Читать книгу: «Я есмь дверь…», страница 3

* * *

Не имея возможности ни изменить свою судьбу, ни распорядиться ей, дети, попавшие в водоворот социальных катаклизмов, оказались самыми бесправными жертвами. Многие были лишены детства, радости, своих настоящих имен и дат рождений, а зачастую – и жизни. Неделю как тихо-тихо в своем углу умерла слепая бабушка, но схоронить ее по христианским обычаям было некому. Мама настолько ослабела, что даже в свое рванье самостоятельно не могла облачиться. Машенька до того исхудала, что шаталась при каждом шаге. Она носила маме водички, когда та просила и когда не просила. В этом доме уже давно не было не то, что куска хлеба, но даже свекольных и картофельных очисток. Голод, как чудовище, зажевывал своих жертв. А ведь у них когда-то и школа была, Машенька туда ходила учиться грамоте, а сейчас от голода она уже плохо соображала. Ей казалось, что за окном весна, и скоро у нее день рождения, а его вроде как и не было, а вот день смерти скребся в двери.

Из письма вождя: «С точки зрения социалистической идеологии, как когда-то капитализм разбил феодализм, создав государство в защиту частной собственности, так и социализм не сможет утвердить новое общество, если не объявит общественную собственность священной и неприкосновенной». Так и родился в августе 1932-го года «Указ 7-8», он же «Закон о трех колосках», и начал на местах неукоснительно исполняться. К этому прилагалось распоряжение, запрещающее менять место жительства. Тем самым была установлена «голодная блокада».

Сегодня с утра в село опять ворвался грузовик, чтобы что-нибудь отобрать. Слышны были истошные крики, и раза два пальнули. Это называлось «изымать излишки» крестьянского труда. Похоже, они уже знали, куда идти, и тут не обходилось без наводчиков и христопродавцев. Мама, сколько было сил, обняла Машеньку и благословила: «Беги, доченька, на колхозное поле, наломай стеблей пшеницы, да стой с ними у дороги, когда эти демоны будут возвращаться, чтобы тебя увидели. А увидят – не беги, убьют. Пусть тебя арестуют и увезут. Тут шансов выжить нет». Она это сказала без единой слезинки, не было их, все выплакала. И Машенька пошла на заклание на милость чудовищу. Бежать она не могла, шла, шатаясь, на тоненьких как стебельки ножках. А две ее тоненькие косички свисали как ручейки страданий.

Девочке было 13 лет от роду. Ее увидели и, конечно же, арестовали. Связали руки и ноги стеблями еще совсем незрелой пшеницы, и закинули в кузов грузовика как свою добычу. В кузове лежали 1,5 мешка уже запревшей пшеницы и плесневелого гороха, и она – расхитительница социалистической собственности. Маша свернулась калачиком на перегнившей соломе и пыталась клевать, как воробушек, со своих тоненьких ручек, закованных жесткими стеблями, вперемешку с колосками незрелые зернышки кормилицы-пшеницы.

Ее с еще тремя подростками в тот же день осудили, и каждому дали одинаково – по три года, как малолетним расхитителям социалистической собственности. Но вечером накормили чем-то жидким, пахнущим мертвечиной. А когда еще солнышко не взошло, их повезли на телеге к месту отбытия наказания. Конвойный с винтовкой шел за телегой, а возничий в шинели красноармейца все время бубнил одну и ту же песню о пригоршне серебра. Местом доставки груза оказалась детская колония имени Розы Люксембург, которая размещалась в Иверском монастыре. Здесь Машу по физическому состоянию посчитали «дефективной» и признали правильным решение изъять ее из здорового общества. Заключение было таким: «дохлая воровка». И определена она была в учреждение особого типа для несовершеннолетних преступников, где должна была обучаться квалифицированным видам труда. Ничего более враждебного детству придумать было нельзя. Выбор был между голодной смертью и принудительным трудом.

В этом карательном учреждении Машенька и отбыла почти весь свой срок. Она все время болела, и толку от нее в решении задач социалистического строительства практически не было. От нее с удовольствием избавились, когда в трущобы коммун стали брать не только ребят, но и девочек. Так она оказалась в Болшевской трудовой коммуне им. Ягоды. Здесь Машенька чуть поправила свое здоровье и окончила семь классов. Но все это продолжалось недолго. В 1937-м году Генрих Ягода был снят с должности и арестован. Он был обвинен в связи с царской охранкой, воровстве и растратах. И пресс опустился на трудовую коммуну его имени. Начали с тех, кто появился тут по приговору суда, и у кого срок приговора истек. Их вывезли за 100 км от Москвы и выкинули у стен какого-то монастыря. Она зиму прожила приживалицей в монастыре на самой грязной работе, а к весне свалилась в горячке и потеряла память. Ее живую, видимо, постеснялись закопать, а подкинули с оказией в Москву и посадили у стены бывшего императорского телеграфа.

А Василий Баскаков теперь работал по снабжению ФЗУ. От работы с продуктами, на удивление начальства, он отказался и теперь занимался тем, что собирал по городу старую одежду, да белье возил в прачечную, а потом сам его и выдавал ученикам ФЗУ. Кроме того, он заведовал расходными материалами мастерских. В тот вечер месяца нисан он возвращался с работы в хорошем настроении. Сегодня он долго общался с Ванечкой, тому нравилось учиться, и о нем все отзывались с положительной стороны. Василий в тот день подумал, что если бы у него был сын, он хотел бы, чтобы тот был похож на Ванечку. Еще он с оказией купил совсем свежих коровьих костей, а значит, Варя заварит сегодня похлебку с пшеном и галушками.

Мясницкая (Кирова) была полупустой, редкие прохожие шли скорым шагом, и казалось, ничего вокруг не видели. А он заметил у стены бывшего императорского почтамта что-то уже совсем странное. Подойдя поближе, он разобрал, что в тачке, похоже, из лагерного инвентаря, находилась детская фигурка в какой-то монашеской сутане. Она протягивала тоненькую ручку с надеждой на подаяние, а рядом лежала маленькая собачка неизвестной породы и издавала не то писки, не то стоны.

Собака была вся в московской грязи, а ручка ребенка была тоненькая и трясущаяся. Он положил в нее какие-то копейки, и ручка не спряталась под черное рубище, а просто упала, видимо, ей эту мелочь было удержать не под силу. Василий все стоял и стоял рядом, потом взял за ручки тачку и повез. Колесо вихляло из стороны в сторону и ужасно скрипело, и было страшно смотреть, как ползет сзади та самая собачка. Василий взял ее на руки и посадил рядом в тачку. Он когда-то служил Мамоне, а теперь под скрип этой лагерной тачки уходил в вечность.

* * *

Николаевск-на-Амуре ожидался, и по времени появился, на полосе горизонта. Когда-то это поселение было крайней точкой пребывания русских на Дальнем Востоке и портом на реке Амур. Первое поселение Николаевского поста состояло из шести человек, а первым строением стала якутская изба – ураса. В 1857-м году тут уже проживало более 1500 человек. После освобождения города от японских интервентов здесь была установлена советская власть, и он стал центром Николаевского округа Дальневосточного края. В 1934-м году город назначили центром Нижнеамурской области; а Ивана уже, похоже, обнаружили. Рация энергично затрещала. Взамен второго члена экипажа на самолете была установлена РСБ «Двина» весом 56 кг, но она только защелкала, а визуально было видно сигнальные кроваво-красные флаги на фоне белого льда Амура-батюшки. Иван повел самолет на снижение и через полчаса уже тормозил по льду, поднимая столбы ледовой пыли в прозрачный морозный воздух.

Повстречали его прямо торжественно, разве что хлеб-соль не принесли. Иван был смущен, но и горд за себя, за всех летчиков и за всю свою советскую родину. Его прямо круто, на ГАЗ-М1 (эмка), повезли в клуб, видимо, с расчетом на длительную речь во славу авиации, но у него не очень получилось. Комсомолки и юные авиаторы смотрели на Ваню восторженными глазами. Лицо его постепенно отходило от мороза, и на щеке четко обозначился шрам в виде большой запятой. Люди, наверное, принимали его вместе с Красной Звездой за испанский след. Сославшись на усталость и пообещав, что летчик все расскажет завтра о своем перелете и вообще о себе, главный исполнитель встречи повел его на обед. В столовой тоже было много народу, но все больше из доверенных лиц и руководящих должностей. От водки Ваня отказался, но, похоже, что он был один такой. Принесли огромный таз дымящихся пельменей. Это было просто чудо из чудес, да еще и с уксусом, и с настоящей горчицей. Местные из этого перелета хотели сделать праздник, и, кажется, праздник получился. Тут Ивану подарили серебряный знак «Добролет». Вроде как у истоков создания этого общества стоял сам В.И. Ленин. Но были новости и не очень хорошие, хотя для Ивана приемлемые.

По плану перелета он должен был лететь на Александровск-Сахалинский, до которого было 268 км. Но метеорологи давали нехороший прогноз. Через сутки должно было забуранить, и сколько это продлится, никто сказать не мог. Но на северах погода должна была оставаться стабильно хорошей. Так что была возможность слетать в Оху, а этот маршрут интересовал «Добролет» очень даже. В Оху летал Водопьянов, но с Александровска. А у Ивана была возможность первому пролететь 156 км до Охи, и он был рад такому повороту событий. Проблема была

в том, что взлетать нужно будет уже завтра с утра, что, конечно, было даже для молодого и здорового старшего лейтенанта ВВС СССР непросто. Но наши трудностей не боятся, и он распорядился готовить на утро самолет. Его решение всех собравшихся за столом не то чтобы обрадовало, но и не насторожило.

Утром были вчерашние пельмени, но, как-то по-особенному, они стали еще вкуснее. Был еще стакан сметаны и термосок чая с клюквой. Погода по-вчерашнему была ясная и морозная, но чуть ветреная, а значит – на порядок холоднее. Народу с утра было совсем мало, только те, кто был необходим. И они отлично справились. Из выхлопных труб валил дым вперемешку с каплями конденсата, двигатель сморкался ровно и уверенно. Надо сказать, что Иван достаточно хорошо выспался и был готов к часовому перелету по маршруту, еще не хоженому.

Самолет немного покачивало порывами ветра с пролива, но на высоте 500 метров все успокоилось. Иван с охоткой выпил кислого и ароматного чая из термоса, пельмени требовали. Пейзаж под крылом мало изменился по сравнению с подлетом к Николаевску, но вот уже и белая полоска Татарского пролива. А дальше опять – пересыпанный снегом хвойный нестройный лес, перемешанный с хвойными же кустарниками, имя которых – стланик. Полоска берега приближалась, и вот уже на ней обрисовалось пять рыжих, огромных баков-резервуаров. Это был главный ориентир на вход в залив Уркт, где и была посадочная площадка. Замелькали красные флажки, и самолет пошел на посадку в самом северном районе Сахалина.

Прием тут был очень будничный и совсем не похожий на предыдущий. Самолет затащили ближе к берегу двумя упряжками оленей. Таких животных Иван видел только в книжках с русскими сказками. Машина потихоньку двигалась к низкому берегу, где находилось еще человек пять, и стояло несколько саней с рогатыми тонконогими тягловыми животными. Метрах в двухстах стоял автомобиль, до которого пришлось идти пешком. Кто-то стоял у берега и что-то грузил в запряженные оленями сани. Вольно-невольно он увидел, что они делали. Там грузили какие-то вмерзшие в куски льда человеческие останки. Как ему потом объяснили какие-то местные ответственные работники, когда сегодня зачищали площадку под посадку, то обнаружили три человеческих тела. Те пропали еще в ноябре, когда на заливе стояла шуга, похоже, сети ставили и утонули.

Ответственный работник, видимо, был смущен, что в такой невеселой обстановке встречает самолет с материка, но что-то исправить уже было поздно. Самые близкие строения барачного типа звались пятым лагпунктом, и, похоже, они имели какое-то специальное назначение. Рядом с этой территорией расположилась вереница странных одноэтажных построек, круглых и с остроконечными крышами. Минут через 20 небыстрой езды его доставили в здание опять странной архитектурной принадлежности. Там он снял с себя все теплое, долго постоял под горячим душем и был приглашен на обед. Водки ему не предлагали, похоже, из какого-то социального страха, зато накормили отменным рыбным супом из больших голов неизвестной ему рыбы.

Он пока еще не знал, что изменятся прогнозы погоды, и ему завтра опять надо улетать. И, конечно, знать не мог, что ему еще раз придется вернуться на эту землю. Неведомо, что потеряешь, а что обрящешь.

* * *

Груз в тачке был почти невесомым. Сама тачка, вроде как была из чугуна, хотя на самом деле сколочена из дерева, того самого, что растет на северах и называется лиственницей. В тех краях из нее мастерят номерные столбики на могилы для спецконтингента. Они не гнили, но были очень занозливые. Но Василий ни разу не остановился передохнуть, чтобы не терять ту тягловую силу, что толкала его вперед и вперед. Черный сверток вместе с собакой он занес в квартиру на руках, тачка осталась во дворе. Он все это положил на пол, и тут случилось чудо. Куча тряпья зашевелилась, и из нее восстала девочка, как будто бы сотканная из солнечных лучей и золотых нитей. Образ ее был свят, чист и светел, с глазами неба синее. Наверное, так приходит искупление.

Девочка посмотрела на них секунду и рухнула на пол, снова став бесформенной кучей тряпья, из которой торчали детские ножки с почерневшими ступнями. А собачка умирала, она была вся в ранах и увечьях, но еще пыталась служить. Так, наверное, она служила за медный грошик. А глаза свои заплаканные, собачьи, не сводила с Василия. И там был только один вопрос:

– Ведь вы нас не прогоните? Мы ведь не игрушки, мы – живые.

Но прошла минута, собачка глубоко выдохнула и вроде как околела. Василий отнес ее и уложил на тряпочку под кушетку. А та самая тачка как будто бы прижилась во дворе дома, похоже, навсегда.

Варвара не плакала, а ревела навзрыд, и, схватив кастрюлю, побежала на кухню греть воду. Оттуда вернулась с деревянной лавкой и застелила ее клеенкой в голубую клеточку. Девочку раздели донага и уложили на скамейку. Варвара принялась отмывать ее теплой водой. А та лежала с открытыми глазами и что-то шептала, как будто разговаривала с ангелами небесными. А Варвара мыла ее и мыла. А когда начала расплетать ее косы, оказалось, что там столько паразитов, сколько еще и слез было не выплакано. Варвара ее мыла и мыла, чем-то мазала и опять мыла. Чесала, мазала и опять чесала. Варя была в каком-то ступоре, она ничего не говорила, только плакала.

Изможденное до крайности тельце было для нее и, наверное, для Василия чем-то вроде послания-укора, предзнаменования и избавления одновременно. Василий понес грязное рубище на помойку, чтобы сжечь, и тут из тряпья выпало что-то, завернутое в газету «Правда». Это была какая-то бумажка: справка об окончании семи классов, в которой было написано, что девочку зовут Маша, и ей на настоящий момент нет и 16-ти лет. Тот тяжеленный шкаф так и стоял выдвинутый с того времени, когда у них появился Ванечка волоколамский. За ним они устроили топчан, который вытащили от соседей, без вести пропавших, а проход был уже заделан, так как там сейчас проживал какой-то член чего-то. Этот член любил для форса напялить на себя генеральское галифе с подтяжками и при этом быть в застиранной пузырящейся майке. Он в брезентовых тапочках каждый вечер торчал на общей кухне, агитируя за коммунистическую мораль. Но за стеной ночами было слышно, как он поносил свою жену совсем не теми словами, что были записаны в скрижалях коммунизма.

На этой кушетке Ванечка уже давно не спал, так как проживал в общежитии ФЗУ. Варя сварила-таки шурпы, и они вместе через соску пытались кормить девочку, но ничего не получалось, у нее был жар.

Ночью Варя придвинулась к Василию и прошептала, что если девочка не выживет, то она тоже хочет умереть. При этом она все время плакала. Утром Василий увидел, как сосед в лживых галифе долго осматривал на улице тачку и все время повторял, что такой инструмент до Москвы мог добраться только воздухом, и это точно не местное производство, а скорее всего колымское. Похоже, этот тип понимал такие тонкости. Видимо, где-то там был заведующим такими тачками или чем-то подобным.

Варя торчала у Машиного изголовья и все прислушивалась к ее дыханию. Она бегала вокруг нее с тарелкой с супом, в который накрошила хлебный мякиш. Маша приоткрыла глаза и чуть-чуть отхлебнула из ложки похлебки на говяжьих костях. Варя подрабатывала тем, что шила на дому всякую одежку. А сейчас она села за машинку с расчетом сшить простенький халатик для Маши, с лица которой она не сводила взгляда. Она была уверена, что ее собственная жизнь зависит от жизни этой маленькой девочки. В ней она, похоже, видела саму себя.

* * *

Брат Варвары, Иван, вернулся с перелета на край земли в большом почете. Даже в московской «Правде» была его фотография, под которой красовалась надпись: «Так молодые раздвигают горизонты». Сейчас он, полностью оправившись после ранения, был в своем бомбардировочном полку где-то на севере Ленинградской области. Он готовился совершать новые подвиги, но теперь уже, конечно, военные. Империалисты провоцировали финских реакционеров на войну против СССР. В силу этих причин советское руководство вело с финской стороной переговоры, но на выдвинутые СССР условия сохранения мира финны не согласились. И авиация готовилась по необходимости выполнить поставленную перед ней задачу. Военно-воздушные силы, в том числе воздушная авиация, переформировывались.

Иван, раньше летавший на тяжелых бомбардировщиках ТБ-3, переучивался на скоростной бомбардировщик СБ. Теперь его полк именовался скоростным бомбардировочным авиационным полком Ленинградского военного округа. Этот новый бомбардировщик начал разрабатываться в ЦАГИ в 1934-м году и назывался АНТ-40. В 1936-м году таких самолетов было построено около 7000. Он мог нести бомбовый заряд в 600 кг на расстояние более 2000 км со скоростью под 400 км/ч.

Ивану вдруг присвоили внеочередное звание капитана ВВС СССР и назначили командиром экипажа СБ. Командиром самолета, у которого была одна функция и предназначение – нести смерть. Но в то время Ивана не посещали такие мысли. Для него главным было выполнить поставленную задачу и отдать долг Родине.

* * *

Варвара как-то умудрилась, не отходя от Маши, найти врача, да еще и на каких-то бесплатных началах. Та осмотрела девочку и сказала, что в таком состоянии уже и в больницу не принимают. Прописала лекарство, но было видно, что чего-то хорошего она не ждала. Доктор была тоже чувствительной и проронила скупую слезу. А главным из лекарств был рыбий жир, который в то время в Москве был малодоступен. Василий переступил через себя и, пойдя на продуктовый склад ФЗУ, вроде как выменял на мешок всякого рваного, но чистого тряпья бутылку этого снадобья.

Начали по ложечке в день вливать Маше рыбий жир, да и сами тоже попробовали. Какое-то изменение в ее облике произошло, когда она стала открывать глаза, и при этом вдруг протянула руку, как будто вновь просила милосердия. Глаза у Вари не просыхали, это давно уже была не маркитантка, а заново родившийся человек, да и Баскаков стал совсем другим. И это он делал сам над собой, без чьего-либо участия.

Через неделю Машенька подняла голову, а через две уже села. А собачка тоже стала лакать воду и кушать, и даже однажды показалась из-под кушетки. Варвара из старых, но чистых тряпок смастерила платьице, и как только Машенька стала садиться, надела его на девочку. На третью неделю она стала разговаривать, но все как бы сама с собой. А по ночам кричала:

– Не бейте меня! Смилуйтесь.

И опять Варвара плакала в подушку, да и Василий тоже мокроглазничал. Все это происходило на исходе лета года 1938-го от рождества Христова.

* * *

Ваня, теперь уже Панфилов, учился в ФЗУ с желанием.

Он был примерным и упорным в обучении, и при своей начитанности имел авторитет и уважение. Он теперь крайне редко навещал своих названных родителей, но Василий частенько встречался с ним в ФЗУ, и всегда у Вани были свежие новости. Учеба была исключительно добровольным делом, и в ФЗУ жили интересной, общественно-культурной жизнью. Их тут обеспечивали питанием, общежитием и даже стипендией. Будучи еще фэзэушником, Ваня подменял бригадира на заводе. Его везде ставили в пример, только вот в общественной жизни он был безынициативным и неэффективным. Да вот еще, вроде как, и засомневались в его пролетарском происхождении: кто-то увидел, что у него на шее серебряный крестик на веревочке. Этот крестик он сам изготовил из маленького кусочка серебра. Его пытались уличить, что он это сделал в рабочее время, но далеко это не зашло, и ничего не изменилось. В этом году несколько рядовых «клеветников и доносчиков» были показательно осуждены, и информация о таких судах была размещена в центральной прессе. Тезис «о клеветниках и карьеристах» попытаются сделать основой для официального объяснения террора 1937-го года.

* * *

А та, которая была приговорена умереть публично, выкарабкивалась к жизни. Маша стала самостоятельно садиться и даже пыталась вставать, но пока безуспешно. Ее тело стало приобретать формы и силуэты живого человека. Она стала понемногу привыкать к окружающей среде и осмысленно разговаривать. Вши сами по себе куда-то исчезли, а врач назвала все происходящее чудом.

Василий рано поутру выносил собачку без имени выгулять на улицу. Так вот она этого гражданина в галифе явно ненавидела. А если собачка начинала рычать под кушеткой, то значит, тот ухо прижимает к стенке, пытаясь услышать что-либо крамольное. Наконец, Машеньку увидел Ванечка, когда забежал на пару минут в выходной. Он, конечно, был уже наслышан про Машу и вернулся с двумя петушками на палочке. Прямо было видно, как она засмущалась, но взяла петушок своей крохотной ручкой. В этой семье любовь была главным мотивом отношений. Она сама пришла в этот дом. Ее внесли на руках, вопреки правилам, которые окружали.

К концу мая Маша уже умело вставала и ходила по комнате; в тюрьме она немного подучилась портняжному делу и стала для Варвары подстрачивать несложные швы. А та, когда видела ее за своей машинкой, снова плакала, но уже от счастья. Собачка не отходила от нее ни на минуту, и все время жалась к тоненьким ножкам девочки. А Василий занимался тем, что хлопотал об ее устройстве в ФЗУ. Варя была яро против, но, с другой стороны, было понятно, что девочке нужно возвращаться в жизнь. А их комната в коммуналке – это совсем не то, что нужно человеку, которого пытались принести в жертву режиму. И она потихоньку сдавалась напору Василия, да и Ванечки, который к этому присоединился.

К октябрю она вроде как окончательно поправилась, но массы тела достаточной не набрала, так и осталась Дюймовочкой. Справили ей кое-какую одежку, и Василий отвез ее в ФЗУ на казенном грузовике. Ее приняли на специальность текстильщицы, дали общежитие и стипендию. Ванечка по возможности от нее не отходил и во всем опекал. А разница в возрасте у них была всего год. Собачка после ее ухода два дня вообще не вставала, а потом вдруг исчезла. В тот день Варя видела, как у нее на подоконнике сидел сизый голубь, который, увидев ее, вспорхнул и улетел в московское небо. Этот голубь потом поселится напротив Машенькиного окна, в липах, и однажды весной прилетит на карниз Варвары вместе с серенькой юной голубкой. А Машенька с Ванечкой все свободное время проводили вместе и прибегали проведать Василия и Варвару при любой возможности. А та при любой возможности плакала, переполненная чувствами. Они, даже случалось, по воскресеньям гуляли вместе по Мясницкой (Кирова) и Чистопрудному бульвару, ели сахарную вату и на лодке плавали на Чистом пруду.

Машенька превратилась в статную и красивую девушку. Она была похожа на балерину, которую еще не переодели перед выходом на сцену, а косы ее были теперь, как два ручейка живой воды. Жизнь проточила камень, и она зацвела на асфальте фиалкой.

* * *

В ноябре 1939-го года началась Зимняя война, советско-финский вооруженный конфликт. В ноябре 1940-го года группа бомбардировщиков, в которой была и Ванина машина, поднялись с аэродрома Кречевицы. Их задача заключалась в нанесении удара по железнодорожному узлу и промышленным предприятиям. В воздухе их как будто ждали три финских истребителя. Наши бомбардировщики шли на высоте три тысячи метров, на север. Истребители атаковали, ответным огнем один истребитель был поврежден, но при этом он успел пулеметной очередью попасть в мотор одного из бомбардировщиков, тот загорелся, вошел в пике и упал. Бомбардировщики ушли в облака, сумели-таки достичь своей цели и, освободившись от бомбовой нагрузки, повернули назад. Облака стали развеиваться, и откуда-то на группу накинулось звено финских истребителей. Тут-то их точно ждали.

С первой атаки они сбили сразу три советских самолета, которые упали в болото, потом рухнул четвертый, а пятый, загоревшись, снижаясь по пологой траектории, воткнулся в землю. Погибли пять советских бомбардировщиков и двадцать два молодых летчика, для большинства из которых это был первый боевой вылет, и бой им этот навязали после пяти часов на сорокаградусном морозе. Все сражение наблюдалось визуально с обеих сторон, и тут нечего было ни прибавить, ни убавить. Самолет Ивана загорелся в хвосте, но двигатели оставались в рабочем состоянии. Ему удалось имитировать падение с трех тысяч метров до трехсот, сбить пламя и одному вернуться на базу. Это было волшебство, когда на скорости падения с трех тысяч метров Иван смог вывести машину в горизонтальный режим. Разбирательства были долгими, но действия экипажа были признаны героическими, и экипаж наградили, а Ивана – опять звездой, и опять серебряной. А главным уроком, столь болезненным для советских летчиков, стало отсутствие опыта у молодых. Иван получил недельный отпуск с дальнейшим назначением в летную школу инструктором бомбардировочной авиации.

* * *

Вот так ранней весной 1940-го года они все и встретились: Василий, Варвара, два Ивана и Машенька. Это были люди, каждый со своей историей, но они были намертво спаяны любовью. Но как жизнь покажет, все их испытания оказались лишь прологом больших бед. Сейчас Варвара смотрела на всех сидящих за столом и по привычке плакала. А за окном на карнизе сидели два голубка и заглядывали через стекло, которое только-только начало оттаивать после зимних холодов. Все это напоминало сказку с волшебными героями, но бытовым сюжетом. Сказка не претендовала на историчность повествования, но в ней каждый мог найти больше правды, чем вымысла. Только до конца этой сказки было еще далеко, и какой будет конец, никто не знает. А мораль в ней каждый должен найти для себя сам.

* * *

В 1940-м году большинство школ ФЗУ преобразовались в ремесленные училища. К тому же государство установило платное обучение в старших классах средних школ и в ВУЗах. Народное правительство вдруг поняло, что им не нужно образованное население, оно должно быть патриотически воспитанным. Еще первого сентября 1939-го года был принят закон о «Всеобщей воинской обязанности». В нем подчеркивалось, что правильно поставленная допризывная подготовка сыграет для нашей страны роль, значение которой трудно переоценить. Ванечка в своем ФЗУ записался на военное обучение по специальности «истребитель танков», а Машенька – на курсы военных медсестер.

Весна 1941-го года в Москве была теплая, потепление сопровождалось обильными дождями. «Вечерняя Москва» за номером 99 от 26.04.1941 г. Писала: «выпало 4 мм осадков», «4 тысячи певчих птиц получил сегодня Московский зоокомбинат, среди них щеглы, чижи, зеленушки и другие. Завтра-послезавтра птицы поступят в зоомагазины».

Василий и Варвара уже долго не видели своих деток. Последний раз они у них были на майские праздники, счастливые, пришли под ручку и ушли под ручку. С июня 1941-го года в Москве начали проводить репетиции воздушной тревоги; по радио спокойный, но душевыворачивающе монотонный, голос диктора говорил: «Граждане, воздушная тревога». В ночь на 22 июля была первая бомбардировка Москвы. 200 самолетов сбросили сотню фугасных и зажигательных бомб. Менялся облик городских улиц, на них строили баррикады и устанавливали противотанковые ограждения. Бомбовые удары продолжались несколько месяцев. Москвичи спускались в бомбоубежища и станции метро, а не успевшие прятались в подвалах жилых домов. Только за лето и осень на Москву было сброшено 1,5 тысячи фугасных и 60 тысяч зажигательных бомб.

Василий записался в МПВО, «местная противовоздушная оборона», Варвару туда не взяли по слабости здоровья, а он чуть ли не каждую ночь дежурил на крышах домов и по сигналу воздушной тревоги не бежал вниз, а лез наверх, на крыши. Долго не было вестей от Ванечки и Машеньки, но вот они появились вдвоем, в первую неделю ноября. Ванечка с первого дня войны рвался на фронт, но его не отпускал завод. Но все же в октябре он отбился от брони и вступил в ополчение. Фашисты были на подступах к Москве. Они оба были напряженными, но, как и прежде, держались за руки. Это были совсем уже не те мальчик и девочка, это были взрослые люди. Варя находилась дома одна, дети были молчаливые, но минута настала, и Ванечка сказал главное: что завтра он с ополчением уходит на фронт, а Машенька беременна и работать уже не может. В окно в это время два голубка стучались клювами в раму. В жизни Вари не могло случиться ничего лучше, чем то, что случилось сегодня. Среди всего этого ужаса она вдруг стала счастлива, и счастье полилось слезами по ее лицу. И сказать она смогла два слова:

– Детки мои.

14 ноября Ванечка уже защищал Москву. Его откомандировали в дивизию Панфилова и, как полного тезку легендарного комдива, приписали в 4-ю роту, где обещали жизни научить. 15 ноября у разъезда Дубосеково, в 12 км от родного Волоколамска, он принял свой первый и последний бой. Ваня погиб вместе со всей своей ротой, а тот, кто выжил, сказал, что он встал из окопа, обвязанный гранатами и с криком:

– Мы – победоносцы, отрекаемся от тебя, Сатана, и плюем на тебя! – бросился под наползающий танк. И вроде даже кто-то видел в этот момент над ним двух голубей.

Похоронка уже через неделю пришла в ФЗУ, ее показали Машеньке. Она добралась до Варвары, села на свою кушетку, а встать уже не смогла, у нее отказали ноги, и речь превратилась в несвязный набор звуков.

* * *

16 ноября, в день гибели Ванечки, на аэродром в Андреаполе, что рядом с Тверью, заходил на посадку бомбардировщик. Он садился на заправку и бомбовую загрузку, чтобы лететь на Берлин с особым заданием. До Берлина было расстояние в 1500 км ночного неба, и он рассчитывал в самый-самый ранний час найти фашистское логово, сбросить бомбы и как-то прибыть оттуда живым. Никто не верил, что оттуда можно вернуться, а потому ему отводилась роль смертника. Он полетел, найдя то, что искал, как только небо начало сереть. 26-летний русский парень скинул бомбы на главарей рейха, возомнивших себя богами, и он вернулся, несмотря на все прогнозы, за что и получил свою третью серебряную звезду. Но еще много прольется крови, прежде чем этих самопровозглашенных богов принудят каяться.