Ночь за спиной. Сборник избранных произведений

История тренера

Очнувшись, я обнаружил себя в больничной палате.

Болело всё.

Я попробовал пошевелиться, и у меня это получилось – боль несколько усилилась, но не была острой.

«Значит, переломов нет», – подумал я.

– Пришёл в себя, Володя? – услышал я голос своего тренера.

Я с трудом повернул голову влево и увидел его, сидящего на стуле рядом с моей кроватью и внимательно разглядывающего меня.

– Я позвонил тебе домой, разговаривал с твоей мамой, – продолжил он. – Постарался успокоить её, как мог, она скоро приедет. Волноваться и в самом деле нечего. Доктор сказал, что переломов нет, только ушибы, он считает, что, возможно, нет и сотрясения мозга, но это покажет томография, её результаты мы тоже скоро узнаем. Я думаю, что доктор прав, во время тренировок такое бывает – спортсмен, не рассчитав свои силы, от предельных нагрузок теряет сознание. Защитная особенность организма: чтобы спасти себя, он просто отключается. Так было и у тебя, – добавил он. – После тренировки пересел на станок и дал предельные нагрузки. Организм вырубил сознание, ты съехал с роликов станка и практически без сознания проехал через весь зал, врезался в скамейку, вылетел из седла, пролетел несколько метров до стены зала и там закончил своё движение.

Я с удивлением смотрел на него и никак не мог понять.

Он действительно видел только то, что рассказывает, или просто специально недоговаривает, определяя, что помню я.

– Вижу, требуются пояснения, – сказал Иван Трофимович, вглядываясь мне в глаза. – Твоя память, судя по всему, не пострадала. То, что я минуту назад рассказал тебе, – укороченная версия случившегося, довольно правдоподобная версия, в которую я сам с удовольствием бы поверил, если бы не видел всего остального. Пусть она такой и останется, иначе очень сложно будет объяснить, что случилось, людям, которых там не было. Этому вообще очень сложно найти объяснение.

– А как же сломанный станок, разбитый велосипед и…

– Убрал все улики этого происшествия до приезда «скорой помощи», – перебил он меня. – На базе, кроме нас с тобой, в это время никого не было, так что других очевидцев нет. Сломанный станок спрятал пока в кладовой и на его место поставил другой. Твой велосипед заменил резервным – незачем кому-то видеть рваные горелые покрышки.

Теперь, Володя, всё вписывается в схему, которую я тебе обрисовал. Давай будем её и придерживаться, незачем будоражить других людей. Скорее всего, нам никто не поверит, а если поверят, то мы просто увязнем в объяснениях.

Давай лучше, когда придёшь немного в себя, выпишешься из больницы, разберёмся с этой ситуацией без свидетелей.

– Хорошо, Иван Трофимович, – ответил я.

Позже пришла моя мама, плакала, сидя у моей кровати.

Мы с тренером наперебой пытались её утешить.

Несколько позже пришёл доктор и успокоил нас всех. – Сотрясение мозга не подтвердилось, никаких повреждений, кроме ушибов, у меня не обнаружилось.

Доктор прописал мне покой, раньше чем через три дня выписаться из больницы не разрешил и на месяц отстранил от занятий спортом.

Три дня в больнице пролетели быстро – моя тренировка на станке отняла у меня слишком много сил, и эти три дня я в основном спал.

Через три дня меня выписали, но сказать, что я здоров, я бы не смог. Ушибы доставляли при движении массу неприятных ощущений: рёбра, правая рука и нога, голова – всё, чем я ударился, болело, и я старался двигаться как можно меньше.

Дом – школа – дом, вот и весь мой маршрут, на большее меня бы и не хватило. Но всё проходит: неделя мучений, ещё дней пять значительных неудобств – к концу второй недели боли почти перестали меня беспокоить.

Я почувствовал, что пора навестить своего тренера.

Выбрав день, я приехал на базу за два часа до начала тренировки в надежде застать Ивана Трофимовича и поговорить с ним без свидетелей.

Он оказался там.

– Видишь, Володя, как бывает, – сказал он. – Целая цепь неприятностей. Напарник ушёл. Травма, слава богу, ничего серьёзного, но это задержало тебя на месяц, а за это время сезон, скорее всего, закончится. Ещё две недели тебе нельзя тренироваться, а сколько нам осталось выездов на шоссе? Сказать трудно – по ночам уже подмораживает.

Максимум эти две недели и остались и, возможно, одна-единственная гонка на закрытие сезона, да и то если погода позволит. – Не повезло.

– Я, Иван Трофимович, пришёл поговорить не об этом, – сказал я.

– Знаю, Володя, что не об этом, – грустно ответил он. – Это я так, размышляю вслух о превратностях судьбы и стечении роковых обстоятельств, ведущих нас к принятию решений. К сожалению, они не всегда оказываются приятными, не всегда однозначны. Но как бы то ни было, в серьёзных вопросах решать нужно всё самому, по возможности не откладывая, в противном случае может оказаться слишком поздно.

Я никак не мог понять, куда он клонит, но Иван Трофимович не дал мне возможности переспросить.

– Так вот, Володя, – добавил он, – прежде чем мы продолжим разговор, послушай одну историю, это должно тебе помочь.

История тренера.

Случилось это давно, много лет назад. Я в составе сборной команды нашего города участвовал в групповой гонке на первенство Советского Союза. По результатам этой гонки отбирались кандидаты в сборную страны для участия в чемпионате мира. Представляешь ответственность?

В перспективе совершенно другой уровень, возможность, которую упускать было нельзя. Я в те времена занимал в рейтинге 28-ю позицию, но чувствовал, что мои силы растут и я способен на большее. Мне было 23 года, я был полон амбиций, и у меня всё ещё было впереди.

Трасса в горной местности, очень сложный маршрут. 115 километров сплошных спусков и подъёмов. Для меня это было совсем неплохо, физически я был очень силён. Но гонка, а особенно групповая гонка – это всегда лотерея. Нельзя постоянно лидировать – как бы хорошо ни был подготовлен, это попросту невозможно. Участники разбиваются на группы, растягиваются по дистанции. Чтобы ускориться и уйти в отрыв, нужно иметь не только силы, но и возможности. На горной извилистой трассе, оказавшись в той или иной группе, невозможно объективно понять, с какой скоростью ты движешься, далеко ли лидеры, каково отставание от них. Эта информация необходима, нужно понимать, надо ли и дальше экономить свои силы для заключительного рывка или отставание становится критичным и стоит постараться сократить его немедленно, так как потом это будет сделать сложно. Конечно, помогают помощники тренера, отслеживают эти моменты, и время от времени ты получаешь нужную информацию, но это происходит нечасто, приходится полагаться на интуицию.

В той гонке у меня не заладилось с самого начала.

На старте, а при общем старте особенно, нужно быть очень внимательным. Все стараются вырваться вперёд, мешают друг другу, нередки вольные или невольные толчки. Мне не повезло, внимательным я не был и попал в завал. Повреждений я не получил, велосипед, когда я выбрался из завала, тоже, к счастью, оказался исправен, но я потерял время. Драгоценное время, которое было не восполнить ничем. Я оказался в хвосте плотной группы, которая занимала всю ширину шоссе. После первого отрезка дистанции на двадцать пятом километре я отставал от лидера на шесть минут и был сто тридцать восьмым.

Значительное отставание.

Я чувствовал в себе силы и мог бы его сократить, но у меня не было такой возможности – не было ни единого просвета, в который я мог бы проскочить, чтобы постараться уйти в отрыв. Мне ничего не оставалось, как двигаться в заданном ритме и стараться не попасть в новый завал.

На отметке в пятьдесят километров отставание от лидеров составляло шестнадцать минут, и это было уже очень много. Но моя группа начала редеть, и у меня появилась возможность попытаться нагнать упущенное время.

Я знал, что это почти невозможно. Передвигаться быстрее группы, в которой спортсмены попеременно меняются, закрывая друг друга от ветра, и тем самым удерживают заданный ритм, можно, но очень недолго, и это очень тяжело. Мне же предстояло проехать ещё шестьдесят пять километров и постараться обогнать их всех.

Я прикинул, как мне нужно двигаться, чтобы сократить отставание.

Расчёты оказались неутешительными. Получалось, что я должен был прибавить к своей скорости в среднем десять километров в час. Тогда, если мне ничего не будет мешать, а скорость лидеров не изменится, я смогу их догнать.

Так, к сожалению, не бывает, ничто не остаётся без изменений – возникают нестандартные ситуации, снижающие скорость, лидеры ускоряются, соперники мешают идти на обгон, могут быть и механические повреждения…

Да что я рассказываю, ты и так всё это знаешь не хуже меня.

Так вот, прикинув всё это, я понял, что прибавлять к своей скорости придётся не десять, а все тринадцать-четырнадцать километров в час. – Это невозможно, решил я. Вряд ли получится выдержать такой ритм на всей оставшейся дистанции, это никому не по силам. Но мне нечего было терять.

Если не выдержу и сойду с дистанции, решил я, это будет всё-таки лучше, чем сдаться, не пробуя победить.

Сдаваться я не собирался, и я рванул.

Передвигаясь в группе первые пятьдесят километров, я почти не растерял свои силы, поэтому, следующие двадцать пять дались мне сравнительно легко. Я промчался их на одном дыхании, сократив отставание, сразу на пять минут.

На отметке семьдесят пять километров я был уже пятьдесят восьмым.

Но вот дальше всё оказалось намного сложней – мои силы были не беспредельны.

Ещё через десять километров я отставал на десять минут и стал пятьдесят четвёртым. Следующие десять километров дались мне очень тяжело, я обогнал ещё шесть человек, но отставание от лидеров не изменилось, видимо, они тоже ускорились.

Я понимал, что у меня шансов нет.

В одиночку двигаться дальше, ускоряясь, я больше не мог. Пришло время менять тактику. Я пытался двигаться, не теряя ритма, пытаясь поймать момент, когда не смогу больше этого делать, чтобы пристроиться к какой-нибудь группе.

На отметке сто километров я словно в тумане услышал, что я сорок второй и что отставание от лидера двенадцать минут. Отставание снова стало увеличиваться.

Я настолько устал, что почти ничего не чувствовал и не видел вокруг себя. Я контролировал только свой велосипед, часть дороги под его колёсами, пространство в несколько метров вокруг себя и ритм, с которым двигалось моё тело. Всё остальное на тот момент перестало для меня существовать, да и этот контроль стал к тому времени почти бессознательным, всё происходило автоматически.

Наверно, поэтому я не сразу заметил перемены, происшедшие со мной и вокруг меня.

Сначала я ничего не понял.

Исчезли звуки, и я подумал, что что-то сломалось во мне.

Я огляделся.

Мир вокруг почти остановился.

Передо мной и за мной по шоссе двигались спортсмены, на обочине стояли люди, всё происходило как при замедленной съёмке. Над дорогой зависла чайка, неестественно медленно махая крыльями, – она была от меня метрах в ста, но я совершенно чётко видел все её неторопливые движения, каждую её чёрточку, каждое перо, я даже успел поймать её удивлённый, недобрый взгляд, прикованный ко мне. Я отвёл от этой птицы глаза, вгляделся внимательно дальше, скользнул взглядом по серпантину дороги. Это было невероятно, это было вне поля моего зрения, но далеко за изгибами дороги я увидел лидеров, они тоже двигались медленно, а ещё дальше, впереди, я увидел финишную черту с красочным порталом над ней и человек пятьдесят людей вокруг этого портала, ожидающих окончания гонки. Я поймал себя на том, что не чувствую усталости, мало того, меня в тот момент переполняла непонятная, рвущаяся наружу энергия, при мысли о которой мне почему-то на мгновение представился искрящийся хрустальный свет.

Это видение было недолгим, но я до сих пор не могу его забыть.

Именно в тот момент я понял, что для меня ничего не потеряно: я, если постараюсь, смогу догнать лидеров, находящихся впереди меня, и произойдёт это раньше, чем они успеют пересечь финишную черту. В своём новом состоянии я мог легко просчитывать любые возможности.

Я ускорился – в тот момент я был быстрее всех на том шоссе. Мне больше не были нужны подсказки на контрольных точках дистанции. В тот момент я сам мог видеть своё отставание, контролировать скорость продвижения и определять любые расстояния, которые мне требовалось преодолеть. Да и не было больше на этой трассе контрольных точек, все они остались позади, до окончания оставалось четырнадцать километров, впереди был только финиш, сорок соперников, которых мне предстояло обогнать, и меньше десяти минут объективного времени, за которое мне нужно было успеть, это сделать.

В тот момент я знал, что успею, время перестало быть для меня объективным.

Я прибавил оборотов и устремился вперёд. Прерывистая полоса шоссе превратилась в сплошную линию. Сопротивления ветра больше не было, казалось, он тоже остановился, пропуская меня, возможно, я оказался даже быстрее его.

Пять километров, десять, двенадцать, тринадцать, впереди оставался последний поворот, один километр дистанции и десять человек лидирующей группы. Они не спеша обогнули скальный выступ – я устремился за ними, прибавляя ещё. По широкой дуге прошёл поворот, выскочил из-за скалы, с трудом удерживая велосипед от заноса, и увидел их – своих соперников, которых мне предстояло обогнать. Они заняли всю ширину шоссе, видимо, перестроившись из колонны в шеренгу, пытаясь, обогнать друг друга на последнем отрезке дистанции.

Я был значительно быстрей, приближался слишком стремительно, а между ними не было расстояния, сквозь которое я мог бы проскочить. Тормозить было уже поздно, у меня не оставалось выбора. – Чтобы избежать столкновения я сместился к обочине, рядом с которой оказался после поворота, пробуя обогнать по ней.

Спортивный велосипед не рассчитан на движение по щебню, именно таким было покрытие, на которое слетело колесо. Съехав с асфальта, покрышка переднего колеса не выдержала и лопнула мгновенно.

Я потерял управление и улетел под откос.

На моё счастье, за кромкой дороги не было пропасти, просто крутой склон, на нём в отдельных местах выступали валуны, росли кусты и редкие чахлые деревья.

Я пролетел по склону метров двадцать, пробивая колючие кусты, попадающиеся на моём пути и тормозящие моё движение. Мне повезло: камень, на который я налетел, оказался в конце моего пути, там, где моя скорость значительно снизилась, и там, где мне было необходимо остановиться.

Ниже откос становился намного круче, и если бы я улетел туда, у меня уже не было бы никаких шансов.

Камень, который остановил моё движение, спас мне жизнь, но вышиб из меня сознание. От удара я кроме сотрясения мозга получил перелом правой ноги и сломал два ребра. Когда я пришёл в себя, мне поначалу показалось, что не случилось ничего страшного, травмы не слишком серьёзные, а в нашем виде спорта такое иногда случается.

Но всё оказалось значительно хуже, чем я предполагал.

Я провёл две недели в больнице, дальше было два месяца реабилитации, затем я получил окончательный диагноз: к спорту непригоден.

Травма правой ноги оказалась очень серьёзной, и полностью восстановить её двигательные функции врачи так и не смогли.

В двадцать три года я стал инвалидом.

Конечно, есть люди, которым значительно хуже, чем мне. Я, по крайней мере, могу спокойно двигаться. Поначалу я немного хромал, сейчас незаметно даже это. Боли иногда усиливаются, иногда становятся невыносимы, приходится обращаться к врачам, но я давно к этому привык.

Самое страшное в моей ситуации не это.

Страшней всего то, что я сумел прикоснуться к неведомому – сумел почувствовать, поймать состояние беспредельной свободы от чистого движения. Движения, которое выше чувств, выше физических законов этого мира. Искрящийся хрустальный свет, чудо, которое для меня уже недоступно.

Это странное состояние, Володя. Его очень сложно контролировать. Со мной оно было недолго, но, думая об этом много лет, я считаю, что оно вообще не поддаётся контролю. Нет в человеке сил, достаточных для этого.

Оно не из этого мира – страшная сила, способная подхватить на гребне своей волны, наполнить искрящимся светом и убить, если ты не сможешь удержаться.

***

Я не знал, что на это сказать. Возможно, тренер был прав. Я испытал это состояние дважды, и оба раза это действительно чуть не убило меня, но именно чуть, для меня это и являлось решающим. Да, это сила, которая может убить, но мне казалось, что это не слепая сила и такой задачи вовсе не ставилось. Наоборот, что-то оберегало нас, глупых людей, вольно или невольно прикоснувшихся к хрустальному свету, и в последний момент отводило беду; зачем-то мы были ещё нужны.

Но тренер был прав: это было опасно и это было трудно контролировать. И лично мне было страшно от того, что я не знал, зачем был нужен этой силе. А ещё страшнее мне было от того, что я не мог даже представить, как далеко заведёт меня она, если я поддамся её искушению и сумею при этом выдержать её воздействие.

***

– Так вот, Володя, – добавил Иван Трофимович, – не знаю, что испытывал ты, но предполагаю, что нечто похожее, и потому хочу предостеречь тебя. Мы с тобой прикоснулись к чему-то неведомому, к чуду, которому нет объяснения. Почему так случилось? Почему мы встретились с тобой? Ответов у меня нет, но то, что я не знаю ответ, не значит, что всё произошло случайно. Случайностей не бывает, для всего есть причина – непонятная нам с тобой.

Лично мне не очень хочется её знать.

Неприятностей мне хватило с лихвой и без этого. Посмотри, что стало со мной. Кем я стал? – Жалкий неудачник, почти инвалид. Разве я мог тогда предположить такое? Я посвятил себя спорту, имел хорошие перспективы, от сборной страны меня отделял всего один шаг. Но я на мгновение прикоснулся к неведомой силе, краем глаза увидел её удивительный свет, растворился в её блаженной свободе – удивительной свободе неудержимого движения. Взлетел на короткий миг на гребне её волны и, не удержавшись, почти в то же мгновение рухнул на самое дно, потеряв смысл своего дальнейшего существования, не имея возможности просто, как все, перемещаться в пространстве.

Теперь движение причиняет мне боль. Если ты понимаешь, о чём я, – почти кричал он, – беги, Володя, беги отсюда, пока не поздно. Не дай этому развиться в себе! Забудь о том, что случилось, иначе рано или поздно оно убьёт тебя!

– Я думаю, вы преувеличиваете, – чуть слышно возразил я.

– Что? Преувеличиваю?! – закричал он, вытаращив на меня почти безумные глаза. – Я, Володя, преуменьшаю. Я мог бы многое ещё рассказать тебе. Например, как чуть не спился от безысходности, как чуть не наложил на себя руки, после того как больше трёх лет пытался вернуть себе прежнюю форму, наплевав на уверения всех врачей, после того как отчаялся окончательно, убедившись, что спорт закрыт для меня навсегда.

– Но он не закрыт для вас – вы тренер, – возразил я. – Конечно, это не совсем то, что быть спортсменом, но всё же…. Вы передаёте свой опыт, учите таких, как я, помогаете нам поверить в себя, в свои силы. Вы дали мне возможность стать человеком. Вы не оттолкнули меня тогда….

– Володя, – перебил он меня, – я ничего не сделал. Ты всегда был человеком. Даже тогда, когда тебе было 11 лет, ты был большим человеком, чем я. Поверь мне, я говорю это искренне. И я очень хочу, чтобы ты и дальше оставался таким. Я не могу допустить, чтобы с тобой случилось чтото плохое. Я отстраняю тебя от занятий спортом. И прости меня, но это окончательное решение.

Повисло молчание. Такого решения тренера я не ожидал.

– Так вы что, гоните меня? – с удивлением спросил я, осмыслив то, что сказал Иван Трофимович.

– Да, Володя, можно сказать и так, – ответил он. – Поверь, это необходимо для тебя. Я не могу позволить, чтобы ты стал таким же, как я. Здесь, продолжая тренироваться, ты придёшь к этому неизбежно, там… у тебя остаётся небольшой шанс. Но помни, твои новые способности никуда не ушли, рано или поздно они проявятся снова. Они проявляются даже у меня, хотя это и не так ярко, как на той гонке, намного слабее, и вряд ли я смогу себе ещё навредить, но….

– Я не хочу уходить, Иван Трофимович, – ответил я твёрдо, перебив его. – По крайней мере, не так – не из-за неубедительных доводов, которые вы мне сейчас привели. Я хочу разобраться во всём сам и только после этого принять окончательное решение.

– Есть ещё кое-что, о чём ты, возможно, не подумал, – сбавив тон, тихо добавил он. – Остальные ребята нашей команды. Как быть им?

– А при чём тут они? – удивился я.

– Они пока ни о чём не догадываются, – сказал тренер. – Предполагают, что ты сильней, чем они думали раньше, но пока очень слабо представляют, насколько сильней. Ты не сможешь скрывать это вечно, рано или поздно они всё поймут. Как они будут чувствовать себя при этом? Кем они будут считать тебя?

Снова повисло молчание. Последнее было действительно важно для меня. Я вовсе не хотел становиться белой вороной – изгоем среди своих друзей, монстром, от которого все отвернутся. Я хотел жить нормальной человеческой жизнью, и я был совсем не готов отказаться от каких бы то ни было её составляющих.

– Тебе больше не нужны мои тренировки, – добавил он, – всё, что тебе нужно, – это тренировать контроль над собой и стараться сдерживать свои новые возможности, которые у тебя будут проявляться.

В кабинет к тренеру заглянул Сергей, мой одноклассник и капитан нашей команды.

– Иван Трофимович, скоро тренировка? – спросил он. – Ребята уже собрались. Володя, привет! Ты как? – обратился он уже ко мне.

Я молча пожал плечами.

– Скоро начнём, Сергей, передай ребятам, пусть готовятся, подождите ещё несколько минут, – ответил Иван Трофимович.

Сергей вышел за дверь.

– Так вот, Володя, – обратился тренер ко мне, взглянув мне в глаза, – очень жаль, что всё так вышло. Прости ещё раз за то, что приходится так поступать с тобой. Но ты ведь и сам почти решил то же самое.

Я снова вместо ответа пожал плечами.

Я вовсе не был уверен, что до разговора с тренером безоговорочно решил покинуть секцию. Мне казалось, что я, наоборот, искал причины остаться.

Тренер грустно взглянул на меня.

– Надеюсь, Володя, после случившегося мы врагами не станем, – сказал он. – Мы ведь теперь, можно сказать, товарищи по несчастью. Не исчезай, заглядывай как-нибудь.

– Хорошо, Иван Трофимович, – ответил я.

Больше мне ответить было нечего – мы уже всё сказали друг другу. А после такого разговора незачем было и оставаться. Я встал и, не глядя на тренера, вышел за дверь, забыв пожать ему руку.

В тот момент я думал, что обратно никогда не вернусь.

Я ушёл, чувствуя себя обиженным. Злой на весь свет, который вдруг, так неожиданно, ополчился на меня. Мне казалось тогда, что все, кто окружают меня, стараются мне помешать, остановить, усложнить моё продвижение вперёд.

Я шёл по улице и еле сдерживал слёзы.

Мой привычный мир, мой образ жизни в одночасье оказался разрушен, и я в тот момент не очень представлял, что делать дальше. Я шёл и тихо ненавидел всех – своего тренера, своего бывшего друга Сашку, его подругу Свету, даже Сергея – капитана нашей команды. Я думал, что все они так или иначе причастны к тому, что случилось со мной, и вольно или невольно делают мою жизнь невыносимой.

– Это нужно тебе… – еле слышно повторял я услышанные слова.

– Что, что мне нужно, Иван Трофимович? – спрашивал я, не рассчитывая получить ответ. – Откуда вы можете знать, что нужно, а что не нужно мне, если я сам этого толком не знаю?

Я шёл к себе домой, и мне было невыносимо грустно.

Я понимал, что уже завтра всё для меня станет по-другому.

Да что там завтра, уже сегодня изменилось всё. Я представлял, как приду к своей маме, и она меня спросит:

– Володя, ты как? Что делал сегодня вечером? Как успехи? Что будешь делать завтра?

Что я должен ей ответить? Спасибо, плохо. Сегодня вечером разговаривал со своим тренером. Успехами то, что случилось, назвать нельзя, после нашего разговора он выгнал меня из секции. Завтра я пойду в школу, а после школы мне будет делать совершенно нечего, настолько нечего, что даже тошно жить.

Этого я сказать ей не мог, но и врать я ей так и не научился, она всё равно всё увидит и всё поймёт….

Я открыл своим ключом дверь квартиры, вошёл в прихожую. Постарался раздеться как можно тише и незаметно пройти в свою комнату.

– Володя, зайди на минутку, пожалуйста, а то мне сейчас не отойти от плиты, – позвала мама из кухни.

– Хорошо, мама, – ответил я, – только зайду в ванную, нужно вымыть руки.

Я включил воду и взглянул на себя в зеркало. Странное, потерянное лицо, беспокойный взгляд. Я был похож на затравленного зверька, который не ждёт от будущего ничего хорошего. Нужно срочно что-то с собой делать, думал я, она сразу догадается, что со мной не всё благополучно, начнёт задавать вопросы, а я ничего не смогу ей толком ответить.

Я вошёл в кухню, мама взглянула на меня, и я увидел, что она всё поняла.

Она выключила газовую плиту, на которой стояла кастрюля с чем-то недоваренным, наскоро вытерла руки кухонным полотенцем и подошла ко мне.

Я не удержался и обнял её, она обняла меня в ответ.

– Бедный, бедный мой мальчик, – сказала она, поглаживая меня по голове. – Что бы ни случилось, Володя, – добавила она, – знай, что на этом свете нет ничего непоправимого.

– Не знаю, мама, – грустно ответил я, – сейчас мне кажется по-другому.

– Не хочешь рассказать? – спросила она.

– Извини, но пока мне трудно об этом говорить, – ответил я.

Моя мама была мудрая женщина, она не стала ничего выпытывать, мы просто стояли, обнявшись, она гладила меня по голове, и от этого мне становилось значительно легче.

***

Я смотрел на себя с высоты прожитых лет и видел, насколько же я был наивен тогда, насколько самолюбив и эгоистичен. Оказавшись в странном месте, в преддверии чего-то нового, я всё увидел по-другому. Здесь не было ничего, что требовало сравнения, здесь не было и не могло быть компромиссов, и всё являлось тем, чем было на самом деле.

Я видел, как я неуверенно продвигался вперёд – жалея себя, ругая в душе своих друзей, не понимая тогда, что они ни в чём не виноваты. Они, так же как и я сам, пытались жить, принимали решения, совершали поступки. Делали это в соответствии со своими, им одним понятными правилами. Пытались двигаться дальше в своём собственном направлении, и никто из них не ставил цели мне навредить. Всё, что происходило со мной тогда, было следствием череды моих собственных неправильных действий.

То, что я ушёл из спорта безвозвратно, было моим выбором – моим, и ничьим больше.

Там я этого не понимал.

Там я ещё не знал, что по-другому и не бывает.

Никто и ничего с нами не делает – мало того, и не может сделать, пока мы сами не позволим это.

Мы отдаём себя на откуп случайностям и обстоятельствам только тогда, когда не можем позволить себе быть независимыми, когда не можем взять на себя ответственность, которая при этом неизбежно возникает, и прежде всего перед самими собой. Это трудно и страшно – плыть по течению намного легче. Сопротивляясь обстоятельствам, приходится принимать решения, делать выбор, менять что-то в себе и вне себя – при этом потери неизбежны. Если выбор окажется неудачным, можно потерять всё и остаться ни с чем. Но если выбор окажется правильным, а решимости и сил хватит, награда может превысить любые потери. Жизнь неизбежно наполнится снова, и она окажется наполнена так, как нужно тебе.

Тогда я этого понять не мог, у меня не было для этого нужного опыта. В отчаянье жалел себя, злился на кого-то, самолюбие не позволяло взглянуть на ситуацию с другой стороны. На самом деле вариантов развития событий было несколько.

Тот разговор с Иваном Трофимовичем был намного более эмоциональным, чем конструктивным. Мой тренер много лет назад перестал верить в себя, был слаб и подвержен обстоятельствам. В момент разговора это его состояние было на максимуме, и он почти не контролировал себя.

То, что случилось тогда в зале, напугало его. Это событие могло изменить привычный уклад его жизни, а он не хотел перемен, боялся их. Не ожидая от жизни ничего хорошего, он считал, что перемены только к худшему.

Я видел, что если бы я смог тогда преодолеть себя, отбросить глупые обиды и самолюбие, если бы я смог тогда вернуться, то всё дальнейшее могло бы сложиться по-другому.

А вот могло ли?

Не слишком ли я самоуверен?

Способен ли человек управлять своей судьбой?

Я задавал себе эти вопросы и видел, что да – пусть в пределах отпущенных ему возможностей, но всё-таки да.

Я видел, что у меня была как минимум ещё одна возможность.

Она могла быть использована до начала июня 1981 года.

Дальше такой возможности не существовало.

Если бы я справился с собой в пределах этого времени, то всё достаточно легко могло бы вернуться в привычное русло, а я мог бы двигаться дальше, не меняя направления.

Но я сам не знал тогда, что нужно мне. Я одинаково хотел уйти и остаться. Уйти оказалось проще, и я отправился дальше по пути наименьшего сопротивления.

Правильно ли я поступил тогда?

Здесь, на краю своей жизни, это было невозможно понять. Здесь всё было равнозначно и не поддавалось сравнению, но зато именно здесь я мог видеть, что могло бы случиться, если бы я поступил иначе.