Король холопов

По матери, Гжималянке, он состоял в родстве с Неоржей, которого называл дядей и с которым часто встречался.

Деревянный, незатейливый дом Неоржи находился в Околе. В отсутствие пана в нем жили привратник, старый дворовый слуга и служанка. Опустевший, запущенный дом состоял из нескольких комнат, между которыми была одна большая, где можно было принимать гостей.

Скупой и жадный Неоржа нечасто принимал у себя, и у него не очень-то охотно бывали, потому что он вовсе не по-барски принимал, хотя это было ему по средствам. Он сам ел и пил много, часто даже как обжора, без разбора… Самые простые блюда, кислое пиво – все ему было по вкусу… Когда не было в доме чужих, он ел то, что было приготовлено для челяди, не выбирая, лишь бы на его долю оставили самую большую чашку.

Через несколько дней после того как король побывал у Вядуха, батрак привел ему лошадей, изгнанных из Велички; узнав, что король, рассердившись, не только велел их прогнать, но даже грозил ему наказанием и запретил ему доступ к себе, он страшно разозлился.

Ему не на ком было выместить свою злобу и не перед кем излить свою душу, потому что он остался одиноким.

Люди, узнав о том, что он попал к королю в немилость, начали его сторониться и избегать, как это обыкновенно бывает. В течение целого дня до самого вечера никто не пришел, лишь в сумерки притащился судья сандомирский, Ясько, прозванный Грохом.

Ясько Грох тоже принадлежал к числу недовольных. Это был юрист самоучка, схвативший верхушки наук в школе Пресвятой Девы в Кракове, служивший вначале писцом при суде; когда же он приучился и привык к судебным разбирательствам, его назначили помощником судьи за неимением другого. Хотя познания его были очень малы, тем не менее он ими очень гордился.

Хитрый и такой же жадный, как и Неоржа, но к тому еще бедный, Ясько Грох известен был тем, что лучше других умел из чужой вины извлекать для себя пользу в виде разных поборов. На него очень роптали – но он не обращал на это внимания. Он, в свою очередь, жаловался на судьбу, что ему приходится довольствоваться такой малой должностью, когда он чувствует, что достоин чего-нибудь лучшего.

Неоржа, увидев на пороге длинноногого, прямого как палка Гроха, тотчас же выпалил:

– Вы знаете! Знаете! – начал он невыразительно бормотать, потому что у него был толстый язык. – Вы знаете, чего мы дождались? Короля холопов! Да! Да! Для них он как отец родной, а для нас, старых дворян – тиран, палач… Посмотрите, – добавил он, – мне исконному дворянину нельзя было послать негодному жиду в Величке своих лошадей для прокормления. Он их велел немедленно убрать вон… Ну?.. Что вы на это скажете?

Он ждал ответа, но Грох лишь кривил губы.

– К моему хлопу, к этому висельнику Вядуху, король ездил в гости… А меня в замок не впускают! Вы это понимаете?

Грох процедил сквозь зубы несколько слов.

– Так у нас всегда бывает…

– О чем он думает, этот король? – вопил Неоржа. – Он намерен поступать с нами, рыцарями и дворянами, как с рабами…

Задыхаясь от гнева, пыхтя, Неоржа расхаживал по комнатам. Тем временем Грох оглядывался кругом, нет ли чего съедобного. Он не был таким жадным, как хозяин дома, однако радовался угощению, потому что оно его избавляло от израсходования денег на еду и питье.

Неоржу душила злоба… Он ударил в ладоши и приказал явившемуся в разорванном платье батраку нацедить пива. Принесли жестяной кувшин и глиняные кубки. Они уселись за напитком; Неоржа сопел, Грох охал. У хозяина дома не сходили с уст лошади, прогнанные из Велички… Посетитель разделял его возмущение.

После второго кубка он тихо начал:

– Это верно, что вас обидели… Король не обеднел бы от ваших лошадей, но в этом еще не все… Есть гораздо худшие предвестники. Камень на камне не останется.

– Ну! – спросил Неоржа удивленный. – А какие?

– Они собираются все тут переделать и перестроить.

– Кто?

– Ну, да Сухвильк и король, – тихо ответил Грох, который боялся жаловаться из боязни быть подслушанным.

Неоржа был изумлен.

– Что? Что? Говорите! – воскликнул он, нагнувшись к посетителю.

– Вы ни о чем не знаете?

Хозяин пожал плечами и опорожнил кубок.

– Сухвильк научился в чужих странах таким вещам, о которых у нас никогда не слышали. Он хочет развести у нас виноградники в то время, когда у нас и простые деревья гибнут от холода. Законы! Законы! Я слышал, что их собрали со всех стран, переписали и хотят отменить все обычаи, скопившиеся в течение веков, передававшиеся от поколения к поколению, и вместо них ввести новые законы…

Глаза Неоржи расширились от изумления, но он хорошенько не мог этого понять.

– Что? Что? – тихо бормотал он.

– Теперь мы, судьи, – продолжал Грох, пальцем ударяя себя в грудь, – мы рассматриваем дела, выслушиваем, взвешиваем и судим по совести… Но это, видите ли, им не нравится… Нет… Они велят судить на основании писаного закона.

Он язвительно рассмеялся.

– Но этого быть не может! – воскликнул возмущенный Неоржа.

– А король этого желает, потому что Сухвильк уговорил его, что так делается в других странах.

Горькая улыбка была на его устах.

– Эх! Эх! – добавил он, – берегитесь, господа дворяне! Берегитесь! Что с нами, судьями, приключилось сегодня, то случится завтра с вами. Бросят старые обычаи и растопчут их ногами и переделают это королевство по своему усмотрению, по образцу венгерского или чешского.

Неоржа от ужаса и возмущения молчал.

– Им мало того, что они нас, судей, придавят и сделают рабами закона, – жаловался Грох. – Они хотят все вверх дном перевернуть. Ведь какими здоровыми жилищами были наши деревянные дома… Эх! Король приказывает строить из камня… А жить меж каменных стен – это смерть! Он хочет нас погубить. Господь Бог дал соль для всех. Когда-то можно было ее получить в Величке каждому, сколько нужно было, а теперь!.. Эх! Завели счета, жиды отмечают каждую мерку и записывают в книги.

– А моих коней вон из Велички! – заикаясь, простонал огорченный Неоржа. – Вот оно… Вот что… Дворян и рыцарей, – начал он бормотать, – король обиж… Они ему не по вкусу… Он лишь расположен к хлопам и жидам… Этот Левко из Велички, эта скотина, рассказавшая о моих лошадях, – он арендует соляные копи, и все, что он скажет, то свято… Моего мужика, хитрого разбойника, король фамильярно хлопает по плечу… а мы? Что мы такое? Кто мы?

– Светопреставление? – произнес Грох, глядя на дно кубка, в котором ничего уж не осталось.

В это время в комнату вошел ксендз Марцин Баричка, простоявший несколько секунд у порога, не замеченный разговаривавшими.

Грох, относившийся к духовенству с большим уважением, поцеловал в руку прибывшего. Неоржа встал, уступив место гостю. Ксендз Баричка, бледный, с пасмурным, угрюмым лицом, уселся.

– Я слышу, что вы, господа, жалуетесь на его величество, – произнес он, качая головой.

Неоржа, разводя распухшими руками, обратился к нему с болезненным выражением лица.

– Вы слышали о том, что случилось с моими лошадьми в Величке? Что? Ведь это вопиющее дело! За это Господь должен его наказать!

Ксендз Баричка изумился.

– А какое же у вас право было их там держать! – спросил он.

– Право? – с возмущением воскликнул Неоржа. – Такое право, что испокон веков такие люди, как я… там кормили по две и по четыре… Дьявол не взял бы за это жида, да и с кормом ничего не случилось бы.

Ксендз Баричка покачал головой.

– Это еще не все, – подхватил хозяин. – Послушайте, о чем рассказывает Грох: волосы дыбом становятся.

Ксендз повернулся к судье.

– Ужасно! – произнес Грох. – Я слышал, что собираются писать новые законы.

Баричка улыбнулся.

Грох начал свои нарекания, все более и более увлекаясь, но на духовного слова его не произвели никакого впечатления, и он равнодушно слушал.

– Это еще не самое скверное из того, что делает король, – молвил он строгим голосом.

Оба собеседника замолчали. Лицо ксендза стало грустным.

– Он хотел иметь наследника, в этом не было ничего плохого, он сватался к этой чешке, которая вскоре умерла… В этом был перст Божий! Вскоре после этого король Ян и его сын сосватали ему Аделаиду Гессенскую… Долго ли он с нею жил? А что теперь делается?

Грох покачал головой.

– Эта немка, которая ему даже двух тысяч копеек в приданое не принесла, а вдобавок еще уродлива…

– Он ведь знал об этом и все-таки женился, – прервал ксендз.

– Я ее видел, – пробормотал Неоржа, – и хотя я короля не люблю, но я его не обвиняю. Она безобразна, не знает по-нашему ни слова, и говорят, что она не совсем нормальная…

– Однако, она его жена.

– За эту жену вам нечего так вступаться, – произнес Грох, – она ни в чем не терпит недостатка. Король питает к ней отвращение, и ее устроили в замке, в Жарновце, где она живет, как подобает королеве, но мужа не видит. Она уж больно уродлива…

Грох покачал головой.

– Он не мог с нею жить, – произнес Баричка, – хотя по церковному уставу он должен был… Потому что человек не рожден для роскоши. Он ее удалил… Пускай так… Но зачем же он ищет других женщин… И вводит людей в искушение и соблазн?

Эти слова, отчетливо и строго произнесенные ксендзом Баричкой, не нашли сочувствия и подтверждения в его слушателях, отнесшихся к ним так же, как Баричка раньше отнесся к жалобам на законы.

Неоржа и Грох опустили глаза. Они тоже не были без греха, а в те времена, когда людские страсти проявлялись с особенной силой, редко кто мог похвалиться праведной жизнью. Поэтому строгий суд ксендза Барички приняли с молчанием.

– Это вина короля, – продолжал духовный, – зачем он дает себя склонить к плохому… Почему он поддается своим страстям; но не меньше виноваты и наши капелланы, которые с ним имеют сношения, живут вместе с ним, видят все его безобразия и не хулят, и не порицают его за это. Об его излишествах вероятно знает епископ гнсзнинский, потому что он часто бывает при короле, знает и ксендз Сухвильк, который почти из королевского замка не выходит, знают и ксендзы… Но ничего не говорят.

Слушатели хранили упорное молчание.

Грох находил, что составление новых законов это самый страшный грех короля, а Неорже казалось, что изгнание из Вслички его коней – еще большее преступление.

– Если б я был при дворе, – прибавил Баричка, – я не потерпел бы этих любовниц, о которых все знают и на которых указывают пальцами.

– Но в Кракове их нет, – шепнул Грох, указывая рукой в различных направлениях. – Они сидят в королевских поместьях, в Опочне, в Чехове, в Кжечове…

– Везде их полно, – говорил Баричка, продолжая возмущаться, – найдутся и в нашем городе… Это еще не все! – воскликнул он: – Люди рассказывают о еврейках!

Грох и Неоржа, услышав это страшное известие, заломали руки от волнения.

– Этого не может быть, – вставил Грох.

Неоржа молчал… Разговор о короле прекратился, потому что по двору проскользнула какая-то фигура, и никто из них не желал быть подслушанным.

Один лишь мужественный Баричка готов был всегда и перед всеми повторить свои слова.

Хозяин дома поднялся со своего места и ожидал появления в комнате человека, только что прошедшего через двор.

Двери медленно раскрылись, и на пороге показался хороший знакомый Неоржи, один из семьи Яксов Меховских; это была одна из богатейших семей в прежние времена; некоторые из них и по сию пору сохранили свои богатства; другие обеднели, и к числу последних принадлежал вошедший в комнату Якса Микула.

У Неоржи была единственная дочь: говорили, что Микула намерен был к ней свататься, но… Якса принадлежал к двору короля, и на него косо глядели. Когда он вошел, наступило молчание.

По лицу вошедшего сразу можно было узнать о его знатном происхождении, хотя одет он был бедно. У него была красивая рыцарская внешность, но черты его лица были слишком нежными и мягкими для мужчины. В нем было что-то барское, несмотря на его скромную одежду.

Неоржа его холодно принял; он догадывался, что Якса, находившийся при дворе короля, принес ему какой-нибудь выговор или неодобрение. Он предпочитал не говорить с ним о происшедшем.

– Я пришел с вами попрощаться, – отозвался Якса, – потому что боялся, может быть вы уедете. Мне так казалось!

Хозяин пристально на него посмотрел.

– Конечно, мне здесь делать нечего, – произнес он, – но и торопиться мне не хочется, потому что я не желаю, чтобы кому-либо показалось, что я скрываюсь от разгневанного короля.

Якса в ответ молча на него взглянул.

– А что же король? – угрюмо спросил Неоржа.

– На охоте.

– Сердитый?

– Я его почти никогда не видел сердитым, – возразил Якса. – Он на секунду вспылит, но быстро сдерживает себя.

– А вероятно он на меня гневается! – воскликнул Неоржа.

Яксе не хотелось прямо высказать то, о чем он думает.

– Я этого не знаю, – проворчал он, – однако я полагаю, что если вы на некоторое время сойдете с его горизонта, то по вашем возвращении забудется обо всем происшедшем.

– Но я об этом не забуду, – пробормотал Неоржа.

Ксендз Баричка встал и, попрощавшись с дядей, ушел.

Грох и Якса остались.

Воспоминание о короле снова взволновало Неоржу; он расхаживал по комнате и ворчал. Хотя он и узнал, что Якса находится в свите короля, однако он дал волю своему языку в надежде на то, что гость, сватавшийся к его дочке, примет его сторону и будет с ним одного мнения.

– Нам не такой король нужен, – произнес Неоржа. – Это король для хлопов, но не для нас… Он знать не хочет дворян и их не милует, но и мы его поэтому тоже не жалуем.

Якса покраснел и живо воскликнул:

– Простите! Но мы, которые при нем находимся, мы его любим!

– Ну, так и на здоровье! – насмешливо сказал Неоржа, и лицо его залилось румянцем.

Якса не мог больше сдерживаться и, поднявшись со скамейки, прибавил:

– Да, мы, которые ему служим, должны его любить, потому что он добр, справедлив и нам добра желает, но он несчастный человек.

– Он! – заворчал Неоржа – он! Чем же он несчастен? Сокровищница, бывшая пустой при старике отце, при нем наполнилась, ему не представило затруднений отсчитать немцам двадцать тысяч гривен; драгоценных камней и серебра у него без счета… Чего же ему еще нужно?

– Милый мой пан, – начал Якса ласково, – я не знаю, дает ли это счастье… У него нет потомка.

– Почему же он не живет с женой?

Якса промолчал.

Неоржа выведенный из терпения этим маленьким отпором, уж больше не хотел глядеть на будущего зятя.

Обиженный гость, заметив это, слегка кивнул головой и удалился. Неоржа, окинув взглядом удалившегося, присел к столу рядом с Грохом, в единомыслии которого он был уверен.

– Как вы полагаете, судья, – тихо спросил он, – следует ли нам его переносить?

– Кого? – спросил гость немножко удивленный.

– Да, короля! – промолвил Неоржа. – Когда-то дворяне сами выбирали себе королей, и если они им приходились не по душе, то их свергали с престола.

– Но ведь это коронованный король! – робко прошептал Грох.

– Э, – возразил хозяин, размахивая рукой, – что нам в его короне! Я знаю, что здесь, в Кракове, мы ему ничего не сделаем, но нужно начать с другого конца. В Великопольше, в Познани найдутся такие, которые восстанут; потому что они совсем не довольны тем, что король не живет в Гнезне и что их столицу превратили в маленькое местечко. Там каждому наместнику мерещится, что он, подобно Поморью, отделится и освободится из-под власти короля. Там одни радовались бы бранденбургцам, другие силезцам. Там…

Говоря эти слова, он взглянул на своего собеседника и вдруг запнулся. Грох, хотя и жаловался на короля, но таких дерзких речей не мог похвалить. Он многозначительно сдвинул брови, и Неоржа спохватился, что сболтнул много лишнего. Стараясь исправить свою ошибку, он сконфуженно улыбался.

– Вот я болтаю, – произнес он, – вот, болтаю! Это потому что я не могу простить ему за лошадей! Они в Величке хорошо откормились бы!

Грох не дал себя ввести в обман этой переменой фронта.

– Напрасно вы о таких вещах говорите и вспоминаете об обиде, – проворчал он. – О чем велькополяне думают – это Господь их ведает, но подобно тому как Винч из Шамотуль, будучи недоволен старым королем Локтем, должен был раскаяться в этом и впоследствии был наказан дворянами, так может случиться и с теми, которые попробуют восстать против Казимира, если они на это осмелятся.

Неоржа стоял, задумавшись.

– Разве он такой же сильный, как его покойный отец, – начал он, успокоившись, – воевать-то он не особенно способен… Ему бы только строить и все переделывать… Он женщин любит, на охоту ездит, турниры устраивает…

– В том-то и дело, что вы его не знаете, – произнес Грох, качая головой. – Все это правда, но вся беда в том, что у него такая же железная воля, как и у отца, да ум у него более хитрый и изворотливость большая.

Неоржа был очень удивлен, слушая эти слова и недоумевая, что он может сделать против человека, характер которого ему не удалось определить; он пожимал плечами.

– Каково это нам будет, когда он все перевернет вверх дном и захочет по-своему переделать, – сказал Грох, – это еще неизвестно, но он настоит на своем, – со вздохом добавил судья, встревоженный слухами о своде законов. – Нам придется плохо, – продолжал он. – Какое значение будет иметь тогда судья? Вероятно, он урежет нам наши доходы… потому что он больше заботится о мужике, о поселенце, о бедном темном люде, чем о нас и о дворянах… Но что он решил, то… и докажет! Я его знаю! А то, что вы говорите о велькополянах… то на это не особенно можно надеяться. Хотя рыцарство и не особенно пожелает, но найдется какой-нибудь услужливый воин в Венгрии…

Грох вздохнул, а Неоржа задумался.

– Если он захочет, то у него вскоре будет много русского люда, – закончил судья.

Все, о чем он говорил, сильно подействовало на хозяина, который печально молчал.

Так как все пиво уже было выпито, а хозяин хранил молчание, то гость решил уйти.

Они довольно холодно расстались.

Неоржа взглянул вслед уходившему.

– Брешет! – произнес он про себя. – Дворяне что-нибудь да значат! Посмотрим! Я ему этого не прощу и отомщу за стыд и за прогнанных лошадей.

Самое великое дело, которое должно было прославить его царствование, Казимир хотел совершить в Вислице, для того чтобы почтить память своего отца, имя которого было связано с этим городом.

Покойный король два раза отбивал Вислицу от врага, там он молился и оттуда он, едва подкрепив свои силы, предпринимал походы для приобретения новых владений. Это место служило Локтю гнездом и приютом в тяжелые минуты жизни, и он им очень дорожил, а потому нет сомнения в том, что король руководился мыслями и воспоминаниями об отце, принявшись первым делом за устройство этого города.

Он окружил его каменными стенами и начал строить здания из кирпича и камня. Построили новый костел из теса на том же самом месте, где Владислав молился во время своих бедствий.

Это был старый городок, у устья реки Ниды, выделявшийся как остров на возвышенности, кругом окруженный лугами, которые весною затапливались водой. Топи и трясины с незапамятных времен были царством жаб, лягушек, змей, ужей, кишевших там десятками тысяч.

Старое предание гласило, что, когда ксендз служил обедню в маленьком костеле, находившемся в предместье, и лягушки своим кваканьем ему мешали, он проклял их во имя Божие, и они с тех пор начали вести себя тише.

Хотя Вислица, благодаря стараниям Казимира, была украшена новыми каменными зданиями, которым большая часть городов могла бы позавидовать, в ней все-таки было очень много старинного, оставшегося с незапамятных времен, о происхождении которого старожилы не помнили.

Еще во времена язычества на этом холме поселились рыцари, окопались, и там совершались такие кровавые дела, о которых окрестные жители рассказывали чудеса. Но больше всего хранилось в памяти воспоминание об этом маленького роста богатыре-короле Локте, о бедном изгнаннике, который в течение полустолетия оказывал чудеса, пока не соединил в одно распавшееся при Храбром королевство и не возложил корону на свою уставшую голову.

Давно уже по всей земле ходили слухи, вызывавшие злобу и насмешки, будто бы король хотел выкроить из всех старых законов один новый общий для всей Польши; рассказывали о том, что Сухвильк над этим работал и что намеревались созвать в какой-нибудь город представителей от велькополян и малополян, и затем все эти писаные законы будут обнародованы, и все должны будут руководствоваться и повиноваться им, а не прежним.

Несколько лет к этому готовились. Люди обыкновенно не любят нововведений, а потому относились недоброжелательно к этому новшеству, опасаясь нового закона, вместо старого, основанного на обычае, словесного, неточного, который каждый мог понимать и разъяснять по своему усмотрению.

Судьи, подобно Гроху, больше всего были недовольны, находя, что писаные законы являются для них унижением.

В то время в Польше не были убеждены в том, что осуществление идеи короля о соединении всех земель в одно и о введении общего закона и общей монеты, должно быть желательным для всех, так как оно увеличит силу страны. Каждое отдельное владение защищало свой обычай, настаивало на нем и старалось сохранить свою особенность.

Дворяне боялись, чтобы этот новый закон не уменьшил их власти над мужиком, лишив их прав, к которым они привыкли с незапамятных времен.

Некоторая часть населения поселилась на основании немецких законов и вероятно поэтому беспокоилась и опасалась, чтобы польский закон не нарушил их независимости.

Одним словом, накануне вислицкого съезда, которому должны были предшествовать еще другие съезды, страшное беспокойство овладело всеми.

Даже и духовенство не чувствовало себя в безопасности. Известный уже нам Сухвильк из Стжельца, главный советник короля, его правая рука, которому он поручил составление писаных законов, хотя и был племянником архиепископа, да еще и духовным лидом, однако не особенно был любимым духовенством. Его упрекали в том, что он больше занимался светскими делами, чем делами церкви, что его больше интересовало государство, чем служба Богу. Опасались, чтобы введением нового законоположения не урезали старой свободы, которой пользовалось духовенство.

Собирались на съезды и на великое вече или сейм, созванный в Вислице, не с радостью, а скорее с любопытством и обеспокоенные.

Некоторые говорили, что силой будут защищать свои прежние права; другие сами еще не знали, как они поступят. Однако всякий, кто только мог и хотел поддержать свое достоинство, собирался в Вислицу.

Мужики тоже промеж себя толковали о новом законе, не возлагая на него больших надежд, так как они были убеждены, что дворяне и рыцари сильнее короля, хотя они и верили в то, что Казимир о них не забудет.

Вядух после известного уже нам посещения короля, весть о котором широко распространилась и которое вызвало столько толков, расспросов и зависти, притих и погрузился в работы в поле и хозяйстве, избегая встреч с людьми, которые на него как-то странно глядели.

Неоржа, вначале преследовавший его, затем требовавший лишь покорности, в конце концов оставил его в покое, ничего не добившись. Экономы, очевидно получившие другие приказания, больше не трогали Вядуха, а наоборот, были с ним милостивы. История о причиненных ими убытках была предана забвению, и Вядух не вспоминал о них.

Король как раз в это время был очень занят, а потому забыл о Вядухе.

Год продолжался поход против Руси, увенчавшийся большими приобретениями, завоеванием Перемышля, Галича, Луцка, Владимира, Санока, Любачева, Трембовли, а вместе с тем и богатой военной добычей, целыми возами привезенной в Краков. Затем Казимир женился на немке, но лишь только он ее привез в замок, тотчас же удалил из-за уродства и чужеземных обычаев.

Это непреодолимое отвращение, которое он питал к ней, подстрекаемый и поддерживаемый вероятно его сестрой Елизаветой, потому что она была заинтересована в получении польской короны для своего сына, лишало Казимира всякой надежды на потомка мужского рода.

За это время он и дочку выдал замуж за Богуслава Щецинского в Познани и дал ей богатейшее приданое. Затем обнаружилась измена Дашкова и его приятелей, вызвавшая нападение татар на границы; после великой дружбы с чехами пришлось с ними тоже сразиться, и Господь помог их победить.

За все это время Казимир редко бывал в Кракове и недолго оставался в Вавеле, так что Вядух уж потерял надежду его когда-нибудь увидеть.

Так прошло несколько лет. Богну выдали замуж, Цярах тоже обзавелся женой, которая его наградила сыном.

Вядух, не особенно состарившийся за это время, не хотел отказаться от хозяйства и предаться отдыху. Как человек рассудительный, он выстроил недалеко в лесу для сына и невестки отдельную хату, для того чтобы, как он выражался, бабы не грызлись друг с другом. Гарусьница, хотя и очень любила свою невестку, однако она сына еще больше любила и всегда находила, в чем упрекнуть молодца; поэтому гораздо лучше было, что они не всегда были вместе.

Прожитые годы не особенно отразились на Лексе. Он как и раньше ходил за плугом, принимался за молотьбу, когда нужно было, пробовал свои силы, стараясь не отвыкнуть от работы. Он лишь к старости стал более молчалив, но когда бывал в духе, то по-прежнему давал волю языку.

В 1347 году была ранняя весна, потому что уже во время поста, лишь только растаяли лед и снег, покрывавшие землю, Вядух начал готовиться к посеву. Он находился в сарае вместе с Вонжем, где осматривал плуг, соху, борону, заступы и разные другие, тогда бывшие в употреблении, хозяйственные приборы.

Вдруг он услышал на дворе возглас:

– Гей! Хозяин…

Вслед за этим раздался с порога хаты голос Гарусьницы:

– Куда же он делся? Только что он был тут. Лекса! Отзовись!

На этот зов крестьянин вышел из сарая, и взглянув на ворота, он увидел всадника, лица которого он не мог разглядеть.

Хотя солнце своими слабыми лучами согревало землю, однако было холодно, и голова прибывшего была закутана в капюшон, которые были тогда в большом употреблении в Европе и у нас. Любившие наряжаться для красоты носили их не с одной кистью, а с целым пучком.

Когда всадник повернулся лицом к хозяину, Вядух узнал в нем короля, хотя и сильно изменившегося. Он не лишился прежних красивых очертаний лица, ни его свежести, но на нем лежала печать грусти, тоски по счастью; он как бы тяготился жизнью, стал более серьезным, постарел и был грустен.

Он по-прежнему был ласков и по-человечески разговаривал с крестьянами, обращаясь с ними как с рыцарями или высшими должностными лицами, но видно было, что его тяготит бремя, которое он нес.

Вядух низко склонился перед ним, упав к его ногам.

Король прибыл с небольшой свитой в сопровождении своего неизменного спутника Кохана, охотников, нескольких собак; за ними везли соколов.

Казимир, казалось, колебался; сойти ли ему с лошади, затем, шепнув что-то Кохану, он оставил коня у ворот и, похлопав старика по плечу, направился вместе с ним к хате.

Гарусьница с радостью и с благоговением встретила короля; она была горда оказанной ей честью и счастлива тем, что такая высокая особа вторично посетила их дом.

Как заботливая хозяйка, она тотчас же начала готовить угощенье, но Казимир предупредил ее, что ничего есть не будет. У нее был старый мед, и она начала искушать им гостя; Казимир, не желая ее обидеть, со снисходительной улыбкой согласился, хотя и не был любителем этого напитка.

Вядух стоял перед королем, который внимательно его разглядывал.

– Ты даже не постарел за эти годы, – обратился он к нему.

– Потому что я и тогда уже был стар, – возразил Вядух веселым голосом. – У нас рассказывают об одном человеке, который, взяв теленка в руки в первый день его появления на свет Божий, носил его на руках и на второй и во все последующие дни ежедневно и впоследствии до того привык к тяжести, что мог поднять целого вола. Так и с нашим трудом и работой, милостивый пан. Если их не бросать, силы не уменьшаются и человек не слабеет. Если б я хоть на один день отдохнул, на следующий день меня одолела бы старость и немощь.

Король с грустью рассмеялся.

– Ты это умно придумал, – прошептал король.

– Я лишь повторил то, что от других слышал, – возразил крестьянин.

– Я охотно почерпну что-нибудь из этой премудрости, – прибавил Казимир.

Через секунду король, оглянувшись кругом, опираясь рукой о стол, обратился к мужику со следующими словами:

– А знаешь ли ты, старина, что тебя ждет?

Вядух отрицательно покачал головой.

– А я прибыл к тебе, чтобы попросить тебя об услуге…

Крестьянин поклонился.

– Прикажите, милостивый пане.

– И не маленькой, – добавил король, – но она мне нужна…

После некоторого молчания Казимир прибавил:

– Вы, вероятно, слышали, что я пригласил в Вислицу дворян на четвертой неделе великого поста. Им там объявят новые законы, которые будут введены не для одних лишь дворян и духовенства, но и для всего люда и для крестьян тоже.

Вядух улыбнулся с недоверием.

– Милостивый пане! – произнес он. – Я ежедневно наблюдаю одно и то же, когда кормлю лошадей и им приходится есть из общих яслей, наполненных кормом. Если бы человек за ними не смотрел бы, то старшие и сильнейшие все съели бы, не оставив ничего на долю слабых и маленьких. Так может случиться и с вашими «яслями», к которым, вероятно, нам даже не дадут протиснуться…

– Это уж ваше дело, – произнес король с улыбкой, – я наполню «ясли», и, пока жить буду, останусь при них. В Вислицу съедутся дворяне, духовенство, рыцарство и обыкновенные паны… необходимо, чтобы и мужики там были…

Вядух с удивлением взглянул на короля и ничего не ответил.

– А допустят ли туда другие? – шепотом спросил он после размышления.

– Вы скажете тем, которые захотят вас прогнать или запретят вам доступ, – что вы повинуетесь моему приказанию. Я хочу, чтобы вы там были.

Крестьянин как будто не видел в этом надобности и покачивал головой.

– Поезжай ты, – произнес король, – возьми с собою несколько состоятельных крестьян, пользующихся у вас почетом; будьте вы при мне, для того чтобы не могли сказать, что я о вас забыл или пренебрег вами. Ведь и без того меня называют королем холопов, – пускай, по крайней мере, знают, что я им хочу быть так же, как я король для дворян рыцарства и всего люда, который живет в этом королевстве… Поэтому я вам приказываю, чтобы вы привезли в Вислицу нескольких ваших собратьев. А для того, чтобы вам не пришлось израсходоваться в случае, если не хватит корма для ваших лошадей, потому что в Вислице его могут съесть лошади дворян, возьмите это на дорогу.

При этих словах король вынул из кошелька приготовленный сверток с деньгами и положил его на стол…

– В Вислицу-то я поеду, – с гордостью промолвил крестьянин, – если только жив буду, – но не за ваши деньги, милостивый король. Это годится для бедняков. Мы – люди простые и живем попросту, такими родились и так привыкли; мы золота на себе не носим, но и у нас кое-что найдется припрятанным в горшке под лежанкой про черный день.