Валентин Фалин – уникальная фигура советской дипломатии

Излучение Фалина

Валентина Михайловича Фалина знают многие, но есть в этом некий парадокс – его известность разная. Для одних Фалин – дипломат, для других – ценитель и покровитель искусства и его деятелей, для третьих – секретарь ЦК КПСС и беспощадный критик действий Горбачева, для четвертых – автор исключительно важных публикаций по истории Второго фронта и Второй мировой войны, «сумеркам богов», германскому вопросу и многим другим сюжетам, для пятых – «свидетель эпохи», как это представлено в редких документальных фильмах… Ни одно из этих представлений не исчерпывает всю глубину личности и судьбы нашего героя. Не претендует на это и наш короткий эскиз, в котором я поделюсь частью своих впечатлений и соображений о Валентине Михайловиче. Более обширная версия моих воспоминаний о нем и попытка осмысления его личности, надеюсь, увидит свет позже.

Мои впечатления сложились за относительно недолгий интервал нашего общения, лет десять, но это общение было со стороны Валентина Михайловича бесконечно щедрым. Наверное, оно не достигло ста часов «чистого времени», но приблизилось к этой планке. Соответственно, остался огромный массив впечатлений. К счастью, значительная часть нашего общения была записана. Из того, что записано, многое в свое время было «не для печати». Всегда с нами была рядом Нина Анатольевна, с неохотой, мягко, но справедливо и неумолимо прерывавшая наше затягивающееся обычно сверх запланированного общение. И всегда оно, где бы ни происходило – на Якиманке, в Подмосковье или на официальных мероприятиях, было незабываемо содержательным, открытым и по темам, и в смысле «продолжение следует». И оно следовало. Светлое и мудрое излучение Фалина продолжается.

Каким был Валентин Михайлович в эти последние десять лет, по крайней мере, каким он представал в нашем общении? Три обобщения мне кажутся наиболее существенными. Во-первых, как человек с исключительно большой, беспрецедентной жизненной историей. Во-вторых, как человек, сам пребывавший в Большой Истории, и не только нашей страны, но мира, всех его международных дел. В-третьих, как человек, осмысливший эту Историю, связавший века, события и смыслы. Во всех этих аспектах Валентин Михайлович был, безусловно, исторической личностью. Таких сегодня, кажется, не осталось.

Обозревая жизнь Валентина Михайловича, мы обнаружим целый ряд уникальных обстоятельств. Они не в том, что его жизнь складывалась в эпоху колоссальных перемен в России и мире, всех надломов траекторий. Так «повезло» многим, если не всем, представителям поколения, родившегося в конце 1920-х годов. Уникальность жизни В.М. Фалина, как представляется, состоит в беспрецедентном сочетании возможностей, доступа к информации и лицам, принимавшим в конце концов судьбоносные для мира и страны решения, испытаний, выпавших на его долю, и в тех его поступках, которые он совершал в сложных условиях персонального выбора, оставаясь при этом человеком, ученым и гражданином. Уникальность связана и с посмертной судьбой не только его научных идей, понимания и оценок ключевых событий XX века и более глубокой ретроспективы, но и самого его имени. Голос Валентина Михайловича еще будет принципиально значим в событиях, которые произойдут в будущем и которые без контекста, ясно и компетентно определенного Фалиным, не могут быть адекватно поняты.

Напомню несколько эпизодов, в которых Валентину Михайловичу довелось быть непосредственным участником. Его знание об этих эпизодах Большой Истории бесценно.

Берлинский кризис 1961 года. 13 августа была возведена Берлинская стена, и «бряцание оружием едва не переросло в его скрещивание». Валентин Михайлович оставался в момент нашего разговора единственным живым участником кризисного штаба, наряду с А.А. Громыко и И.И. Ильичевым, как «эксперт, сведущий в германских делах». В тот день в рабочем кабинете Хрущева собрались маршалы И.С. Конев и Р.Я. Малиновский, а также первый заместитель начальника Генштаба С.П. Иванов. «Военные, – обратился к нам Хрущев, – в курсе дела. Повторю для вас, дипломатов. Передо мной перехват: Кеннеди приказал снести пограничные заграждения, отделившие американский сектор от Восточного Берлина. У КПП „Чарли“ бульдозеры на танковых шасси уже прогревают моторы. Я назначил Конева главнокомандующим Группой советских войск в Германии. Наши танки с полным боекомплектом будут выдвинуты к секторальной границе и, если американцы вторгнутся в пределы ГДР, откроют огонь на поражение».

«Сторонам удалось превозмочь амбиции, – подчеркивал Валентин Михайлович, – и разойтись по-хорошему… начался даже неформальный обмен мнениями. сближение позиций по германской проблеме».

Карибский кризис. Возникнув как следствие каскада шагов со стороны США и СССР, комплексных спецопераций «Мангуст» и «Анадырь», остававшихся до определенного момента тайными друг для друга. Октябрь 1962 года едва не закончился мировой ядерной войной. Поводов для этого было более чем достаточно: сбитый советскими ракетами U-2, морская блокада и глубинная бомбардировка советских подводных лодок с ядерными торпедами и многое другое. Наступил момент, когда нервы высшего руководства и в Кремле, и в Белом доме были на пределе, а силы стратегического назначения сторон приведены в полную боеготовность. Хрущев «вдруг» обращается с посланием к Кеннеди. Посланием экспрессивным, но человечным: «Да, у нас разные взгляды, но мы же с вами люди! Задумайтесь! Если вы не потеряли самообладания и имеете разумное представление о том, к чему это может привести, тогда, господин президент, мы с вами не должны тянуть за концы каната, на котором вы завязали узел войны, потому что, чем крепче мы оба будем тянуть, тем сильнее стянется узел, и придет время, когда узел придется разрубить, а что это означает, не мне вам объяснять, потому что вы сами прекрасно понимаете, какими страшными средствами обладают наши страны». Основа текста послания была подготовлена В.М. Фалиным.

Германия. В 1970-х годах В.М. Фалин – посол Советского Союза в ФРГ. Германия – ключ к европейскому миру, Фалин – один из архитекторов советской внешней политики на этом важнейшем направлении. Как распорядились Горбачев и Ельцин и отчасти Андропов достигнутым благодаря Фалину качеством отношений и возможностями разрешения германского вопроса – это иной сюжет.

Афганистан. В.М. Фалин был одним из немногих в руководстве ЦК, кто активно протестовал против ввода советских войск в Афганистан. В декабре 1979 года, перед вводом войск в Афганистан, Фалину позвонил Андропов. В разговоре с Ю.В., сыгравшим решающую роль в принятии этого решения, Валентин Михайлович буквально сказал следующее: «Простите, у меня к вам есть вопрос: хорошо ли продумано решение об отправке советского контингента в Афганистан? В XIX веке англичане 38 лет пытались освоить этот забытый Всевышним угол. И ушли несолоно хлебавши. Оружие изменилось, но его носители по-прежнему живут по обычаям Средневековья».

Андропов был резко недоволен осведомленностью собеседника о секретнейшей операции. Вскоре после этого разговора В.М. Фалин был отчислен из аппарата ЦК и на несколько лет оказался в политической опале.

Валентин Михайлович дал абсолютно четкий, мировоззренчески определенный диагноз распаду СССР и роли в этом Горбачева: «Я не верю, что Горбачев принял в 1985 году бразды правления, имея в загашнике программу слома Советского Союза. Ему не терпелось порулить. А каким румбом вести государственный корабль, ясности у него не было. „Ввяжемся в бой, потом оглядимся", – вещал новый генсек. Но отсутствие лоции – тоже программа. Она обслуживает собственное эго, ее данником являются коренные национальные интересы. Как личностный кризис Хрущева, так и кризис Горбачева обрек на кризис режим власти и, в конечном счете, страну. Нет, это не был кризис социализма, ибо социализм существовал лишь на транспарантах. Это был кризис антисоветской системы. Не идеи подлинного народовластия, социальной справедливости, межнационального согласия виной тому, что случилось в 1991 – 1992 годах. Катастрофа была рукотворной. Она не была фатально неизбежной. А дальше возникли душеприказчики – Ельцин, Гайдар, Чубайс. Они – все равно что Грабовой в политике и экономике. Все и всех стали измерять в условных единицах. Саму Россию превратили в условную единицу. Можно ли думать о стране как о самостоятельном и независимом субъекте, когда ее бюджет составлялся в Вашингтоне?»

Это лишь некоторые из эпизодов, о которых Валентин Михайлович рассказывал и в своих публикациях, и в наших разговорах. Они свидетельствуют о двух особенностях присутствия Фалина в высшем эшелоне советской политики. Во-первых, его высокое положение в руководстве страной определялось безукоризненным и никем не заменимым профессионализмом, знанием всего международного ландшафта в его исторической динамике и персональных конфигурациях, исключительным опытом работы в сфере стратегической информации начиная с Комитета информации, который, по сути, был попыткой создать целостную систему стратегической разведки и планирования развития СССР. То, что не получилось на уровне институции, сложилось в личностный профессионализм В.М. Фалина.

Во-вторых, его знание, получавшееся как сплав образованности, информированности, наблюдательности, опыта и включенности в принятие важнейших стратегических решений на протяжении политических эпох от Сталина до Горбачева, предопределяло сильную и часто именно критическую по отношению к наивысшему руководству позицию В.М. Фалина. Не всегда была возможность эту позицию провести в официальное решение или курс. Но всегда он пытался отстоять, невзирая на личные карьерные риски. В ряду таких эпизодов и пакт Молотова—Риббентропа, Катынь, объединение Германии, празднование 1000-летия принятия христианства, благодарность Тито за поддержку в годы Второй мировой войны и так далее. В своих мемуарах Валентин Михайлович откровенно описал «сумерки богов». И у нас не возникает сомнения в том, что это не задним числом формируемая правота, а убежденная позиция, которую он формировал и отстаивал в крайне непростой обстановке в советских верхах.

Как справедливо заметил однажды Ю.М. Лотман, «история проходит через Дом человека, через его частную жизнь. Не титулы, ордена или царская милость, а „самостоянье человека" превращает его в историческую личность». Действительно, обозревая жизнь Валентина Михайловича Фалина, мы это видим во всей отчетливости. Его деятельность в высших сферах СССР была ярким примером именно «самостоянья». Строго говоря, таких примеров мы найдем немного, если найдем вообще в новейшей истории СССР.

Но есть и особенно уникальное свойство личности и судьбы Фалина – его Дом – Дом человека, его частная жизнь. О ней, «подлинной истории жизни и любви», поведали Нина Анатольевна и некоторые друзья Валентина Михайловича. Книга удивительная. Высший такт и пронзительная откровенность:

«Если хочешь меня понять, послушай это.

…Вечером, закрывшись в комнате, в сумерках я слушала музыку Бетховена (в исполнении Вана Клиберна, подарившего нашему герою эту пластинку. – А. А.). Слушала не ушами – сердцем. Плакала. Смотрела на Владимирскую икону Божьей Матери. впервые молилась за Валентина. Как умела. Самые разные оттенки переживаний перекликались в моем сердце. Здесь он радуется, а тут тревога. А вот – глубокая, философская печаль. Да такая, что тоска сжимает грудь. Но что это? Робкие, нерешительные всплески торжества?.. Ликующая музыка нарастает лавинообразно, рвется из динамиков в мир!.. Так, еще не зная примечательной истории этого человека, я приоткрыла в нее дверь.»

Во всех наших встречах с Валентином Михайловичем их непременным участником была Нина Анатольевна. Не только как радушная хозяйка, создававшая не гостеприимство даже, а атмосферу Дома, которая мягко, как уютный свет свеч, встречала, очаровывала и настраивала на разговор о важном в интонации поиска сокровищ знания. Нина Анатольевна всегда участвовала в наших беседах как надежный хранитель Валентина Михайловича, его знаний и здоровья. Мы с Александром Петровичем Исаевым после каждой нашей встречи в Доме Фалиных выходили в состоянии тихого восторга. Не одни лишь откровения Валентина Михайловича были тому причиной, но беспрецедентный, не виданный более нигде на этом свете, во всяком случае нами, безусловно счастливый союз. В начале этого мемуарного эскиза я сказал об «излучении Фалина». Требуется уточнение – все-таки речь идет о феномене «излучения Фалиных».

Генеральный директор

Института экономических стратегий РАН,

главный редактор журналов

«Экономические стратегии» и «Партнерство цивилизаций»

Агеев Александр Иванович

Они были у него в сердце

Разбирая недавно свой архив, обнаружил в папке пожелтевший номер «Известий» за 9 июля 1983 года. Субботний!

По субботам в том году, начиная с июня, выходили особые номера, совсем не похожие на остальные даже внешне, а по содержанию тем более. В них не было передовых статей, призывавших весной вовремя провести сев, летом – собрать без потерь урожай и тому подобное. Как будто на селе не ведали, что и когда делать. Вместо передовой по субботам короткие «Заметки публициста». Здесь же, на первой полосе, все основные события дня. Далее на каждой полосе броские заголовки. Глаза разбегались – что прочесть в первую очередь. Газета повернулась к читателю. Она словно сбросила строгий официальный мундир, застегнутый на все пуговицы, и предстала живой, распахнутой, интересной.

Эти номера послужили тогда стимулом и наглядным примером для обновления всей газеты. Читатель это почувствовал и оценил. Подписка на «Известия» устремилась вверх, прибавляя по миллиону в год. Тираж в итоге вырос до астрономической цифры – 11 миллионов экземпляров. Огромная читательская аудитория.

А какие имена под материалами номера за 9 июля 1983 года! Виктор Ахломов, Леонид Корявин, Борис Федосов, Юрий Феофанов, Валентин Фалин… В живых не осталось уже никого. Статью Фалина «Диалектика по-вашингтонски» прочитал сразу же. Ее и сегодня можно печатать. Она и сегодня злободневна. Как и многое из того, что Валентин Михайлович написал для «Известий» и других изданий.

Почему бы, подумалось, не собрать такое богатство и не выпустить книгу.

Спасибо Нине Анатольевне Фалиной, она не только подумала, но и осуществила это.

Валентин Михайлович приступил к работе в «Известиях» в начале 1983 года. Его перевод в редакцию с высокой должности – первого заместителя заведующего Отделом международной информации ЦК КПСС – журналисты обсуждали в своем кругу. Чем вызвана опала? Выдающийся дипломат, аналитик мирового уровня, инициатор ряда важнейших государственных решений… Нет, это несправедливо и не по-хозяйски. Такими талантами не разбрасываются.

Лишь годы спустя узнал, что поводом для опалы стал конфликт с Ю.В. Андроповым по проблемам ввода войск в Афганистан и по проблемам Катыни. Что ж, для Валентина Михайловича главным в жизни было служить Отечеству, защищать национальные интересы, а не обслуживать первое лицо в государстве. Или, как писал Салтыков-Щедрин, не путать Отечество с его превосходительством. Аналитические записки и меморандумы, с которыми Фалин обращался к руководству страны и партии, стоили ему подчас очень дорого.

Вот и оказался в редакции «Известий». Редакция неожиданно обрела умнейшего автора. В коридорах власти потери не подсчитывались.

В редакции «Известий» Фалин проработал более трех лет. Писал много, темы выбирал сам, с объемами, правда, перебарщивал. Приходилось «поджимать». Это была постоянная и практически неразрешимая проблема. Шесть политобозревателей, десятки сотрудников трех международных отделов, собкоры минимум в 25 странах – огромный штат. Все профессионалы, все хотели, чтобы их материалы с ходу шли в номер. А в газете под международную тематику лишь одна полоса или полторы. Узкое горлышко. Как объясняла одна из героинь в фильме «Москва слезам не верит»: в стране с бумагой напряженка. У Фалина, насколько я помню, ни один материал не пропал, несмотря на «напряженку».

Не подсчитывал, сколько статей за его подписью опубликовано в «Известиях». Думаю, немало. Работал он много.

Очень много. Его материалы печатались не только в газете, но и в научных изданиях. В эти годы он защитил докторскую диссертацию, которая легла в основу книги «Второй фронт» – лучшее, что есть у нас по этой проблематике.

В «Известия» я пришел из АПН^[1] вместе с Л.Н. Толкуновым, на несколько месяцев позже Валентина Михайловича. В редакции мы и познакомились. Он уже вполне освоился на новом для него месте. Работать с ним было легко, общаться фантастически интересно. Великолепный рассказчик, богатая русская речь, никаких слов-паразитов, тонкое чувство юмора и энциклопедические познания. Он обладал феноменальной памятью. Часто извлекал из нее потрясающий факт или документ и почти дословно, если это документ, приводил его слушателям.

Общались мы чаще всего за обедом. Члены редколлегии и политобозреватели обедали в мини-буфете на втором этаже. Меню не отличалось разнообразием: что-то на первое и выбор из двух блюд на второе. Но было удобно, потому что времени на это уходило немного. За обедом обменивались новостями, впечатлениями о прочитанном или увиденном, не обходилось и без споров.

Валентин Михайлович приходил в буфет аккуратно в два часа. Часто приветствовал меня вопросом: «Как Иван? Что выдал вчера?» Иван – мой внук, который в ту пору вступал в самое забавное время – когда детям от двух до пяти. Я как-то рассказал Валентину Михайловичу, как внук открывал для себя мир и осваивал русский язык. Фалин смеялся до слез. Смеялся так, как смеются дети, искренне, добродушно, безмятежно. В нем сохранилось что-то от детства – трогательное и хорошее. Десятилетия спустя он спрашивал: «Как дела у Ивана?»

Жаль, не записывал факты, мысли, вопросы, которые доставал из своего неисчерпаемого «кладезя» Валентин Михайлович на обеденных блиц-беседах. Приведу два исторических документа, которые не мог не запомнить. На мой взгляд, они относятся к жанру притчей.

Притча первая, рассказанная Фалину заведующим архивным управлением МИД. Граф Никита Иванович Панин,

ведавший при Екатерине II дипломатической службой, раз в неделю докладывал императрице о всех важнейших событиях в мире. На очередной встрече граф сообщил, что получена от шведов нота: просят один из островов Аландского архипелага либо подарить им, либо сдать в аренду. (Этот архипелаг простирается от юго-западной оконечности Финляндии в сторону Швеции; Петр I присоединил его к России в ходе Северной войны.)

– Зачем им остров? – удивилась императрица.

– Шведская знать, – пояснил граф, – любила проводить здесь время, на острове удобные бухты для стоянки яхт. И никаких лишних глаз.

– Впервые просят? – заинтересовалась императрица.

– Нет, обращались еще при Петре I, но Петр отказал.

– Почему? – последовал вопрос.

Никита Иванович ответил, что не помнит, надо посмотреть в архиве.

– Непременно посмотрите, – сказала императрица. – Петр I весьма любопытно аргументировал свои решения.

Через неделю на очередной встрече Никита Иванович доложил о последних новостях и собрался уходить, но императрица его остановила.

– Помнится, я просила вас посмотреть аргументацию Петра.

Граф молча протянул ей шведскую ноту. Императрица прочла резолюцию – всего несколько слов, написанных размашистым почерком Петра I. Изобразим их так: «*** вам, а не остров». Русским языком Екатерина II владела. Ее ответ не оставлял никакой надежды просителям:

– Шведам я не могу предложить даже этого.

Притча вторая. У Сталина в рабочем кабинете стоял сейф, где он держал особо важные, с его точки зрения, документы. Среди них запись беседы Черчилля с внуком канцлера Бисмарка в конце 1920-х или в самом начале 1930-х годов. Внук канцлера был первым секретарем германского посольства в Лондоне. Как эта запись попала к Сталину, догадайтесь сами. Послушаем, что говорил Черчилль: «Вы, немцы, недоумки, – внушал Черчилль. – Зачем вы воевали на два фронта в Первой мировой войне? Надо было все силы сосредоточить на одном. А мы в Англии постарались бы вразумить Францию, чтобы она ничем вам не помешала. Получилось совсем не то. И что теперь? Важнейший вопрос. Главное, не дать Сталину осуществить индустриализацию России».

Увы, теперь эти драгоценные россыпи уже не запишешь. Но осталось то, что написано Валентином Михайловичем. Надеюсь, вам будет интересно узнать, о чем он размышлял, что его тревожило, что он отстаивал. Ему не нужно было обращаться к госсекретарю США с просьбой разъяснить, в чем заключаются национальные интересы России. Они были у него в сердце.

Первый заместитель главного редактора «Известий» (1983—1988)

Николай Иванович Ефимов