Танец дождя

Бирюков Валерий Григорьевич

Выпускник Литинститута им. Горького при Союзе писателей СССР.

Автор художественных и документальных книг

Награждён медалью М.Шолохова

Заслуженный работник культуры РФ

Танец дождя

Анна стояла перед витриной фотоателье, зажав ладонью рот: там, за стеклом, как в зеркале, отражалась она сама, какой была двадцать лет назад. В этот город, где в далёкой юности у нее случилась первая и единственная, сумасшедшая любовь, она приехала навестить сына, отбывавшего срочную службу в здешней воинской части. А ноги сами привели к зданию с выставленной на всеобщее обозрение выцветшей фотографией, что могло означать только одно: все эти годы здесь надеялись и ждали её возвращения…

В то дождливое июльское утро она забежала в первое попавшееся на пути фото ателье прямо с автовокзала, чтобы сфотографироваться на документы для поступления в местный сельхозтехникум. Мастер – невообразимо красивый чернявый парень лет двадцати трех, похожий на актера из какого-то итальянского фильма (она потом узнала, что того звали Марчелло Мастрояни) – усадил её на стул, направил закрепленный на высоком треножнике фотоаппарат, включил яркий свет, нырнул головой под тряпицу и, припав к видоискателю, задвигал «гармошкой», добиваясь нужной резкости.

– Держи голову прямо, смотри в объектив и не моргай! Внимание, сейчас вылетит птичка, – предупредил он, и вдруг выкрикнул, – Чиз-з-з!

– Что? – растерялась она.

– Улыбочку! – перевёл он и засмеялся, – Извини, не смог удержаться. Я знаю, что на документ нужна серьезная фотография, но не до такой же степени свирепости. У тебя милая мордашка, а ты её насупила, бровки на переносицу свела, прям тигра полосатая перед прыжком. Расслабься, пожалуйста. Тебя как зовут?

– Аня.

– Аня, Анна, Анютка, цветок-незабудка, – словно пробуя имя на вкус, произнес он. – А меня – Борис. Вот и познакомились. Ты откуда, красавица?

– Ну да, писана красавица! – зарделась она от смущения.

Никто и никогда ей такого не говорил, – даже постоянно ходивший за ней, как нитка за иголкой, одноклассник Колька, здоровенный увалень, которого не только родители, но даже всё село прочили ей в мужья. – Из Красново мы, село такое на Рязани.

– Хорошо там, наверно. Чистый воздух, птички поют, коровки мычат, собачки лают. И пироги с глазами, да? Их ядят, а они глядят, – вновь показал он в улыбке белоснежный ряд зубов. – На кого приехала учиться?

– На ветеринара.

– Да? – удивился он. – С такой внешностью коровам хвосты крутить? У тебя же все данные актрисы: мордашка, фигура что надо, замечательно улыбаешься, когда не хмуришься, говор необычный.

– Ты мне зубы не заговаривай, давай фоткай! – прервала она вгоняющий её в краску поток комплиментов. – Мне еще в приемную комиссию надо поспеть.

– Не сердись: я просто хотел, чтобы ты расслабилась. Мне пластины портить не с руки. Получилось же? Сейчас повторим.

На этот раз всё прошло без замечаний. Правда, перед съемкой парень присел перед ней на корточки, обжег взглядом карих глаз, нежно дотронулся длинными пальцами до её лица, отводя прядь волос, отчего Анну будто жаром обдало.

– Ну, вот так хорошо, – произнес он. – Всё, пожалуйста, не меняй позу, не крути головой, больше не хмурься и не моргай.

Пока мастер ходил за черную ширму в проявочную, где горел тусклый красный свет, проверить качество съемки, Анна пыталась понять свою реакцию на это его прикосновение. Впервые с прошлогоднего лесного происшествия она не только не отпрянула от дотронувшейся до нее мужской руки, как это случалось с некоторых пор, а даже напротив – хотела продолжения…

…Аня уже набрала почти полный бидон черники, когда кто-то схватил ее сзади за плечо, развернул к себе, дохнул в лицо смрадной смесью перегара, табака и гнилых зубов, поднёс огромный волосатый кулак с синими буквами наколок:

– Вякнешь, убью!

Похожий на лешего, бородатый мужик опрокинул её на спину, рывком задрал юбку, сорвал трусы, навалился, больно раздвинул коленом ее ноги, приподнял зад, стаскивая с себя брюки, и вдруг задергался над ней с утробными булькающими звуками, забрызгал своим липким естеством ее заголенные живот и бедра, и откатился сторону.

– Сука, сука, сука! – зло прошипел, поднимаясь и натягивая брюки. – Только попробуй кому сказать: найду, убью! – И быстро зашагал в глубину леса.

Пучками травы Анна с омерзением стёрла следы неудавшегося насилия, замыла в ручье пятна на юбке, собрала рассыпанные ягоды и вернулась домой. О случившемся никому не рассказала. Но вовсе не из-за угрозы страшного мужика. Больше всего она испугалась саму себя, точнее, охватившего ее тогда неведомого прежде сладкого томления и жгучего стыдного желания, а следом еще и острого разочарования от того, что оно не исполнилось.

Но с той поры Анна не подпускала к себе парней даже на расстояние вытянутой руки. Избегая повторения таких ощущений и переживаний, она шарахалась даже от своего обожателя Кольки, не понимая, что этим только ещё сильнее привязывает его к себе. А по субботам в сельском клубе она танцевала всегда только «шерочка-с машерочкой» – с закадычной школьной подружкой Веркой Приваловой…

– …Ну, всё нормально, через час будут готовы твои фотки. Можешь пока погулять, красавица, – отвлёк её от воспоминания вышедший из проявочной мастер.

Погулять не получилось: на город обрушился ливень. За порогом ателье дождь лил сплошной стеной, выбивая фонтанчики воды на асфальте. Порывы ветра сплетали толстые тугие струи, с силой отводя их в сторону, где они на мгновение замирали, кружили, а потом снова образуя водную завесу.

– Ух ты, прямо танец дождя! – восхищенно произнёс стоявший за её спиной Борис. – Это надолго. Заходи внутрь, закрою дверь пока не залило. Чай будешь? Сладкий, с печеньем? А ещё лучше давай сделаем тебе портфолио: вдруг передумаешь и решишь в артистки податься. У нас в городе и культпросветучилище имеется.

– Портфолио? Это как: голой, что ли, фоткаться? Ты за кого меня принимаешь?

– Во деревня! Это серия портретов с разных ракурсов, выгодно представляющих человека, – по-учебному понятно объяснил фотограф.

– У меня на такое баловство денег нет! – отрезала она. – Тоже мне: нашёл артистку! Не шути так больше, ладно?

– Ты же не пробовала? А вдруг у тебя талант? – продолжал уговаривать Борис. – Не бойся, денег я с тебя не возьму. Это мой тебе подарок. Станешь знаменитой, отблагодаришь. Ну, так как?

– Да ну тебя! Скажешь такое: знаменитой! Меня отец с матерью убьют, если в техникум не поступлю. Кончай подбивать клинья: у меня жених есть! – соврала Анна.

Она выглянула за дверь, где продолжало лить как из ведра, а ветер по-прежнему заставлял дождь исполнять замысловатые танцевальные па. И сдалась.

Борис запер дверь, повесил табличку «Закрыто по техническим причинам», опустил на окна глухие черные шторы и принялся за работу. Анна послушно выполняла все указания, смущалась своей неловкости, смеялась шуткам Бориса и с удовольствием поддавалась его быстрым и нежным прикосновениям.

То, чего она боялась и хотела, произошло в красной комнате. В ванне с проявителем плавал большой лист фотобумаги, на котором медленно проступали черты незнакомой и потрясающе красивой девушки. Эта фотография нисколько не походила на её отражение в осколке зеркала над умывальником, которое Аня видела по утрам, обычно мельком, на бегу, торопясь на утреннюю дойку.

– Что ты мне лепишь: это ж не я?! – разозлилась Анна. – Ну, ты и гад! Обманщик!

– Ты, синеглазка! Ты, милая! – засмеялся Борис. – Я ж говорю: тебе в кино надо сниматься, а ты в какие-то ветеринары собралась!

Он развернул ее к себе лицом и нежно поцеловал в губы.

От этого поцелуя Анна сомлела, почувствовав нестерпимо сладко-тягучую истому внизу живота. На ватных ногах она, поддерживаемая Борисом, послушно дошла до стоявшего в углу топчана, где у них всё и произошло, закончившись взрывной судорогой ее предательского тела и неудержимым, продолжительным хриплым стоном наслаждения…

Экзамены Анна, конечно, провалила, потому что все десять дней она бежала из техникума к Борису, чтобы опять услышать его нежный и ласковый шепот, от которого кружилась голова, терялся счёт времени, а мир переставал существовать. Они снова и снова любили друг друга до изнеможения в жилой пристройке к ателье, в которой квартировал мастер…

В Красново Анна вернулась с альбомом фотографий, которые показала только ахнувшей от восхищения подруге Верке, и с клятвенным обещанием Борису скоро приехать к нему насовсем.

Но этого не случилось по совершенно естественной причине: любовное приключение обернулось мучительной тошнотой, которую застала мать.

– Так вот чем ты там занималась! – запричитала она над дочерью, когда ту выворачивало наизнанку возле умывальника. – Блядовала! Мы тебя зачем посылали? А ты вместо экзаменов ребёночка нагуливала!

– Какого ещё ребёночка, мама! Отравилась я чем-то!

– Ага, нашла, кому мозги дурить! В подоле ты принесла! Ох, спасибо, доченька, опозорила нас отцом на всё село! Батька прознает, – убьёт и тебя, и твоего хахаля! И меня заодно: за то, что за тобой недоглядела!

– Он не хахаль! – вступилась за любимого Анна. – Он замечательный, и я его люблю! Займи денег, я к нему уеду, и никто ничего не узнает. Я ему обещала!

– Ага, счас! Уедет она! Твоему Кольке осенью в армию, вот за него и пойдешь позор свой прикрывать! Авось не поймёт! А ты держи язык за зубами и не смей матери перечить, иначе всё отцу расскажу!..

За дни сватовства, приготовлений к свадьбе она предприняла не одну попытку сбежать из дома, но они провалились. Мать была бдительна: надежно прятала документы дочери и деньги. А Борис, как Анна надеялась, за ней не приехал…

В первую брачную ночь, которую с трудом вытерпела Анна, Николай по неопытности и от нежданно свалившегося на него счастья был тороплив, груб и не заметил холодности и отвращения молодой жены. Возможно, через какое-то время он бы и прозрел, но через десять дней после свадьбы его убила молния, настигнув в поле, где Николай работал на своём тракторе. До спасительного укрытия он не добежал каких-то несколько метров.

– Грех, конечно, такое говорить, – перекрестилась на икону мать, – везучая ты, Анька!

О возращении к Борису и речи не могло быть, как, впрочем, и об артистической карьере, потому что рождение сына, а следом и свалившиеся на Анну после внезапной болезни матери заботы о младших сестрах и большом домашнем хозяйстве меньше всего располагали к продолжению любовной истории…

Анна долго стояла перед витриной, не решаясь войти в ателье: узнает ли он её сегодняшнюю, не похожую на ту девушку, которую свела с ним судьба? Простит ли? Нужна ли им эта запоздалая встреча? Потом сделала глубокий вдох и вошла.

– Извините, я могу увидеть фотографа Бориса? – спросила она у приёмщицы.

– Бориса? – переспросила та и уточнила, – нашего фотографа зовут Анатолий. Может, вы хотели увидеть бывшего заведующего Бориса Игнатьевича?

Анна машинально кивнула.

– Но он умер два года назад: онкология. Прекрасный был человек и мастер от бога. А помер бобылём. Ой, а вы что-то хотели?

– Нет-нет, ничего, – ответила Анна, с трудом удержав рвущееся из груди рыдание. – Очень жаль. Простите, я пойду…

Но уйти, как и двадцать лет назад, сразу не удалось: за порогом вдруг стеной хлынул ливень. И как тогда, порывы ветра сплетали толстые тугие водяные струи, с силой отводя их в сторону, где они на мгновение замирали, кружили, а потом снова возвращались, образуя водную завесу.

– Ух ты, прямо танец дождя! – Анна будто услышала за спиной восхищенный голос Бориса и, чтобы скрыть внезапно набежавшие слёзы, шагнула за порог…

Лёнька и Ленка

Лёнька Максимов учился на третьем курсе университета, когда умерли дедушка и бабушка по отцовской линии. Но задолго до этого печального события они завещали ему свою двухкомнатную квартиру в панельной многоэтажке, куда он и перебрался из институтского общежития. Напротив этого дома, на противоположной стороне общего двора, стоял обнесенный хиленьким штакетником покосившийся, еще довоенной постройки, деревянный дом с удобствами во дворе, который соседи презрительно называли бомжатником, хотя никаких там бомжей сроду не водилось. Зато там жил странный старик со своей внучкой. Приезжая на каникулы в гости к бабушке, Лёнька не раз видел, как он, худой, на кривых ногах, с торчащими из провала беззубого рта рыжими прокуренными усами, – наверно, острыми и жесткими как проволока, – выходил во двор с мешком за плечами, вскрикивая время от времени ржавым-прержавым голосом:

– Старвещь! Старьё – марьё-ё-о! Старвещь!

Люди из бабушкиного дома выносили и отдавали ему ненужные ношеные одежду и обувь, иногда книги в потрепанных обложках. Что он с этим дальше делал – сдавал ли во вторсырье или, приведя в божеский вид, сбывал на базарной барахолке, – Ленька не знал, да его это и не интересовало. Он дружил с внучкой старьевщика Ленкой.

Её родители, как рассказывала бабушка, сгинули в геологической экспедиции. Их то ли медведь задрал, то ли в какой-то пещере завалило. Всех в доме удивляло, что и без родительского присмотра девочка всегда выглядела ухоженной, по-школьному нарядной – в коричневом или белом фартучке и с большими бантами в косичках. Дети побаивались старика и Ленку сторонились, а Лёнька с ней водился, хотя их за это дразнили во дворе «тили-тили тесто», из-за чего они убегали к бабушке, которая угощала «сиротинку» всякими вкусностями.

К этому лёнькиному переезду дед сбором барахла уже не занимался: целыми днями сидел на лавке возле своего ветхого дома, опершись подбородком на самодельную клюку, и молча наблюдал за происходящим вокруг, хотя ничего такого интересного в их общем дворе не случалось. А Ленка превратилась в красивую рослую девушку, которая каждое утро отправлялась на работу в соседний салон красоты, дразня оглядывающихся на нее мужчин соблазнительной модельной походкой и даря темы для обсуждения бабулям, сидящим на лавочке у подъезда.

– О-о-о, расфуфырилась, пошла! – проходя мимо них, услышал однажды Ленька завистливую, как ему показалось, реплику одной из них. – Ишь, как задницей крутит! Стыдобища!

– Ага, – подхватила другая, – юбчонку короче некуда нацепила и пошла искать себе на одно место приключения!

– Ты смотри, Ленька, – тормознули его старухи, – не поддайся на ее удочку. Такая шалава, не приведи, Господи, вымахала! А была таким миленьким ребенком.

А он уже давно поддался: его тянуло к ней, как магнитом, и по утрам, рискуя опоздать на лекции, ожидал у окна её выход из дома, чтобы как будто случайно столкнуться с ней под аркой, ведущей из их двора на проспект, и по дороге перекинуться парой-тройкой ничего не значащих слов. Ленка или верила в случайность этих встреч, или делала вид, что не замечает их подстроенности, хотя ему казалось, что она тоже его поджидает. Но если прежде, когда она была еще девчонкой, в их отношениях верховодил он, то теперь уже Ленка разговаривала с ним ласково-покровительственно, потому что при этих, как будто нечаянных, встречах он почему-то робел, хотя и пытался вести себя с ней, как минимум, на равных, но это у него плохо получалось…

Их разговоры ни о чём выглядели естественно и безобидно до того дня, когда Ленка вдруг остановилась и прямо спросила его:

– Лень, а Лень, а я тебе нравлюсь?

От неожиданности он растерялся, покраснел и едва смог выдавить из себя односложное «да» и через силу добавить: «Ты очень симпатичная».

– Вот спасибо, – засмеялась она. – Пока не спросишь, сам сказать комплимент девушке не догадаешься. Ты мне тоже очень нравишься. – И убрав улыбку, попросила, – женись на мне, пожалуйста.

Тем же севшим голосом Лёнька спросил:

– Это шутка такая, да?

– Да какие уж тут шутки? – Серьезно ответила Ленка. – Нашу хибару наконец-то определили под снос – этой осенью начнут строить здесь новый дом. А нам с дедом обещана всего лишь однокомнатная квартира. По метражу даже больше, чем весь наш дом, и со всеми удобствами не во дворе. Да только хочется иметь отдельную от деда комнату, а то ж ведь никакой личной жизни. Поэтому мне и нужен брак, пусть и фиктивный. У тебя своя квартира есть, на нашу претендовать не станешь. Женись, а потом оформим развод, и все дела. Выручи, а я с тобой как-нибудь рассчитаюсь.

«Ерунда какая-то, – постепенно приходя в себя, трезво подумал Лёнька. – Во что она меня втягивает? Это ж афера чистой воды – брак за два месяц до сноса. Эту ж липу запросто раскусят. Чего доброго, за обман из института выпрут».

– Да ты не дрейфь, – словно прочитав его мысли, успокоила Ленка. – Никто ничего не узнает. Заведующая ЗАГСом – моя клиентка. Мы договорились: она оформит все прошлым годом, а другая моя клиентка – паспортистка – тоже обещала задним числом тебя прописать. А я им за это бесплатно красивые ногти нарисую. Тебе и ходить-то никуда не надо: дашь мне свой паспорт, а я сама все сделаю. Организуем – комар носа не подточит. Ну как, выручишь?

– Можно, я немного посоображаю? – Попросил Лёнька.

– Можно, только не долго, – разрешила Ленка, неожиданно обняла его, крепко и сочно поцеловала в губы, засмеялась, – это тебе аванс! – и ушла, как всегда, соблазнительно покачивая бёдрами.

«Казак с того дня замолчал, захмурел, борща не хлебал, саламаты не ел»… – выразил своё состояние обалдевший Лёнька, вспомнив любимую кедринскую балладу, хотя та трагическая история с материнским сердцем не имела ничего общего с этим «авансом». – Ну, какой из меня, нафиг, казак!»

Нет, повзрослевшая Ленка ему, действительно, даже очень нравилась, но он не знал, можно его тягу к ней назвать любовью – большим, высоким и светлым чувством, как он себе это представлял. Если не врать себе, то это скорее было каким-то темным, дурманящим мозг влечением, вызванным, как он где-то вычитал, естественным в его возрасте сперматоксикозом. К двадцати двум годам он не имел реального опыта отношений с женщиной, и в его частых стыдных снах Ленка была единственным и главным действующим лицом.

Может, потому и тянуло его к ней – вроде как в благодарность за испытанное ночами потрясение, об участии в котором она, разумеется, не подозревала. А у него и язык бы не повернулся ей в этом признаться. Даже под пистолетом.

Фиктивный брак, о котором она просила, эти ночные его переживания не превращал, конечно, в реальность, но делал его фантазии как бы законными. И на следующее утро он перехватил Ленку на привычном месте под аркой и молча передал ей паспорт. В ответ получил от нее еще более долгий и сочный «аванс», от которого он чуть было не опозорился уже наяву, отчего он резко отпрянул от прильнувшей к нему девушки.

– Ты чего как нецелованный? – Удивилась Ленка. – Стесняешься, что ли? – Засмеялась, показав ровные белые зубы.

– Зато ты смелая! С кем это ты такой храбрости набралась? – Обиделся Лёнька.

– Дурачок ты, Лёнька, и не лечишься! Мы ж теперь с тобой, как нас когда-то дразнили, тили-тили тесто – вроде жених и невеста, пусть и не всамделишные. Но про нарошность же никто не знает, правда? – И уже серьезно добавила, – спасибо, Лёнь, ты меня здорово выручаешь.

Хотя свидетелей этого их разговора вроде бы не было, вечером вездесущие бабули на лавочке словно специально ожидали возвращения Леньки после лекций, чтобы засыпать ехидными вопросами:

– Что, попался, голубок? Все-таки охмурила тебя эта шалава? Ох, Лёнька, гляди: наплачешься ты, помяни наше слово! Когда свадьба-то?

– Ну, какая еще свадьба? – Попытался он отбиться. – Если насчет Ленки, так вы ж знаете, что мы с ней с детства дружим. Только дружим, и все.

– Ага, знаем мы эту вашу дружбу! Видели, видели, как ты с ней обжимался.

Спорить с бабулями – последнее дело. Но с этого дня он перестал подкарауливать Ленку по утрам. Но не из-за приставаний старых сплетниц. Причина была более прозаичная и уважительная – сессия, которую надо было сдать на пятерки, чтобы не лишиться президентской стипендии, позволявшей ему обходиться минимальной помощью родителей. А спустя месяц и вовсе, оставив ключи от квартиры соседям и даже не попрощавшись с Ленкой, уехал к отцу с матерью. Вместе с родителями побывал на море в Римини, съездил в Рим и Венецию, и вернулся заканчивать институт только в конце августа. На удивление, все каникулы те самые сны его не тревожили или он их просто не помнил, хотя о Ленке и ее поцелуе вспоминал чуть ли не каждую минуту…

На противоположной стороне двора от ветхого дома старьевщика не осталось и следа: на этом месте смуглые гастарбайтеры выводили уже второй этаж будущего кирпичного дома, обещавшего превратить их двор в закрытый от утреннего солнца темный колодец.

В почтовом ящике Лёнька обнаружил послание от Ленки – лист бумаги с номером телефона и призывом «Позвони!», что он и сделал.

– Ну, ты, Лёнчик, и гад! Можно сказать, позорно сбежал от молодой жены, – обрадовано возмутилась Ленка. – Поматросил девушку и бросил? Прошла любовь – завяли помидоры?

А он не знал, что ответить.

– Ой, ладно, не парься: пошутила я. Спасибо тебе огромное! Все получилось: у нас с дедом теперь по комнате, и туалет с ванной в доме. Короче, за мной должок. Как насчет того, что я вечером к тебе загляну?

В гости Ленка заявилась с большим пакетом, из которого торжественно извлекла и выставила на стол бутылку армянского коньяка, французское вино, фрукты и коробку шоколадных конфет.

– Свадьбу не отмечали, так хоть развод отпразднуем, – пояснила она. – Сейчас это, как говорит наш премьер, в тренде. Или, как я понимаю, – в моде. Что стоишь, как неродной? Расслабься и доставай посуду, будем гулять.

А Лёнька, действительно, застыл, как остолбеневший, глядя на Ленку, которая за лето превратилась в девушку потрясающей красоты: синеглазую, с золотистыми волосами, полными губами и ямочками на щеках от белоснежной улыбки. Или просто он прежде этого не замечал, стесняясь поднять на нее взгляд, который мог выдать его нескромные, после снов, мысли и желания?

– Какая ж ты красивая! – Невольно вырвалось у него.

– Ну, слава тебе, Господи! – довольно засмеялась Ленка. – Наконец-то, сподобилась – заметил! Нечеловеческое тебе за это спасибо! Да и ты у нас – красавчик хоть куда, такой весь из себя загорелый да мускулистый. Надо нам с тобой как-нибудь вместе сфоткаться, чтоб было, что в старости вспомнить. Ладно, садись за стол, рассказывай, где был, что видел?

Они пили вино, Лёнька рассказывал про километровые золотые пляжи Римини, где устраивали концерты косящие под индейцев желтокожие парни с головными уборами из птичьих перьев, а торговцы предлагали загорающим, выкрикивая «Кока бэлла!», разделанные кокосы; про поразившее его убранство соборов святого Марка и святого Петра; про знаменитое венецианское цветное стекло, тамошние каналы и полчища голубей; про римские фонтаны и невкусную итальянскую пиццу. Ленка слушала, прерывая его восторженными ахами и завистливыми репликами.

– Хорошо тебе, – со вздохом сказала она. – Куда захотел – поехал. А я никуда не могу: мне деда не на кого оставить. Он совсем стареньким стал, за ним пригляд нужен.

– Лен, а ты, правда, эта… ну, как его, …шалава? – осмелев от выпитого, неожиданно для себя задал давно мучивший его вопрос Лёнька.

– Это бабки тебе нашептали?! – Возмутилась она. – Ну, слава Богу, что не наркоманка и не воровка! Неужели и я, как они, когда-нибудь забуду, какой была в молодости? Ладно, сейчас узнаешь! А заодно и расплачусь, как обещала, за твою помощь.

Лена решительно направилась в ванную, откуда через минуту вышла обнаженной, бесстыдно выставив высокую грудь с вишневого цвета сосками, плоский живот с пришпиленным к пупку золотым пирсингом в форме булавки, роскошные бедра.

– Ну, что, Лёнчик, – храбро заявила она, – проверим?

С трудом оторвав взгляд от аккуратного рыжего треугольника внизу ее живота, Лёнька хрипло спросил:

– Лен, выйдешь за меня замуж? По-настоящему?

– А можно я тоже немного посоображаю? – напомнила его ответ Ленка и рассмеялась. – Боже, какой же ты глупый и слепой, Лёнечка! Я ж тебя, дурака, люблю и давно на себе женила. Забыл, что ли? От тебя ж ведь пока предложения дождешься, поседеешь! В детстве ты храбрее был – лупил за меня пацанов, как нечего делать! Так что? – празднование развода отменяем? Свадьбу будем отмечать?

– Только ты оденься, ладно? – Тихо попросил Лёнька. – Пожалуйста…