Шульгин говорил уже не как собеседник, а как руководитель, считающий этот вопрос решенным. Винниченко внимательно слушал и не возражал. Потом подвел итог:

– Я немедленно дам телеграмму на Украинский фронт, чтобы казаков отправляли по домам. Петлюре поручу лично следить за этим.

– Вы с Петлюрой носитесь, как с писаной торбой. Его в России знают больше, чем вас.

– Вы правы. Скажу между нами – он недалекий человек, но верный. Но, за неспособность к руководству украинскими войсками, мы его скоро снимем с поста генерального секретаря по военным делам.

– Верно. На каждом посту должен находиться человек, знающий свое дело.

Их мнения совпали, что было приятно обоим.

– Василий Витальевич, я хотел бы посоветоваться с вами еще по некоторым вопросам.

Шульгин согласно кивнул. Винниченко нашел на столе нужную бумагу и протянул ее собеседнику.

– Вот письмо от промышленников севера. Прочитайте и выскажете свое мнение.

Шульгин стал читать: «Из Москвы в южные города России и Одессы, Киев – Генеральному секретариату. Секретно. Большевики имеют влияние лишь в нескольких городах… выяснено, что, благодаря разрухе, вызванной попытками большевиков захватить власть, наступило полное расстройство продовольственного дела, столицам в ближайшие дни грозит голод (это предложение было подчеркнуто). Центры, снабжающие хлебом столицы, прилегающие губернии отказываются предоставить его впредь до прекращения братоубийственной войны и открытия Учредительного собрания. Просим прекратить поставки продовольствия в столицы. России грозит небывалая разруха и голод…»

Мысленно Шульгин выругался. Это ж народ, дети будут пухнуть от голода и умирать! «Варвары! – подумал он. – Разве можно со своим народом поступать так подло!» Но отказ Центральной рады поставлять хлеб означал ее выход из всероссийского рынка, а следом и выход из состава России. Юг много веков поставлял хлеб в центральные и северные губернии, прекращение поставок означало войну между большевиками и радой. А это – разрушение и кровь, дальнейшие страдания людей. Но одновременно расширялся фронт борьбы с большевиками, конец которых, по его мнению, был близок. Пусть и рада начнет войну с большевиками. «Уберем большевиков, а потом разберемся с ней», – подумал Шульгин. И он осторожно, чтобы собеседник не заподозрил его подлых мыслей, ответил:

– Я думаю, надо поддержать промышленников и прекратить отправку хлеба в Россию. Голод – хороший помощник в войне с врагами.

Винниченко облегченно вздохнул.

– Мы уже месяц просим комиссаров прислать нам деньги. Хозяйственная жизнь замирает из-за их нехватки. Я думаю, закрыть границы с Россией и не давать им хлеба. Никуда большевики не денутся, дадут нам денежные знаки и за прошлый месяц, и наперед. Пусть считаются с нами и чувствуют, что мы тоже сила. А потом дадим продовольствие в столицы.

Шульгин с жалостью в сердце смотрел на этого честного в своих помыслах человека, известного писателя, но наивного политика. «Провозгласили независимость от России, а деньги должна давать Россия. О какой независимости вам еще говорить!» – думал он. Но места для жалости в политике нет, – сплошная подлость, а она безжалостна, и вслух он сказал:

– Это правильное решение. Надо подрывать их со всех сторон. Вы – хлебом, мы – вооруженной силой… и тогда победим.

А сам снова подумал: «Казакам еще с месяц собирать силы. А рада месяц не продержится. Она навязала себя Украине, а не народ ее назначил. Не помогут ей украинизированные полки… и вообще – ничто ей уже не поможет».

– Мы хотим выпустить свои собственные деньги, пока большевики не пришлют государственные.

Шульгин кивнул, но непонятно – то ли с одобрением, то ли с осуждением, и сделал неожиданное заключение:

– Несомненно, деньги должны быть российскими. Свои – как временная мера.

– Завтра начинает работу съезд советов Украины. А наших сторонников прибыло еще мало. Придется перенести его работу на день-два. Ваше мнение – идти на союз с советами или сразу разорвать с ними все отношения?

– Надо с большевиками пожестче. Ваших будет большинство. Поэтому постарайтесь провести свои решения. По всей России собирается белая гвардия, она спасет нас от хаоса.

Не всеми рассуждениями Шульгина был доволен Винниченко, но основная мысли о совместной борьбе с большевиками совпадала с его идеями. Они распрощались почти дружески. Шульгин пообещал поддерживать с радой связь и координировать ее действия с Доном.

Винниченко сел за стол и быстро набросал тезисы выступления на съезде советов. Потом пошел к Грушевскому.

Седовласый, с окладистой, такого же цвета бородой, в круглых очках в тонкой оправе, располневший, с маленькими холеными руками, Грушевский производил впечатление человека, далекого от политики, больше кабинетного мыслителя. И это было действительно так. Он был профессором истории Львовского университета, автором многих исторических произведений. Это снискало ему популярность в ученой и студенческой среде, которой он очень дорожил и делал все, чтобы популярность его не падала. Ученик не менее известного профессора Антоновича, который был знаменит тем, что в кругу близких говорил о необходимости союза с Россией, а в прессе и публичных выступлениях заявлял о вечной дружбе с Австро-Венгрией, в состав которой входила Галиция. Грушевский впитал от своего учителя величайшее чувство лицемерия и двуличия. Его слух ласкали приветствия на различных форумах: «Слава Грушевскому!», «Слава отцу Украины!», скандируемые толпами его почитателей. Он, как и полагается скромному ученому, выброшенному на пенный гребень политической жизни бурными событиями, пытался ласково урезонить возбужденных людей, что еще больше распаляло их, а самому главе рады приносило истинное, до замирания духа в груди, ни с чем несравнимое удовольствие. Грушевский был самым старшим по возрасту в раде. В сентябре торжественно отметили пятьдесят первую годовщину его жизни. Такой возраст – расцвет таланта ученого и политика. Но он выглядел намного старше своих лет. Он всегда носил бороду. К пятидесяти годам она поседела и придала его облику образ мудреца. Грушевский это осознал, и поэтому тщательно следил за своей бородой – мудреца надо распознавать не только по его знаниям, но и по внешности. Во Львове на него снизошла великая мудрость: самый угнетенный народ в мире – украинцы, проживающие в России. И он решил посвятить свою жизнь борьбе за освобождение этих украинцев, а не галичан в составе Австро-Венгрии, среди которых жил.

Он был беспартийным, и сейчас перед ним стояла задача: к какой партии примкнуть – к социал-демократам или эсерам. Но в рядах социал-демократов состояли такие личности, как Винниченко и Петлюра, популярность которых была не ниже популярности Грушевского, а у украинских эсеров таких видных деятелей не было. Поэтому он склонялся к мысли, что следует примкнуть к эсерам, а потом возглавить их. Грушевский чувствовал, что надвигаются грозные события, и он хотел как можно крепче и быстрей закрепить то, что удалось им сделать за эти недолгие восемь-девять месяцев деятельности, – обеспечить преимущественное положение украинцев в крае, сделать Украину однородной в культуре, языке, даже в мышлении, взяв за пример Галицию. Этому он отдавал все силы, отложив на время свои научные изыскания.

Грушевский сидел в своем кабинете и просматривал закон о введении преподавания в школах на украинском языке, когда вошел Винниченко. Руководители законодательной и исполнительной властей встречались каждый день и обсуждали насущные вопросы, которых становилось все больше и больше.

– Михайло Сергеевич! – обратился Винниченко к Грушевскому без приветствия, – они виделись утром. – Давайте обсудим совместно насколько вопросов.

Грушевский кивнул головой в знак согласия. Он, как и Винниченко, выглядел усталым. Давали себя знать круглосуточные просмотры документов, мучительная работа мысли, постоянные выступления перед публикой.

– Хорошо. Но первым давайте обсудим вот этот документ. Вы дали мне нормативный акт о введении школах преподавания только на украинском языке. А как проводить его в жизнь?

«Нашел время говорить о языке, когда наше положение сложнее сложного», – неприязненно подумал Винниченко, но вслух сказал:

– Понимаю, что нет кадров для преподавания всех школьных предметов на государственном языке. Но продекларировать это надо.

– Я предлагаю вот что: кто будет преподавать на украинском языке, пусть получает заработную плату в два раза выше другого учителя, который преподает по-русски. Как вы думаете, правильное решение?

– Да.

– Тогда подготовьте дополнение к этому постановлению, – Грушевский удовлетворенно отложил в сторону документ. – Что у вас?

– Нам следует немедленно принять ряд важных постановлений.

Грушевский согласно кивнул.

– Мы, в отличие от большевиков, опаздываем в принятии многих важных решений. Получается так, что на местах народ живет не по нашим законам, а по декретам Совета Народных Комиссаров, то есть России. От нас власть медленно, но постоянно уплывает. Надо незамедлительно принять ряд законодательных актов и постараться провести их в жизнь. А то мы останемся правительством без подданных. У нас в Генеральном секретариате подготовлены, хоть и не до конца оформлены, некоторые постановления.

– Да, да, – собираясь с мыслями ответил Грушевский. – Я с вами совершенно согласен, Владимир Кириллович. Вот сегодня на Малой раде обсуждали вот этот закон… – он снова взял со стола тот же закон об украинизации школы. – Все поддержали его. Хотя есть скептики, которые утверждают, что в нашем языке нет многих научных терминов. Я считаю, что это несущественно. Термины можно взять из английского, немецкого, пусть даже арабского языков. В отличие от России – это передовые страны, и у них всегда появляются новые термины. Таким образом, мы подтянем украинский язык до уровня мирового. Мы закон, в порядке предварительного обсуждения приняли, а опубликуем его после внесения дополнения об оплате. Вы одобряете это решение, Владимир Кириллович?

– Конечно, – вяло согласился Винниченко, поняв, что по социально-экономическим вопросам разговора не будет. – Я уже говорил, что мы можем остаться правительством без народа, как полководец без армии или как Пирр – без того и другого. Нам надо принять кардинальные законы, которые бы позволили нам опираться на них во взаимоотношениях с народом.

– А закон об украинизации образования разве не важен! Почитайте письма, телеграммы, послушайте выступления, где люди со слезами на глазах просят принять эти решения… даже требуют. И радуются, как дети, когда получают разрешение на свободное использование родного языка. Надо, в первую очередь, заботиться о духе народа. Это сейчас главное. С таким неистребимым национальным духом мы справимся не только с врагами, но и с экономическими трудностями. Вы материалист, дорогой Владимир Кириллович, и постоянно принижаете украинский дух, а он для нас сейчас – главное дело. С ним мы создали Русь, боролись с татарами, шляхтой, турками, москвинами… он неистребим у нашего народа, и мы должны его не только поддерживать, а разжигать! – уже не говорил, а по старой профессорской привычке отчитывал своего премьера Грушевский. – Вы все более и более становитесь большевиком. Отдаляетесь от народного духа…

– Что вы! Я согласен с вами. Более того – я всей душою с этим духом, – писателю Винниченко понравился словесный каламбур. – Но кто шлет эти душещипательные письма? Такие же, как мы с вами. А спросите рабочего или крестьянина – что ему сейчас нужно. Язык? Так он и писать не умеет. Выводит иероглифы вместо росписи. Им нужна земля, и нельзя этот момент проворонить! – Винниченко все еще находился под влиянием беседы с Шульгиным.

Грушевский заметно обиделся и грустно посмотрел из-под очков на Винниченко, – еще молодого председателя кабинета министров.

– Вы хотите, как и большевики, внести анархию в производство, раздав все тем, кого вы называете народом. Мы уже с вами говорили на эту тему, – готовьте обстоятельные законы и постановления, и примем их на всеукраинском представительном форуме. Поторопитесь тогда с их подготовкой.

– Я предлагаю, – Винниченко говорил мягко, но настойчиво, – на открывающемся съезде советов официально объявить о передаче земли крестьянам.

– Вы хотите официально ввести большевистские декреты на Украине!

– Если необходимо, чтобы это звучало так, то пусть это будет так.

– Вы большевик, Владимир Кириллович, большевик… ну, если не внешне, так внутренне. Вы забыли идею о самобытном происхождении украинского народа и его мессианской роли на Земле! Всё подчинили социально-экономическим проблемам. А я вас учил другому… – огорченно произнес Грушевский.

– Да не большевик я! – горячо возразил Винниченко. – Не большевик! Но, если мы не проведем реформы аналогичные российским, наш народ, который духом не знает о своей мессианской роли, сам сделает все как в России, а нас выбросит на свалку истории, где мы будем плаксиво писать о том, что нас не поняли, наш дух не был ими воспринят, не вошел в его кровь и плоть. Чтобы этого не произошло, я прошу принять самые необходимые постановления не позже, чем на съезде.

Грушевский погладил свою белую, окладистую бороду.

– Какие законы в первую очередь вы хотите принять?

Винниченко стал перечислять:

– Закон о передаче продовольственного дела в руки городских самоуправлений. Голод, спекуляция… народ не выдержит голода, взорвется. Бабы с детьми разгромят хлебные лавки, склады, а солдаты с ними связываться не будут. Следующее – немедленно объявить о передаче земли крестьянам. Мы в третьем универсале о земле сказали «а», а «б» так и не сказали – поперхнулись. Наша опора – крестьянство – уходит от нас. К весне оно и без большевиков уберет нас. Следующее – введение рабочего контроля на заводах и фабриках. Не передача предприятий, – подчеркиваю, – а контроль. Мы предотвратим выступления против себя в городах, – Винниченко был недоволен собой, что повторял слова Шульгина. Но решил, что сейчас ситуация общая для всех, и решения должны быть одинаковыми. – Революция-то была буржуазно-демократическая, а кроме свержения царя не проведено ни одного буржуазного мероприятия! Промедлим, уйдем в небытие истории, – подчеркнул эти слова Винниченко перед профессором истории Грушевским.

– Конечно, надо провести некоторые мероприятия… – согласился Грушевский. – Но успеем ли это сделать? Вопросов много. Борьба с советами на съезде будет жаркой, в духе добрых казацких схваток. Не подумают ли делегаты, что мы стали российскими социал-демократами. Что из этого выйдет? – подумаем об этом, Владимир Кириллович.

– Пусть делегаты что угодно думают, нам надо удержать массы за собой.

– А законы подготовлены?

– Я уже говорил, что до конца не готов ни один. Но нам следует объявить, что мы их принимаем, а доработаем потом.

– Добре, – ответил Грушевский. – Мы их принимаем, но к практическому руководству по их введению в жизнь приступим после того, как разработаем все инструкции, постановления, и циркулярно приступим к их исполнению.

Винниченко не во всем был согласен с Грушевским. Но, зная его романтическое отношение к прошлому и настоящему Украины, вынужден был согласиться. Грушевский, заметив недовольство своего соратника, мягко пояснил:

– Владимир Кириллович, я старше вас, много поездил по свету и знаю: если сразу же допустить анархию, то потом мы с ней можем и не справиться. Здесь нужна даже некоторая бездеятельность, чтобы все устоялось. Порядок мы наведем с помощью наших украинских полков. Пример у вас перед глазами. Большевики в своих целях допустили разрушение государства, а теперь всеми силами пытаются собрать разрушенное… что они еще предпримут – неизвестно. Но это будут суровые меры. Поэтому давайте не допустим этого на Украине, ради самого же народа. Объясним ему. Я надеюсь, что съезд поймет.

Винниченко недовольно молчал. Снова оттяжка в принятии важных решений. К чему она приведет? К вполне возможному краху. Он знал, что украинские полки ненадежны, и все более склоняются на сторону большевиков. Но этого не замечал Грушевский, и очень гордился тем, что один полк назван его именем. Поэтому он верил этому войску. Но спорить с профессором истории, человеком старше его и опытнее, не хотелось. Грушевский участливо произнес:

– Не переживайте так сильно. Ради Бога, прошу вас. В нашей деятельности возможны интерполяции. Наверное, в приемной ждет Петлюра. Я его вызвал, чтобы он разъяснил положение в нашем, козацком войске. Я знаю, он в последнее время уж очень полюбил парады, молебны, а созданию сичевых отрядов отводит далеко не первое место. Давайте послушаем его вместе.

Грушевский позвонил секретарю. Петлюра ждал в приемной и вскоре вошел. Это был человек невысокого роста, с тщательно выбритым лицом, гладко зачесанными назад волосами, которые обнажали низкий, покатый лоб. Глаза его выражали холодную решимость и вопросительную зависимость в присутствии руководства. Одет он был в новый, перешитый из русского офицерского френча, военный костюм, который более полно выражал черты национальной армии. С левого плеча свисал золотой аксельбант, на правом рукаве был нашит квадрат сине-желтого цвета. Потирая руки, Петлюра осторожно вошел в кабинет, вопросительно глядя на своих непосредственных начальников; но они молчали, и тогда Петлюра сказал:

– Я решил не мешать вашей беседе и ждал в приемной, – он вопросительно-осторожно поглядел на Грушевского и Винниченко. Он знал, что Винниченко недолюбливает его за упрямую настырность и нехватку образования, зато Грушевский ценит за организаторские способности и веру в национальную идею.

– Надо было зайти, Симон Васильевич, – ответил Грушевский. – Мы обсуждали вопросы, которые интересует и вас.

Винниченко промолчал. Он считал Петлюру выскочкой, неудавшимся журналистом, человеком честолюбивых амбиций, пеной на гребне волны украинизма, человеком, отравленным ядом случайно свалившейся власти и стремящимся во что бы то ни стало и любой ценой стать первым лицом в этих бурных событиях. Он не мог ему простить и того, что Петлюра лет десять назад, фактически, вышел из его партии украинских социал-демократов, а с началом мировой войны выдвинулся по воле случая вперед. Но Винниченко не мог ничего противопоставить той бурной деятельности, которую проводил Петлюра, и которой он подминал остальное руководство. Винниченко остро чувствовал, что именно вот этих организаторских качеств ему не хватает, и ревниво относился к успехам Петлюры.

– Как прошла операция по нейтрализации наших противников? – обратился Грушевский к Петлюре.

– Мы произвели аресты большевиков и их союзников в советах. Некоторых, кто оказывал сопротивление, пришлось расстрелять на месте, – осторожно ответил Петлюра, глядя в лица собеседников и выжидая – какую реакцию вызовут его слова.

– В целом сделали правильно, – прокомментировал Грушевский, поправляя свою бороду и будто не замечая слов о расстрелах.

– А не обострим ли своими действиями и без того острую обстановку в столице? – поинтересовался Винниченко, которому насильственные действия Петлюры не понравились.

– Она и так острая, – ответил Петлюра. – Надо хоть на время прекратить злостную критику нашей политики со стороны прессы, митинговых ораторов, и укрепить положение, прежде всего, в столице.

– Политику нашу пусть критикуют, лишь бы не брались за оружие, – веско произнес Винниченко. – Мы можем свою политику и поправить. Политика – это возможность заглядывания в будущее своей деятельности, и наши противники помогают нам выбрать правильную линию.

– А по-моему политика – это форма удержания людей в своей упряжке, и для этого необходимы не только слова, но и сила. Противник должен чувствовать, в чьих руках власть! – Петлюра произнес это многозначительно, как посредственный журналист, пытающийся подать прописные истины с глубоким смыслом.

– Хорошо, что мы в некоторой степени сумели обуздать антиукраинские контрреволюционные элементы. Сейчас главное – обеспечить большинство своих сторонников на съезде, – Грушевский ласково гладил свою холеную бороду. – А в наших частях какие настроения?

– В целом, хорошие. Украинские части не слишком хотят воевать на фронте.

– А если Россия объявит нам войну, выступят они в защиту Украины? – с нажимом спросил Винниченко.

Петлюра заколебался с ответом и после паузы произнес честно, – видимо, чтобы обеспечить себе пути отступления на будущее.

– Не все.

– Да, война сдружила людей на фронте. Поэтому они могут отказаться воевать друг с другом, – констатировал Грушевский.

– Из украинских частей мы формируем новые части, которые по-настоящему преданны Украине. Их основу составят галицийские воины, которые находились в плену в России. Они не пойдут на компромисс с москалями никогда. Они шли освобождать нас в войну от засилья России, и сейчас готовы продолжить нас защищать, – уверенно произнес Петлюра. – Спасибо Франции, что дала деньги на их формирование.

Винниченко криво усмехнулся, – ему не нравились эти игры Франции и Петлюры, проходившие большей частью за спиной его правительства. Антанта хотела, чтобы Украина продолжала войну, но Россия уже заключила предварительный мир с Германией, и немцы могли продолжать позиционную войну на Западном фронте еще долго. Поэтому-то Франция и выделяла деньги на вооружение Украины, чтобы та перешла к активным действиям на Восточном фронте. Но позиция Петлюры отличалась от взглядов Грушевского и особенно Винниченко на этот вопрос. Уже были проведены предварительные переговоры с военным командованием Германии о заключении мира, – по примеру России. Немцы согласились на принятие отдельной делегации от Украины, противопоставляя ее России. Поэтому, в некоторой степени, самочинные действия Петлюры в отношениях с Антантой вызывали их неудовольствие. Но Петлюра с присущим ему упрямством проводил выбранную им линию, стараясь оправдать те деньги, которые выделила Франция, определенная сумма которых была положена на специально открытый для него счет в одном из парижских банков. Обязанность верно служить тому, кто ему платил, была в крови у Петлюры.

– Буквально через несколько дней нас как самостоятельную державу и наше правительство признает Англия и Франция, – сказал Винниченко. – Я беседовал с их представителями. Это придаст нам вес в переговорах с Россией. Одновременно нас признает и Германия – как державу, почему и соглашается принять нашу мирную делегацию на тех же условиях, что и российскую. Вот и возникает проблема – с кем вести серьезные и честные переговоры: с союзниками из Антанты или с ее врагом – Германией. Вопрос стоит только базисно – к кому лучше прислониться?

Винниченко внутренне вздрогнул: «Снова решаем вопрос кому отдаться. Дяде?», – вспомнил он слова Шульгина.

– Мы, несомненно, должны прислониться к Антанте, – безапелляционно заявил Петлюра. – Мы воевали против Германии и должны добить ее с помощью союзников. А потом нам пойдут от нее репарации, – добавил он.

– Франция и Америка далеко, а Германия ближе. Англия хоть и хочет признать нас, но намекает, что мы не выбраны народом. А Германия такого вопроса не ставит.

– Судьбу Украины нам вручили войсковые съезды. А выборы проведем позже, в удобное для нас время, чтобы победить на них.

– Забываете, шановный пан Петлюра – летом за нас в Киеве проголосовало менее шестой части избирателей!

Действительно, в июле, при выборах в Киевскую городскую думу, почти половину голосов набрали российские партии, а блок партий Центральной рады, как и большевики, остались далеко позади. Эти выборы напугали руководителей рады, и они решили отложить выборы в Украинское учредительное собрание на поздний срок, набирая очки в свою пользу на непредставительных съездах и конгрессах. Но за власть они цеплялись крепко, веря, что когда-нибудь победят по-демократически.

– Это случилось потому, – недовольно произнес Грушевский в ответ на слова Винниченко, – что Киев – город русифицированный и жидовский. По переписи этого года в нем проживает всего чуть более двенадцати процентов украинцев. Нам надо сейчас заселять Киев нашими людьми. Также принять долговременную программу переселения в столицу чистых украинцев, преданных своей земле, из других губерний и особенно – из Галиции. Подчеркиваю – не только сейчас, но и в далекой перспективе. А то мы, национальное правительство, – как островок среди чужого моря. Пока не будет нам поддержки в столице, нам будет очень трудно. Галицийцы должны поселиться в Киеве и сделать его украинским! – львовский профессор знал, что говорит, и заключил: – А то мы как овцы среди волков.

Винниченко ответил:

– А может, и наоборот. Я думаю, если мы не избраны – это не будет главным препятствием на пути признания нашего правительства. Мы пока являемся противовесом большевикам, и поэтому нас признают другие страны. Но спасать Украину нам надо самим, а для этого нужны верные войска. Так вы, пан Петлюра, не совсем уверены в украинских войсках?

Петлюра вздохнул:

– Открыто скажу. Не во всех. Но преданные люди в них есть. Вот мы с ними провели аресты…

Винниченко неожиданно вспыхнул:

– А не будет ли это во вред нам? Газеты поднимут шум, что мы поступаем не демократически. Вы ничего не можете сделать тихо, всегда со скандалом, аффектацией.

Петлюра колючим взглядом смотрел на Винниченко:

– Что вы хотите сказать, пан Винниченко? Неужели я не тружусь на благо возрождения Украины и не отдаю этому все силы?

– Отдаете. Но грубо, по-деревянному, – видимо, Винниченко решил не щадить своего соратника-соперника. – Вспомните, как вы справились с деликатной операцией по недопущению выхода полка Богдана Хмельницкого из Киева, – в то время нашей единственной опоры. Обещали, что все будет без жертв, а наломали дров, напрасно пролили украинскую кровь.

Разговор шел об одной из тайных операций Центральной рады. В конце июля, уступая давлению Временного правительства, она согласилась направить на фронт сичевых стрельцов – полк имени Богдана Хмельницкого. Но потеря военной поддержки в столице ослабляла позиции рады. Тогда было решено инсценировать выход полка из Киева, потом в результате провокации задержать на одной из пригородных станций и вернуть обратно. Непосредственно дело поручалось генеральному секретарю по военным делам – Петлюре. Полк кирасиров должен был задержать богдановцев. Петлюра разрешил командиру в случае необходимости стрелять в сичевиков. Кирасиры точно выполнили приказ своего командира, и немало богдановцев полегло под пулями винтовок и пулеметов. Но полк остался в Киеве, и это было главное. В прессу просочились сведения о каком-то заговоре, но конкретных данных не было. В свою очередь газеты Центральной рады подняли скорбный гнев на контрреволюционеров, горестный плач по безвинно погибшим. Был объявлен траур, несколько дней шли молебны и подготовка к похоронам, где Грушевский пустил праведную слезу, и в этих условиях журналисты не смогли докопаться до сути. Но кто вернет богдановцев, – простых украинских хлопцев, ставших жертвой национальной политики? Именно в этом упрекал Винниченко Петлюру, который ответил:

– Панове, вы прекрасно знаете суть этого дела. Надо было тогда действовать решительно, а то бы полк ушел из Киева. И нечего меня одного обвинять, все мы участвовали в расстреле и похоронах богдановцев.

Видя, что разговор принимает резкий характер, вмешался Грушевский.

– Не надо спорить, – сказал он мягко. – Давайте заканчивать наш разговор, а то много дел. Завтра, Владимир Кириллович, доложите мне тактику нашего поведения на съезде. А вы, Симон Васильевич, расположите верные части недалеко от нашего музея и в других особо важных местах. Да, окажите помощь студентам и гимназистам. Вот настоящие украинские герои! Создают студенческое сичевое войско. Были бы все такие, и мы победили бы давно. Дайте им инструкторов по военному делу и какое-нибудь вооружение. Давайте поработаем в эти дни на славу. На съезде нужно провести нужные решения. А сейчас у меня встреча с посланцами из Московии. Переговоры трудные, неконкретные.

Грушевский снова глубоко вздохнул. Ему нравилась роль озабоченного делами государственного деятеля. Винниченко хотел было выйти, но спохватился.

– Михайло Сергеевич, скажите этим посланникам, чтобы прислали из Москвы гроши. Если в ближайшее время они этого не сделают, то мы будем вынуждены закрыть с ними границы, прекратить поставки хлеба. Пусть думают – или голод, или деньги. У нас нет другого воздействия на них.

– Да, я подниму этот вопрос. Симон Васильевич, а вас прошу: не забудьте о студентах, дайте им оружие.

Петлюра ловко, несмотря на то, что всю жизнь был гражданским человеком, щелкнул каблуками.

– Я немедленно организую с ними занятия по военной подготовке и дам оружие. На беспокойтесь.

Винниченко и Петлюра вышли вместе, не глядя друг на друга. В коридоре Винниченко не удержался и уколол коллегу по правительству.

– Вы долго жили в России и у вас сильный русский акцент. Постарайтесь быстрее от него избавиться.

Но Петлюра не остался в долгу.

– Буду изучать украинский язык по вашим книгам.

Они расстались. Винниченко шел и анализировал состоявшийся разговор. Многое, что он хотел обсудить с Грушевским, не стало предметом обсуждения. Грушевский уводил беседу в привычное для него русло – украинского возрождения. Неужели он не видит, что есть еще не менее важные дела! А этот упырь – Петлюра, сосущий из идеи самостийности не только политический капитал, но и деньги лично для себя – кажется, становится ключевой фигурой в правительстве. «Видимо, – думал Винниченко, – придется уйти в отставку, – не понимают. Пусть будет так». Но когда-нибудь он припомнит своим нынешним коллегам, как правильно он хотел строить соборную Украину, и как ему в этом деле помешали.