Поселившаяся в сердце Марии обида, как змея, пригревшаяся на солнце после зимы, свернулась клубком и счастливых пять лет не поднимала головку с ядовитым жалом. А тут проснулась. «Я дома одна, целый день с маленьким ребенком, горячий ужин всегда на столе, чистота, сама еще хороша собой, а он на сторону заглядывается, ученую молодуху завел», – зашептала змейка-обида Марии.

То, что у нее с мужем никогда не было общих интересов, существующая разница в уровне образования – все это привело к тому, что, собственно, поговорить им кроме как о семейных делах было не о чем. Но Мария тогда об этом не задумывалась и во весь обвиняла только мужа и молодую разлучницу. Она даже хотела пойти в партийную организации с жалобой на мужа-изменника, да вовремя опомнилась.

Обычно после обеда Мария гуляла с дочкой и по пути обычно заходила в магазин – самое популярное место в их поселке. Вот там она и почувствовала, как за ее спиной женщины перешептывались, а некоторые и злорадно посмеивались. Марию в поселке не любили, многие завидовали ее семейному благополучию, удачному, как считали замужеству. А тут вдруг и ее прошлое ей припомнили, и подзабытое прозвище снова всплыло – «французская подстилка». Так ей стало невыносимо тяжело сердце! А поплакаться со своей бедой, выговориться было не кому.

И в тот вечер, впервые в жизни она устроила мужу скандал. Она кричала, обзывала его «предателем и изменником», «плохим отцом», даже в сердцах разбила две тарелки. Дмитрий Иванович сидел за столом, сложив перед собой руки и сосредоточив на них свой взгляд. За все время ее истерики он не проронил ни слова. Когда же Мария на время затихла, муж поднял на нее усталые глаза и тихо спросил:

– Маша, а ты меня когда-нибудь любила?

Мария сначала растерялась, но опомнившись, в прежнем истеричном тоне начала:

– О чем ты? Я родила от тебя троих детей! Всегда старалась быть хорошей женой, целый день верчусь как белка в колесе, чтобы и чистота в доме, и обед на столе!

– Ты не о том, Маша. Ты хорошая мать и жена, но меня, меня ты никогда не любила. Никогда! – с чувством сказал он. – Да и себя ты запустила, перестала развиваться, обабилась, только в халате тебя и вижу. Вот когда ты в последний раз взяла в руки книгу?

– Да, мне сейчас только книги читать с маленьким ребенком на руках! – снова закричала Мария.

– Тише, Маша, Оленьку разбудишь, – сказал он, тяжело поднимаясь из-за стола. Постоял, а потом глядя ей в глаза добавил:

– Ухожу я, чужая ты стала. Разлюбил. Обеспечивать буду как и прежде, не сомневайся. Оленька для меня самый главный и любимый человечек в этой жизни.

Дмитрий Иванович еще минуту постоял, как потерянный оглядывая стены, потом махнул рукой и пошел за занавеску, посмотреть на спавшую сладко дочь. Спустя какое-то время Мария вздрогнула от стука захлопнувшейся двери. Она закрыла лицо руками и повалилась на стул. Слез не было. Сколько она так просидела, не помнит. Из этого состояния ее вывел зов проснувшейся дочери.

Уже лежа без сна в супружеской постели, Мария с болью размышляла об их совместной жизни, перебирая как бусинки самые яркие мгновенья. Да, он прав. Она не отдавала, а только с благодарностью брала, а всю свою женскую ласку и нежность она отдала Жану, всю, без остатка. Она никогда не отказывала мужу в супружеском долге, но даже и в эти минуты телесной близости, всегда между ними присутствовал тот, другой, любимый. А любящий мужчина это чувствовал, не мог не чувствовать.

Глава 11

Ехать Марии на материк было некуда и не к кому, и она согласилась на предложение мужа переехать в областной центр. Спустя какое-то время уже бывший муж купил Марии с дочкой небольшой домик у подножия сопки, почти в центре Магадана, а сам со своей молодой женой переехал в Ленинград. Когда Дмитрию Ивановичу было уже далеко за пятьдесят лет, молодая супруга подарила ему долгожданного сына.

Мария устроилась работать на местную птицефабрику и стала получать очень хорошие деньги. Для себя она решила, что надо заработать «северный стаж», а уж потом переехать в какой-нибудь южный город, «погреть косточки» на старости лет.

Годы и тяжелая работа сделали свое – из стройной белолицей красавицы с нежный румянец Мария превратилась в дородную женщину с красными щеками, а идеальный овал лица «поплыл», превратившись во второй подбородок. От былой ее красоты остались только густые русые волосы, слегка тронутые сединой.

Мария уже давно перестала обращать внимание на свой внешний вид, теперь все ее мысли полностью переключилось на Оленьку. Дочь Марию радовала, росла она ребенком любознательным, в школе от учителей она слышала об Оленьке только хвалебные отзывы. Но особой гордость Марии были успехи дочери в музыкальной школе. Она по случаю купила Оленьке очень хороший дорогой инструмент и теперь с умилением глядела на дочь, как та занимается на нем по несколько часов в день. «Пусть хоть она будет счастливой», – думала Мария, глядя на прямую спинку дочери, сидящей за пианино.

Оленька, подрастая, все больше походила на бабушку, которую никогда не знала. «Как на маму похожа, может быть так же талантлива, как и она. Порода!», – с гордость подумала о дочери Мария и с сожалением посмотрела на свои огрубевшие пальцы, давно не знавшие маникюра. Сама Мария за инструмент больше никогда не садилась.

С соседями Мария так ни с кем и не сдружилась, жила особняком и слыла нелюдимой. Зато дочка была веселой и очень общительной, и в их маленьком домике всегда звучал ее смех, и слышались детские голоса. Полностью живя интересами дочери, она не жалела денег на ее развитие – музыкальная школа, танцевальный кружок, книги, самые дорогие наряды, которые можно было достать. Все только Оленьке.

Мария никогда не задумывалась об устройстве своей личной жизни, и была вполне счастлива рядом со своей Оленькой. Когда дочери исполнилось четырнадцать лет, Дмитрий Иванович забрал дочь к себе в Ленинград на все летние каникулы. Мария не препятствовала общению отца с дочерь, но как же она без нее тосковала, считала каждый день до возвращения!

И вот ее Оленька вернулась, она рядом с ней. Но Мария стала замечать, что между ними исчезли те доверительно-нежные отношения, которыми она, как мать так дорожила. Все чаще Оленька делала ей замечания – «мама, ну не ходи ты дома в замызганном халате, купи себе платье!», «ты хотя бы постриглась и выбросила эту ужасну гребенку!», «ну что ты опять уставилась в телевизор, почитай что-нибудь!». А если приходили друзья-подружки, то хотя и в мягкой форме, но дочь запретила матери заходить к ней в комнату. «Стыдится меня, что не образованная я, старая и не ухоженная!» – с грусть и разочарованием думала Мария. «Это отец с образованной женой настроили Оленьку против меня!» – оправдывала она поведение дочери. И снова ржавая обида проснулась в сердце.

***

Оленька успешно окончила школу и уехала в Ленинград, поступив в педагогический институт. Жила новоиспеченная студентка вместе с отцом, мачехой и маленьким братом. В Магадан не прилетала даже на каникулы, ссылаясь на занятость. Мария очень тосковала по дочери, посылала ей огромные по тем временам суммы, чтобы Оленька ни в чем не нуждалась в северной столице. Да и что греха таить, она хотела хотя бы деньгами привязать дочь к себе.

Вскоре подошла очередь на кооперативную квартиру, и Мария также засобиралась на материк, в южные края. Там она поселилась в маленькой однокомнатной панельке на первом этаже, под окном которой рос огромный куст сирени, как в родном отчем доме.

Глава 12

Мария никогда не предпринимала попыток поехать в родное селение, повидать родителей и братьев – сестер. Но встреча все-таки состоялась.

Однажды, как обычно по утрам, она спустилась к почтовому ящику взять свежие газеты. Вместе с газетами выпал конверт. И еще не зная, что это за письмо, откуда (может от Оленьки?), ее сердце гулко застучало. Подняв конверт, она увидела давно забытый почерк отца. Указанный адрес на конверте – ближайшее Подмосковье.

Мария уставилась на конверт и не могла двинуться с места. Потом грузно поднялась в квартиру и бросила конверт на кухонный стол. Она не могла себя заставить вскрыть конверт и прочитать письмо. В течение получаса Мария то брала конверт со стола, то снова, как живое существо, осторожно возвращала обратно. Наконец, набравшись решимости, она одним резким движением разорвала конверт.

«Аленький мой, ты нашлась! – писала мать. – Мы искали тебя столько лет! Уже не верили, что встретимся с тобой на этом свете. Девочка моя, как я хочу увидеть тебя, прежде, как уйду навсегда. Ненаглядная моя…».

Мария положила письмо на комод, повернулась к кухонному шкафу и стала греметь кастрюлями – сковородками. Глаза ее были сухие. Вновь давняя обида захлестнула ее. «Аленький! Знала бы ты, через что пришлось мне пройти!».

***

Младшая сестра в шестидесятые годы рассылала запросы во всевозможные организации, занимающиеся вопросом «без вести пропавших людей» во время войны. Родители только спустя двадцать с лишним лет узнали, что Мария жива, долго жила в Магадане, а сейчас проживает в Ростовской области.

В этот же день Мария собрала чемодан и села на поезд до Москвы. Ехала она не с радостью – увидеть своих родных, а только для того, что выговорить свою многолетнюю обиду, прочно поселившуюся в ее сердце.

На второй день после встречи с родителями, когда мать ушла на местный рынок, чтобы приготовить для своего «Аленького» что-то необычного, у нее с отцом произошел эмоциональный разговор по душам.

– Ты думаешь, если у меня вас шестеро, то я каждого из вас меньше люблю, чем ты своего единственного ребенка?! А если бы выжили твои старшие сыновья, ты бы любила их меньше, чем дочь? Нет, Мария. На руке тоже пять пальцев, а какой лишний? И любили мы не тебя не меньше, а может и больше Васи, ведь ты наш первенец! Молчишь? До сих пор не можешь нас с матерью простить, что тебя, а не Васю отдали? Он моложе тебя на два года, и парень навряд ли бы там выжил… Ну, а если обида на нас, то прости, Марийка! Мать каждое воскресенье в церковь ходит, прощение у Господа просит! – Он надолго замолчал. Молчала и Мария.