Читать книгу: «Я есмь дверь…», страница 2

У Баскакова начал раздваиваться кончик языка, но это только придавало ему красноречия. Сейчас он занимался тем, что всеми силами старался, чтобы на обращение буйного археолога в правительство не обратили должного внимания. Он старался эту личность объявить шизофреником. А тот пытался вытащить на свет идею отыскать серебряные рудники гетмана Мазепы.

Генеральный есаул Иван Степанович Мазепа был избран первым атаманом Запорожской сечи. Он правдами и неправдами сколотил огромное состояние и стал одним из богатейших людей своего времени. Мазепа сумел понравиться молодому царю Петру и неизменно пользовался его расположением. Но в 1708-м году, в момент наиболее тяжелого для России положения в войне со шведами, Мазепа предал Петра I и переметнулся к противнику. После разгрома под Полтавой он бежал в Османскую империю, и только по этой причине ему не был вручен орден, изготовленный по приказу Петра из серебра 940-ой пробы, и по весу тех самых 30-ти сребреников. А тайна серебряных рудников утонула в пучине времени.

Но все же оказалось, что обвиненный, не без помощи Баскакова, в шизофрении археолог нашел те рудники. Но дальше этого дело не пошло. Ко всему прочему, знак на френче Баскакова «Готов к труду и обороне СССР» с морковной эмалью был из хорошего серебра.

Флория собиралась в Ленинград с очень полномочными мандатами, которые бы помогали ей успешно проституировать в заведениях Торгсина. Язык у нее, как у Баскакова, раздваивался, но мешал ей в своей распевочной манере выражать собственные измышления. В Ленинграде под эгидой Наркомпроса было создано специальное агентство «Антиквариат». Это было начало акции, которая продлилась пять лет. Флория должна была поспособствовать тому, чтобы бесценные картины были куплены за гроши и вывезены с территории страны. Эти картины имели свои имена: «Поклонение волхвов» Сандро Боттичелли и «Отречение Петра» Рембрандта. Да к тому же еще – большое количество художественного серебра. Ваалу нужны были руки, а они-то у Маркитантки уже налились силой нечеловеческой. Один из ее клиентов разглядел ее раздвоенный язык и кинулся бежать, она кинулась вслед. Тот бежал вдоль домов и что-то истошно орал. Она бежала за ним, а за ней – два свистящих милиционера. Клиента она убила голыми руками и милиционеров тоже. Флория за неполные три года обернулась фурией-аспидом. Баскаков с ней сплелся языками в полном экстазе. А вот иностранного моряка она напугала до обмороков, за что он и поплатился. За страх и панику приходится платить, так было всегда.

А Баскаков, заимев портфель полномочий, помогал Лысенко дезориентировать науку. Более трех тысяч биологов в результате этой кампании были уволены или заключены в тюрьму, а многие – казнены. Президент сельскохозяйственной академии Вавилов был отправлен в тюрьму. Человек, который был способен накормить весь мир, умер от голода на полу тюремной камеры. Исследование и преподавание нейрофизиологии, клеточной биологии и многих других биологических дисциплин были запрещены. Генетика как наука исчезла на этой территории. Свои задачи Баскаков и Флория получали просто в больших казенных пакетах с сургучовыми печатями от посыльных, а пояснения к ним слышали у себя в голове. Инструкции эти были всегда понятны и лаконичны. Ваал готовил для себя жертвенную территорию отказавшихся от божественного присутствия.

Не сводил Баскаков змеиного взгляда и с первого наркома здравоохранения СССР Каминского. Уж больно он был активен и продуктивен. Его расстреляли за критику безобразия в стране, партии и медицине. Сменившего его Канторовича также сгноили в застенках НКВД. Надо было добиться, чтобы смертность от инфекционных заболеваний оставалась доминирующей над смертностью от голода.

Более трехсот лет правили Романовы от лица Господа Бога. Их двор был самым богатым правящим двором Европы, а народ его был самым погруженным в рабство. Кто, как не Ваал, знал о рабстве в Вавилоне и мог сравнить его с российским. Рабы Египта и Вавилона жили дольше, чем крепостные в России, и меньше подвергались побоям и унижениям. Кто-то рано или поздно должен был разбить это правящее сословие, и такие нашлись. Чтобы все окончательно сломать, они отказались от Христа, объявив себя атеистами. Но так не бывает: все, кто отвернулся от Бога, становятся язычниками, хотят они того или нет. А языческие боги требуют жертв, и если их не приносят, то берут их сами.

Так вот, став язычниками, и в таком статусе пытаясь построить новое общество, они приняли на себя обязательство человеческих жертвоприношений. Отвергнув любовь, они обрели способность к людоедству. Место христианской веры заняла коммунистическая идеология. Наставив истуканов на городских площадях, заставляя поклоняться им и приносить клятвы, они сами себя приносили в жертву. Ваал принял, пришел на окаянном серебре получить свое по закону Демиурга. А среди людей все сотворяется их же руками. Хотите строить свое – стройте, только жертвуйте. Хотите себя видеть богами – видьте, только жертвуйте.

А Флория выбрала себе в жертвы трех своих знакомых: Лайму, ее сестру Ольгу и мужа ее – Леню Николаева. Ольга была помешана на недавно разрешенных фокстротах. Она все пыталась доказать, что связь между мужчиной и женщиной – это благодать, хотя, похоже, сама в это слабо верила.

Муж ее – нескладный и несуразный Леня Николаев страдал из-за плохого карьерного роста на службе в своей партийной организации.

Он пытался найти виновных и воспрять по карьерной лестнице. Поэтому сейчас Ольга работала одна, кормила его и двух его сыновей. Флория им вертела как хотела, и Леня вскоре влюбился в нее, как мальчишка. Он был просто прибит ее речами и поэтическими способностями. Леня прямо на глазах Ольги оказывал Флории знаки внимания, а та, похоже, была и не против. Историй полиамории было много, это было остро и модно: Иван Тургенев – Полина Виардо и ее муж, Некрасов – Панаева и ее муж, совсем недавний Маяковский с Лилей Брик и ее мужем. А жить модно – это всегда привилегия. Но Флория не собиралась вступать в шведскую семью, у нее были совсем другие планы в отношении Лени Николаева. Она его быстро убедила, что готова стать его музой, если он исправит все свои дела или хотя бы отомстит обидчикам и устранит все препятствия к сытой жизни. Леня страстно пообещал, припадая губами к ее коленкам. Фурия-аспид маркитантка-куртизанка сияла, как та, что Киру Великому отрубила голову.

Настоящая фамилия Кирова была Костриков. Киров – это был партийный псевдоним, произведенный от имени царя Кира Великого. В Астрахани он руководил кровавым подавлением движения недовольных советской властью. Там он отметился расстрелами крестьян. По его приказу были расстреляны также Митрополит Астраханский и Епископ Леонтий. Он же инициировал снос храма в Ленинграде. Ну, вот все и произошло, как должно было произойти.

1 декабря 1934-го года в Смольном был убит Сергей Киров. Убийцей был Леонид Николаев. Все, что Ваал решил, было проделано. В мясорубку человеческих жертвоприношений стали загружаться тысячи. А смерти Кирова так и не найдут разумного объяснения, ни сейчас, ни потом. Тайной из тайн остается то, что пуля, изъятая из его головы, была серебряной. Объявив себя атеистами, они кинулись пожирать себе подобных, попутно переименовывая все, что можно было переименовать. Предлагали даже декабрь сделать месяцем Кирова.

После Нового года в Москву вернулась Флория. Казалось, что она все время без трусов и все время готовая. Из ее певучего рассказа было понятно, что вслед за Николаевым расстреляли всех родственников – обеих сестер и всех, кто был рядышком. А вокруг нее ходили, хмыкали, но как будто не замечали. Но она была рада не этому, а тому, что всех расстреляли, и еще будут делать это много-много раз. Из северной столицы она приволокла корзину с жертвенной курицей и большой серебряный портсигар, спертый у какого-то клиента. Портсигар был в качестве подарка Баскакову. Тот взял и попытался изобразить благодарность, но получилось неубедительно. Флория вечером собрала всю свою компанию умерщвлять курицу. Если она сама сдохнет, то не будет пригодна к таинству.

А Баскаков сегодня принял нового посыльного с пакетом и будет готовиться к завтрашнему богослужению. В курьерском пакете были пропуска и рекомендации. Он должен был посетить одно мероприятие, но удивительным было то, что туда он должен был явиться с Флорией и представить ее своей супружницей. Взносы за мероприятие уже были уплачены и за него, и за нее. Все проходило в Купчино; там Глеб Бокий создал «дачную коммуну», где надо было соблюдать все установленные батькой Бокием правила. Все сводилось к тому, что все собравшиеся должны были день и ночь пить казенный спирт, подкрашенный ягодами. На даче все время топилась баня, и по указанию Бокия изрядно выпившие партийные работники направлялись туда, где и занимались групповым сексом. Съезжались участники «коммуны» со своими женами. Женщин напаивали и пользовали по очереди. Все это делалась в поповском облачении, которое специально для этого привозили из Соловков. В них наряжались два-три человека и начинали «богослужение». Все это называлось культом приближения к природе. Участников загоняли на обработку огорода. При этом и мужчины, и женщины должны быть абсолютно голыми. Все это поведала Флория, которая, хоть и не признавалась, но, похоже, уже посещала эти мероприятия. Там, в Купчино, похоже, создавался прототип нового советского общества. Глеб Бокий после отъезда из Ташкента оставил после себя легенды, что он очень любил есть сырое собачье мясо и пить человеческую кровь. А сгубила этого упыря одна фраза: «А что мне Сталин? Меня Ленин на это место поставил».

Все, что он делал, являлось просто мелким хулиганством на фоне предстоящих массовых убийств, но это все будет потом. А сейчас Баскаков с Флорией должны были подтвердить сведения о том, что 3 ноября 1929-го года комендантский взвод под руководством начальника секретного отдела ОГПУ не привел в исполнение приговор в отношении Льва Блюмкина, а повешение его в камере было инсценировкой. Если этот фигурант будет обнаружен под каким-то видом на даче Бокия, то его надо ликвидировать. Кому это надо, Флория с Баскаковым знать не могли, да им и не положено было, им положено было служить. Но при всем этом пуля должна быть опять серебряная. На той даче было все так, как и рассказала Флория. А пока она в той бане, конечно же, без трусов, предавалась отдыху направо и налево, Баскаков застрелил Блюмкина. Именно так закончил человек, который рвался к божественным скрепам, чтобы ими потом торговать.

И тут произошло что-то очень похожее на ЧП: у Флории объявился родной брат Иван. И она сама оказалась совсем не Флорией, а Варварой Панфиловой, донской казачкой из-под Новочеркасска. В 17 лет она вместе с донской молодежью кинулась к Каледину защищать родную землю, где и попала в маркитантки и погуляла в обозе по Дону. Когда казаки предали Каледина, надеясь договориться с большевиками, о чем позже очень пожалели, и когда в начале 1918-го года красные заняли Новочеркасск – столицу свободного Дона, сам Каледин, передав свои войска Корнилову, застрелился. Ей тогда было 18 лет, а брату только 9. У них мать была одна, а Ванин отец – добрый казак – был в 1915-м году на фронте потравлен газами, а потом быстро сошел с ума и убил сам себя; ее же родной отец в 1905-м, кровавом, году был у нее на глазах забит шомполами за то, что публично плюнул в атамана.

В тот день, сразу после ее возвращения вместе с отступающими белыми, они с братом нашли у себя в огороде раненого. Это был красный командир, молодой, но уже заслуженный. Они притащили его в хату, уже ночью он пришел в сознание, а утром за ним явилась целая команда розыскников. Решили его не перевозить, не тревожить рану. Он был в сознании, но впадал в беспамятство. Вот так они с мамой, которая была еще на ногах, и с маленьким братиком ухаживали за раненым. Звали его Юрий, и от роду ему был неполный 21 год. Через 2 месяца, когда вовсю цвели яблони, его увезли дальше воевать, но он клятвенно обещал вернуться, ибо уже был страстно влюблен в Варвару. А она давно не понимала, что такое любовь. Если то, что с ней делали извозчики и конюхи на грязной соломе, то ее это мало впечатляло.

Сегодня утром, когда на Первомайской, которую переименовали в Кирова, ее кто-то окликнул как Варвару, она от неожиданности ослабла в коленках. Напротив нее стоял молодой паренек в пальто реглан из грубошерстной ткани темно-синего цвета и в такого же цвета берете с кокардой «Осоавиахим». Это был ее брат Ванечка, которого было невозможно не узнать из-за треугольного шрама на щеке. Он получил его в три года, когда его полоснуло на излете осколком камня из-под разорвавшегося снаряда. Когда уехал Юрий, Варвара еще недолго оставалась дома и подалась вроде как за продуктами, где ее закинули в тыловую телегу на кучу грязных солдатских кальсон. И больше домой она уже не вернулась. Там все было так же, как у Каледина, только кормили хуже, а любви было больше. Там она уже и назвалась Флорией. Это имя она взяла из какой-то сказки, которую ей рассказывал Юра. Он был образованным и начитанным. Но многие ее любовники и почитатели не могли запомнить это слово и кликали просто Фроськой. Так было, пока ее не приметил красный командир, очень такой красный командир и своеобразный. Он самогон пил только подожженный. А тот, что не горит – совсем не признавал. Он никогда не закусывал, а только кукишем занюхивал. Раньше он, похоже, с батькой в Гуляйполе шалил, был смел, драчлив и петь любил. Пригрел он Варвару, а когда его отправили в Москву вроде как учиться, он взял ее с собой и они поселились по сегодняшнему адресу.

Она слушала брата и не верила, что когда-то у нее была другая жизнь и свобода выбора. Оказывается, Юра, как и обещал, с большим орденом на груди, вернулся в тот день, когда умерла мама. А рядом с мертвой матерью сидел мальчик Ваня, тоже как неживой. Он помог с похоронами и уехал, забрав с собой брата из пустого, полуразрушенного дома, выправил Ване все бумаги и устроил в детский дом в Харькове. И не забыл его, вернувшись, когда Ване уже исполнилось 17 лет, помог ему поступить в Осоавиахим, который сам и организовывал.

К этому времени у него уже было два ордена. А тот, который ее привез в Москву, долго жить не стал, горящий самогон с кокаином и пляски под гармошку сделали свое дело – кишки отказали, и он умер тут же, на койке, в судорогах. Хоронили его как героя под похоронный марш «Мы – жертвою пали». После того она стала говорить нараспев под такт этого марша. Ей осталась комната в коммуналке, пособие и 10 лет вольницы, пока не вкусила окаянного серебра. Ей 29 лет, а Ванечке 20. Она тянула его к себе, очень хотелось перед Баскаковым похвастаться. Но у него сегодня полет – он уже сам летал.

Сегодня, 18 августа 1935-го года, состоялся первый авиационный праздник для руководителей партии и правительства. А в 1936-м году Ваня получит первое боевое крещение на бомбардировщике СБ в небе Испании. Ваня был из тех, которые умели и хотели любить. Они любили свою голодную зачумленную родину. Он был русский солдат, а над такими не имеют власти ни цари, ни боги. Где есть любовь к Родине, не бывает страха, ибо, где страх, любовь не живет.

Варвара как-то после встречи с братом сникла и в один день стала разговаривать обычным, человеческим языком. Куда-то стали деваться ее бесконечные ужимки и сарказм в отношении окружающих. Она перестала заниматься гаданием и вызыванием душ умерших людей. У Баскакова как-то тоже поубавилось оптимизма и стремления сотворять историю. Он вдруг начал читать давно забытые книжки. Жили они вместе, с каким-то смирением, и уже стало казаться, что и не было Ваала, и все, что они совершили, – это лишь из собственных побуждений, и конверты они готовили сами для себя, а потом исполняли свои же умыслы. Вроде как у них и с языками стало налаживаться, они обретали образ человеческий. Возможно, ничего с ними не происходило, и это были лишь воображаемые изменения. Баскаков перестал носить значок «ГТО». Он купил глиняную свинью-копилку и туда сбросил все оставшееся серебро, совсем уже в малом количестве. Туда же он закинул и тот самый шекель. В Рождественский сочельник они с Варей вдруг нашли копилку на полу, разбитую на черепки, а окаянная монета исчезла. Может, просто куда-то закатилась, а может, обрела себе нового прислужника?

Наступил новый, 1937-й год, который для всех последующих поколений станет годом былинным. Тогда уже не правили жестокие цари, это уже были даже не в неправду божьи помазанники, они были помазаны собственной идеологией классовой борьбы. В этом году началась так называемая «Кулацкая операция». По всей стране создавались «тройки», получившие право приговаривать по первой категории к расстрелу и по второй категории – к лагерям, в рамках спущенных сверху лимитов. Расстрельные лимиты быстро кончались, и снизу в Москву шли запросы на их повышение, которые охотно удовлетворяли.

Помимо «Кулацкой операции» шла интенсивная кампания против правотроцкистов, это касалось грамотных граждан. Но не страдания красной политноменклатуры, а именно расстрелы сотен тысяч крестьян и священников подломили Россию. Появился термин «очищение», и возникли «православные сталинисты», которые рассказывают о великом вожде, который помогает людям сбросить с себя «иго иудейское». Народ ломали через колено. В ходе переписи в январе 1937-го года верующими себя открыто признали 55,3 миллиона человек. А это означало полный провал антирелигиозной пропаганды и атеистического террора.

Вернулся из Испании Иван. Он был после ранения и считался ограниченно годным. Он плакал навзрыд, как ребенок, что дважды орденоносец, человек, которому он был всем обязан в жизни, был арестован и расстрелян по доносу неделю назад. Варвара тоже плакала, стараясь делать это незаметно. Через стенку с ними жили соседи по коммуналке – тихие и незаметные Софья и Иван. Их увезли ночью. Оказалось, они имели какое-то отношение к церковным архиереям. Не прошло и трех дней с той ночи, как Баскаков с Варварой стали слышать какие-то шумы из соседней комнаты. А когда Баскаков взял кочергу и пошел проверить, то привел оттуда худенького парнишку лет 15-ти. Он пытался без чьего-либо согласия пристроиться на метрах Софии и Ивана. По его словам, те были друзьями его покойных родителей.

История этого парнишки была ужасна по сути, но явно реальна в той общей картине, которая происходила вокруг. Он сам из Волоколамска, его отец был протоиреем в Храме Покрова Пресвятой Богородицы, а мама служила при храме. Когда во время рождественской службы туда ворвались вооруженные люди, облаченные, как инквизиторы, в кожу, отец попросил их очистить храм. А в ответ услышал, что они пришли по его душу. Тогда отец сказал громко и внятно, что отрекается от Сатаны и плюнул в их сторону. Его застрелили прямо у иконостаса, а следом и матушку, которая к нему кинулась. Парнишка убежал в Москву и пытался пристроиться у Софьи и Ивана. Было понятно, что его обязательно найдут. Фамилия у него была больно запоминающаяся – Победоносцев. Его накормили чем было, и отправили назад за стенку-перегородку. Звали его Иваном, как-то все кругом были Иванами. Тут Баскаков вспомнил, что вообще-то он Василий, и тоже Иванович, но ведь не в каждой русской сказке Иваны родства не помнят.

Брата Ваню на период реабилитации после ранения отправили полетать на гражданских самолетах, да он и сам уже без неба жить не мог. И смастерил себе путь, не куда-нибудь, а на Сахалин, по маршруту 1930-го года, проложенному знаменитым летчиком Михаилом Водопьяновым. Но такое разрешение он получил с условием, что от Москвы до Хабаровска поедет на поезде, и обратно так же, а из Хабаровска на Сахалин полетит за штурвалом. И этого бы не разрешили, если бы не серьезная нехватка летчиков на освоение дальневосточных регионов СССР. Лучшую реабилитацию и придумать было нельзя. Туда – неделю в плацкарте, и обратно в плацкарте, все время лежа. В Москве такой роскоши было не сыскать. В Хабаровске он должен быть не раньше января, так как взлетать и садиться ему придется на лыжах.

Отца и маму Вани волоколамского похоронила община. Он тоже было приехал попрощаться, но вовремя сбежал. Искали парня по фамилии Победоносцев. Оплеванному уполномоченному явно было мало двух жизней. Василий с Варварой уже стали привыкать к этому парню. Он был очень начитанный и по возрасту прямо подходил им в сыновья. Они даже не решались сказать, о чем думают, а думали, что хорошо бы, чтобы у него отчество было Васильевич. Варвара и вовсе мечтала: если у него будет фамилия Панфилов, для нее наступит какое-то искупление за прошедшее и потерянное. В тот год поменять фамилию и отчество было обычной процедурой. Людей принуждали отказываться от родителей, что было какой-то гарантией выживания. Вот так и стали они жить вместе, как полноценная семья. Как бы уже и впроголодь, но по-человечески.

* * *

А старший лейтенант Иван Иванович, 22-х лет от роду, уже вторые сутки лежал на нижней полке плацкарта и старался размышлять на темы приятные и легкие. Он даже окна не расшторил, чтобы не грустить от зимних видов замерзающей природы. Иван временами дремал, когда вагон притормаживал, и вагоны громыхали друг об друга. В полусне ему виделось, что это крупнокалиберные пули бились о крылья и фюзеляж самолета. Уже где-то на полпути провидение прислало ему интересного собеседника, по которому было непонятно, то ли освободился он уже из лагеря по истечении срока, то ли перебирался из одного лагеря в другой. Мужчина был в телогрейке лагерного покроя, такой же казенной шапке, но при этом с черной бородой с густой проседью. Говорил он грамотно и интересно, и, по всей видимости, нуждался в собеседнике. Голубые петлицы с крыльями на форме Ивана, возможно, подвигли его поговорить о небесах, и он рассказал историю – не то религиозную, не то криминальную. Сейчас все предпочитали общаться на любые темы, но только не говорить о том, что происходит в реальном времени.

Дядька, похоже, был прилично и давно простужен. Он швыркал из граненого стакана кипяток и при этом шмыгал носом, но все это ему не мешало говорить. Первое, что он спросил, знает ли его собеседник историю жизни Иоанна Крестителя. Иван не знал. Но тому, собственно, неинтересен был его ответ. Он начал излагать. Так вот, эта евангелистская и историческая фигура пострадала за правду и попала в немилость к иудейскому царю Ироду. А этот злодей на свой манер и распорядился его жизнью, а верней, жизнью его распорядилась женщина, попросив царя преподнести голову этого героя ей в подарок. Вот чем закончились изобличения царствующих праведников.

– А вот на Святой земле, – продолжал рассказчик. – На месте рождения Иисуса лежит четырнадцатиконечная звезда, и вот мудрецы считают, что она сотворена из того самого серебряного подноса, на котором была принесена в дар голова праведника.

Для Ивана все это прозвучало как сказка о злодее Кощее и добром богатыре-правдолюбце, который всегда рядом. Случайный попутчик закончил свой рассказ и даже не намекнул, в чем мудрость и мораль этой истории. Он встал, блеснул черными глазами и уже больше не появился. Наверное, где-то вышел в сибирской ночи.

Пройдет много лет, и Иван вспомнит ту дорожную историю и поймет ее мудрость и мораль. А пока он ехал совершать подвиги, как того требовали время и Отчизна. С него еще много потребуют, и много будет исполнено. А когда и не будет исполнено, то получится как в сказке: он превратится в «деревянного» героя, которому вместо золотого ключика и букваря с картинками предложат примерить терновый венец мученика. Это и будет духовный подвиг, и за него придет воздаяние.

* * *

А в самом центре Москвы, на Лубянке, приводили в исполнение смертные приговоры, трупы сотен расстрелянных вывозили в заранее приготовленные ямы. Даже с видимостью законности было покончено. Истерические приступы любви к вождю сменялись дикими вспышками ярости к мнимым врагам. На месте взрыва Храма Христа Спасителя зияла огромная яма, а кругом все с жаром рассказывали, что тут будет небоскреб высотой 500 метров, увенчанный стометровой статуей вождя рабочего класса всего мира. И будет эта статуя из чистого серебра. Они испытывали радость и трепет, что эта статуя будет выше колокольни Ивана Великого. Эта фигура станет грандиозным маяком и изменит сам пейзаж планеты – на карте мира исчезнут границы государств. Эту идею выдвинул Киров еще в 1922-м году. Тут на память приходит ассоциация со строительством Вавилонской башни, когда люди хотели возвысить себя, и, как сказано в Библии, – «сделать себе имя». И если Ваал все-таки был в Москве, то, несомненно, он в этом проекте участвовал, и только ему до конца понятна роль в нем «серебра окаянного».

В Москве, погружавшейся в полумрак, магазины выглядели, как бараки. Выставленные в витринах товары имели вид плесневелый. Никакой рекламы нигде не было, да и зачем? Везде один хозяин – государство. Только Большой театр процветал, репрессии и чистки 1937-го года его почти не коснулись. Это был театр вождя, который считал себя покровителем изящных искусств.

За тем самым тяжеленным шкафом, где когда-то Баскаков хранил свои сокровища, оказался еще и заделанный тонкой фанерой дверной проем. Они его наполовину разобрали, и получился удобный лаз, сообщавший два помещения коммунального рая. Теперь они могли свободно общаться, и иногда туда могла проникать Варвара, чтобы делать какую-то уборку. Ваня рвался найти хоть какую-нибудь работу, чтобы не сидеть на шее этих добрых людей. Он съездил в родной Волоколамск и привез оттуда две связки книг. Они теперь их втроем читали. Иногда гуляли по Мясницкой, но не Кирова, от Чистых прудов и до Красных ворот. Если погода не совсем пасмурная была, то ловили на Чистых прудах золотых карасей, целовали их и отпускали назад, а еще катались на трамвайчике по Москве-реке. Ни Василий, ни Варвара не думали, что такая жизнь бывает. Это когда твое же добро для тебя оборачивается счастьем жить.

К началу ноября на башнях Кремля были установлены новые светящиеся рубиновые звезды. В основном они были на подшипниках и могли поворачиваться, как флюгер. А по улице Серафимовича передвигали дом номер пять.

Василию удалось устроить Ивана на работу в механическую мастерскую, счищать с заготовок и металлических балок грязь и ржавчину. Ванечка тому был несказанно рад и со всей ответственностью взялся за эту тяжелую и грязную работу. Помимо этого, его приняли в ФЗУ, где учеба сочеталась с работой на предприятии. В Москве, хотя очереди за хлебом никуда не делись, и множества товара в открытой торговле не было, они находились в нормативных списках. Выживать в столице стало легче. Но все хотели знать свое будущее, ибо каждого угнетали предчувствия. УГРО дозналось, что в одном из домов некая Е. Сайфер занимается предсказаниями. Она, бывало, в день принимала по триста человек и за сеансы брала серебром. Предсказательница созналась, что обманывала доверчивых людей во время сеансов. У нее было найдено 20 тысяч рублей и 20 килограмм серебра. 19 ноября 1937-го года ее расстреляли на Бутовском полигоне. Об этом сообщила газета «Правда» от 4 ноября 1937-го года. Прочитав эту заметку, Варвара сказала одно слово: «Поделом». Непонятно, к кому это относилось: то ли к обманутым, то ли к гадалкам.

* * *

Хабаровск встретил Ивана холодным туманом и безветрием. Но и в такой погоде его форменный кожаный плащ и фуражка с голубым околышем были совсем непригодны. В любом случае его должны были в дорогу соответственно приодеть. С вокзала до аэропорта он по-молодецки добрался маршрутным автобусом. Молодая кондукторша не сводила с него глаз и даже плату за проезд не сразу решилась взять. Уж больно для местного населения он выглядел необычно. В аэропорту он быстро нашел, кого нужно. Там сверились с его бумагами, дали на время шапку и повели в самый дальний угол аэропортовского поля, где стоял и грелся уже два дня приписанный ему Р-5.

Биплан стоял на лыжах точно таких же, на которых в 1934-м году садились на лед чукотского моря, чтобы спасти экспедицию Шмидта. Среди тех летчиков был и Водопьянов, маршрутом которого придется лететь старшему лейтенанту военной авиации Ивану Панфилову, и лететь одному. Самолет был гражданской модификации, без пулеметов. Иван был очень хорошо знаком с возможностями этой машины. Он на такой налетал немало часов. Иван залез в кабину. Радовали две вещи – низкий уровень вибрации работающего на холостых двигателя и отличное прозрачное лобовое стекло, что нелишне иметь при такой погоде. Полоса разбега примерно 500 метров была ровной и хорошо притоптанной.

В теплой столовой за горячим супом и котлетой местные летчики не сводили глаз с его Красной Звезды на гимнастерке. Эта награда была точным признаком участия в войне в Испании. В общих чертах все было так, как ему и представлялось. Сначала Николаевск-на-Амуре, а потом северный Сахалин. Проект полета был гражданский, а он еще более волнительный, чем военный. Вылет завтра в 10 часов, прогноз погоды благоприятный, его потолок полета от 500 до 1500 метров, маршрут по местным ориентирам и, конечно, компасу и карте. Сложность была в том, что полная заправка давала 800 км расстояния, а покрыть надо было 650 км, так что отворачивания и загибы надо было свести к минимуму, учитывая еще и увеличенный расход топлива в таких морозных местах. Прибыть к месту назначения он должен был не меньше, чем за четыре часа, то есть к самому обеду. Там его уже ждали с пельменями из калуги.

Отоспавшись за неделю в поезде, Иван долго не мог уснуть, понимая, что за ним там следят из Москвы, и его возвращение в бомбардировочную авиацию во многом будет определяться вот этими, совсем не военными, перелетами, которые были очень нужны бурно развивающимся дальневосточным регионам.

Утро точно повторило вчерашнюю картину морозом, легким туманом и безветрием. Обмундирование село как надо и даже чуть с запасом под свободу движения. А волчьи унты – то было вообще нечто. Гражданских летчиков в таких условиях явно не обижали, если в дорогу сунули еще пачку печенья и плитку шоколада «Красный Октябрь». Провожали в дорогу человек восемь, в основном молодые летчики и механики. Самолет вручную развернули, Иван дал обороты, он поскользил по снежному насту, примерно метров через 350 оторвался от земли и, покачав крыльями, полетел по руслу Амура, который, как диковинный змей, извивался к северо-востоку, к Татарскому проливу. Термос с каким-то пахучим, явно не пролетарским чаем, да еще сдобренный брусникой, стоял рядом. Солнце светило ярко, но не грело. Ваня был в приподнятом, можно сказать, даже бойком настроении. Р-5 считался хоть и мелким, а бомбардировщиком. Но сейчас он летел не бомбить, а прокладывать новые маршруты по своей стране. Все вокруг блистало серебром: и земля внизу, и редкие облака, и даже ледяной воздух внизу казался видимым. А то, что по этим разведанным маршрутам погонят этапы каторжников, – Ваня считал, что это его не касается. Он просто солдат и его дело – верой и правдой служить. Так он думал тогда, на высоте 1000 метров над пустынной и дикой территорией, которая тоже была его страной. А что и те, кто будет его встречать, и те, кто готовит праздничный обед, тоже в большинстве своем вынужденные переселенцы, а не романтики больших странствий, он знать не мог.