Литературные страницы 16/2020. Группа ИСП ВКонтакте. 16—31 августа

Редактор Валентина Спирина

Оформление обложки Валентина Спирина

ISBN 978-5-0051-4198-9 (т. 16)

ISBN 978-5-4498-0952-0

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Встречайте новый выпуск журнала «Традиции и авангард»

Сколько же можно попусту сталкивать старое и новое, традиции и новаторство, отцов и детей? Этой конфронтации уже слишком много веков. А может, лучше примирить эти два понятия под одной крышей? Или обложкой!

Именно так появился в 2018 году в Интернациональном Союзе писателей этот ежеквартальный журнал, в котором мирно соседствуют произведения разных стилей, традиций и жанров.

В новом выпуске журнала «Традиции и авангард» номер 2 (5) за 2020 год вы встретитесь и с хорошо знакомыми вам по нашим публикациям авторами, и с дебютантами.

Верность лучшим традициям отечественной литературы и новый взгляд на привычные истины вы найдете в повестях и рассказах Асии Арслановой, Мариям Кабашиловой, Фарида Нагима, Натальи Ахпашевой, Канты Ибрагимова, Юлии Кокошко, Рамиля Халикова, Лидии Иргит и Андрея Игнатьева.

Несомненно, заинтересуют вас своей необычной формой драматические произведения Альбины Гумеровой и Керена Климовски.

Острые проблемы и неожиданные ракурсы найдете вы в публицистических очерках и критических статьях Леты Югай, Марии Бекк, Романа Сенчина, Альберта Кувезина, Рината Бекметова и Булата Ханова.

Встречайте новый выпуск журнала «Традиции и авангард»!

Пресс-служба ИСП

Творчество наших авторов
Важно! Все произведения публикуются в авторской редакции и с согласия авторов!

Сон
Ольга Шевчук

 
Окунаюсь в бессонные ночи,
Мои мысли летят высоко,
То, что сердце по-прежнему хочет,
От него уж теперь далеко.
 
 
А, бывает, когда засыпаю,
Снится маленький мне городок,
Как по берегу там я гуляю,
Как с небес начал падать снежок.
 
 
Снятся синие-синие воды,
Что со временем скроются льдом,
Там во власти такой непогоды,
Моё сердце пылает огнём.
 
 
Будто счастье там будет прекрасным,
Будто Север теперь мне родной,
Снится зимний, семейный наш праздник:
Новогодний, любимый, шальной.
 
 
Я в окошко смотрю, всё сверкает
Вон скульптура из синего льда
Вам покажется всё замирает…
Только мне бы уехать туда.
 
 
Там бывает, что сутками ночи,
И сиянья, что не описать,
Говорят, что там трудно и очень,
Но хочу лишь туда убежать.
 
 
Белоснежные крайние дали
Вы красой покорили меня,
Моё сердце всё верит, я знаю
Но скучаю лишь день ото дня.
 

Присаживайтесь
Наталия Варская

Мой сосед Генка Тихонов по прозвищу Тишина всегда поражал меня своим особым языком, впору переводчика зови. То часы мои оказались из золотых рыжими, то вчерашняя наша встреча была не последней, а крайней.

Зайдёт, бывало, Тишина ко мне, я говорю:

– Садись вон на тот стул.

А Тишина меня поправляет:

– Не садись, а присаживайся!

Хотя по-русски смысл слова «присаживайся» имеет смысл: «Особо не располагайся. На краешек садись.»

Как-то спросил я Тишину:

– А кличка Тишина у тебя из-за фамилии? Ты сам и не тихий совсем, задиристый, как петух.

Тишина возмутился:

– Петухов при мне вообще не упоминай! Западло это! А клички – у собак, у меня псевдоним.

– Подумаешь, писатель какой! Псевдоним у него!

Оказалось, что Тишина в следственном изоляторе «Матросская Тишина» два раза «гостил», там его «псевдонимом» и наградили.

А как начнёт рассказывать случаи из жизни про «щекотливых пассажиров», про «шмелей», про «мойки» – я вообще ничего не понимал, лез в Гугл и узнавал, что мойка – это лезвие, шмель – кошелёк, щекотливый – чувствительный человек, к которому в карман залезть нелегко.

Но рассказы эти были просто байками, так как Тишина был не карманником, а хулиганом. Рассказов же этих он набрался от соседей по нарам.

Скоро за драку Тишина снова «загремел на нары», то есть сел в тюрьму.

А я думал: ну почему мы, люди, не имеющие отношения к преступной романтике, которую и романтикой не считаем, должны избегать названия птицы «петух», присаживаться, а не садится и чувствовать себя глупо, называя последние события крайними? Да и голубой – это название цвета и не более того. Зачем нам этот чуждый сленг, эта глупость, эта дикость?

А потому я продолжал предлагать гостям садиться, задир называть петухами и не смеялся над песней «Катится, катится голубой вагон». Благо, в моём окружении людей, подобных Тишине больше не было.

Ольга Дорофеева
Запасной аэродром

 
Осень багряная шепчет: «Постойте, прохожие!»
Утром шуршат разноцветные листья.
В небе художник единственной кистью
Долго рисует полёт самолёта с мороженым.
 
 
Чудится мне, превратился в тебя пролетающий
Тот самолёт – нарушитель покоя.
Тоже назвался бесстрашным героем,
Тоже хотел осчастливить собой окружающих.
 
 
Тоже искал запасные колёса, сидения.
(Вдруг пригодятся однажды в ненастье?)
Крылья украл и исчез в одночасье.
Тоже, железный, просить не умеет прощения.
 
 
Тоже нашёл обновлённую взлётную полосу
С мягкой, комфортной и быстрой посадкой.
Старая – снится ночами украдкой.
Ждёт «запасная» годами на Северном полюсе.
 
 
Время пройдёт, и залечатся раны незримые,
Только остались рубцы на запястьях.
(Душу нельзя разобрать на запчасти!)
Мой человек – самолёт разделил неделимое,
 
 
С ветром воюя, а может, с судьбою и истиной,
Или со светом полярного солнца,
Думая, чувство воскреснет, проснётся,
Он «приземлился» на «полосу» старую, чистую.
 
 
Как изменилась она за прошедшие месяцы!
Льды все растаяли, царствует лето,
Вечное, щедрое. Море согрето,
Тёплые волны от ласки ветров так и светятся.
 
 
Фруктов и рыбы, животных различных обилие.
Птицы поют, восхищаясь рассветом.
«Холодно, страшно, уверенность, где ты?
Жадное сердце – мотор барахлит, обессилел я»
 
 
Сто вертолётов стоят и смеются над новеньким:
«Что, самолёт, ты на пенсии что ли?
Где же крыло потерял, на гастролях?
Краска облезла, уже не опасный, молоденький.»
 
 
Поздно, и занято место под счастьем нечаянным.
Поздно, свободно лишь место во мраке,
Дай на тебя посмотрю, зажгу факел!
Прячет лицо человек – самолёт неприкаянный.
 
 
Осень багряная шепчет: «Постойте, прохожие!»
Утром шуршат разноцветные листья.
В небе художник с единственной кистью
Плачет, рисуя полёт самолёта с мороженым.
 

Проводы лета
Екатерина Черняева

 
Захмелевшее южное лето
Уезжает в последнем вагоне,
Напевая вдогонку куплеты,
Провожаю его на перроне.
А оно, то помашет рукою,
То из тамбура глянет в окошко,
Будто хочет остаться со мною,
Постоять на вокзале немножко,
Раздарить напоследок улыбки,
Наполняя чарующий вечер,
Пять минут… поезд тронется, скрипнув,
Ляжет золото листьев на плечи…
 

Кто такая Бузова?
Наталия Варская

Настя и Лида ехали в маршрутке и болтали о том-о сём.

– А я узнала из верных источников, что Оля и Рома тайно встречаются, – сказала Настя.

– Да ты что?! – удивилась Лида.

И тут к их беседе неожиданно подключились незнакомые пассажиры

– Вот она, молодежь! Тьфу! – сказала дама, лет пятидесяти.

– Деградируют, – поддакнул гражданин в шляпе.

– Куда мир катится! – запричитала женщина бальзаковского возраста.

Настя и Лида замолчали, они не могли понять, какое дело всем этим людям до Оли Крайновой и Ромки Репина.

Бабулька с клетчатой сумкой заворчала:

– Не о Бузовой думать надо, с кем она время проводит, а об уроках! Делать нечего – эту гадость Дом-2 смотреть!

– Вот именно! Это же кошмар! Как такое можно смотреть! – заголосили все пассажиры маршрутки.

Девочки вышли на остановке, так ничего и не поняв: кто такая Бузова, что за Дом-2 и почему пассажиры так раскипятились?

День шахтёра
Татьяна Смышляева

 
«Даёшь стране угля!» – девиз такой,
Шахтёры работают под землёй.
Спускаются в забой и не думают,
Что могут не вернуться домой.
 
 
Опасная, но важная профессия —
Каждый день на смену идут.
Страна всегда надеется на них
И никогда они не подведут.
 
 
Мужественные, смелые люди
И по плечу им трудная работа.
Они же мужчины – опора семьи,
У них о доме всегда забота.
 
 
Будет тихонько молиться мама
И жена терпеливо дома ждать.
А им надо к намеченному сроку
Выдать на гора и лаву сдать.
 
 
Отважные и стойкие горняки
Добывают в шахтах уголь и руду.
Слава всем шахтёрам нашим!
Почёт и слава их труду!
 

Мой край родной
Татьяна Смышляева

 
Вятский край – моя малая родина,
Рощи берёз, в ромашках луга.
И где зимой морозной повсюду
Лежат белые, большие снега.
 
 
Посёлок Андреевский, улица Школьная —
Жила и в школу ходила там я
Где прошло беззаботное детство,
Пролетела вольная юность моя.
 
 
Всей улицей вместе всегда играли,
Все мы в детстве дружили.
Весной за кувшинками на луга
За нашу речку Буй ходили.
 
 
Были пионерами, галстуки носили
И потом в комсомол вступали.
Всегда на концертах в праздники
В своём клубе мы выступали.
 
 
А летом в совхозе работали —
Сено гребли, метали стога.
На жатве и сенокосе в ту пору
Уже подрабатывали тогда.
 
 
Рядом лес, и бугры, и поляны —
Я красивее мест не найду.
Клуб был в посёлке у нас над баней,
Танцплощадка в Барском саду.
 
 
Повзрослели и все разлетелись
И промчались года чередой.
Но всегда будет сердцу милый,
Моя родина – мой край родной.
 

После дождя
Татьяна Смышляева.

 
Всё небо закрыли тучи,
Солнце не может пробиться.
Тёмные тучи – могучи,
Дождик должен пролиться.
 
 
Вся в ожидание природа,
Ей хочется влаги напиться.
После дневной жары земле
Тоже хочется освежиться.
 
 
А дождь пролился ливнем,
Снова светло вокруг стало.
Ярче трава и листва,
С неба полило немало.
 
 
Так свежо после дождя,
На небе большая радуга!
И такая стоит тишина —
Всё это сердце радует.
 
 
Смыло все проблемы дня,
Вечером закат красивый.
И так дышится легко
Ах, ты, край мой милый.
 

Overprotected
Николь Аракелян

 
Твое сознанье – пустота,
Огонь мерцающий в сосуде,
Из ниоткуда в никуда,
Насколько сердце биться будет.
 
 
Разорена твоя душа
И страха скована цепями.
Навстречу сделай первый шаг,
Минуя пропасть между снами.
 
 
Она томится в пустоте
Как птица в одинокой клетке.
Ты можешь быть одним из тех,
Кто обладает даром редким.
 
 
Но руку стоит протянуть,
Боль отпуская на свободу,
Ты станешь, может быть, чуть-чуть
Распознавать свою природу.
 
 
Луна холодная взойдет,
И твоя клетка станет тесной,
Но сколько времени пройдет,
Еще пока что неизвестно.
 
 
Растает снегом без следа
И отсчитает до минуты.
Когда исчезнешь навсегда,
Туман тебя укроет утром…
 

Luna
Николь Аракелян (На песню Alessandro Safina – Luna)

 
О, Луна!
Сколько песен и стихов ты слышала,
Притаившись за большими крышами,
Сколько символизма и семантики
В душах опрокинутых романтиков!
Свет твой серебром окутал грешный мир
И тобой теперь навеки я храним,
О тебе мечтают юные сердца,
Чтоб познать твой свет и мудрость до конца.
 
 
Только ты услышишь зов моей души,
И ласкаешь серебром в ночной тиши.
 
 
О, Луна! Рассыпая свой неверный тусклый свет
Над холодным множеством чужих планет,
Прячешь часть лица за паранджой небес,
Как мы бережём тепло своих сердец.
Ангелов, что плавают на самом дне,
С душами, которые горят в огне.
О, Луна, храм истины и плач богов,
Колыбель души и самых сладких снов!
 
 
Только ты услышишь зов моей души,
Освещая серебром в ночной тиши.
 

Я – не я
Наталия Варская

Я гораздо интереснее, чем все обо мне думают. Мало того, я – вообще не я. То есть Я, которого знают мои знакомые, это выдуманный, искусственный персонаж. Мне приходится притворяться дурачком, простачком, карьеристом, сочувствующим, общительным, замкнутым. Когда-как, в зависимости для чего и смотря где. Иду в гости к знакомой семейной паре. Покупаю цветы Оксане, коньяк на стол, шоколадку их дочке. Думаете Я бы всё это купил? Да никогда! Я бы купил водки и в гости бы не пошёл. Зачем пошёл? Не знаю! Так же, как не знаю, зачем недавно познакомился с девушкой. Подошёл и спросил, как ещё в юности шутил:

– Вы не скажете, где можно купить турецкую саблю?

Она на полном серьёзе ответила:

– В интернете можно посмотреть, а я не знаю.

Я сказал:

– Тогда пойдёмте поищем вместе.

И вот теперь аккуратно, как по расписанию встречаюсь с этой Лерой. Она уверена, что дело идёт к свадьбе, что я умею брать на себя ответственность и всё такое. Но со МНОЙ она не знакома. Перед ней типовой гражданин. Неужели ей с таким интересно?! Хотя похоже, что это то, что ей нужно.

Когда я оказываюсь один, мне кажется, что щёлкает какой-то выключатель и я напоминаю себе марионетку, которую кукловод кладёт на ночь в сундук.

Как-то я загрустил не на шутку. На такую не на шутку, что аж Лера заметила. Обычно она ничего не замечает, но тут встрепенулась. Как за такого унылого замуж выходить? Нет, выйти-то можно, а вот свадьбу играть никак нельзя: на свадьбе веселиться полагается. И отправила она меня к психологу. Стал я к психологу регулярно ходить, изменений никаких не чувствую, но делаю вид, что мне всё веселее и веселее. Психолог меня хвалит и работой своей доволен. А я каким был, таким и остался. Кстати, мне кажется, будто я мысли умею читать. Вот сейчас войду в квартиру, Лера встречать выбежит (она ко мне перебралась) и скажет:

– Ну, что психолог говорит?

Я отвечу:

– Говорит, что улучшения налицо.

Лера чмокнет меня в щёку и обрадуется:

– Я в тебе не сомневалась!

Вхожу. Лера выбегает встречать:

– Ну, что психолог говорит?

А я вдруг отвечаю:

– Ничего этот твой психолог не понимает!

Лера радостно чмокает меня в щёку и восклицает:

– Я в тебе не сомневалась!

Думаете я удивлён? Когда Я говорю как Я, меня вообще никто не слышит.

Лера зовёт меня ужинать и что-то щебечет про свадебное платье и завтрашний день. Ах да, забыл, завтра же наша свадьба! Говорю:

– А я жениться передумал.

Лера отвечает:

– Я так счастлива!

И вот мы в ЗАГСе.

– Согласны ли вы, Валерия, стать женой Александра?

– Да, согласна!

– Согласны ли вы, Александр, взять в жёны Валерию?

– Нет, не согласен!

– Объявляю вас мужем и женой!

А женился то не Я. Одно жаль – видимо, никто так и не узнает об этом.

Осень на порог придёт отчаянно…
Татьяна Гассан-Филиппович

Сентябри – такая штука странная.

Оседаешь с пылью на диван.

Кормишься чужими инстаграмами.

Смотришь на кресты оконных рам…

(Полина Орынянская)

 
Сентябри приходят неожиданно —
Вот ведь лето было лишь вчера!
Думали – оно дано пожизненно,
Но увы, прохладны вечера…
 
 
Август нас туманами окутал,
Спелых дынь, арбузов преподнёс,
Всё перевернул и всё запутал,
И поставил на ребро вопрос: —
 
 
Что возьмёшь с собою в эту осень,
Что оставишь навсегда в былом?
Может быть сентябрь тебе несносен,
Эти птичьи крики за окном,
 
 
Что прощальным эхом бьют по сердцу
И хотят разжалобить до слёз?
Ты не хлопай сильно летней дверцей, —
Не бывает летом всё всерьёз!
 
 
Осень на порог придёт отчаянно.
Ты ей поклонись и будь готов
Распознать тоску и боль нечаянно
В воздухе сентябрьских городов…
 

Тайна творчества. Тавтограмма
Татьяна Гассан-Филиппович

 
Тайна тебя тешит…
Ты трепещешь, тоскуя.
Тревожишься, терпишь,
Тратишься, точно танцуя.
 
 
Томишься, терзаешь,
Топишь тупую тему.
Тирады творишь, таешь.
Тушишь тест теоремы.
 
 
Транслируешь томность,
Темень торгуя тучам.
Тщеславия тонну
Теснишь туманом тягучим.
 
 
Тональность творений
Трогает, торжествует!
Топовость терний
Тобою треклято торгует.
 

Гуси-лебеди
Любовь Чиктаева

Жила у нас на селе одна гражданка постбальзаковского возраста – большая любительница чужие грешки шерстить. И правду-матушку на свет Божий вытаскивать. Самое забавное было в том, что правда у неё была своя, особенная, тщательно пропущенная через призму всех известных сортов дешёвой водки и разнообразной продукции колхозного самогоноварения.

Марфутка – так звали эту бабу, происходила родом из семейства крепких, неискоренимых алкоголиков, которые пили, пьют и будут пить при любом политическом режиме и в любую погоду. Буквально. Ни жара, ни холод, ни сухой закон отца Марфутки не брали – помер он от почтенной старости, седой и прокуренный табачком-самосадом. Марфутка же, не пропуская ни одного повода выпить – будь то выходной, праздник из списка оных в интернете, или просто «на хороший денёк» – славилась крепким здоровьем, назойливостью и редким умением писать жалобы, письма и иски в самые различные инстанции, от местного райповского магазинчика до приёмной президента большой нашей России-матушки. Причем содержание варьировалось от сетований на не сложившуюся личную жизнь – нет, господа, достойного мужика – до откровенного мелкого (и крупного) стукачества на неправильное, по её мнению, поведение соседей и жителей села (и района) вообще. Марфуткин почерк знали везде и всюду, безответственные лица её письмена сразу предавали огню, ответственные же, срипя зубами, строчили отписки. Особенно доставалось товарищу участковому, который в силу положения и повышенной самосознательности никак не хотел проявить себя безответственным человеком, и, с периодичностью два раза в неделю, разбирался в выявленной Марфуткой вселенской несправедливости.

Через два дома от Марфуткиного жили дед Семён с супругой, Ксенией Прокофьевной, заядлой домохозяйкой, из тех, кто кашу из топора сварит в самом прямом смысле. И постучался как-то к деду Семёну и Ксении Прокофьевне участковый.

Поздоровался вежливо и изложил суть дела: «Поступило на Вас, Семён Иванович, заявление в районную прокуратуру, согласно которому Вы – губитель прекрасного и государственный преступник. Третьего дня, Вы, Семён Иванович, тащили за шею домой лебедя, птицу неприкосновенную, в Красную Книгу зенесённую. В убитом состоянии.»

Ксения Прокофьевна сперва подозрительно на мужа глянула – «Мол, грешок браконьерства я лично тебе прощу, но почему без моего ведома?«Дед Семён сразу не понял конкретику претензии, высказанной должностным лицом с самым суровым и официальным видом – естественно, убитый лебедь это не пьяная ругань, и не украденные с забора банки. Это серьёзный проступок, такое совершить может разве что совсем уж злой, негожий человек – а потом захрюкал стариковским смехом: «Вася, да не было такого! Гуся моего жигулём председательским придавило, от я его до хаты и волок! Сдохнет, думаю, зараза – а так супу похлебаем!»

Участковый облегчённо вздохнул – он тоже не верил особо в дедову бессердечность – и как-то воровито, смущённо, засунул в папку ксерокопию бумажки, исписанной косым корявым почерком: «Н-да, это ж надо! Вы уж извините, отпишусь по факту!»

Ксения Прокофьевна высказала вслух длинное, богатое древними оборотами предложение, содержащее помимо основной сути слова «Марфутка» и «Гринпис». Участковому был предложен суп из гуся, с перчиком и морковной зажаркой, а за Марфуткой почти год держалось прозвище «Гринпис», пока не произошла история с рыбалкой и свиным корытом. Но об этом в другой раз.

Не в бровь, а в глаз
Любовь Чиктаева

 
Не в бровь, а в глаз,
Сухими листьями,
Бьёт осень нас —
Авось, да выстоят.
Летят грачи
Печальным росчерком,
Ты не молчи —
Корявым почерком
Пиши, пиши,
Пусть однобокие
Стихи в глуши,
Стихи неловкие.
Смотри в зарю
Глазами пьяными.
Я говорю
Словами рваными,
Словами сбитыми
Прицельным градусом.
Авось, да выстоим
Красивым ракурсом.
 

Вред от чтения
Наталия Варская

Литературу Сёма открыл для себя только к тридцати шести годам, да и то не сам открыл, а с подачи и по настоянию своей девушки Аллы. Не желала Алла с неначитанным мужчиной встречаться. Сначала она читала Сёме вслух, привозила аудио книги, но всё-таки настояла на самостоятельном чтении. Девушка снабжала Сёму книгами и требовала отчётов по прочитанному.

И Сёма втянулся. Только никакой радости и положительных эмоций не было, скорее наоборот.

Дело в том, что Сёме казалось, будто авторы над ним издеваются, подглядели его слабые стороны и болезненные точки и ну давай на них давить и жать. Понятно, что Чехов, Зощенко, Достоевский и прочие жили давно, но почему-то писали они именно про Сёму, про его невежество, про его комплексы, страхи и слабости. Книги Сёму раздражали и приводили в состояние уныния.

Вот жил-не тужил, не читал, фильмы смотрел только фэнтези, а тут на тебе!

Тогда Сёма заподозрил, что Алла специально над ним глумится, и произведения подыскивает именно те, которые его, Сёму, заденут.

Поговорил он с девушкой, а она в смех:

– У тебя ненормальная подозрительность. Я свои любимые книги приношу, чтобы темы для разговоров были общие.

– Темы о том, какой я жалкий и ничтожный?

– Да где ты в книгах такое находишь?!

– Да хотя бы вот у Чехова твоего все рассказы про меня. И не смешно совсем, а зло даже. Издевается он над такими, как я.

– А ты не будь таким! Меняйся!

Легко сказать! Да проще прекратить читать и с Аллой встречаться, хотя и красивая девка.

Так Сёма и сделал: с Аллой расстался, чтение прекратил и зажил по прежнему. Правда нет-нет, да вспоминались Чеховские слова о пустой жизни, слышались насмешки Зощенко, мерещились подробные описания душевной маеты Достоевского.

Но время шло, впечатления постепенно стирались, хорошо помогало пиво. А вскоре появилась у Сёмы новая подруга, которая книжки только в школе читала, да и то ничего не помнила. Сыграли они свадьбу и зажили без лишних, омрачаюших сознание размышлений.