Проклятие Баальбека. Степная поэма

Редактор Лариса Анатольевна Балкова (Леонова)

Фото на обложке Анатолий Лакото

© Юрий Кимович Балков, 2018

ISBN 978-5-4485-5040-9

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

В книге Юрия Балкова «Проклятие Баальбека» действие разворачивается в период 1200—1300 годов, времена Чингисхана и монгольских походов.

Главный герой писателя – монгольский воин Китбуга, который в конце книги жертвует своей жизнью во имя продолжения своего Рода (спасая сына, который должен продолжить род Китбуги). Он понимает, что одна человеческая жизнь перетекает в другую: продолжаясь в потомках, человек – бесконечен, бессмертен, жизнь идет дальше, и у души есть возможность вернуться на Землю в новом теле. Духовный выбор стоит выше Земного: погибая, Китбуга проигрывает свою жизнь (меньшее), но спасает ниточку жизни, не дав ей прерваться (большее). Это его земной долг. То же самое он напутствует своему сыну («…напомнил ему о Джасаке» (Законе, который ввёл Чингисхан (Тэмуджин)).

У воина-мамлюка Бейбарса – наоборот, нить жизни прервана: он потерял свою любовь (Сероктен убита Китбугой в бою) и нет потомков. Душа его жаждет лишь мщения.

И пусть соперник не догадывается, за что он боролся и жертвовал собой и лучшими нукерами (воинами), но сам Китбуга знает, ради чего он проигрывает это своё последнее сражение. Он выигрывает Жизнь. По-другому в его понимании нельзя.

Два противоборствующих воина со своими отрядами сходятся на поле боя. Каждый из них защищает свой мир, свои представления, свою любовь.

Тема любви и смерти, долга и нравственного выбора – то, что волновало писателя и то, что никогда не потеряет своей актуальности. Не всегда победа очевидна. Нередко бывает, что при более глубоком анализе – если смотреть дальше – поражение оказывается Победой.

Ветвь первая

В третью луну месяца красных склонов Алга-хатунь увидела сон: ее охраняет тэнгри, одетый в золотые доспехи, а у входа в юрту лежит большая желтая собака. Она спросила у тетушки Уен – что бы это значило, и мудрая старуха, молитвенно сложив на груди смуглые руки, ответила, что к ней приходил светоносный Бодончар, который дал начало всему роду найманов. Он был сыном тэнгри и пятнистой лани Алан гоа. Никто не знает, правда это, нет ли? – но любой найман вырвет сердце тому, кто усомнится в безгрешности Алан гоа.

Алга-хатунь слабо улыбнулась и закрыла глаза. Ей было жаль себя. С тех пор, как рыжебородый Тэмуджин позвал на войну с меркитами славного Чанай-багатура, прошло девять малых кругов времени. Он даже не знает, что скоро у него родится сын.

В Книге Судеб написано, что внук светоносного Бодончара Амбагай сохэр однажды увидел, как в быстроструйной Толе купаются семь прекрасных девушек. Он подкрался к берегу и в зарослях сукая спрятал одежду одной из них. Заметив Амбагай сохэра, девушки с шумом выскочили из воды и превратились в белых лебедей. И только одна из них осталась. С жалобным видом искала она свою одежду, и не могла найти ее.

Амбагай сохэр взял девушку за руку и увел в лесистые горы Хэнтэя, где в ту далекую пору жили голубоглазые динлины. Она подарила ему восемь сыновей. Вот почему про найманов говорят, что они происходят от белых лебедей.

Небо черным войлоком накрыло степь. Алга-хатунь попросила тетушку Уен разжечь огонь в очаге, но едва старуха потянулась к аргальим лепехам, как в тоно сверкнула молния, и трижды прогремел гром. На улице раздались крики:

– Молния ударила в юрту Большого Бурхана!

Зашлись в лае собаки, жалобно заржал жеребец.

Тетушка Уен откинула полог юрты, и Алга-хатунь увидела, как хукерчины выводят из загона испуганных лошадей. Острая боль прошла через все тело. Она стиснула зубы и вцепилась руками в войлочную кошму.

– Абай-бабай, Отец вечно синего Неба, ты един на небесах и на земле, ты живешь в наших помыслах, ты властвуешь над нашими душами, прости нас, грешных. – беззвучно прошептала Алга-хатунь, и тотчас все смешалось и поплыло у нее перед глазами: рвущийся на дыбы жеребец, хукерчин с укрюком, горящее зарево на горизонте…

Когда Алга-хатунь очнулась, она увидела, что тетушка Уен держит на руках кричащего ребенка с огненно-рыжими волосами.

– Радуйся, прекрасная Алга-хатунь, – сказала тетушка Уен. – У тебя родился сын.

Алга-хатунь прижала ребенка к груди и счастливо улыбнулась. Благословенна женщина, родившая сына! Но Чанай-багатур так и не узнал об этом. В безводной степи на границе с владениями Алтан-хана его сразила тяжелая стрела меркитского барласа. Черную весть принес Хасар, брат благословенного вечно синим небом Чингиса. Хасар сказал, что Чанай-багатур был великий воин. Он рубил врагов подобно небесному джанджуну – Ангелу смерти. Алга-хатунь даже не смогла похоронить мужа. Ей сказали, что вместе с другими павшими воинами Чанай-багатур погребен на вершине родовой горы Тэмэгэй, где покой мертвых стережет тысяча храбрых из личной гвардии Чингиса. Нукеры Чаная вернулись с войны, обремененные богатой добычей. Они пригнали гурты овец и стада верблюдов. Их повозки ломились от ковров, бахты и драгоценной утвари. Они привели и рабов: жалких, испуганных, в рваных одеждах. Алга-хатунь приказала отпустить их. Она родилась под свободной звездой и не привыкла видеть рабов в своей ставке. Но многим из них некуда было идти. Алга-хатунь сжалилась над ними, дала им одежду, лошадей и быков, и расселила их у предгорий Хэнтэя. На сороковую луну после рождения Китбуги, так Алга-хатунь назвала сына, к ее юрте подошли два странствующих монаха. Они были в пыльных хитонах из верблюжьей шерсти и круглых войлочных шапках с белыми крестами.

– Мир вам, – сказали монахи и низко поклонились.

– Пусть и с вами пребудут благополучие и счастье, – ответила Алга-хатунь.

– На все воля Божия, – смиренно произнесли монахи. – Слава Творцу, дарующему жизнь и отпускающему грехи.

– Что привело вас сюда? – спросила Алга-хатунь, и монахи ответили, что идут из Диарбекира. Путь их был далек и опасен. Они прошли через царство кызылбашей, спустились с бактрийских гор, и на верблюдах добрались до становищ найманов.

– Уже три века слуги Христа томятся в неволе, – хмуро произнес высокий и стройный монах с худым загорелым лицом и глубоко посаженными темными глазами.

– Мы хотим видеть того, кто спасется сам и освободит наш народ от власти нечестивых, – сказал другой, узкогрудый и нескладный, с длинным крючковатым носом и жесткой седой бородой.

– Почему вы ищете его здесь? – удивилась Алга-хатунь.

– Позволь нам взглянуть на твоего сына.

Алга-хатунь подвела монахов к люльке, где лежал маленький Китбуга, и они долго рассматривали его. Наконец высокий сказал:

– У него голубые глаза и рыжие волосы. Он спасется сам и вокруг него спасутся тысячи.

– Исполнилось пророчество, – поддержал его старый монах, и трижды перекрестил ребенка. – Своими деяними он превзойдет славного Елюй Амбаганя.

Алга-хатунь удивилась еще больше. Откуда чужестранцы знают про Елюй Амбаганя – ее далекого предка.

– Я бы не хотела, чтобы Китбуга повторил судьбу беглого вождя киданей, – сказала Алга-хатунь и надолго задумалась.

– Нам было видение, – нарушил молчание высокий монах, – Вдруг сделалось светло и видимо далеко окрест, как если бы на землю снизошла благодать.

– Вы пришли вовремя, – все еще находясь во власти тревожных мыслей, произнесла Алга-хатунь и провела странников в хоймор – место для почетных гостей.

Она велела слугам принести еду и питье. Монахи восславили Господа, но ни к чему не притронулись.

В юрту вошел священник Буха-заарин. Он имел крест и бубен. Все встали, приветствуя его.

Буха-заарин склонился над люлькой, и, ударив в бубен, запел, призывая ангелов-эжинов:

«От распростертого объятия великого Неба,

Раскинувшейся широко матери Земли,

От золотого солнца и сияния алмазной луны,

От чистых струй Толы и Онона,

От священного огня и благодати монахов,

От сердец богатыря Чаная и прекрасной Алга-Хатунь,

Прими силу, маленький Китбуга.

Пусть сопровождают твою жизнь

Безмерное изобилие и невыразимое счастье.

А, хурый!..»

На крещение Китбуги пришли лучшие люди всех восьми найманских родов. В отстроенной заново юрте Большого Бурхана с красной медной крышей и позолоченным крестом, гордо вознесшимся над лазоревой степью, собрались также старейшины выносливых урсутов и хабханасов, стремительных и беспощадных к врагам тубасов и ойратов, мудрых кэраитов и лунноликих джаджиратов. Не было только мятежных тайджиутов и меркитов, загнанных на обледенелые кручи бактрийских гор.

Чингис объединил разрозненные роды, дал им закон и новое грозное имя. Теперь все стали называться монголами. Он сурово наказал изменников. У тайджиутов вырезали всех, кто перерос колесо арбы. Такая же участь постигла бы и меркитов, но они вовремя покинули родные кочевья, и убежали под защиту Хана-Мелика, надеясь на помощь его многочисленного войска.

Буха-заарин восславил всех, кто пришел на крещение Китбуги.

– Черемухой да степным луком вскормленные, – сказал священник, – Вы доросли до Нойонского Величия. Корнем чжаухасана вспоенные, Вы обрели надобную для праведной жизни мудрость. И да будет с вами мое благословение!

Китбуга не плакал, когда его окунали в холодную воду и окуривали ладаном, который принесли монахи из Диарбекира.

Старейшины одобрительно говорили:

– Он достоин своего отца.

– Воистину это так!

– И да не отступит он от пути, ведущего к Истине!

Не заплакал Китбуга и в тот день, когда впервые упал с коня. А ведь ему было всего три года. Он лежал на каменистой земле и смотрел в бледно-сизое небо, как если бы увидел там что-то удивительное, поразившее его необычайною красотою.

Сохор-нойон, брат отца и старший в роду, поднял Китбугу и снова усадил на коня.

– Запомни, – сказал он. – Конь – твой слуга, когда ты садишься на него. Но если ты падаешь с коня, сам делаешься его слугой.

Китбуга не знал детских забав. С утра до глубокой ночи Сохор-нойон обучал его воинскому ремеслу и уйгурской грамоте. В девять лет Китбуга одной стрелой убил матерого изюбра с тяжелыми ветвистыми рогами, а в семнадцать уже командовал десятком воинов в отряде одноглазого Субудэя.

Сохор-нойон заказал для Китбуги саблю у старого дархана, Мастер выковал клинок из упругой тангутской стали. Когда Китбуга пришел к кузнецу, тот протянул ему саблю и сказал:

– Не вынимай попусту свой клинок из ножен. Защищай слабых и не унижай сильных. А если вдруг засомневаешься в себе, посмотри на лезвие – и ты узришь в нем нечто от души моей, и на сердце у тебя станет спокойней.

Ветвь вторая

«А если вдруг засомневаешься в себе, посмотри на лезвие – и ты узришь в нем нечто от души моей, и на сердце у тебя станет спокойней».

Китбуга вспомнил эти слова у гнилого, заросшего талой и будараном озера, где одноглазый Субудэй остановил орду.

Чингис послал его наказать глупых меркитов. Они не приняли Джасак и стали изменниками. Но как это сделать? Меркитский Тоохта-беки соединился с кыпчакским Котяном. И теперь у них было вдвое больше воинов, чем у Субудэя. Однако его не зря прозвали Великим Багатуром. Союзники боялись его и не решались напасть первыми.

Китбуга был наслышан о кыпчаках. Старые нукеры говорили, что они хитрее лисицы и кровожаднее шакалов, и вот теперь, чуя добычу, они уже три дня идут за ордой.

В десятке у Китбуги подобралась одна молодежь. Все воины были из разных монгольских племен. Они еще не знали жестоких превратностей войны и нетерпеливо искали встречи с врагом, но Субудэй не разрешал им раньше времени обнаруживать себя.

Китбуга сдружился с молчаливым богатуром Донаем из горного Тубаса, чьи вершины всегда покрыты снегом, и шустроглазым Хабичи, жаждущим подвигов и славы.

Хабичи был младший в роду, и по обычаю баргутов, к чьему племени он принадлежал, носил медную серьгу в ухе и посеребренный пояс. Вынужденное безделье действовало на него угнетающе. Как-то Хабичи увидел на каменистом склоне остроглавой сопки алый цветок кералынь, и, ударив жеребца камчой, стремительно поскакал по степи. Когда он, довольный, что поймал цветок на конец копья, вернулся в строй, Китбуга сделал ему внушение. «Зачем, уподобясь глупому суслику, попусту растрачивать силы? – сказал он. – Они еще пригодятся в бою.»

Ночь пала на землю. На синем шелке неба появилась алая уздечка заката.

Субудэй выдвинул караулы далеко вперед и приказал всем отдыхать, не разжигая костров и не снимая доспехов.

Воины лежали прямо на земле, прижав к телу копья, сабли и стрелы.

Китбуга улыбнулся: Сохор-нойон велел взять ему в поход три пары белья из китайской чесучи. Он сказал, что чистое белье нужно обязательно надевать перед боем: когда в шелковую рубашку попадает стрела, она не разрывает тело, а втягивается в рану вместе с наконечником, и ее легче вытащить.

Китбуга так и не заснул в эту ночь. Он боялся, что враги застанут его врасплох, и мысленно читал Джасак:

«Повелеваем всем веровать в Единого Бога, Творца неба и земли, подателя богатства и бедности, жизни и смерти».

На рассвете Субудэй поднял орду. Скрипуче запели кибитки и арбы. Загыкали встревоженные верблюды.

Китбуга получил приказ соединиться с отрядом безносого Додай-Чербия, замыкающего движение войска. Это было обиднее всего. Его нукеры хотели первыми скрестить сабли с кыпчаками, а их, словно безродных хукерчинов, отправляли сторожить многочисленные табуны степных скакунов и гурты овец.

Субудэй был опытный воин. Он многое повидал на своем веку, и не хотел губить молодежь в мелких стычках и боях, которые не приносят славы.

Орда пришла в движение. Мимо Китбуги проносились сотни воинов в легких кожаных доспехах. Он глотал вязкую пыль, поднятую копытами их коней, и до боли в пальцах сжимал узорчатую рукоять кинжала. Его нукеры редкой цепью вытянулись вдоль песчаного кургана. Лица их были угрюмы и сосредоточены. И только Хабичи по своему обыкновению играл камчой. Но вот показались кэшиктэны, и Китбуга невольно залюбовался их выправкой и снаряжением. Все они были в чешуйчатых кольчугах и высоких шлемах с плоскими забралами. Каждый имел копье, меч и секиру. Колчаны их были полны стрел, а лошади покрыты тигровыми шкурами.

Субудэй ехал на белом верблюде. Он был спокоен. Слабый ветер скользил по высокой собольей шапке.

На знамени орхона был изображен серый кречет – благословенная небом птица.

Китбуга приложил руку к груди и почтительно склонил голову.

Девять коленцев знамени с хвостами яка, подобно ступеням лестницы, ведущей к престолу небожителей и тэнгри, висели один над другим.

Орда шла весь день и всю ночь. А потом еще день и еще ночь. К исходу третьей луны юртаджи донесли, что за рекой видели кыпчу.

Субудэй остановил орду на влажной равнине, заросшей камысом. Во все стороны поскакали гонцы с донесениями.

Тревожное ожидание боя передалось Китбуге и его нукерам. Додай-Чербия успокаивал их: кыпчаки никогда не решатся напасть на Субудэя. Но он ошибался.

Кыпчаки ударили в кожаные дабылбазы и с громкими криками бросились вперед. Их были тысячи. Издали они представлялись Китбуге асурами свирепого Хана Хурмаса, и ему сделалось страшно. Здесь все было чужое: курганы, травы, облака… Он не знал, куда бежать в случае неудачи. Родные степи, монголы называли их державой ранних жаворонков, остались далеко позади. Но Китбуга сумел подавить в себе страх. Он поправил шлем с кожаным назатыльником и сказал Донаю, что Субудэй ни с кем не хочет делиться славой. Тот молча кивнул.

Легкие отряды монголов, выпустив стрелы, сошлись с кыпчаками в рукопашной, а потом неожиданно обратились в бегство.

Разгоряченные погоней, кыпчаки не сумели сдержать коней, и со всего маху налетели на кэшиктэнов. Те опрокинули и смяли кыпчакскую лаву. Расстроенные, обезумевшие от страха толпы бросились к реке, но в зарослях камыса их уже поджидали лучники и копейщики.

Один из заблудившихся в степи кыпчакских отрядов выскочил прямо на нукеров Додай-Чербия.

Китбуга вовремя пригнулся. Над головой просвистели две мохнатые кыпчакские стрелы.

Китбуга вынул из сагадака желтоцветный лук с завитками из козьих рогов, и, свесившись с седла, выстрелил в скачущего на него всадника. Тот рухнул вместе с конем.

Додай-Чербия повел нукеров в атаку. Хабичи врезался в самую гущу врагов. Он рубил, как батор смерти, но кыпчаков было слишком много. Китбуга не успел помочь ему. Три рослых кыпчакских барласа в стеганых халатах подняли его на копья.

Донай закричал от ярости и боли. Он бросил саблю обратно в ножны, вынул тяжелую секиру и стал крушить наседавших на него всадников, опрокидывая их вместе с лошадьми. Кыпчаки в ужасе повернули коней, но Китбуга преградил им дорогу. Смуглолицый кыпчак в лисьем малгае и черном кожаном панцире бросил в него копье. Китбуга отбил копье щитом и ударил кыпчака саблей, но тот хорошо принял удар. Он ударил еще раз, и снова сабля ушла в сторону.

Кыпчак успел повернуть коня. Донай едва не достал его волосяным арканом. Китбуга бросился в погоню, но жеребец передними ногами угодил в волчью яму, и он вылетел из седла.

К вечеру все было кончено. На черном фоне мглилась, истаивая, узкая розовая полоса заката. Всюду, куда глаз дотягивал, лежали убитые воины. Подобно безлистому дерисунху торчали копья и стрелы из мертвых тел…