Александр Солоник: киллер мафии

Для Анжелы была заготовлена красивая романтическая легенда: мол, застал жену с любовником, который ко всему прочему оказался ментом, как следствие – сурово искалечил негодяя, и теперь вот, к сожалению, приходится скрываться от правосудия. Да и жена оказалась курвой из курв: выставила бывшего мужа без вещей, денег и даже документов.

Косметолог Анжела проглотила эту историю, как привычную противозачаточную таблетку – с полной уверенностью, что так оно и было, пожалела несчастного, накормила, напоила и создала ему на короткое время ощущение полного комфорта.

Несомненно, женщина, да еще двадцатипятилетняя, да еще разведенная, преследовала исключительно меркантильные цели, далекие от бескорыстного участия. Чего уж тут, в Тюмени, ловить: мужчины, все как один, – или пропахшие сырой нефтью и дымом костров горькие пьяницы, или «синие», в сплошных татуировках, изъясняющиеся хоть и по-русски, но больно уж непонятно. Такой если и клюнет на нее, то только из-за квартиры да зарплаты. А у этого, невзрачного на вид, обделенного судьбой, обстоятельствами и курвой-женой, и выбора-то нет: ни денег, ни крыши над головой…

Короче говоря, очень даже перспективный вариант второго замужества.

Увы, Саша отплатил ей черной неблагодарностью, не оправдав доверия: неуемная страсть к плотским удовольствиям звала беглеца на сексуальные подвиги даже в новых условиях.

Уже через несколько дней, нежно поцеловав Анжелу и пожелав успешного рабочего дня в салоне красоты, он снял ее соседку, свежую и непосредственную десятиклассницу, отодрав во все дыры прямо на кухне. Затем – ее подругу, а еще – какую-то девчонку у подъезда, имени которой он так никогда и не узнал…

Нет ничего тайного, что не стало бы явным, к тому же непосредственность подруг, которых успел оприходовать новый хахаль Анжелы, не имела границ.

Когда тайное стало явным, жертва мужского непостоянства решила отплатить – но чисто женским коварством…

Саша ничего не замечал – по-прежнему был вежлив, сдержан и показательно спокоен. Лишних вопросов не задавал, от опасных вопросов уходил, не раздражался, в ее дела не лез. Конечно, он производил впечатление человека замкнутого. Анжела часто заставала нового любовника в ванной, перед зеркальцем, изучавшим свое отражение непонятно зачем. На естественный вопрос – для чего? – последовал естественный ответ: чтобы изменить то, что ему в себе не нравится.

Услышав столь обтекаемое объяснение, Анжела поняла его по-своему: мол, хочет покрасивше выглядеть, чтобы побольше телок наснимать.

– Давай я тебе помогу, – пряча змеиную улыбку, предложила хозяйка квартиры, – я ведь все-таки косметолог… Что ты хочешь – эту родинку удалить?.. Два-три сеанса, проще простого. Приходи завтра ко мне на работу, чего там тянуть…

Косметический кабинет располагался в самом центре города. Маленькие кабинки, в каждой из которых – трельяж, дробящий отражение, пожилые молодящиеся дамы, полулежащие в креслах с масками на лицах (что делало их еще более уродливыми), какие-то ванночки на специальном столике, специфические запахи кремов, пудры, специальных снадобий, масса инструментов, напоминающих хирургические, предназначение которых непосвященному понять не дано.

Анжела была ровна и приветлива – обнажила в улыбке ровные белые зубы, указывая рукой на кресло перед столиком.

– Садись.

Щурясь от яркого света, отраженного зеркалом, Саша опустился в кресло и, едва взглянув на любовницу, подметил, что тоненькая голубоватая жилка на ее виске заметно вибрирует. Правда, он не придал этому значения – мало ли может быть причин для волнений у одинокой и не такой уж молодой женщины?

– Ну, сразу приступим? – деловитым тоном поинтересовался Солоник.

Анжелу явно что-то тяготило – она производила впечатление человека, принявшего какое-то решение, но не уверенного в его правильности: движения потеряли былую размеренность, взгляд блуждал, руки потели – она то и дело комкала носовой платок.

– Да ладно, давай немного попозже, у меня на сегодня больше никого, – сдавленным голосом произнесла она и тут же, без всякой связи, но с чисто женской логикой, продолжила: – А все-таки ты жестокий человек, Саша.

– Почему? – Солоник даже не обернулся в ее сторону, рассматривая в зеркале родинку, которую и предстояло удалить.

– Ты не хочешь сказать, что любишь меня, – выдохнула из себя Анжела.

– Вам, женщинам, надо только одного: услышать слова любви, – поморщился он. – Все вы одинаковы…

– Женщина любит ушами.

– А мужчина? – тут Солоник с любопытством взглянул на нее.

Анжела улыбнулась, морща лоб, – глаза ее заметно увлажнились.

– Не знаю… Наверное, руками и…

– И чем еще?

– Ну не будем об этом говорить. – Анжела неторопливо подошла к двери, защелкнула ее, выразительно взглянув на Солоника.

Они остались вдвоем. В кабинете было прохладно и тихо – лишь ветер шевелил занавесочку, надувая ее пузырем.

– Я тебя чем-то обидел? – Он явно не ожидал подобного поворота событий.

– Да нет… ничем. Саша, я хотела бы попросить, чтобы ты сейчас взял меня… Понимаешь? Может быть, в последний раз.

Странны и туманны были ее слова – «в последний раз», странным поведение, но молодой человек не придал всему этому должного значения. Грубо привлек Анжелу к себе, поднялся с кресла, приобнял, расстегивая по ходу юбку – она неслышно упала на линолеум. Неторопливо, одну за другой расстегнул маленькие пуговички ее блузки, и хозяйка кабинета, нервно поведя плечами, сбросила ее на пол. Затем она сама сняла через голову, не расстегивая, бюстгальтер, сделала вид, что застеснялась, будто бы впервые в жизни была с ним, прикрыла грудь руками.

Саша взял ее за мизинцы и медленно развел руки в стороны. Она так и осталась стоять – нагая, с огромными грудями, темные соски которых напоминали два круглых глаза. А Солоник неторопливо раздевался – так, будто бы и не очень хотел ее, а лишь делал одолжение, и это не могло укрыться от девушки. На лице ее вновь заиграла нехорошая улыбка.

– Ну, давай, иди сюда…

Анжела прильнула к нему, и он уже не мог видеть ее, а только ощущал в своих объятиях. Ее дрожащие руки коснулись обнаженной мужской плоти, она неожиданно для себя покраснела.

Но когда Саша дотронулся до ее теплой груди, Анжеле стало уже все равно, светло в комнате или нет. Она отдалась желанию, вся без остатка, будто бы действительно была с ним в последний раз.

Солоник, как и всегда, показал себя умелым любовником. Он в любой момент чувствовал, что именно сейчас нужно женщине, и, доведя ее почти до самой крайней точки возбуждения, останавливался, давая ощутить сладость не до конца удовлетворенной страсти.

Его не могли обмануть слова, которые в запальчивости шептала девушка, – «любимый – быстрее!.. сильнее!..», его не нужно было о чем-нибудь просить; он, как всегда, понимал все без слов, по взгляду, по жесту…

Они кончили почти одновременно, и Анжела, тихо застонав, опустилась на корточки, прижалась к сильному телу любовника и уткнулась носом ему в колено.

– Ты что – плачешь? – спросил Саша и, проведя пальцем по ее щеке, осторожно растер слезинки.

– Нет, ничего, не обращай внимания, – отвернувшись, бросила она и принялась одеваться, стараясь не встречаться с ним взглядом.

Спустя несколько минут оделся и он – скользнул по девушке уже отсутствующим взглядом и совершенно другим голосом, будто бы ничего не случилось, спросил:

– Так родинку будем сводить?

– Да, иди руки вымой, так надо, – недовольно произнесла девушка, по-прежнему пряча взгляд.

Саша открыл дверь, прошел в туалет и, взглянув на отраженное зеркалом раскрасневшееся лицо, усмехнулся.

– Вот баба попалась, – прошептал он. – Живо-тное…

Открыл кран, подставляя пальцы под холодную струю воды.

И тут…

Неожиданно открылась дверь – рывком, с треском, и в маленькую комнатку ввалились сразу двое амбалов в штатском. Солонику бросились в глаза их короткие стрижки и какое-то одинаково казенное выражение лиц.

Один профессионально обхватил его сзади, прижал локти к корпусу, а другой сделал какое-то незаметное, неуловимое движение – спустя мгновение на руках его защелкнулись наручники.

– Ну что, добегался? – дыша в лицо скверным табаком, произнес первый.

– Давай наружу, только без фокусов. В случае сопротивления имеем право применить табельное оружие, – предупредил второй.

Сопротивляться не было возможностей, да и сил. И стоило ли их теперь тратить?

Действительно, добегался…

Что и говорить: человек, находящийся в розыске, разительно отличается от человека свободного. Он вынужден прибегать к массе ухищрений, чтобы не быть узнанным, вынужден забыть друзей, родных и близких, вынужден менять привычки и пристрастия, вынужден «шифроваться», но прокол все равно произойдет рано или поздно, и тогда все ухищрения, вся конспирация идут насмарку.

Теперь Александру Солонику оставалось лишь искать утешения в банальной и пошлой фразе «сколь веревочке ни виться, а конец все равно будет» да размышлять о женской непредсказуемости и коварстве – что, впрочем, не менее пошло и банально…

Глава 4

Нет ничего хуже несоответствия потребностей и возможностей, умозрительного и реального, желаемого и действительного, и теперь Саше Солонику пришлось осознать это в полной мере.

Где-то совсем рядом была воля, с которой он так нелепо расстался. В мечтах он по-прежнему был там, но рассудок говорил: в ту, прежнюю жизнь он больше никогда не вернется.

Под усиленным конвоем он был доставлен в тесную затхлую «хату» следственного изолятора. А там – «рекс» – коридорный, тупое ментовское животное, вонючая баланда из рыбных консервов и бесконечные ночные допросы. Состоялся суд, и судья – низенький подагрический старик с мозаикой ветеранских планок и серым землистым лицом, свидетельствующим о безнадежном раке, то и дело кашляя в кулак, задавал никчемные вопросы – дотошно выпытывал, выстраивал версии следствия, теперь никому уже не нужные. Странно было все это видеть и слышать: обреченный на смерть обрекал на мучения его, молодого и полного сил…

Защита ничего не могла поделать – вина подследственного была слишком очевидной, да и прокурор с судьей были настроены решительно.

Потому и приговор впечатлял: двенадцать лет лишения свободы. Старая статья, 117-я, плюс побег.

Теперь на протяжении всего этого огромного срока папку с личным делом осужденного Солоника А. С. перечеркивала кроваво-алая полоса, что означало – «склонен к побегам». Обладателей такого личного дела, как правило, этапируют с повышенными мерами предосторожности. А в лагере его запрещено гонять в промзону в ночное время, его ненавидит зоновское начальство как источник возможных проблем, а прапорщики – «вертухаи» шмонают его с предельным тщанием.

Нового зэка отправили отбывать срок в Пермскую область, славную исправительными лагерями не меньше, чем Тюмень – нефтью и газом или Крым – санаториями и домами отдыха. Было очевидно – ему, бывшему менту, к тому же осужденному по гадкой и постыдной статье, на «строгаче» придется несладко.

Так оно и случилось.

Все зоны России, словно кровеносными сосудами, связаны между собой этапами и пересылками – одни осужденные отбывают, другие приходят: через них и переправляются «малявы», то есть письма для внутризэковского пользования. Из «маляв» о прибывших арестантах на местах становится известно практически все: пидар ли, сука или честный фраер, кем был на «вольняшке», как вел себя на следствии, какой масти, если блатной.

Соврать, скрыть о себе что-либо решительно невозможно: данные о зэке старательно фиксируются следователями в личном деле, а менты, как известно, активно прикармливаются из «общака». И уж если обман раскроется – лгуну не сносить головы.

Зоновский телеграф – покруче любой правительственной «вертушки», и за точность информации почти всегда можно ручаться.

Еще в карантине к Саше наведался местный кум – так называют офицера внутренней службы, ответственного за оперативно-следственную работу. Невысокий, вертлявый, с беспокойно бегающими глазками, этот сотрудник ИТУ сразу же произвел на Солоника предельно отталкивающее впечатление. Расспросил, что и как, поинтересовался, как новый зэк дальше собирается жить и что делать. И, даже не дождавшись ответа, предложил стать внештатным осведомителем, то есть сукой.

Естественно, кум был послан куда подальше – Саша объявил, что с ментами он больше никогда никаких дел иметь не будет. Зоновский оперативник даже не обиделся – наверняка посылали его не впервой, но, уходя, покачал головой: пожалеешь, мол. Ты ведь бывший мент, к тому же статья у тебя не очень хорошая, и сидеть тебе слишком долго. И обращаться в случае чего не к кому – таких, как ты, тут не любят. Смотри, осужденный Солоник, будут у тебя неприятности, тогда припомнишь этот разговорчик…

Неприятности начались через несколько дней после выхода из карантина: по возвращении с «промки», то есть промзоны, Саша был вызван к «смотрящему» – полномочному представителю блатных. Тот отвечал перед татуированным синклитом за «правильность» порядков, и отнюдь не с ментовской точки зрения.

«Смотрящий», как и положено человеку его ранга, числился на непыльной должности каптерщика – на разводы и «промку» не ходил, из общего котла не ел, а целыми днями сидел себе в каморке, играл с татуированными друзьями в «стиры», то есть в карты. Высокий, самоуверенный, с крупными чертами чуть побитого оспой лица, с ровными сизыми металлическими зубами, он производил впечатление настоящего хозяина «строгача» – во всяком случае, не меньшего, чем «хозяин», то есть начальник ИТУ. Распятье, вытатуированное на груди, и аббревиатура БОГ говорили, что блатной осужден за грабеж. Множество синих церковных куполов, просвечивавшихся на спине сквозь майку, густые гусарские эполеты так называемого «блатного лейтенанта», восьмиугольные звезды на ключицах, перстни на пальцах, «тигровый оскал» ниже основания шеи и изображение кошачьей морды – все это свидетельствовало, что он уже сполна прошел все тюремные университеты. Высокий статус «смотрящего» подтверждала буква «G», наколотая на предплечье.

Рядом, на пустых ящиках из-под какого-то оборудования, сидели двое амбалов.

Отложив карты, зоновский авторитет молча уставился на вошедшего. Взгляд его был тяжел и угрюм – казалось, он словно рентгеном просвечивает новичка.

– Ну что скажешь? – спросил он, продолжая изучать Сашу.

– А что я должен сказать? – стараясь казаться независимым, спросил в свою очередь Солоник.

– Ну как звать, величать? Масти какой? Чем на «вольняшке» занимался? – принялся неторопливо перечислять «синий». – Как жить дальше думаешь? Лавье от кентов не крысил? Ментам на корешей не стучал? В попку часом не балуешься? На флейтах кожаных не играешь? И вообще – какие за тобой «косячки» водятся?

– Звать меня Александром, – спокойно ответил допрашиваемый, – а кем на воле был… Много кем. В школе учился, затем – в армии служил, вернулся, в милицию устроился, выгнали, потом опять в ментовке, потом на кладбище… Много где работал.

При упоминании о службе в милиции глаза ближнего к Солонику «шестерки» – огромного звероподобного атлета с рассеченной переносицей и цепкими мосластыми пальцами – налились кровью.

– Да, все правильно, сходится, – «смотрящий» поджал губы. – Пургу не гонит. Так в милиции, говоришь, служил? В нашей родной, рабоче-крестьянской?

– Да. – Саша уже прикидывал – прямо сейчас начнется драка или чуть попозже, а если сейчас – как он будет защищаться в этом маленьком, забитом разным хламом помещении.

– Значит, в мусарне… А теперь вот променял мышиный макинтош на лагерный клифт, – ухмыльнулся татуированный авторитет. – Жизнь – она баба стервозная, никогда не знаешь, где поднимешься, а где опустишься. Ты по какой статье тут чалишься?

– Сто семнадцатая, – невозмутимо ответил Солоник, но на всякий случай добавил: – Засудили меня. Подставили.

– И кто же тебя подставил, мил человек? – спокойно, с плохо скрываемой иронией уточнил авторитет. – Менты небось?

– Менты, – честно признался Саша.

– Значит, мента менты подставили… Получается, что ты среди этой падали самым гнусным был, коли даже псарня от тебя отказалась?

Саша промолчал.

– Да, редкое сочетание: мусор – и спец по «мохнатым сейфам», – «смотрящий» нехорошо сверкнул глазами. – Сладкое любишь, и чтобы задарма. Ну, а тут как жить собираешься?

Независимо передернув плечами, новый зэк произнес спокойно:

– Как раньше жил, так и тут буду.

– Ты чо, Корзубый, с этим гондоном травишь? – не выдержал «шестерка». – В «петушатник» его, паучину, гребень ему лепить!

Тот, кого татуированный атлет назвал Корзубым, лишь метнул на говорившего неодобрительный взгляд – мол, тебе слова не давали! – и «шестерка» мгновенно затих.

– Значит, как раньше?..

– Да.

– Это как в ментовке, что ли? – повесил набок голову Корзубый, и при этом глаза его сразу же сощурились, превратившись в узкие щелки. – Это, значит, и тут «мохнатки» ломать? Тут, мил человек, бабских «мохнаток» нет, тут все больше «духовки»… Да, мусорок, попал ты, и сильно попал. Говоришь, ментом был, а главного в жизни для себя не уяснил. Знаешь – там, на «вольняшке», закон мусорской, а тут, за решками, за заборами – воровской. Ты свой закон нарушил – теперь придется по нашим жить.

– Законы ваши – вы по ним и живите. Мне они не подходят, – Саша отступил на несколько шагов назад, чтобы в случае внезапного нападения иметь оперативное пространство для маневра.

Он понял: тактика разговора избрана правильная. Показать собственную независимость, продемонстрировать, что он хотя и загнан жизнью и обстоятельствами в угол, но все равно не боится этих страшных людей, давно определивших его судьбу, – а что еще оставалось? Во всяком случае, хуже не будет…

– Ты что, б…ь, еще не понял, кто мы такие?! – неожиданно взорвался «смотрящий». – Ты не на ментовских политзанятиях! Надо было на «вольняшке» себя правильно вести. – Он нервно зашелестел сигаретной пачкой, закурил, перемалывая фильтр «Кэмела» сизыми металлическими зубами. – Мало того, что мусор, мало того, что по пидарской статье, так еще и вины своей не видишь, перед нами крыльями машешь… Ну маши, маши. Значит, Саша тебя зовут? – врастяжку спросил татуированный авторитет и, не дождавшись ответа, продолжил: – Хорошее имя, красивое. И мужик, и баба такое носить могут. Вот и будешь…

«Шестерка» коротко, но очень выразительно взглянул на «смотрящего» – мол, сейчас паучине гребень лепить или…

– Если ты, мил человек, любишь чужой «мохнатый сейф» взламывать, то люби и собственное фуфло подставлять, – блатной немного успокоился, вспомнив, что степенность и рассудительность более присущи его положению. – Во всем должна быть справедливость. Во всем должен быть порядок. За все в жизни надо ответ держать. Я сказал, все слышали. Иди, готовься…

Саша, не прощаясь, вышел, аккуратно затворив за собой дверь каптерки. Это был приговор, который, как известно, не подлежит ни обжалованию, ни кассации, ни защите адвокатурой…

Неделя прошла в томительном ожидании: каждый день Солоник опасался подвоха. На разводах, даже на «промке» он, как ни странно, отдыхал, чуть расслабляясь: неприятности могли начаться или после работы, или, что вероятней, после отбоя.

Однако все эти дни его почему-то не трогали. То ли блатные решили оттянуть удовольствие (а грубое насилие всегда приносит им радость), чтобы сполна насладиться зрелищем «опарафинивания» негодяя и «распаивания» ментовской «духовки», то ли будущую жертву временно оставили в покое, чтобы усыпить ее бдительность.

Начальник оперативно-следственной части, естественно, не мог не знать о приговоре татуированного суда. На то он и кум – должен быть в курсе настроения контингента, должен в целом и в частности принижать авторитет «отрицаловки» и поднимать репутацию тех, кто решил выйти «на свободу с чистой совестью». Наверняка за эти дни кум уже прознал о кандидате в проткнутые пидары через своих сук. Наверное, он бы мог и спасти строптивца, поместив на какое-то время в помещение камерного типа, в барак усиленного режима, в конце концов – «на крест», то есть в зоновскую больницу, но по понятным причинам решил этого не делать.

Не захотел сучиться – получай садильник в пердильник. Одним «акробатом» на зоне больше, одним меньше… От гомосексуальных актов за «колючкой» никто из осужденных еще не забеременел.

Спустя дней восемь Саша понял: приговор исполнится сегодня. Об этом говорили и подчеркнуто-равнодушные взгляды блатных, и тот холодок отчужденности, который незримо лег между ним и остальными зэками. Блатные уже знали, что это произойдет сегодня и до отбоя. И остальные – «мужики», «черти» и даже «король всех мастей», главпидар зоны с издевательски-величественным «погонялом» Император, – тоже знали. И он, осужденный к двенадцати годам «строгача» арестант Александр Солоник, тоже знал – так же, как и то, что решение «смотрящего» не может быть изменено и что теперь ему никто уже не поможет…

Надеяться, как и всегда, приходилось на себя одного.

Они встретили его в хозблоке. Прапорщиков – «рексов» не было – так же, как и офицеров. Блатных пришло даже слишком много, человек пятнадцать. Несмотря на разницу в возрасте, облике, блатной масти и степени дебильности, всех их роднило одно: кричащая наглость, самоуверенность и сознание собственной правоты.

Предводительствовал тот самый амбал с рассеченной переносицей и мосластыми пальцами – «шестерка» «смотрящего».

– Ну красавчик-мусорок – сам штаны снимешь или помочь? – с усмешкой, придававшей его лицу зверское выражение, спросил он, неторопливо, уверенно подходя ближе: – Сперва твой вонючий садильник вскроем, потом на клык вялого дадим. Хряпнешь, «скрипочка»…

Стиснув зубы, Саша промолчал.

– Давай, давай к нам, моя хорошая, давай, моя цыпа-рыба, давай, мой батончик, приласкаем тебя, понежим, приголубим, – коротко хохотнул стоявший за его спиной – невысокий, пожилой, с вытатуированным между пальцами пауком в паутинке – он демонстративно расстегнул пуговицу ширинки, – трубы тебе прочистим, целяк фуфлыжный сломаем. Девственность – она ведь тоже излечима. А я на тебя давно глаз положил! Не бойся, это не больно, тебе понравится!

Еще со школьных курганских времен, когда в бестолковой кровавой свалке сходились класс на класс, район на район, Солоник мог один выстоять против целой кодлы. Главное – заставить противников хоть чуть-чуть расслабиться, утратить бдительность, а уж потом, выбрав пахана, постараться в короткое время отключить его. Кодла на то и кодла, как и стадо животных, сильна прежде всего своим единством – до первого оступившегося, до первой трещины…

– Ну что же ты, петушила? – физиономия третьего, маленького, чернявого, с низким лбом, расплылась в щербатой улыбке. – Тебя ведь предупреждали. Надо было «копченую балдоху» подмыть, надо было мыло душистое да полотенце пушистое приготовить…

Саша шагнул вперед, прищурился…

Короткий, почти без замаха удар – и амбал с рассеченной переносицей, словно мяч, отлетел на несколько метров. Блатные, явно не ожидавшие такой борзости от кандидата в «акробаты», слегка опешили, но спустя мгновение, взорвавшись жутким матом, накинулись на наглеца. Он был один, а их много – «синие» лезли вперед, мешая друг другу, и это давало пусть маленькое, но преимущество.

Первый удар он пропустил – удар был нанесен подло, сбоку, и Саша тут же почувствовал, как из глубоко рассеченной брови потекло густое, теплое и липкое. Зато спустя секунду он, сориентировавшись, ответил обидчику – тому самому щербатому, низколобому, только что обозвавшему его петушилой. Удар локтем пришелся точно в рот – послышался отвратительный хруст сломанных зубов, и противник завыл от боли.

Тем временем амбал – «шестерка», поднявшись с цементного пола, сделал какое-то незаметное движение – спустя мгновение в руках его оказалась заточка. Солоник среагировал мгновенно – пригнулся, перехватил руку, вывернул ее и тут же резко потянул наверх до упора – амбал низко завыл, и заточенный прут с противным металлическим звуком свалился на пол. Сзади набросился кто-то невидимый, но очень цепкий. Его грабки тянулись к горлу, к кадыку – казалось, еще мгновение, и хрустнет под пальцами. Солоника спас его маленький рост – он резко пригнулся, сбрасывая нападавшего, и тот свалился ему под ноги. Удар ногой в промежность – и враг, ойкнув, сразу обмяк.

– Еп-ти!.. – истошно закричал кто-то. – Братва, «акробаты» наших бьют!..

Еще один удар – на этот раз в кадык, и кричавший тут же захлебнулся.

Какой-то невысокий, белесый, с выцветшими бровями и красным слюнявым ртом бросился на него в ударе, но после ответного выпада кулаком в ухо, потеряв ориентацию в пространстве, головой вышиб дверь хозблока.

И тут удары посыпались на Сашу один за другим. Били всем – кулаками, локтями, прохорями-говнодавами и еще чем-то тупым, тяжелым – чем именно, он так и не сумел рассмотреть.

Тело делалось непривычно тяжелым, непослушным, каким-то чужим – он уже не мог отвечать на беспорядочные удары. Страшные, наглые рожи скалились перед ним, сливаясь в одну, и трехэтажный мат вперемежку с блатной феней пузырился на грязных ртах с фиксами.

Но он отвечал – бил, бил, бил, ставил блоки, уворачивался, пригибался и вновь бил – пока хватало сил.

Уже валялся на холодном цементе пола в луже темной, как деготь, крови тот самый обладатель татуировки-паука; уже нелепо корчился у стены, вытирая разбитый рот, тот самый низколобый, с щербатыми зубами; уже не подавал никаких признаков жизни амбал – «шестерка», первым доставший острую заточку…

Но и Саше приходилось несладко: удары становились все ощутимей и болезненней, реакция тормозилась, и он не в силах был отвечать на каждый удар. Понимая, что солнце ему не светит, Солоник изменил тактику: выбрав изо всей татуированной кодлы одного, самого мощного и агрессивного противника, метелил его, стараясь не обращать внимания на боль…

Но как можно не обращать внимания? Ему нанесли удар в голову чем-то тяжелым – перед глазами поплыли огромные фиолетовые круги, и он словно бы провалился в черную компостную яму…

Солоник не помнил, что было дальше, не помнил, сколько времени прошло с того момента, когда он, получив страшной силы удар в темя, отключился: час, два, сутки или целая вечность?!

Саша с трудом разлепил набухшие кровью веки. Белый потолок в причудливой паутине тонких трещин, зарешеченные окна с занавесочками, ровные ряды кроватей с серыми казенными одеялами, под которыми угадывались контуры человеческих тел, капельница на штативе, какое-то худое незнакомое лицо, склонившееся над ним…

– Очнулся-таки…

Голос принадлежал этому самому незнакомцу, но доносился глухо, словно из-под земли или сквозь толщу воды.

Сквозь распухшие губы Саша прохрипел что-то невнятное.

– Другой бы на твоем месте после такого в ящик сыграл, а ты, смотрю, – выжил. Живучий, – в голосе говорившего звучало скрытое восхищение. – Ничего, теперь будешь жить.

– Т-ты… к-к-к… – шевеля непослушными губами, спросил больной.

– Врач я твой, «лепила». Такой же арестант, как и ты, только не на общих работах, а тут срок мотаю. – Солоник пытался еще что-то спросить, но слова выходили невнятными, и опытный «лепила», угадав смысл вопроса лишь по едва заметному движению губ, продолжил: – Семнадцать швов тебе на голову наложили. Плюс сотрясение мозга и обширные гематомы. Другой бы загнулся на хрен, а ты…

Несомненно, зоновский врач был донельзя поражен произошедшим.

Саша не смог ничего ответить – что-то тяжелое и теплое мягко, но неотвратимо придавило его сверху, и он, расслабившись и забыв обо всем на свете, погрузился в спасительный сон…

Пациент «креста» по-настоящему пришел в себя лишь через неделю. Голова по-прежнему болела, тело ломило от ссадин, ушибов и подживающих гематом, расшатанные зубы не позволяли есть ничего, кроме жидкой каши.

Он знал: блатные не оставят его и тут. Уж если «синие» держат на зоне масть, то они сумеют достать его и на «больничке», и никто – ни режим, ни охрана, ни сам министр МВД не смогут им в этом помешать.

Саша готовился к худшему: он понимал, что теперь, после всего случившегося, его не будут пытаться опускать. Скорее всего просто прирежут, вероятно, ночью, когда все спят.

Однако этого почему-то не произошло: что-то у них разладилось. И спустя несколько дней выяснил – что именно.

Один из недавних врагов, лежавший после драки в хозблоке тут же, «стремящийся» (мужик в авторитете, не блатной, но желающий таковым стать), почувствовав к недавнему противнику невольное уважение, рассказал: уже после того как он, Солоник, окровавленный, потерял сознание, блатные не посмели к нему подойти – думали, он прикидывается, и первый, кто занесет над ним заточку, немедленно поплатится жизнью. А потом, как водится, с запозданием, прибежали контролеры, кум, начальник отряда. Дело, естественно, дошло и до «хозяина», и до блатного синклита, который в свое время и определил Корзубого «смотрящим».

И если со стороны начальника отряда санкций против зачинщиков инцидента не последовало, то блатной мир проявил несомненную принципиальность: на первом же сходняке Корзубого со «смотрящих» убрали.

– Офоршмачился Корзубый, – глядя на этого невысокого жилистого человека, едва не отправившего его на тот свет, продолжал «стремящийся». – Получается, что вся кодла одного зяблика не то что завалить – отпетушить не смогла. Они – «синие», зону держат, а ты – мусор, хотя и бывший… Да еще по «мохнатке» сюда залетел. Получилось, что не они тебя опустили, а ты – их. Так что лечись спокойно – пока паханы нового «смотрящего» не определят, тебя трогать не будут.

Было очевидно – из этой истории он вышел победителем. Впрочем, радоваться было рано: блатные, которые держат почти на всех зонах масть, рано или поздно завалят его – вопрос лишь во времени. Это был как раз тот случай, когда победитель не получает ничего…

Спустя два месяца, когда Солоник, окончательно оклемавшись, выписался в отряд и вошел в зону, он понял, что не ошибся: местное начальство решило перевести его в другое ИТУ, в Ульяновскую «восьмерку». Несомненно, это было выгодно и «хозяину», который не хотел грядущих неприятностей во вверенном ему исправительно-трудовом учреждении и, как следствие, высоких проверяющих комиссий из ГУИТУ, и новому «смотрящему», который совершенно не желал офоршмачиться так же, как и его предшественник. Редкий случай, но интересы непримиримых врагов – мусоров и блатных – полностью совпали.

Впрочем, приговоренному от этого было не легче. Скорей – наоборот.