуацию своей семьи в Царское Село. А в Зимнем он оставил только слабый караул, одну роту финляндцев, передав командование коменданту Башуцкому. Для охраны дворца государь вызвал части, преданные ему лично, два саперных батальона, Гвардейский и Учебный. Но прибыли ли они – было неизвестно. Николай сам решил съездить ко дворцу и узнать, что там делается.

А там и в самом деле было недалеко до беды. Потому что бунт в Гренадерском полку грянул с запозданием.

Там во время присяги пьяный подпоручик Кожевников выскочил на балкон, кричал: «Зачем вы забываете клятву Константину Павловичу?» Его арестовали, и присяга прошла как будто спокойно. Но после нее старшие офицеры уехали во дворец на молебен. Солдатам раздавали обед, и вдруг командир роты поручик Сутгоф стал внушать подчиненным: «Напрасно мы послушались! Другие полки не присягнули и собрались на Сенатской площади». Он поманил нижних чинов: «Ваше жалованье у меня в кармане, я раздам его без приказа». Освободил Кожевникова, велел взять оружие и повел свою роту к мятежникам. Командир полка Стюрлер узнал, погнался на обычном извозчике. Но его не послушались. А он из-за своих метаний с опозданием получил приказ – вести полк к царю.

Зато этим приказом воспользовался поручик Панов. Начал бегать по ротам и пугать: всем будет худо от других полков и «императора Константина», если выступят против них. Стрельбу со стороны Сенатской он объяснял – «наши побеждают». Взбудоражил несколько рот, взяли знамя полка и ринулись к восставшим. Но Панов повел отряд не той дорогой, как Сутгоф, он загорелся… захватить Зимний дворец, взять в заложники царскую семью. Или уничтожить ее. Комендант Башуцкий, оставленный Николаем руководить охраной дворца, проявил полнейшую беспечность. Расхлябанную колонну он принял за подкрепление. Похвалил за «верность» государю и приказал финляндцам пропустить бунтовщиков через ворота.

Но во дворе Зимнего Панов увидел только что пришедший Лейб-гвардии Саперный батальон. Он успел буквально в последнюю минуту, опередил злодея. Панов остановил солдат. Думал, что делать дальше. Из окна его отряд увидел офицер Гренадерского полка Зальца, приехавший на молебен. Очень удивился, что делают солдаты его полка во дворце? Вышел, стал расспрашивать Панова. Тот заорал на Зальца, ничего не понимающего, чтобы отстал от него, иначе «я велю прикладами тебя убить!» Но своим ротам дал команду, двинулся к Сенатской. В это время появился и Стюрлер на извозчике, гонявшийся за подчиненными. Позвал Зальца, умолял отобрать у бунтовщиков знамя. Офицер бросился за колонной Панова. Дважды пробовал увлечь за собой знаменосца Пивоварова, но каждый раз их били, и знаменосца утащили за собой.

А навстречу мятежникам ехал царь. Без охраны! К нему свободно подходили желающие. Сперва Карамзин, его послала императрица-мать узнать обстановку. Потом посланник Ганновера Дорнберг – от лица иностранных дипломатов предложил помощь в урегулировании. Николай поблагодарил его и ответил: «Это происшествие – дело домашнее, совсем не касающееся Европы». И уже возле самого дворца на государя выплеснулась вооруженная толпа Панова. Он скомандовал «стой!» – но ему крикнули: «Мы за Константина!». Николай не растерялся. Пожал плечами: «Когда так – то вот ваша дорога». Велел сопровождающим передать войскам, чтобы их пропустили.

Его спокойствие и выдержка подействовали. Бунтовщики, обтекая его коня с двух сторон, побежали на Сенатскую… Доехав до дворца, Николай убедился, что и сам чудом избежал гибели, и его близких спас Господь своевременным приходом Саперного батальона. Государь подтянул порядок. Перекрыл входы во дворец усиленными постами, строго запретив им пропускать посторонних. Но Стюрлер, силясь спасти честь своего полка, так и сопроводил мятежные роты до Сенатской. Слез с саней, начал уговаривать солдат. И к нему стали прислушиваться. Но рядом опять появился Каховский. Прозвучал еще один пистолетный выстрел. Смертельный.

Число восставших выросло до 3 тыс. Они ободрились, чаще стреляли в направлении царских войск – имевших приказ не отвечать. Пули поражали и случайных людей. Но самая буйная часть черни осталась на площади – пьяные, возбужденные. Из-за заборов стройки они швыряли в войска камни, поленья. А заговорщики взбадривали солдат, то и дело инициировали крики «ура». Но когда кричали «ура, конституция!» – их не понимали. Им приходилось врать, что Конституция – жена Константина. Ни Трубецкой, ни Рылеев так и не появились. Предводители бунта выбрали нового диктатора, Оболенского. Хотя руководить ему уже почти не пришлось. Когда государь вернулся к своим полкам, привезли четыре орудия 1–й легкой роты 1–й артиллерийской бригады. Правда, без боевых зарядов. Они хранились в лаборатории. А начальник, полковник Челяев, не желал выдавать их, не зная, на чьей стороне приехавшие к нему офицеры. Кое-как доказали.

А тем временем мятежников пробовали взять на испуг. Развернули пушки на выезде с Адмиралтейской площади. Генерал Сухозанет погромче командовал «заряжать боевыми» – которых еще не было. Но ответили снова ружейной пальбой. Под обстрел вторично попал Николай, выехавший к орудиям. Расстояние было небольшое, но пули не задели его. Только лошадь от залпов шарахнулась в соседнюю толпу, и Николай обнаружил: сейчас его окружил народ совсем не лояльный, как у Зимнего. Глаза злые, напряженные. И шапки перед ним никто не ломал. Но он властно повысил голос: «Шапки долой!» – и подействовало. Обступившие люди не только поспешно срывали шапки, но и хлынули прочь.

Предпринимались последние попытки избежать бойни. Царь, скрепя сердце, все-таки разрешил брату Михаилу уговаривать восставших. Тот подъехал к флотскому экипажу. Матросы встретили его довольно хорошо, поздоровались. Но они были крепко обработаны своими офицерами, упрямо заявляли, что не могут кому-либо присягать при живом «царе Константине». Михаил доказывал, что сам свидетель его отречения. Отвечали – пусть он приедет и подтвердит, а то мы даже не знаем, где он. А Кюхельбекер исподтишка поднял пистолет на великого князя. Но матросы отлупили его с криками: «Что он тебе сделал?». Однако и на уговоры не поддались.

Во дворце ждали молебна два митрополита, Санкт-Петербургский Серафим и Киевский Евгений. Государь велел привезти Серафима, однако и Евгений добровольно приехал с ним. Навстречу им пронесли убитого Стюрлера. Но митрополиты не дрогнули, пошли увещевать мятежников – в полных облачениях, с иподиаконами. Солдаты, увидев их, подняли ружья. Крестились, прикладывались к протянутым им крестам. Но переполошились их предводители. Подняли крик – какие вы священнослужители, если за две недели двум царям присягаете! Вы клятвопреступники! Велели бить в барабаны, заглушая митрополитов, а им стали угрожать, что будут стрелять, махали обнаженными шпагами. Прогнали, заставили уйти.

Шел уже третий час дня. А 14 декабря солнце заходило в 14.58. Под покровом темноты 3 тыс. вооруженных мятежников могли растечься по городу. Потянут за собой ненадежных, будут обрастать люмпенами и чернью, начнутся погромы. Лидеры восставших после провала прежних планов как раз и хотели дождаться ночи. Да и городские буяны кричали им – надо еще часок продержаться, до темноты… У Николая собралось 12 тыс. штыков и сабель. Но начинать побоище в центре столицы – сколько прольется крови с обеих сторон? Государь снова выехал на Сенатскую, и опять его осыпали залпом.

Генерал Толь высказал то, что думали многие: «Одно средство окончить это дело – пустить картечью в эту сволочь». Подтвердил генерал Васильчиков: «Ваше величество… теперь не должно терять ни одной минуты: добром нечего здесь взять, необходима картечь». Царь понимал, что они правы, но, как мог, отодвигал решение: «Вы хотите, чтобы я в первый день царствования пролил кровь моих подданных?». «Чтобы спасти вашу империю,» – ответил Васильчиков. Николай велел заряжать картечью. Три орудия оставили на выезде с Адмиралтейской площади, одно отправили брату Михаилу. Но царь сделал еще одну попытку не доводить до крайности.

К мятежникам поскакал начальник артиллерии Сухозанет. Отчаянно въехал на лошади прямо в толпу. Объявил: «Ребята! Пушки перед вами. Но государь милостив, жалеет вас и надеется, что вы образумитесь». В случае сдачи обещалось прощение всем, кроме главных зачинщиков. Но они-то постарались не допустить этого. Окружили Сухозанета, кричали, «привез ли он конституцию». Видя, что больше говорить не о чем, он ответил: «Я прислан с пощадой, а не для переговоров». Повернулся и поехал прочь. Вслед ему пошла пальба. В генерала не попали, сбили только перья на шляпе. Но пули сразили нескольких артиллеристов, посторонних граждан.

Дальше тянуть было уже нельзя. Николай скомандовал: «Пальба орудиями по порядку. Правый фланг начинай. Первая…». А когда артиллеристы изготовились, все же сказал – «отставить». Повторил команду и… снова «отставить». В третий раз прозвучало: «пли». Артиллерист первого орудия команду не выполнил. К нему подбежал командир, поручик Бакунин. Тот робко оправдывался: «Свои, ваше благородие». Поручик закричал: «Если бы даже я стоял перед дулом и скомандовал «пли», не следовало останавливаться». Артиллерист, а по другим данным сам Бакунин, поднес фитиль к орудию.

Хотя первый выстрел нацелили не в «своих», а поверх голов. Это было еще одно предупреждение. Заряд картечи ударил высоко, в стену и крышу здания Сената. Но бунтовщики сочли это подтверждением, что по «своим» артиллеристы стрелять не будут. Отозвались возбужденными криками и бешеной пальбой, снова падали люди, пораженные пулями. Вот тогда грохнули второй, третий выстрелы. По толпе. И восставшие побежали. Сперва хлынули к Крюкову каналу и Конногвардейскому манежу, где стояли семеновцы.

Михаил Павлович тоже тянул с командой, но его подтолкнули сами артиллеристы: «Прикажите палить, ваше высочество, не то они самих нас сомнут». Картечь отшвырнула мятежников. Они рассыпались в разные стороны. Вслед им сделали еще несколько выстрелов. Вдоль узкой Галерной улицы, вдоль Крюкова канала. Многие прыгали в глубокий снег на лед Невы. Михаил Бестужев пытался построить их – уцепился за надежду захватить Петропавловскую крепость и засесть в ней. Но два выстрела картечью рассеяли его скопище.

В. А. Жуковский писал А. И. Тургеневу: «Провидение сохранило Россию. Можно сказать, что Оно, видимо, хранит и начинающееся царствование. Какой день был для нас 14-го числа! В этот день все было на краю погибели… Можно сказать, что эта сволочь составлена из подлецов малодушных. Они только имели дух возбудить кровопролитие; но ни один из них не ранен, ни один не предпочел смерть… Преступные злодеи, которые хотели с такой свирепостью зарезать Россию». «Николай представился нам совсем другим человеком; он покрылся честию в минуту, почти безнадежную для России» [32].

А далеко от Петербурга, в Саровской пустыни, радовался преподобный батюшка Серафим: «Слава Богу! Слава Богу! Царя богоизбранного даровал Господь земле Русской! Сам Господь избрал и помазал его на царство!». Про Николая Павловича он говорил: «Его Господь сохранит: он велик перед Господом – он в душе христианин!». «Блаженны мы, что имеем такого Царя», «Я всегда молюсь, чтобы Господь продлил жизнь его для счастия России» [29].