Когда она пришла в себя, то, еще не открыв глаза, интуитивно почувствовала, что голова ее лежит на чьих-то костлявых коленях, а холодные пальцы слегка колотят ее по щекам.

Как сквозь вату доносились неясные звуки. Мария с огромным усилием воли попыталась сосредоточиться на этих звуках, пока реальность не стала обретать отчетливые очертания.

– Мадмуазель, очнитесь! – уже ясно услышала она обращение к ней на французском.

Она приоткрыла глаза и с трудом сквозь смутную пелену различила склоненное над ней бледное лицо.

– Наконец-то, вы очнулись!

Мария застонала, попыталась приподняться и сесть, но сделать самостоятельно ей не это удалось. Тогда молодой человек, на коленях которого и лежала ее голова, приподняв ее за плечи, бережно подтащил к стене, помогая спиной опереться на нее. Затем, чувствуя сквозь тонкую ткань платья ее дрожь, снял с себя потертый пиджак и набросил на плечи Марии. Незнакомец также, тяжело дыша, прислонился к стене рядом с ней, и замер, прикрыв глаза.

В голове Марии еще стоял гул, но сознание уже полностью вернулось к ней, и она, скосив глаза, стала рассматривать незнакомца. Это был очень худой высокий юноша, вероятно, ее ровесник или чуть старше, с впалыми бледными щеками, с выпирающимся вперед подбородком и спутавшимися длинными каштановыми волосами. Кожа его рук, которые безвольно лежали на коленях, была бледной, почти восковой.

Оба долго молчали. Наконец незнакомец, повернув к ней голову, произнес:

– Мадмуазель, вам надо идти к лагерному доктору. Вы сможете подняться?

Мария утонула в огромных голубых глазах, с тревогой смотрящих на нее. Она не ответила, но и долго не отводила взгляд. Она все еще тяжело дышала, боялась шевельнуться, чтобы вновь не ощутить тупую боль в голове. Незнакомец ее не торопил, так они и сидели, оба собираясь с силами. Когда же Мария почувствовала, что сможет встать, она молча взглянула на него.

Он, не промолвив ни слова, приподнялся, и, подставив плечо, помог встать девушке. Марии несколько секунд постояла, держась за него и пытаясь удержать равновесие. Потом они медленно, держась друг за друга, пошли к пункту Красного креста. Весь путь незнакомец бережно придерживал ее за плечо.

В пункте Марию осмотрел пожилой доктор, говоривший с ней на немецком языке. Усадил девушку на кушетку, померил температуру, послушал легкие, посмотрел горло. Ей стало отчего-то весело. Она единственный раз с мамой в десятилетнем возрасте была у врача, который проделал тогда точно такие же манипуляции.

– Все хорошо, красавица. Легкая простуда. Завтра будете как новенькая.

Тут же дал два порошка, завернутых в тонкую бумагу. Один Мария, морщась от его горечи, проглотила тут же, запив залпом стаканом воды, протянутом доктором. А другой пакетик он велел принять через два часа.

Когда Мария вышла из помещения Красного креста, то уже смеркалось, и она не сразу увидела тощую высокую фигуру, метнувшуюся ей навстречу.

– Спасибо, месье, – сказала Мария, протягивая незнакомцу пиджак.

– Так вы француженка? – радостно воскликнул он. – Я почему-то подумал, что вы или из Прибалтики, или из Чехии. Жан, – представился он и церемонно протянул ей узкую ладонь.

– Мария, – ответила она и гордо добавила: – Я русская.

И тут у нее перехватило горло – впервые за многие месяцы она произнесла это слово. Не из СССР, не из Белоруссии, а – русская.

Глава 6

У Жана до войны была обеспеченная жизнь в двухэтажном каменном родительском доме. Кроме него у родителей было еще две дочери, Жан – младший долгожданный наследник, залюбленный родителями, старшими сестрами, бабушками -дедушками и многочисленными незамужними тетушками. К семнадцати годам он с успехом окончил школу, знал, кроме родного, три языка, сносно играл на пианино, и в 1939 году поступил в технический колледж.

С ноября 1942 года вся территория Франции была оккупирована гитлеровскими войсками. И в оккупационной стране, начиная с 1940 года, действовало партизанское движение Сопротивления.

Сначала в Сопротивление вступила старшая сестра, а через какое-то время и Жан. В 1944 году его арестовали, и он попал в немецкий лагерь, а после освобождения союзниками – в американский лагерь. Как же сейчас он был рад, что попал именно сюда и встретил здесь свою судьбу!

Обстановка в лагере позволяла общаться, никого не загоняли в помещение, и не было того жесткого контроля, что в немецких лагерях. Мария и Жан проговорили всю ночь при лунном свете. Скорее говорил он, а Мария внимательно слушала.

«Какая красивая девушка! – думал Жан, с восхищением глядя на Марию. Такой красавицы, как ему тогда казалось, он никогда не встречал за всю свою двадцати четырехлетнюю жизнь. Очень стройная, но не худая, нежные губы, огромные серые глаза, обрамленные черными длинными ресницами, белоснежная кожа с трепещущейся синей жилкой на длинной шее. И волосы – густые, блестящие, цвета спелой ржи. Он с восхищением смотрел на Марию, не в силах отвести взгляд, и думал, что полюбил ее сразу, с первого взгляда.

Жан случайно коснулся рукой ее плеча, и сердце девушки стремительно и глухо заколотилось. Он, почувствовав волнение девушки, взял ее озябшие ладони в свои, такие же холодные.

– О, Мари, Мари, – повторял он, исступленно сжимая ее тонкие пальцы.

С этой ночи Мария и Жан не расставались. Везде ходили вместе, держась за руки, а глаза у обоих светились от счастья. Через две недели они стали мужем и женой, законно оформив отношения в лагере.

***

Мария часто вспоминала время, проведенное в американском лагере, ведь там случилась самая большая любовь в ее жизни. Парадокс, но именно там и тогда, фактически в плену, она чувствовала себя впервые свободной. У них с Жаном не было своего угла, но им казалось, что весь мир сейчас принадлежит им, и их ожидает счастливое и светлое совместное будущее. И известие о победе они встретили в лагере не как всеобщее ликование наступления долгожданного мира, а как известие, очень важное для них двоих – известие, дающее возможность жить вместе и никогда не расставаться.

– Когда у нас родится сын, то назовем его Виктором, – радостно говорил Жан, рисуя их совместное будущее.

– А если дочь?

– Мари! Как и тебя, моя ненаглядная, будет такой же красавицей! – отвечал он, нежно покрывая поцелуями ее руки.

Никогда никто не целовал ей рук ни до Жана, ни после.

Глава 7

К концу войны свыше трех миллионном советских граждан оказались в зоне действий союзников, большинство из них составляли остарбайтеры. Советский Союз, понесший во время войны колоссальные человеческие потери, был крайне заинтересован в возвращении перемещенных лиц, находившихся в Германии и других странах. В связи с чем, политическое руководство страны задалось целью обязательной репатриации всех советских людей в страну, не считаясь с желанием некоторых из репатриантов остаться на Западе. Советских граждан, оказавшихся в западных зонах, англичане и американцы с самого начала освободили от обязательной репатриации и передавали советским властям только тех, кто выразил желание вернуться на Родину. Согласно докладу главы Управления по делам репатриации Голикова около 20 тысяч советских женщин остарбайтеров вышли замуж за французов. По негласному правилу, созданные семьи старались не разрушать и вернуть в СССР.

Почему она так хотела уехать с Жаном в СССР, Мария так и не смогла себе тогда объяснить. Патриотические чувства к Родине? Едва ли. Яблоневый сад – вот что манило ее, он снился ей по ночам, его запах…

– Мари, давай поедем во Францию, – уговаривал ее Жан, – там большой дом и тоже посадим яблоневый сад… Жан не хотел ехать в разоренную войной чужую страну, но любовь победила. Он уступил Марии.

В Белоруссию они не поехали. Мария соврала Жану, что все ее родные погибли во время бомбежки, и из всей семьи удалось выжить только ей. Вот так она «похоронила» для себя всех родных и уже никогда не допускала возможности увидеться с ними. Даже в мыслях. И только в снах она не могла этого запретить – видеть мать, молодой и красивой и цветущий яблоневый сад.

Ехать им пришлось на товарнике. Так как она не была предателем родины, а Жан был участником французского Сопротивления, то советскую границу они пересекли как вольные люди. Они решили поселиться в Кенигсберге. Мария объяснила местным властям, что у нее в этом городе до войны жила родная тетка, больше из родных никого не осталось, и им разрешили остаться в этом городе, выдав необходимые документы на жительство.

Жилье молодые искали несколько дней. Ночью они скитались на вокзале, спали по очереди, сберегая от вокзальных воришек документы и нехитрый скарб, а днем обходили жилые кварталы, ища жилье. Наконец-то им повезло. Они нашли крошечную комнатку в коммунальной квартире в старинном каменном доме постройки чуть ли не семнадцатого века. Раньше вся квартира принадлежала доктору, а в их комнатушке в пять квадратных метров жила прислуга.

Как же они радовались этому жилью! Мария выскребла до блеска эти «агеевы конюшни», на местном рынке выменяла свою новую юбку на килограмм извести и за один день побелила комнатушку, превратив ее в райское жилище. И даже повесила на длинное узкое окно белые занавесочки.

Как и большинству населения послевоенной разрушенной страны, им жилось нелегко. Карточки на хлеб, муку, крупы. Очереди за хлебом составляли около 200 человек, который можно было купить только с утра. Увеличилось количество спекулянтов, продающих хлеб.

Но они не унывали. Жан уже сносно говорил по-русски и смог устроиться в местную школу преподавателем французского. А по ночам, когда везло, работал грузчиком, которым платили сразу после сделанной работы продуктами. Мария нашла работу в ателье, хозяйкой которого была молодая эстонка, симпатизирующая трудолюбивой, искусной девушке.

Через короткое время у Марии появилась своя клиентура – уж очень женам советских офицеров понравились ее бюстгальтеры и корсеты, утягивающие до стройности их дебелые тела, не знающие нужды ни в хлебе, ни в масле.