Историки Французской революции

Глава II
В.М. Далин, каким я его знал^[195]

Для тех, кому было суждено общаться с Виктором Моисеевичем Далиным лично, он навсегда остался выдающимся историком, деятельность которого является образцовым примером беззаветного служения исторической науке. Яркий исследовательский талант, колоссальная работоспособность, несгибаемая сила воли и чувство высокой ответственности перед избранной профессией позволили ему на протяжении долгого жизненного пути, отнюдь не усыпанного розами, создать ценнейшие труды по ряду ключевых вопросов новой и новейшей истории Франции, обеспечившие ему почетное место среди блестящей плеяды русских и советских служителей музы Клио, изучавших историю Франции^[196].

Вклад В.М. Далина в разработку многих узловых проблем франковедения и, в частности, истории Французской революции XVIII в., по достоинству оценен зарубежными историками^[197]. Признанием заслуг советского историка за рубежом стало его избрание почетным председателем Комиссии по изучению истории Французской революции при Международном комитете исторических наук, почетным доктором Безансонского университета, членом административного совета французского Общества робеспьеристских исследований, членом Итальянского научного центра по изучению эпохи Наполеона.

К сожалению, того же нельзя сказать об отношении к нему на его родине, где его научные труды были более известны^[198]. Лишь однажды руководство Института всеобщей истории АН СССР ходатайствовало «о представлении доктора исторических наук, профессора В.М. Далина за заслуги в развитии советской исторической науки и в связи с 70-летием к правительственной награде, ордену Октябрьской революции» ^[199]. Однако из-за его «неприглядного» прошлого он не был награжден этим орденом.

Перед нами стоит трудная задача – написать о В.М. Далине, незаурядной личности. Сложность заключается еще и в том, что автору этих строк довелось долгие годы работать под его руководством, а это обстоятельство предполагает наличие субъективного подхода. Но тем не менее считаю необходимым обрисовать портрет В.М. Далина – исследователя и гражданина, которому полностью подходят слова А.А. Зимина о себе: «Вне истории я себя не помню»^[200].

В.М. Далин был одним из самых ярких представителей своего поколения, которое вступило в жизнь в переходную эпоху и получило воспитание в соответствии с императивными требованиями революционного времени. Его юность и молодость были озарены лучами Октябрьской революции, и это обстоятельство наложило неизгладимый отпечаток на формирование его психологии, мышления и поведения. Романтизм в сочетании с неудержимым желанием скорейшего коренного переустройства общественной жизни был характерной чертой творцов революции на ее заре. Во время одного из своих выступлений на заседании сектора Новой истории В.М. Далин нам рассказал, как в 1918 г. на одной свадьбе первым стаканом присутствовавшие выпили за победу германской революции и за здоровье В.И. Ленина, раненного выстрелом Ф, Каплан, На вопрос же В.П. Смирнова Н.Е. Застенкеру, о чем он мечтал в годы своей молодости, тот ответил: «Конечно, о мировой революции»^[201].

До самой кончины В.М. Далин свято верил в идеалы далекого 1917 г., претворению в жизнь которых он всецело посвятил все силы и знания. Участник первых боев за установление советской власти, активный комсомольский работник, занимавший высокие посты, В.М. Далин пришел в науку в ту пору, когда марксистская методология вела непримиримую борьбу за самоутверждение. Став под руководством Н.М. Лукина одним из самых последовательных историков-марксистов первой волны, В.М. Далин во имя утверждения господства новой методологии активно включился в беспощадную идеологическую борьбу против историков, полностью или даже частично не принимавших марксизм и не разделявших взглядов Н.М. Лукина. Возможно, в те годы иначе не могло и быть, ибо речь идет о поколении молодых исследователей, получивших историческое образование сразу же после победы социалистической революции, которая открывала, как им представлялось, новую эру в судьбе человечества. Они горели желанием все перевернуть вверх дном, сметая на своем пути все то, что олицетворяло старые порядки.

Чтобы не быть голословным, приведу для характеристики позиции самого В.М. Далина такой пример: в те годы с присущим ему пылким молодым задором, в порыве преклонения перед новой методологией он страстно выступал против академика Е.В. Тарле, воспринимая его как буржуазного историка ^[202]. Даже во время научной командировки во Францию в 1929–1930 гг., по собственному признанию В.М. Далина, у него не было ни малейшего желания присутствовать на публичной лекции находившегося тогда в Париже «идеологического противника», на которую он все же пошел, но с большой неохотой. А 2 февраля 1931 г., в день исключения Е.В. Тарле из состава Академии наук СССР, дабы обосновать предстоявшее решение общего собрания Академии наук, он выступил на заседании Общества историков-марксистов с обширным докладом «О Тарле», посвященном его научному творчеству. Как яркий представитель своего поколения историков-марксистов В.М. Далин в соответствии со своими научными и политическими убеждениями именовал его, не придерживавшегося марксистской методологии, «одним из авторитетных представителей буржуазной науки», «врагом Советской России» и т. д.^[203]

Но уже несколько лет спустя, в связи с отзывом Е.В. Тарле на учебник по Новой истории для средней школы^[204], он проявил себя более сдержанно, заявив 9 июля 1935 г: «Ряд замечаний Е.В. Тарле правильны и будут учтены, но некоторые или основаны на недоразумении или спорны»^[205]. То же констатировал Б.С. Каганович после тщательного ознакомления с этой полемикой: «Ответы Далина. Ефимова, да и Лукина, выдержаны в довольно корректном тоне»^[206].

Однако в последние годы жизни В.М. Далин считал Е.В. Тарле выдающимся ученым, которого высоко ценил. С особым почтением он говорил о его работах дореволюционного времени, отмечал обширнейшую эрудицию и литературное мастерство. Что же касается негативного отношения представителей школы Н.М. Лукина к Е.В. Тарле, то В.М. Далин с горечью признавал в разговоре со мной, что и он сам в те годы такое отношение разделял. Об этом же свидетельствует и его беседа с Б.С. Кагановичем в 1983 г.: «Если Вы знаете мою биографию, то должны знать, что я не должен был любить Тарле – моя научная деятельность началась с критики Тарле. Я с ним никогда не встречался. Теперь я написал бы мягче, но думаю, что по существу я был прав. Больше всего мне нравится у него работа “Жерминаль и прериаль”»^[207]. К слову, и Б.С. Каганович не преминул отметить, что «в своих позднейших работах В.М. Далин и Ф.В. Потемкин воздавали должное научным заслугам Тарле»^[208].

В.М. Далин прожил содержательную, интересную жизнь. Ему довелось, как уже отмечалось, лично общаться и сотрудничать со многими руководящими деятелями советского государства и международного рабочего движения. Но в отличие от многих других он без большой охоты говорил о своих встречах и общении с людьми, олицетворявшими целую эпоху. Исключение он делал только для историков с мировым именем. До конца своих дней В.М. Далин, к примеру, с особой гордостью и с большим восторгом вспоминал о своих встречах в Париже с одним из крупнейших исследователей истории Французской революции Альбером Матьезом, которого наряду с Н.М. Лукиным и В.П. Волгиным считал одним из своих учителей^[209]. Он не только во всех деталях передавал содержание своих с ним бесед на научные темы, рассказывал об оценках, данных А. Матьезом Сталину, Троцкому, а также А. Олару и другим историкам, но и описывал его внешность, манеру держаться, особенности характера и т. д.

Однако А. Матьез, научным наследием которого В.М. Далин восхищался, не был для него предметом слепого поклонения даже в годы его молодости. В 1930–1931 гг. В.М. Далин вместе со своими коллегами выступил против А. Матьеза, когда тот подверг резкой критике сложившуюся в СССР политическую систему, превращение исторической науки в априорную догму, «которая и является своеобразным марксизмом, понимаемым и применяемым на манер катехизиса»^[210], а также те гонения, которым подвергся ряд советских историков (Е.В. Тарле и др.) со стороны Сталина. В 1931 г. вместе с Н.М. Лукиным и еще шестью коллегами (Р.А. Авербух, Н.П. Фрейнберг, С.Д. Куниским, С.М. Моносовым, Я.В. Старосельским, С.П. Завитневичем) он подписался под критическим письмом, адресованном А. Матьезу^[211], свидетельствовавшим о мировоззрении советских историков давно минувшего времени. Здесь не место подробно обсуждать эту, мягко говоря, неплодотворную для советских исследователей дискуссию^[212], в ходе которой А. Матьез разгромил своих оппонентов, назвав их «сталинскими историками»^[213]. Отметим, однако, что советские историки в своих выступлениях против него с радостью ухватились за такую более чем лестную, на их взгляд, оценку, которой они гордились и восхищались^[214].

В связи с этим нам хотелось бы обратить внимание на следующее обстоятельство. Во время перестройки некоторые авторы, ссылаясь на этот пример и на выдвинутую советскими историками 1920-1930-х гг. концепцию якобинской диктатуры, однозначно одобрявшую все имевшие место за годы Французской революции эксцессы, с язвительной и непростительной иронией упоминали о трагической судьбе тех, кто, восхваляя Робеспьера или якобинский террор, сами вскоре стали жертвами сталинских репрессий ^[215]. Никто из писавших подобным образом почему-то не задумался над тем, что речь шла о ничем не отличавшемся от настоящей трагедии коллективном менталитете целого поколения исследователей, над головой которых был занесен меч сталинизма.

Помимо А. Матьеза, среди французских историков разных направлений, с которыми В.М. Далина связывала многолетняя творческая дружба, он особенно высоко ценил творчество Ф. Броделя, Э. Лабрусса, А. Собуля, Ж. Годшо и Ж. Брюа. Неоднократно общаясь с ними лично во время их московских визитов, В.М. Далин установил с французскими коллегами очень дружеские отношения и в конце жизни признавал, что это общение во многом способствовало расширению его научного кругозора^[216]. По свидетельству же М. Вовеля, имевшего с ним только одну встречу в Институте всеобщей истории в 1982 г., Виктор Моисеевич признавал «важность французских авторов в своем формировании»^[217]. В то же время отметим, что общение с В.М. Далиным было весьма полезным и для его французских коллег. Р. Легран, один из крупнейших специалистов по истории бабувистского движения, признавал: «Наша переписка, длившаяся четверть века, чрезвычайно много мне дала: он был примером для меня, я глубоко его уважал и постоянно пользовался его советами»^[218].

Особо теплыми были его отношения с А. Собулем^[219], вместе с которым, как уже отмечалось, он подготовил в 1960-х гг. опись рукописных документов Гракха Бабефа, а в дальнейшем осуществил международное издание его сочинений в четырех томах. В разговоре с М. Вовелем он «восхвалял свое братское сотрудничество с Собулем» ^[220]. В то же время В.М. Далин не испытывал особых симпатий к представителям так называемого «ревизионистского», то есть критического, направления французской историографии, принципиально не принимая их воззрений. К примеру, называя Э. Леруа-Ладюри талантливым историком, он весьма сожалел, что тот не придерживался марксистской методологии. Здесь уже, на мой взгляд, давало о себе знать не только историческое воспитание В.М. Далина, однозначно отвергавшее все отклонения от марксизма, но и возраст.

С В.М. Далиным, помимо крупнейших западных ученых, поддерживали тесные научные контакты и представители молодого поколения исследователей различных стран (Франции. Венгрии. Португалии и ряда других), для которых он был непререкаемым научным авторитетом. Однако его вклад в науку был высоко оценен в первую очередь такими светилами французской историографии, в том числе историками не марксистами, как Ф. Бродель, Ж. Годшо, неоднократно высказывавшими восторженные оценки его трудов^[221]. В.М. Далина особо ценил и А. Собуль, характеризовавший его в своем письме от 20 ноября 1966 г. А.З. Манфреду «нашим дорогим другом»^[222]. В разговоре же с автором этих строк в июне 1978 г. он его назвал «хорошим другом и крупным ученым». О его уважительном отношении к В.М. Далину свидетельствует также письмо К. Виллара Н.В. Кузнецовой, вдове А.З. Манфреда. После кончины Альберта Захаровича для организации издания во Франции его книги о Наполеоне 1 апреля 1977 г. он ей писал: «Я думаю, что будет очень полезным, если Далин напишет Собулю, дабы его немного поторопить. Собуль с давних пор весьма привязан к Далину и его аргументы будут иметь бо́льшее значение, чем мои»^[223].

Именно А. Собуль выдвинул в 1963 г. кандидатуру В.М. Далина в состав руководящего комитета Общества робеспьеристских исследований. Об этом Виктор Моисеевич писал В.М. Хвостову 27 мая 1963 г.: «Я получил письмо от Собуля, в котором он сообщает, что 15-го июня предстоят дополнительные выборы в Comité directeur Робеспьеристского общества изучения истории революции. Он предложил на бюро мою кандидатуру, и решено было ее выдвинуть. Он просит меня дать согласие. Прошу Вашего совета, как поступить»^[224]. 16 июня на заседании Генеральной ассамблеи Общества робеспьеристских исследований В.М. Далин (вместе с Ж.-Р Сюратто), получив 24 голоса из 25 голосовавших, был избран в состав руководящего комитета^[225], несмотря на отсутствие его согласия. Находившийся тогда в научной командировке в Париже А.В. Адо, принявший участие в этом заседании, 22 июня писал Б.Ф. Поршневу: «Перед этим Собуль в течение нескольких недель спрашивал меня, почему нет ответа от Виктора Моисеевича – он ему давно написал о своем намерении его выдвинуть. Ответ так и не пришел до сих пор»^[226].

Судьба уготовила В.М. Далину трудную участь. Лучшие годы творческой жизни ему было суждено провести в сталинских лагерях. Будучи человеком крайне сдержанным, он редко и весьма неохотно говорил про этот период своей биографии. Но однажды все же коснулся этой темы. По его словам, ему предъявлялись обвинения в связях с троцкистами. На вопрос, были ли у него такие связи,

B. М. Далин с грустной улыбкой ответил: «В те годы достаточно было человека увидеть в разговоре с кем-то». Несмотря на беспочвенность этого обвинения, а также его «покаянную речь» на партийном собрании в 1936 г. в МГУ, где он работал^[227], ему не удалось избежать осуждения на 10 лет и ссылки, ибо, как отмечал Д.А. Волкогонов, «в те годы слово троцкист звучало как приговор»^[228]. «Следователь, который вел мое дело, сказал: “В Вашем деле цыпленок еще не вылупился из яйца, но как минимум лет 10 Вам дадут”»^[229], – вспоминал В.М. Далин. В целом следователь не ошибался, ибо скоро газета «Правда» характеризовала Виктора Моисеевича и некоторых его коллег «врагами народа»: «Коммунисты-историки не выполнили неоднократных указаний товарища Сталина о необходимости повышения революционной бдительности. В результате до недавнего времени на историческом участке научного фронта подвизались также подлые враги народа, как участники троцкистско-бандитских шаек – Фридлянд, Зайдель, Дубыня, Ванаг, Невский, Пионтковский, Далин и др.»^[230].

В этих условиях к В.М. Далину стали относиться как к разоблаченному врагу народа. Среди его так называемых разоблачителей был и заместитель директора ИМЭЛ В.Г. Сорин^[231], и это тогда, когда в том же 1937 г., как отметил В.Г. Мосолов, на партийном собрании этого института «одна бдительная особа сообщила о слышанном ею разговоре Рыклина с Далиным, в котором Далин отрицал свою принадлежность к троцкистской оппозиции»^[232]. В.Г. Мосолов констатировал также, что «в апреле 1937 г. Зоркому, тогда уже одному из ответственных сотрудников ИМЭЛа, пришлось объясняться по поводу доноса на него самого в связи со знакомством с арестованными “врагами народа”, в частности историком В.М. Далиным. В своем заявлении в партком ИМЭЛ Зоркий кается в том, что “не подозревал в нем замаскированного врага”»^[233]. Тем самым М.С. Зоркий, по всей вероятности, хотел не только себя оправдать, но и, на самом деле, вряд ли смог считать своего коллегу «замаскированным врагом», поскольку, как уже отметили, незадолго до этого он присутствовал на его самокритическом выступлении в МГУ.

Был ли В.М. Далин троцкистом? Венгерский историк Миклош Кун, внук Белы Куна, не раз вел беседы с В.М. Далиным о его прошлом в первой половине 1970-х гг. Он почему-то отметил в посвященной ему статье, что тот «провел семнадцать лет в тюрьме из-за своих троцкистских убеждений»^[234]. Поэтому воспротивившаяся его неверному утверждению Г.С. Черткова справедливо отметила: «Это верно, что в годы своей молодости В. Далин имел определенную склонность к Троцкому (мне кажется, что он его ценил, в частности, как оратора), но даже в эту эпоху он не был, так сказать, убежденным троцкистом»^[235].

В этой связи огромное значение имеют неопровержимые свидетельства руководителей Института истории Комакадемии, где Виктор Моисеевич работал с 1932 г. заместителем руководителя группы по новой истории^[236]. В двух документах о нем, сохранившихся в АРАН и составленных в 1935 г. руководителями этой организации Н.М. Лукиным, А. Медведевой и Шапиро, отмечено, что в 1923–1924 и 1926–1927 гг. он на самом деле «имел троцкист[ские] колебан[ия]»^[237].

В этом случае, как мне представляется, необходимо обратить особое внимание на «троцкистские колебания» В.М. Далина. В конце 1923 г. Л.Д. Троцкий опубликовал множество статей^[238], выдвигая свою позицию по вопросу о необходимости предоставления молодежи права для установления контроля над партией. В этой связи, как верно заметил Д.А. Волкогонов, по мнению Л.Д. Троцкого, «нельзя “старикам’à решать за всю партию, не привлекая молодежь. Партия не может жить только капиталом прошлого»^[239]. Выступления Л.Д. Троцкого на этот счет вызвали бурную реакцию со стороны его оппонентов, выступавших, в частности, на страницах «Правды» на рубеже 1923–1924 гг. В одной из этих статей отмечалось: «По мысли тов. Троцкого, на молодежь выпадает задача быть не только “барометром’à партии, но и контролером ее старой гвардии. Как и для каждого контролера, молодежи необходимы поэтому “искренняя убежденность и независимость характера’à (независимость от кого? Не от старой ли гвардии?). Разве можно провести более отчетливую грань разделения, противопоставить молодежь старым кадрам партии? Конечно, нельзя. Вопрос поставлен именно так. Мы же считаем, что такая постановка вопроса чревата самыми серьезными последствиями для партии, и хотим поэтому предостеречь от них»^[240].

Несмотря на утверждение Д.А. Волкогонова о том, что сторонников Л.Д. Троцкому его «выступления не прибавили»^[241], тем не менее его изначально поддержали видные деятели комсомола, в том числе два члена ЦК РКСМ – В.М. Далин и М. Федоров. В опубликованной 16 января 1924 г. в «Правде» статье «К вопросу о двух поколениях», подписанной В.М. Далиным и его молодыми коллегами, отмечалось: «Имеется ли здесь то противопоставление и стремление к подрыву старых кадров, которыми более всего оперируют в обоих документах [речь идет о двух отмеченных нами статьях, опубликованных в газете «Правда» 1 января 1924 г. – В. П.]? Нам сдается, что при спокойном, серьезном рассмотрении всех выше приведенных заявлений т. Троцкого более чем трудно усмотреть и найти в них какое-либо натравливание. Наоборот, новый курс и понимается т. Троцким как наилучший путь к упрочению и углублению влияния старых большевистских кадров. Но если отбросить все эти легенды, побочные, легкие передержки и искажения и взять вопрос по существу о путях воспитания в ленинском духе партийного молодняка, – правота тов. Троцкого совершенно очевидна… Мы за единство, за безусловно большевистское руководство партией. Мы далеко не закрываем глаза на все опасности, которые стоят перед молодежью. И именно серьезно учитывая эти опасности, мы против затушевывания вопроса о новом курсе под предлогом защиты исторических прав старой партийной гвардии от несуществующих посягательств»^[242].

Л.Д. Троцкий остался очень довольным этой статьей, полный текст которой он разместил в четвертом приложении своей брошюры «Новый курс»^[243], написав об этом: «Мы печатаем присланный нам документ, достаточно ярко характеризующий, насколько безосновательны и злостны утверждения на счет враждебного “противопоставления’à молодежи старикам» ^[244].

К слову, по свидетельству Г.С. Чертковой, В.М. Далин ей рассказал, что он подписал уже готовый текст, который ему преподнес А.И. Безыменский. «Это именно он, довольно известный у нас “поэт комсомола”, был, согласно В.М. Далину, основным или, вероятно, единственным автором этого письма»^[245]. В этой связи отметим, что в начале 1920-х гг. молодого А.И. Безыменского поддерживал Л.Д. Троцкий, ибо, по мнению Д.А. Волкогонова, «те мастера культуры, которые служили революции самозабвенно, преданно, могли рассчитывать» на его поддержку^[246]. В письме А.В. Луначарскому Л.Д. Троцкий написал о нем: «Безыменский – поэт и притом свой, октябрьский, до последнего фибра»^[247]. В таких условиях написание этой статьи в защиту Л.Д. Троцкого А.И. Безыменским было вполне закономерным.

Как отмечает М. Кун, несомненно, по свидетельству В.М. Далина, после публикации этой статьи Л.Д. Троцкий попросил его через А.И. Безыменского повидаться с ним. «Однако Далин на протяжении всей своей жизни был чрезвычайно скромным и не воспользовался этим случаем, чтобы познакомиться с Троцким»^[248], – заключает он.

Поскольку под этим текстом В.М. Далин поставил свою подпись, именно это обстоятельство и предоставило возможность руководству Института истории Комакадемии упоминать о его «троцкистских колебаниях». К слову, об этом свидетельствует также признание В.М. Далина в одном коллективном письме, опубликованном в газете «Правда» в конце 1924 г., свидетельствующем об изменении позиции как его самого, так и его единомышленников относительно политической линии Л.Д. Троцкого: «Авторы настоящего письма в прошлой партдискуссии были в числе товарищей, признававших правильной линию тов. Троцкого. Мы тогда совместно выступили в защиту ее против письма ЦК РЛКСМ, сочли своим долгом выступить как активные работники комсомола»^[249]. Однако, как свидетельствует их откровенное признание, они уже выступили против его позиции: «Мы переживаем разногласия с т. Троцким особенно болезненно. Молодежь, воспитывавшаяся во время революции, не знавшая истории партии, росшая главным образом на практической работе, высоко ценящая заслуги т. Троцкого, не вся могла сразу определить смысл выступлений т. Троцкого в дискуссии 1923 г. Но личный авторитет т. Троцкого не должен заслонять тех ошибок, которые он делает сейчас. В частности, мы были неправы в вопросе о молодежи. За десятком бесспорных положений о самодеятельности молодежи, о том, что партийная демократия является в определенных данных условиях наивысшей формой для большевистского воспитания молодежи, мы не видели противопоставления поколений. Самый факт того, что т. Троцкий выдвинул вопрос о молодежи в связи с противопоставлением аппарата партии, т. е. основных кадров пооктябрьскому [sic] поколению, – вел молодежь не по большевистскому пути. Исходя из всего вышеизложенного, мы присоединяемся к письму ЦК МК и ЛК РЛКСМ об “Уроках Октября”»^[250].

Тем не менее его подпись под указанной статьей, написанной А.И. Безыменским, имела пагубное воздействие на его горькую судьбу. В одной из своих статей М.В. Далин, имея на это все основания, упоминал, что его мать, С.М. Айзенштадт, «умоляла мужа не подписывать этот документ, но он после некоторых колебаний все же поставил свою подпись»^[251]. Это и привело к его аресту в 1936 г. К слову, на эту тему Михаил Викторович говорил не только с Г.С. Чертковой^[252], но и со мной.

Может быть, по таким же второстепенным причинам В.М. Далин имел «троцкистские колебания» и в 1926–1927 гг. Однако, как утверждали в 1935 г. те же руководители Института истории Комакадемии в одном неозаглавленном о нем документе, В.М. Далин «в последующие годы уклонов от генеральной линии партии не имел»^[253]. Другими словами, в таких условиях считать его «троцкистом» как таковым, мягко говоря. бессмысленно. Поэтому и Г.С. Черткова, критикуя М. Куна, справедливо отметила: «Говорить, что он остался троцкистом в течение последующих двенадцати лет [в 1924–1936 гг. – В. П.] и был арестован как таковой, не только преувеличение, но и неосознание его идеологической эволюции»^[254].

Мало того, в связи с предъявлением 17 января 1924 г. Сталиным на XIII конференции РКП(б) Троцкому претензий, что «именно он создал оппозицию… развязал дискуссию, совершает “антипартийные акты”, противопоставив партийный аппарат партии, а молодежь – старым кадрам», Г.И. Чернявский верно заметил, что тогда «на самом деле оппозиция пока не существовала»^[255].

В.М. Далину пришлось провести в заключении в общей сложности около 17 лет^[256]. Арест, заключение и ссылка, безусловно, наложили глубокий след на его дальнейшее поведение и образ мысли. Он избегал разговоров на политические темы, не одобрял критических высказываний о политике правительства или о каких-либо пороках советской действительности, рекомендовал проявлять большую сдержанность при разговорах на эти темы, а лучше и вовсе избегать их, порицал за знакомство и общение с иностранцами, не являвшимися гостями Академии наук.

Прошлое В.М. Далина во многом помешало гармоничному развитию его научной карьеры. Приведем самый разительный пример. Глубоко преклоняясь перед творчеством советского историка, французские коллеги, и в частности Ф. Бродель, неоднократно изъявляли желание пригласить его во Францию для совместной работы. Среди них упомянем также имя К. Виллара, который в письме А.З. Манфреду от 18 марта 1971 г. написал, что организаторы коллоквиума, посвященного столетию Парижской Коммуны, «будут очень счастливы при присутствии Далина, кого они просят представить сообщение. Они у меня попросили упорно добиваться его приезда. Могу ли я вас поручить выполнить эту миссию одновременно и у друга Далина, и, при необходимости, в Академии? Расходы его пребывания будут выплачены»^[257].

Но все эти попытки закончились ничем. Еще в 1960 г. советская власть запретила В.М. Далину участвовать в международном коллоквиуме в Стокгольме «Бабеф и проблемы бабувизма», посвященном 200-летию со дня рождения Бабефа, а его доклад там был зачитан Б.Ф. Поршневым^[258]. В.М. Далину дали понять, что он, бывший политзаключенный, не был полностью реабилитирован^[259] и не имел права на выезд за пределы СССР. А.В. Гордон, имея на это все основания, утверждает, что освобождение бывших политзаключенных «было половинчатым»^[260]. Именно по этой причине так же относились и ко всем остальным вернувшимся из сталинских лагерей коллегам В.М. Далина, в том числе к Я.М. Захеру, не получившему разрешения на участие в этом же коллоквиуме, несмотря на поддержку А. Собуля, включившего его фамилию в программу этого научного мероприятия. Как отметил А.В. Гордон, «профессору дали почувствовать, что “полной’à реабилитации он так и не удостоен, и, каким бы авторитетом ни пользовался на Западе среди “прогрессивных ученых”, на родине действует свой номенклатурный порядок, нечто вроде табели о рангах для ученых»^[261].

На столь грустную ситуацию В.М. Далин смотрел более чем философски, однако избегал разговоров и на эту щекотливую тему. Как верно заметил А.Я. Гуревич, «люди поколения Сказкина… подвергались зловредной ленинско-сталинской радиации, и политической, и идеологической, и какой угодно, на протяжении большей части своей жизни, десятилетиями, начиная с 20-х годов, почти без перерыва. Поэтому их жизнестойкость, их способность к сопротивлению были сломлены»^[262].

Последние годы жизни В.М. Далин на приглашения зарубежных коллег (Ж. Шарля и др.) отвечал вежливым отказом, ссылаясь на состояние здоровья. Не впадая в уныние, что, в принципе, было не совместимо с характером такого волевого человека, как Виктор Моисеевич, он часто подчеркивал, что можно писать по истории Франции интересные научные работы и в Москве, имея в распоряжении богатые архивы.

В связи с этим следует обязательно отметить одну из особенностей творчества В.М. Далина. В науке он выбирал непроторенные пути, и все основные труды, вышедшие из-под его плодовитого пера в 1950-1980-е гг., – результат тщательного изучения многочисленных архивных первоисточников, к которым до него не прикасалась рука историка. Как профессионал он придавал первостепенное значение исследованию архивных документов, без чего, в принципе, немыслимо всестороннее и глубокое изучение прошлого. Впоследствии он об этом писал: «Историк, никогда не работавший в архиве, подобен футболисту, ни разу в жизни не забившему ни одного гола»^[263]. Именно поэтому В.М. Далин с удовольствием и часто приводил пример Ж. Лефевра. Этого историка он высоко ценил и, к слову сказать, очень переживал, что был лишен возможности личного общения с ним во время своей единственной научной командировки во Францию, ибо тот находился тогда в провинции. В.М. Далин подчеркивал, что при написании своей книги о крестьянах департамента Нор Лефевр вел архивные изыскания в течение нескольких десятилетий ^[264].

Страстный труженик, крупный знаток всех тонкостей исследовательской работы, В.М. Далин и от своих учеников требовал упорной, многолетней работы в архивах, бережного отношения к документам, поверхностного изучения которых категорически не принимал. Дабы помочь молодым историкам сориентироваться в этой не очень простой, особенно в начале исследовательской работы, области, он при необходимости, несмотря на преклонный возраст, даже зимой ходил вместе с ними в архивы, помогая при расшифровке неразборчивых рукописных материалов. В.М. Далин считал архивные изыскания непременным условием успеха исторических исследований и неотъемлемой частью творчества научного сотрудника. Он высоко ценил профессионализм в науке, ведь его собственные работы, как отмечал В.П. Смирнов, «дают нам образец высококачественного научного исследования; могут служить примером научной добросовестности и высочайшего профессионализма»^[265]. К нему полностью применима оценка, данная Б.Д. Грековым Я.А. Манандяну в письме от 21 апреля 1946 г.: «Я пишу так уверенно о Вашей работе, потому что иначе как в работе Вас не представляю»^[266]. Ему весьма характерны и слова В.П. Волгина о себе: «Мне кажется, что я до тех пор буду чувствовать себя живым человеком, пока буду работать»^[267].