Все произведения и фотографии в сборнике изданы с согласия авторов, защищены законом Российской Федерации «Об авторском праве» и напечатаны в авторской редакции.

Материалы для обложки взяты с сайта pixabay. com

Территория Творчества

Ирина Кульджанова

Казахстан – Караганда

Некогда!

Старушенция была подвижной. Жизнерадостной. Даже когда она оставалась одна – её незваной гостье некогда было вклиниться со своим недолгим визитом между бесконечными хлопотами по дому и столь же бесконечными звонками, и заглянуть ей в глаза.

Ну да, её, Смерть, редко кто зовет. Даже те, кто иногда кричат о ней громко или настойчиво призывают шепотом со дна своего отчаяния – недосягаемы для неё. Потому что они не отпускают из своей души Жизнь. Не готовы. Не принадлежат ей – таков уж порядок. Все эти чувства и эмоции – ведь это все Жизнь. И лишь те, в чьих глазах где-то в самой глубине вспыхивает на одно лишь мгновение её отражение – они будут собственностью Смерти, совсем скоро. Она находит их, словно идет на маячок, и ничего тут странного. Как ее только не называют: безжалостная, коварная, нелепая, бессмысленная, жестокая. Старуха.… Ну, какая может быть старость у Вечного? Хотя… Смерть никогда не видела своего отражения, откуда ей знать. Самым странным было то, что ее называли равнодушной. Безжалостная, нелепая, коварная, бессмысленная, жестокая – это еще понятно, но равнодушная? Никогда. У нее, у Смерти, нет никакой души – так откуда может взяться равнодушие?

Смерть снова заглянула в окошко низенького, покосившегося домишки. Носится бабуля туда-сюда из кухни в комнату, ягоды в чашке вон намыла, руки о фартук вытерла, плечом трубку телефонную к уху прижимает, с соседкой что-то обсуждает. И ведь есть сто одна причина ее забрать – ну, сколько можно жить, уже равновесие нарушается, ан нет, не глядит бабуська на Смерть, некогда. Не вспыхивает в живых, не по-старушечьи ярких глазах нужный маячок. А вот от соседки её – да, уже тянет мерзлой тьмой, и довольно этого тонкого сквозняка, чтоб от Жизни ее в тень свою увести. Ненадолго, конечно. Смерти только один миг и важен – когда можно от тела душу оторвать. Ни то, ни другое ей не нужно – только эта энергия беззвучно лопающихся нитей, только это насыщение и легкость.

Бабуля удивленно уставилась на замолчавшую трубку. Нахмурилась. Нажала «отбой». С тяжким вздохом обернулась к окошку, погрозила сухоньким кулаком: «Что б тебя, окаянная! Жди теперь, как схороню, потом приходи!». И выскочила из дома.

Смерть взметнула туманистый край плаща, почуяв где-то недалеко пульсирующий темный маячок. Дождется, куда она денется, эта бабуська. Если б у Смерти было б чувство юмора, она б улыбнулась, но нет. Чувства – они ж все Жизни достались…

Сила

– Просто идите. Я вас жду. – лысый богатырь в серых плавках внимательно смотрел, как щуплый старый кореец подслеповато щурится, выбирая, куда сделать следующий шаг. Вот он нерешительно подтянул шнурок плавок, поправил большое полотенце на плече. Наконец, синяя резиновая дорожка была замечена. Выпятив живот и разведя согнутые руки для равновесия, мужчина наклонился чуть вперед, и зашагал по инерции неуверенным младенческим шагом. Переставляя непослушные ноги, он шел на полусогнутых, словно через пропасть по хлипкому мостику. Глядя на него, казалось, что этот переход он совершает еще и в полной темноте или плотном тумане. Старый кореец засеменил, скрючившись; на лице маской застыло выражение сурового алтайского идола. Тяжелые веки, почти закрывшие глаза, глубокие морщины, плотно сжатые губы. За два шага до богатыря инерция закончилась, мужчина неуклюже качнулся вперед и замер. Лысый шагнул навстречу.

– Ну вот! Нормуль.

Эта странная пара появлялась в бассейне спорткомплекса три раза в неделю. Открывалась дверь из мужской раздевалки, и выходили они. Здорово напоминали космических пиратов из фильма «Гостья из будущего». Большой, корпулентный мужчина лет сорока пяти, с россыпью веснушек по всей спине, груди, мощным плечам. Вдоль позвоночника сороконожками крупные шрамы. Маленькая лысая голова, прижатые плоские уши, толстая, как у быка, шея. Некрасивое, подвижное лицо, рыжие, почти невидимые, брови и ресницы, нос, явно не единожды сломанный и превратившийся в бесформенную картофелину. И маленький, сухой старый кореец, скрюченный, трясущийся, нелепый в своих купальных шортах и сланцах-галошиках.

Вдвоем они добирались до деревянных шезлонгов. Лысый расстилал полотенце, помогал улечься пожилому человеку на живот. Делал массаж. Его две ладони были практически на всю спину пациента. Помогал перевернуться на спину. Потом укрывал его полотенцем, и шел поплавать. Двигался в воде, как касатка – казалось, что двадцати пятиметровый бассейн ему мал, на один вдох и пару мощных гребков. Так и было, он пересекал его чересчур быстро, словно не прилагая усилий. Легко выходил из воды и устремлялся к своему подопечному. Тот лежал без движения.

– Совсем Сила стал плох. – Женщина в пупырчатой плавательной шапочке уселась на лесенке бассейна, перекрывая выход. – Запыхалась, надо отдохнуть.

Я кивнула, и думала плыть дальше. Но сразу же вернулась.

– Вы их знаете? – Мне было любопытно. Кто они друг другу? Сослуживцы? Друзья? Родственники? Врач, опекающий частного клиента?

– Знаю. Работали вместе. – Она неуклюже съехала в воду, поудобнее облокотилась о бортик. Я терпеливо ждала. – Работаю в нейротравме уже тридцать шесть лет. Меня, кстати, Лидия Николаевна зовут. Так вот. Пак Силантий Романович уже оперировал, когда я туда пришла. От Бога хирург, что уж говорить! Нас, медсестер, гонял всегда, уставали рядом с ним работать. Характер ужасный… Занудный, бестактный, жалости в нем никакой к людям. До каждой мелочи придерется. Новеньких сестер и санитарок до слез каждый раз доводил. Все не так, все не по его. И никто не указ, ни завотделением, ни главврач. И не спорил с ним никто особо. Бесполезно. Зато он смотрел на приеме пациента, и не надо ему много – ни снимков, ни анализов. Сразу верный диагноз ставил… И оперировал всегда все самое сложное. Женился поздно, уже за сорок ему было. Жил в отделении практически. Понятное дело, жена помаялась, ни мужа дома, ни денег. Собралась с двумя маленькими детьми, да и ушла от него. Так он неделю ничего не знал. Приходил затемно, засыпал на диване, а к семи уже в отделении был. А как узнал, и вовсе невыносимый стал. Как с цепи сорвался… И пить стал. Много. Один. Пациенты ж благодарные все, бутылки несут… Будто врача от сантехника не отличают. Хотя и сантехник то пьющий не большая радость… Стал он, значит, по вечерам набираться, к утру проспится, и нормально. Поначалу. А потом чем дальше, тем больше. В ту ночь вызвали его из дома. Все знали, что он за любую возможность хватается, что б оперировать, а тут… В шахте обрушение произошло, только к ночи шахтеров смогли на поверхность поднять, почти все – «тяжелые», пятерых в экстренную травму привезли. И у всех – наш профиль, вот и вызвали Силу. Машину за ним отправили. А он не смог даже сам одеться. Без него оперировали.

Утром узнал, что из этих пятерых один – его лучший друг. Мартын… дай бог памяти… Алексей, кажется. Да, Мартын Алексей. Ему меньше всех повезло. Сила его как увидел, будто с ума сошел. Орал на дежурных врачей, что они его угробили, чуть драться не полез. В двух отделениях слышно было… Один из них взял и на него жалобу в облздрав написал, мол так и так, хирург, систематически злоупотребляет, ставит под угрозу здоровье и жизнь пациентов, вмешивается в работу врачей своего и других отделений, дискредитирует коллег в глазах пациентов. И так далее…

Дошло до увольнения. Он сам дверью хлопнул и ушел из клиники.

Через пару недель его нашел наш завотделения. Борисов, светлая память ему. Что уж он ему там сказал, не знаю. Вернулся Пак на работу, трезвый, как стеклышко. Мартын его к тому времени готовился к следующей операции. Сила его сам прооперировал, сложнейшая была операция…

Все сразу пошло не так. Осложнилось внутрибольничной инфекцией, полгода в общей сложности, тот пробыл на разных этажах клиники, во всех отделениях. Сила не давал его выписать. Потом в реабилитации сам с ним после рабочего дня занимался. Мартын этот – огромный мужик под два метра ростом, ручищи, как ковши, гора мышц просто был. Высох… Все, что получилось, в коляску его посадить. Почему-то кажется, что Сила себя винил в этом. Он был уверен, что, если б сразу сам его оперировал, все было бы по-другому. Но вышло так, как вышло.

К тому времени ему уже было хорошо за пятьдесят. Он вдруг отказался оперировать. Ушел работать в поликлинику, почти ежедневно бывал в отделении, консультировал, даже на операциях присутствовал, но сам не оперировал. Столько слухов поползло тогда, и что он снова пьет, и что его отстранили, и что он Мартына себе простить не может… Никто и близко не догадывался, в чем дело. Пока по скорой не поступил шахтер. Мартын Александр. Сын. И произошло все – бывает же! – один в один, как с отцом. Обрушение, перелом позвоночника со смещением, сочетанная травма… Да длинный был диагноз, весь уж и не помню. Тогда в приемном дежурил наш старожил, Белин, он как увидел этого парня и фамилию, сразу с Паком связался. Документы тогда через меня все шли, официально этого Мартына завотделением оперировал. Но мы все тогда знали – Сила. Это была странная операция. Начинал и заканчивал ее Борисов, Пак работал как никогда долго. На себя был не похож. Замедленный, несколько раз останавливался, словно забывал и вспомнить не мог, что дальше. Борисов ему, как интерну, подсказывал.

Но, в целом, все благополучно прошло. То ли здоровьем Бог парня наградил, то ли и впрямь у Силы руки заколдованные, вытащил он его. Сперва с щита, на котором тот полгода пролежал, а потом и из коляски. Гонял нещадно, отдыха не давал, сам рядом с ним до изнеможения все упражнения повторял. Поставил на ноги. И снова ушел в поликлинику, и как-то быстро – на пенсию. Мы все считали, что раньше положенного возраста, а потом узнали, что по инвалидности. Болезнь Паркинсона…

Уже лет пять прошло. И вот я их обоих тут встречаю – Сашу Мартына и Силу нашего. Он уж и не узнал меня. Саша узнал, а Сила – нет. Надо же, свои дети далеко, а вот помощь пришла ему, откуда не ждал никто. И вправду говорят – что вложишь, все вернется…

Она помолчала. Поблагодарив за историю, я уже собиралась выйти из воды, когда Лидия Николаевна вздохнула: «Скольким он здоровье вернул… Есть бог на небе! Хорошая болезнь. Мирный стал, обид не помнит, людей не помнит. Как ребенок»

Алексей Решетов

Россия – Тамбов

«На перекрёстке света с мраком…»

На перекрёстке света с мраком,
Где вдаль уносятся мечты,
Брела, однажды, тень с собакой —
Такой вот поворот судьбы.
И не скользила серым сгустком
И не стелилась над землёй…
Брела. Уродливо и грустно
Клонясь под воздуха струей…
И пёс, весь серый и облезлый,
Породы вовсе не понять,
За нею следом брел, болезный,
Забыв что значит есть и спать…
Они брели сквозь дни и версты…
Куда? Кто знает, не поймёшь…
А кто они? Тут тоже сложно…
Ищи ответ! Авось, найдёшь…

06.03.16

«Скажи, зачем мне вечность без тебя?..»

Скажи, зачем мне вечность без тебя?
Мне не легко, поверь, найти ответ…
Чтобы бесцельно, в вечной суете,
Она прошла, как дым от сигарет?
Чтобы скитаться по лавинам лет
Как путник, не имеющий приют?
Чтобы стремиться донести всем свет,
Которого, увы, уже не ждут?
Чтобы, как плёнку, перематывать мечты,
Определяя, где же был не прав?
И убеждаться – жизнь моя лишь ты.
Вот только поздно. Не унял свой нрав…
И не сберег, не разглядел и не простил…
Теперь увидел я источник бед —
Себя любя, тебя недолюбил…
Нужна мне вечность? Я отвечу – «Нет!»…

04.12.14

«Куда и зачем мы идём в этом мире?..»

Куда и зачем мы идём в этом мире?
Зачем разрушаем чужие мечты?
Мы просто никчемные слуги на пире,
Которых забыли во время чумы…
Когда нерожденные плачут от боли,
Когда неумершие смотрят нам вслед,
Мы просто бредем в полумраке сомнений,
Себе не давая понятный ответ
Зачем мы живём. А точней существуем,
Ведь Жизнью назвать это точно нельзя,
Себе мы отводим здесь звание судей,
Не ведая, что есть повыше Судья,
Который оценит не то, что хотим мы
Своею игрою другим показать,
А то, что сокрыто от глаз и от слуха,
То, что никому невозможно сыграть…
Все мысли, все тайны, мечты и надежды,
Всё то, что себе мы боимся сказать —
С улыбкой спокойной, уверенной, нежной
Он нам предъявит, но во время суда…
Не будет тогда никаких оправданий,
Повтор невозможен поступков и встреч,
И кто-то получит своё наказанье,
А кто-то с любовью воскликнет: «Отец!
Я здесь, чтоб с Тобой разделить эту вечность,
К Тебе я стремился сквозь сонмы веков,
Прости, что порой проявлял я беспечность,
Нести наказанье за это готов!»
А Он улыбнется и скажет с любовью:
«Приди же ко Мне, мой возлюбленный сын!
За то, что Любовью покрыл ты обиды
Здесь, тоже, ты будешь навеки любим!
Я мир возлюбил и тебя в этом мире,
И каждого, кто, несмотря ни на что,
Любовью покрыл все грехи и сомненья —
Здесь ждёт только Радость, Любовь и Тепло!»

20.06.14

«Шорохом безмолвия, полуночной мглой…»

Шорохом безмолвия, полуночной мглой,
Сказкой нерассказанной буду я с тобой,
Ночью, самой первою, и последним днем,
Трепетом дыхания, палящим огнем,
Островом неведомым, дождиком в жару,
Стрелкою на компасе я к тебе приду…
И метелью белою буду я с тобой,
Никуда не денешься, будешь только мой!
И меня увидишь ты, как взойдет луна…
Нежное Видение наречешь меня…

04.03.14

«В пустоте пролетают дни…»

В пустоте пролетают дни,
В суете проходят годы,
Мы с тобой словно ночи огни,
Словно вялотекущие воды,
Словно танец последний листа,
Что летит, чуть кружась, на погибель,
Мы с тобой то ли «нет», то ли «да»,
Словно то, что никто и не видел…
Можно тысячи «словно» писать,
Добираясь неспешно до сути,
Можно «то ли» истошно кричать,
Только смысла то в этом не будет…
Так-же будет кружить суета,
Пустотою всю жизнь одевая,
Так-же будем с тобой, ты и я,
В двух шагах от заветного рая…

26.09.12

«Полнолуние. Он вышел на охоту…»

Полнолуние. Он вышел на охоту,
Серым призраком скользя среди кустов.
Только звезды в небе наблюдали
Как бежит он. Был их взор суров…
По ковру, опавших желтых листьев,
Он спешил добраться до еды,
В логовище его ждали дети —
Да, волчата, но они свои.
Дорога их жизнь и их свобода
И поэтому он вышел по светлу…
Против было всё, даже погода
Не дарила нынче темноту…
Что-то шевельнулось недалёко
И он замер, словно старый пень.
Разглядеть его, казалось невозможно,
Точно не охотник он, а тень…
Но вдруг лай раздался и с опушки
Свора псов рванулась наугад —
Как щенок попался он в ловушку,
Приковав к себе Безносой взгляд.
Он, петляя, кинулся к оврагу.
Он силён и мог бы убежать…
Но волчата… Дети – это дети,
Их без боя он не мог отдать.
И презрев расхожие сужденья
Свору за собой решил вести
И теперь не важны все сомненья
И обратно нет уже пути.
Он рванулся, было, вправо-влево,
Но вокруг уже кольцо огней…
За спиной, по-детски неумело,
Пять волчат рычали всё сильней…
А кругом защелкали затворы
И собаки рвались с поводков.
Не знакомы здесь переговоры
И девиз один: «Души волков!»
Растянув мгновение в столетье,
Он свой гнев оборотил в прыжок…
Грянул выстрел, словно всполох в сердце
И последний облетел листок…

«Дождь смывает всё…»

Дождь смывает всё…
Боль, сомненья, страхи…
Только веток взмахи
Вновь стучат в окно,
И зовут туда,
Где раньше не был,
Там, где быль, как небыль,
Где поет вода…
Где живут цветы
И танцуют звезды,
Где бывает просто
Перейти на ты…
И всё тот же дождь,
Старый мой знакомый
Начинает снова,
Как слепого трость
Стуком пробуждать
Боль, сомненья, страхи…
И легко из праха
Жизнь с нуля начать…

«Я не понимаю этот мир…»

Я не понимаю этот мир…
Для чего и для кого живет он?
Средь чумы устраивает пир,
Поклоняясь вместо Бога мертвым…
Создает удобства для телес,
А душа живет в тисках порока,
Правит балом тут рогатый бес,
Уводя нас в мир иной до срока…
И в безумье сладостном толпа
Вновь и вновь Миссию распинает…
И известна каждого судьба,
Но что ждет его – увы, никто не знает…

«Запишу рассудок росчерками крови …»

Запишу рассудок росчерками крови —
Пусть бегут устало по бумаги нови,
Яркие, как гроздья строки лет прошедших,
Вспоминая павших, свой удел нашедших,
Вспоминая страхи, горести и боли,
Посыпая раны вновь щепоткой соли
И тревожа память странною молвою,
Слухами тревоги тянущей с собою…
Пусть не забывают, помнят пусть навеки,
Как гранитный камень закрывает веки,
Как ложатся комья с высоту на крышку
Цинкового гроба… Плачущий мальчишка
И жена седая, хоть совсем девчонка,
Воет, как волчица над своим волчонком…
И не вспоминает, хоть и не забудет
Милого, родного, что уже не будет…
И ложатся строки, как на сердце раны —
Пусть мы молодые, но глазами стары…

«Мой путь бывал немного труден…»

Мой путь бывал немного труден,
Когда я шел ветрам назло,
В переплетенье разных судеб,
Глотая слезы, как вино…
Когда терял друзей и близких,
Читая реквием мечте,
И поступал, быть может низко,
Не забывая о себе…
Дарил, порою не имея,
Не забирал, когда имел…
Неадекватная идея
Менять здесь слово на пробел…
И оставлять, не видя смысла,
Того, что в силах не забыть —
Сознанья снова нить зависла…
Зачем любить? Зачем мне жить…
Забуду. Путь ведет в забвенье…
Тропа петляет, где ни шло…
И в этом стылом мире тленья
Меняют на металл добро…

«Снова осень в душе…»

Снова осень в душе…
Дождь мне хлещет в глаза…
Засыпает любовь,
Сердце ранит слеза,
Кровь ломает заслон
Из несбывшихся слов
И иду на поклон,
Слыша призрачный зов…
Разбиваю сердца,
Чьи-то раны леча,
И как водится, вновь
Бью наотмашь с плеча…
Снова осень в душе…
Снова я сам не свой…
И в случайном лице
Вижу я облик твой…

«Ледяное сердце, ледяные слезы…»

Ледяное сердце, ледяные слезы…
Возглас не звучавший прежде и во век…
Ледяные взгляды, ледяные розы —
Ледяным стал самый теплый человек…
Ледяным безмолвьем затянуло время,
Ледяные стоны зазвенят в душе,
И любовь, замерзнув, станет просто бремя,
Глупая ремарка, старое клише…
И не белым снегом нас накроет вьюга,
Ледяным ковчегом нас обнимет страх,
Мы с тобою ныне ледяные слуги,
Солнце нам отныне предвещает крах…
Разорву оковы, лед огнем развею,
Чтобы напоследок заглянуть в глаза…
Что же там увижу? Я себе не верю…
В них навек застыла изо льда слеза…

«Я сплю. Во сне всегда красиво…»

Я сплю. Во сне всегда красиво,
Хоть может страшно иногда,
Волна ласкает так игриво,
Скалы неровные края
И чайка криком ярко внятным
Кому-то жизнь свою поет…
Здесь всё становится понятным,
Здесь всё почти наоборот.
И люди добрые, не злые,
Они с тобою все на ты
И короли совсем другие,
Они тут служат для страны,
А не она для них. Отрадно
Увидеть шелест листьев ив…
Я не ошибся. Впрочем ладно,
Всё спишут люди на наив…
Да я наивный! Люди слышьте!
Я верю молча в чудеса…
И вспоминаю детства крыши
И вид оттуда в небеса,
Я верю в сны, они правдивы,
В них есть то нечто что дает
Мне в этой гнусной жизни силы
Жить дальше, не уйти на дно.
Пусть я мечтатель и романтик,
Пусть кто то улыбнется – пусть!
И не стратег я и не тактик,
Я странник снов! Да будет грусть…

«Так, что такое – благодать?..»

Так, что такое – благодать?
Где ее взять, кому отдать?
Где же ее приобрести
И как до дома донести?
В каком шкафу ее хранить?
Как ее людям подарить?
Так, что такое – благодать?
Быть может, это чья то мать?
Или, возможно, чей то сон?
Как жаль, что мне не снится он…
Так, что такое – благодать?
Кто может это рассказать?
Вопросы потеряли вес,
Когда пришел ответ с Небес —
Спасенье Господа принять —
Вот что такое Благодать,
Склониться перед ним в Любви…
Прими ее, мой друг, прими…

«Шорох. Стон. Тупая боль…»

Шорох. Стон. Тупая боль.
Слезы. Кончено. Огонь.
Лишь обрывки. Кто же я?
Из огня да в полымя.
Страх. Сомнения. Любовь.
Снова льется чья-то кровь…
Дождь. Лишь капли по лицу.
Обращение к Отцу.
Боже, кто я? Для чего?
Не понятно ничего.
Грохот. Зависть. Снова боль.
В раны подсыпаю соль.
Роль забыта, кончен акт…
Пульс колотится не в такт…
Разрушаю старину,
Кирпичом иду ко дну…
Непонятно. Странно. Да?
Это жизнь, а не игра…

«Меч затупился… Порвана кольчуга…»

Меч затупился… Порвана кольчуга…
Кровь стекает по лицу…
Бой окончен. Снова скука
И взываем мы к Отцу,
Мол, пошли еще нам бедствий,
Крови, боя и вина…
Вот таких вот сумасшедших
Призывает в строй война.
Мы устали от безделья,
Жажда битвы гложет нас…
«Эй, плесни, трактирщик, зелья!
Пиво ясен, к черту квас!»
Ждем, когда богам и Богу
Снова станем мы нужны…
Мы калеки этой жизни…
Мы адепты той войны,
Что еще не начиналась,
Потому как нет конца
Череде потехе ратной…
Жизнь по сути есть война!