Читать книгу: «Проект по дружбе», страница 2

Глава 3

Женя

Когда захожу домой, там ожидаемо никого нет. Папа в командировке, мама на работе. А она так рано вообще никогда не возвращается. В коридор выходит мой рыжий кот.

– Привет, Рекс, – шепчу я и присаживаюсь, чтобы погладить животное.

Он довольно урчит. Не уверена, что это радость по случаю моего возвращения, Рекс просто знает, что скоро его накормят.

Я раздеваюсь – куртку на вешалку, ботильоны на полку, сумку отношу в комнату. Там я переодеваюсь в домашний костюм. Перед зеркалом задираю мягкую свободную кофту и придирчиво разглядываю фигуру. Хоть Шмелев сказал, что я тощая, я прекрасно вижу, что это не так, я не слепая. Просто он утрирует, как и всегда. Живот плоский, и я даже вижу очертания пресса, но мне бы хотелось быть более сухой. Идеальной, понимаете? У меня все должно быть идеально.

Иду на кухню, мою руки и распахиваю холодильник. Желудок реагирует радостным урчанием. Ничего, дорогой, сейчас. Достаю овощи, режу помидоры, огурцы, листья салата и редис. Заправляю все это бальзамическим уксусом. Он гораздо менее калорийный, чем масло. Наливаю себе воды с лимоном из графина. И наконец сажусь за стол.

Это моя любимая часть дня. Когда учеба заканчивается, у меня есть законный перерыв на отдых и еду и время побыть наедине с собой. В этот момент я по-настоящему расслабляюсь. Смакуя салат, я прикрываю глаза, делаю глубокий вдох и прислушиваюсь. Ничего. И мне это нравится. Обожаю тишину квартиры. Я никогда не ем под фильм или сериал, это не самая полезная привычка. А я стараюсь, чтобы все было правильно.

Открываю глаза и смотрю в окно. Все серо. Вроде бы весна должна пробуждать природу, но пока март только нагоняет тоску. Блекло, безжизненно, тускло – вот как выглядит мир из моего окна. Салат в моей тарелке – и тот гораздо более красочный.

Когда заканчиваю, сразу загружаю посудомойку, так меня приучила мама. Она ненавидит, когда в раковине стоит грязная посуда. Говорит, это сразу создает ощущение бардака.

Иду в комнату и сажусь за стол. Достаю ежедневник и отмечаю галочками дела, которые сегодня сделала. Проверяю записи на завтрашний день, нехотя добавляю туда встречу со Шмелевым, будь он неладен. Открываю часть, разлинованную точками, и заполняю строки, особо не думая. Это привычка, которая очень хорошо разгружает голову. Я просто излагаю все, что приходит на ум. В основном эмоции от прошедшего дня, но фишка в том, чтобы писать не думая. Я делаю это уже на автомате и потом зачастую даже не перечитываю.

Сажусь за уроки. Обстоятельно и не торопясь выполняю задания. Мой отдельный вид медитации. Забываю обо всем, когда погружаюсь в учебу, и очень люблю это ощущение. Потому что для меня это – безопасное пространство. Тут я все знаю. А что не знаю – с тем легко могу справиться.

Даже не замечаю, как на улице темнеет. В замке ворочается ключ. Отодвигаюсь вместе со стулом и растерянно моргаю – разве уже так поздно?

Иду в коридор. Там мама вешает полушубок в шкаф:

– Привет, зайка.

– Привет. Как день?

– Неожиданно легко, – она убирает сапоги в обувницу, – вот получилось пораньше уйти.

Я машинально смотрю на часы. Девять вечера. Мама перед зеркалом поправляет макияж. В этом она вся. Даже дома она должна выглядеть на все сто.

– Приготовить тебе что-нибудь? – интересуюсь я.

– Нет, зайка, я поела на встрече. Как в колледже?

– Все хорошо, – говорю я и потом вдруг добавляю, не успев прикусить язык, – проект дали по социологии, препод обещал автомат.

– Социолог? Он же не ставит автоматы, – морщится мама, припоминая, и идет к себе в спальню. Я бреду за ней.

– А нам решил поставить.

– Кому это вам?

Черт. Надо было вообще молчать. Так всегда – выболтаю ей сначала что-то, а потом жалею.

– Мне и еще одному парню из группы.

– Какому?

– Мам.

– Что? Нормальный вопрос. Отличник? Вниз тебя не потянет?

– Мам!

– Просто хочу, чтобы ты получила автомат, что такого?

Я смотрю, как она меняет брючный костюм на легкий домашний халатик. Моя мама очень красивая. И фигура у нее что надо. Хотя она никогда не придерживается какой-то особенной диеты. Жалко, что я этого прикола не унаследовала.

– Я получу.

– Вот и чудненько, – она целует меня в щеку, проходя мимо, и ее светлые волосы щекочут мне нос.

– Вот и чудненько, – повторяю я, оставшись в комнате одна.

Щелкаю выключателем, и помещение погружается во тьму. Я же остаюсь в смятении. Стандартная эмоция при общении с мамой. Она вроде бы участливая и заботливая, но во всем чувствуется неуловимая железная хватка юриста. Профдеформация. Или характер. Черт ее знает.

– Жень! – кричит мама с кухни. – Я же говорила тебе ставить тарелки в низ посудомойки!

Я вздыхаю и иду к ней:

– Да, мам, извини, но она же полупустая, какая разница?

– Такая разница, что есть правила, и их придумали не просто так.

– Да какие правила, мам? Это же ты сама и придумала.

– Ты видишь вот эти штырьки? – она надавливает мне на плечо, заставляя нагнуться. – Они тут не без причины. А специально для тарелок. И где? Внизу.

Я закатываю глаза и молча переставляю посуду так, как ей нужно. Разгибаясь, смотрю на маму, которая уже безмятежно наполняет свой бокал вином. Оно холодное, и стекло сразу запотевает. Мама снова выглядит, как белокурый ангел, особенно в своем молочном шелковом халате.

– Так что там с проектом?

– Ничего, – бормочу я, растеряв все воодушевление.

– А какая тема?

– Дружба.

– Что, без конкретики?

– Мам, – я уже откровенно нервничаю, – какая разница? Мой же проект. Я сделаю.

– Но ты же в нем не одна, – напирает она.

– Надо будет, сделаю одна! – рявкаю я. – Спокойной ночи!

И сбегаю в свою комнату. Захлопываю дверь, прислоняюсь к ней спиной и выдыхаю. Не знаю, что со мной. Я всегда так тянусь к маме – и не могу выдержать рядом с ней и двух минут без истерик. Она всегда так давит! Словами, интонацией, энергетикой. Сразу хочется телепортироваться в любую другую точку планеты. Хотя повода ведь не было. Не было же? Она ничего плохого не сказала, просто интересовалась моей жизнью. Кто-то посчитал бы это за счастье. Я сразу чувствую ощутимый укол совести. Зря я так. Беру из шкафа пижаму и иду в ванную. В коридоре медлю и шагаю дальше, на кухню. Неловко замираю на пороге:

– Мам, извини.

– Ничего, зайка. Ты, наверное, просто устала? Проект – это большая ответственность.

Она сидит, положив ноги на соседний стул, пьет вино, смотрит телевизор. Перед ней тарелка с сыром. Вся эта картинка – идеальная. Как запотевший бокал, как стройные ноги моей мамы, как ее нюдовый свежий педикюр. Хотела бы я быть такой же.

– Да, – бормочу неразборчиво, – большая ответственность.

Захожу в ванную и там тоже пытаюсь расслабиться. Насыпаю соль с лавандой, кладу на лицо тканевую маску, потом сосредоточенно мажусь маслом для тела. Когда выхожу, с мамой уже не заговариваю, хочется просто спать. Расстилаю постель, ложусь на свежее шуршащее белье, от восторга зажмуриваюсь. Но перед сном нужно сделать еще кое-что. Беру телефон и нахожу номер Шмелева. Пишу ему сообщение.

Я раздраженно рычу себе под нос, но ничего не отвечаю, он этого и добивается. Так что просто убираю телефон под подушку. Нужно спать, иначе завтра будут синяки под глазами.

Глава 4

Женя

Я сижу в «аквариуме» и нервно барабаню по столу ручкой. В нашем колледже все так называют холл второго этажа – за панорамные окна и стеклянные перегородки, через которые видно лестницу. Здесь и зона со столами для любителей поучиться, и зона с пуфиками для тех, кто в колледж приходит просто тусоваться. Автоматы с едой и кофе – для полноты картины. Многие отсюда вообще не вылезают. Я сама часто здесь бываю, но занимаю обычно дальний стол между окном и кадкой с деревом, там не так шумно.

Я нервничаю, потому что Шмелев опаздывает уже на десять минут и трубку не берет. К тому же я в полном раздрае по поводу дурацкой практической части проекта. Уверена, что Яр меня жалеть не будет. Придумает какую-нибудь гадость, которая непременно испортит мою дружбу с Антоном. И что еще хуже – как насолить самому Ярику, я так и не придумала. По всему выходит, что какую бы девушку я ни выбрала для него, дружбы у них не выйдет. Он просто заведет свои обычные отношения-однодневки и скажет, что я была не права. Мол, мужчина и женщина не могут дружить, вуаля, я все доказал. А я никак не смогу это контролировать!

В тот момент, когда ручка в моих пальцах достигает сверхзвуковой скорости, наконец, появляется Шмелев. Собственной персоной, блин. Черные джинсы, которые сидят идеально, толстовка с небрежно поднятым капюшоном, гул поклонниц, заполняющий помещение. Раздражает каждая деталь. Идет он, конечно, нарочито не торопясь. Здоровается со всеми подряд – с парнями за руку, с девчонками в щеку. Каждую приобнимает за талию, Казанова доморощенный.

Сжимаю губы и прослеживаю его замысловатый путь сквозь полуопущенные веки. Ярик на меня не смотрит, но движется, тем не менее, в мою сторону. Специально бесит меня!

– Привет, Жендос! – наконец говорит он, присаживаясь на стул рядом.

– Еще медленнее не мог идти?

– Ну конечно мог, заучка, но решил, что тебя инсульт разобьет в таком случае. В одиночку проект я точно делать не стану, хотя, – он награждает меня выразительным взглядом, – может быть социолог пожалел бы меня.

– За что это?

– За то, что моя напарница отбыла в мир иной, – он принимает скорбный вид.

– Ты такой идиот, мне даже почти надоело это повторять.

– Ладно, Жендос, признайся, что я просто тебе нравлюсь.

Я едва не задыхаюсь:

– Что?! Лучше ты признайся, Шмелев, – до тебя никак не может дойти тот факт, что в мире существует девушка, которой ты не нравишься!

– Релакс, милая, а то реально кони двинешь.

– Перестань это повторять, – шиплю я, нервно заправляя прядь волос за ухо.

– Давай уже, Гольцман, зачем звала? – он демонстративно смотрит на часы.

– Договориться! Я делать все в последний момент не собираюсь, ясно тебе?

– Окей. Договаривайся.

Я выдыхаю, на секунду опускаю веки. Даю себе мизерную передышку, сжимая в пальцах ручку. Нагретая пластмасса меня как будто успокаивает. Я расправляю плечи и говорю:

– Итак. Будем встречаться дважды в неделю и работать над проектом, – Шмелев закатывает глаза, – также каждый из нас будет вести записи по своей практической части.

– Какие записи?

– Типа дневника. Какие-то выдержки можно будет потом приобщить к работе. И в любом случае по ним будет проще отследить ход эксперимента.

Яр подается вперед и упирается локтями в стол:

– Тебе уже говорили, что ты ненормальная?

– Что тебе опять не нравится?

– Да ты явно с ума сошла. Кто будет так серьезно воспринимать работу по социологии?

Я тоже наклоняюсь вперед так, что чувствую запах его парфюма, и наставляю на него указательный палец:

– Можешь издеваться сколько угодно, я все это уже проходила. Учеба для меня важна, и я не позволю тебе все испортить. Я ни разу не попадала на пересдачу.

– Все бывает в первый раз, Гольцман.

– Да, – я притворно улыбаюсь, – вспомни эту философскую мысль, когда подружишься с девчонкой.

Шмелев склоняет голову набок и изучающим взглядом движется по моему лицу. Наверняка хочет меня смутить, но я не поддамся. Какое-то время так и сидим друг напротив друга, смотрим. Пахнет от него, конечно, приятно. Что-то свежее, но с терпкой ноткой. Как будто классический мужской парфюм грамотно обыграли, придав современное звучание. Вкусно. Я растерянно моргаю, и на секунду даже пугаюсь. Нет, не нужно мне об этом думать. Зачем? Обычный парфюм, что в этом такого.

Яр что-то чует и впивается в меня еще более внимательным взглядом. Я же стараюсь спасти остатки самообладания, переключаю внимание на тетрадь, шуршу страницами, стучу по столу ручкой:

– Так вот, нужно будет вести дневник.

– Я тебе что, барышня из девятнадцатого века? – перебивает он неприязненно.

Я снова сбиваюсь:

– Что за тупой стереотип?

– Не собираюсь я вести сопливые записи.

– Значит, соберись, – рявкаю внезапно для себя самой, – так надо для проекта!

Яр качает головой:

– Меня от слова «проект» уже тошнить начинает.

– Носи с собой пакет. Итак. С моей частью мы уже определились.

Он кивает и ухмыляется. Откидывается на стуле и обводит самодовольным взглядом наш «аквариум». Говорит, подражая моим интонациям:

– Итак. С кем же я должен буду подружиться?

И я понимаю, что была права. Именно этого он и хочет. Замутит с любой девушкой, которую я выберу, а потом предъявит мне несостоятельность моей теории. Да и, если честно, каждая из них будет рада. Я следую за его взглядом и вижу каждый кокетливый взмах ресниц, каждую неестественную вызывающую позу, чтоб их всех!

И в ту же секунду меня настигает неожиданное прозрение. Такое очевидное, что я не сразу понимаю, как я до этого раньше не додумалась.

Подпираю ладонью подбородок и навешиваю на лицо самое безмятежное выражение. Выдерживаю небольшую паузу.

Предлагаю:

– Подружись со мной, Яр.

– Что?

Я наслаждаюсь. В эту секунду я почти счастлива от того, насколько он обескуражен. Смотрит на меня круглыми глазами, приоткрывает свои идеальные губы. Нервно скользит по нижней языком, и это снова сбивает меня с толку. Мне удается не показать своих эмоций, но эта его мужская притягательность начинает всерьез меня беспокоить. Если мы будем встречаться дважды в неделю, а теперь еще и пытаться подружиться, мне определенно стоит отрастить еще более стойкий иммунитет к хулиганскому обаянию Шмелева. Не то чтобы меня это сильно трогало. Но не помешает быть чуть более невозмутимой, да. Именно так.

– Подружись со мной, – повторяю, прищурившись.

– Издеваешься?

– Хочу, чтобы все было честно. Только и всего.

– Выбери другую девчонку!

– С чего это? – спрашиваю едко.

– С того! Не собираюсь я с тобой дружить! – он кажется действительно разозленным.

– Для меня это тоже не предел мечтаний! – выхожу я из себя. – Но придется, Яр. Давай по-честному. Ты придумал для меня сложное задание, а сам хотел обойтись малой кровью. Так вот, у тебя не выйдет.

Он шумно дышит, и я вижу, как дергаются крылья его носа. Сама гоняю воздух в учащенном темпе. Меня настигает странное ощущение. Как будто бы нам нужно срочно все отменить. Разойтись в пространстве и времени, больше не заговаривать и никогда не спорить. Жить свои привычные жизни. Будто дальше, после этой секунды, все будет совершенно иначе. Сложнее, больнее. Я хмурюсь.

Но отступать по-прежнему не намерена. И Яр, кажется, это видит и наконец осознает в полной мере.

Улыбается лишь одним уголком губ. Большего я, видимо, не заслуживаю. Кивает, говорит слишком спокойно:

– Как скажешь, заучка. Будем дружить.

Я сжимаю зубы и улыбаюсь ему через силу.

Говорю:

– Будем.

– Что надо от меня, давай быстрее.

Тон Шмелева меня задевает, но я стараюсь не показывать обиды. Только передергиваю плечами:

– Я набросала список, что тебе… то есть нам надо будет сделать.

– И что же?

– То, что обычно делают друзья.

– Пьют пиво и обсуждают девчонок? – иронизирует Яр.

– Нет. Говорят по душам, ходят в кино, бывают друг у друга в гостях.

– Не слишком много?

– Мы о дружбе говорим. А не о твоих интрижках на три секунды. Лекцию не слушал? Дружба должна быть основана на эмоциональных связях, симпатии.

– Гольцман, симпатией между нами и не пахнет, – отрезает он.

Я же внезапно выхожу из себя. Чувствую, как моя верхняя губа изгибается, сигнализируя об отвращении. Слова подбираются с трудом:

– Ты тоже мне не нравишься, ясно? В этом и прикол, не поверишь. Но надо постараться узнать друг друга, идти на уступки, искать компромиссы. Ты дебил, но даже я думаю, что и у тебя есть хорошие черты. Если я их узнаю, то, возможно, захочу с тобой дружить. Понимаешь?

Ловлю себя на том, что почти уговариваю Шмелева. Так быть не должно, я ведь просто пытаюсь объяснить свою точку зрения. Но он упрям настолько, что совсем не хочет слушать, только хмыкает:

– Ага.

– Мы договорились. Ты пообещал. Надеюсь, это для тебя хоть что-нибудь да значит.

– Сейчас что от меня надо?

– Сейчас можешь валить к своим бабочкам-однодневкам. Я скину список мероприятий тебе в сообщения.

– Окей, – он поднимается со стула, а потом замирает, о чем-то думает и тут же расцветает неприятной усмешкой, – а что по поводу твоих свиданий?

– А что? – я слегка краснею. – Будут свидания, как договорились, три штуки. Я буду вести дневник.

– Нет-нет, – Яр снова присаживается на стул, – так не годится. Твоими свиданиями буду руководить я.

– Что значит – руководить?

– Гольцман, ты из себя дуру не строй. Это значит, что я буду решать, где, когда и как конкретно они будут проходить. Ясно?

Я фыркаю:

– Да пожалуйста. Яснее некуда.

– Уверена, что согласна на это? Будешь делать все, что я скажу, – Яр ухмыляется.

– Ты меня не напугаешь, – заявляю я и, конечно же, пугаюсь, поэтому добавляю уже тише, – но без жести, хорошо?

– А что для тебя жесть, милая?

– Во-первых, то, что ты называешь меня «милая», – я кривлюсь, – во-вторых, никаких… ну, никакого интима, понятно?

Шмелев откидывается на стуле и громко смеется. Я снова краснею и хмуро жду, когда он закончит веселиться.

– Не бойся, Гольцман, мне тебя девственности лишать не в прикол.

Фраза звучит очень двусмысленно, поэтому я становлюсь еще более пунцовой, а Яр поднимает руки ладонями вверх и со смешком добавляет:

– Способствовать этому не буду, в смысле. Но кое-что сделать придется. Пофлиртовать, взять за руку, одеться иначе, – он крутит пальцем.

Опускаю взгляд вниз, машинально анализируя, что я сегодня надела. Поймите правильно, учеба для меня важна, но я никогда не была отбитой отличницей с немытой головой. Вот и сегодня на мне ботильоны на небольшом каблуке, серые джинсы с завышенной талией и зеленая рубашка со стразами на воротнике. Мама говорит, что зеленый очень идет к моим глазам, делает их цвет ярче. И что этому тупому Шмелеву не нравится?

– Чем ты недоволен? – интересуюсь я.

– Слишком консервативная ты, Жендос. Готов поспорить, эти шмотки тебе самой не очень нравятся.

Я открываю рот, чтобы снова ему нахамить, но вдруг замираю. Мне и правда не нравится эта рубашка. И ботильоны. Джинсы еще ничего, но на этом далеко не уедешь.

Говорю:

– Неправда.

Но Яр, кажется, сразу чувствует фальшь:

– Не ври мне, милая, мы же теперь дружим. Друзья говорят друг другу правду, верно?

Я неуверенно киваю и подтверждаю:

– Угу.

– Значит, и мы должны. И делиться самым сокровенным тоже, разве нет? – его голос становится вкрадчивым, что называется, елейным.

Я понимаю, что он нащупывает для себя выгоду в этой ситуации. И стараюсь не утратить сомнительное ощущение контроля:

– Да. И никому об этом не рассказывать. Друзья умеют хранить секреты, Яр. Ты, кстати, тоже можешь рассказать мне обо всем. Как дела дома? Папа доволен твоей учебой? – я бью наугад, но, кажется, попадаю.

По крайней мере, усмешка его гаснет. Он замирает на мне взглядом и молчит. Закусывает уголки губ изнутри, отчего последние вытягиваются вперед, и медленно кивает, потом еще и еще раз. Говорит:

– Хорошо, Гольцман, я понял. Разрешите быть свободным?

– Вольно, Шмелев, – улыбаюсь я, чувствуя призрачную победу.

Он покачивает головой, думая о чем-то своем:

– Да, милая, нам с тобой будет весело.

От этой фразы все внутри подергивается неприятным холодком. Я выпрямляюсь и подгребаю к себе тетрадь. Сдавленно говорю ему:

– Сегодня вышлю список. Встретимся здесь же завтра после пар.

– Чего? – Яр уже встает, но замирает в полуприседе, – завтра снова?

– А как ты хотел?

– Гольцман, я вообще никак не хотел!

Вопреки моей неприязни, мне становится так обидно, что слезы почти выступают на глазах. Разве я такая отвратительная, что со мной и общаться нельзя? Это же неправда? Я часто моргаю и черчу в тетради прямоугольники. Наконец линии становятся жирными, а мои эмоции, наоборот, не такими яркими.

Я говорю, едва подбирая остатки сил:

– Иди куда хотел, Ярик. Но завтра здесь же. Ясно?

– Яснее некуда, Жендос, – вкрадчиво произносит он, наклонившись почти к моему лицу. – А зачем?

– Пойдем в кино, друг мой, – я поднимаю на него взгляд и заставляю себя улыбнуться.

Шмелев резко разворачивается и уходит. Ни с кем не заговаривает, не прощается, значит, достаточно взбешен. Я бы радовалась этому, если бы сама не была так опустошена. И зачем я, правда, напялила эту зеленую рубашку? Разве она мне нравится? Я и купила ее только из-за мамы.

Глава 5

Женя

Когда Шмелев спускается по лестнице и пропадает наконец из поля моего зрения, я горблюсь и зависаю над тетрадью, пытаясь собрать мысли в кучу. Раздраженно фыркаю, пытаясь прогнать запах его парфюма. Ладно. Делаю пару глубоких вдохов. Ничего ужасного не произошло. Ну да, Яр разговаривает со мной неприятно. Но ведь так всегда было, еще с первого курса, когда мы закусились с ним прямо первого сентября. Просто одно дело – ругаться на парах, и совсем другое – быть с ним в прямом диалоге. Когда он давит и пытается постоянно уколоть. И смотрит так уничижительно. Нет, я, конечно, тоже не котик. Я тоже все время его цепляю. Просто я сегодня не в форме, видимо.

Трясу головой и скидываю с себя оцепенение. Ничего, подумаешь. Как будто меня мало задевали раньше.

Просто бесит, что он во мне человека словно не видит. Но это, может, и хорошо. Тем интереснее будет доказать ему, что со мной можно дружить.

– Малышка, плохой день? – Антон ставит на стол стаканчик кофе и двигает его ко мне, а сам присаживается туда, где недавно еще сидел Шмелев.

Я улыбаюсь. Долин всегда такой чуткий.

– Этот идиот из меня все соки высосал.

– Да я уж видел, – кивает Антон и указывает в противоположный угол, где на пуфиках расположилась его команда КВН.

Я сокрушенно качаю головой:

– Этот проект меня угробит. Мы только начали, а я уже без сил.

– Держись, Женька, – Долин накрывает мою руку своей и ободряюще улыбается. – А отказаться нельзя было?

– Нет, либо делаем, либо пересдача.

Доля присвистывает и закладывает ладони за голову:

– Кто-то посмел сказать в твоем присутствии это мерзкое слово?

– Ой, ну все, перестань.

– Просто пытаюсь тебя развеселить.

– Я знаю. Спасибо.

– Малышка, ты же понимаешь, что есть вещи важнее проекта по социологии? – он обеспокоенно всматривается в мое лицо.

Понимаю, что он хочет сказать, но звучит все равно так, что мне становится нестерпимо стыдно. Наша дружба определенно важнее. Или нет? Я моргаю, осознавая степень своего сумасшествия. Я просто неправильно сформулировала. Конечно, дружба важнее! Но при мысли о пересдаче меня охватывает натуральная паника. Что скажет мама? Так и вижу разочарование в ее больших зеленых глазах, так похожих на мои собственные.

– Все в порядке, – говорю наконец, – я со всем справлюсь.

– Конечно, справишься. Не загони только себя.

– Долин, выключай папочку. Я в порядке. А тебе вон твои уже сигналят, чтоб возвращался.

Антон оглядывается и машет ребятам рукой:

– Да, мы там финальный номер пишем. Я побежал. Не скучай.

Друг звонко чмокает меня в щеку и уходит. Я задумчиво смотрю ему в спину и подношу бумажный стаканчик к губам. Три свидания. Мы справимся. Антон, наверное, даже ничего не поймет. Что бы Яр ни придумал. Ну, подумаешь, оденет он меня иначе. Ну и что. Что он там еще предлагал? За руку Долю взять? Да мы вот только что за руки держались! И ничего.

У меня есть все шансы выйти победителем из спора и получить автомат за экзамен.

Киваю своим мыслям и отставляю в сторону опустевший стакан.

Нужно набросать список, который я отправлю Яру.

Итак, чем обычно занимаются друзья? Я беру ручку и вспоминаю, как обычно проводим время мы с Долиным. Достаточно быстро накидываю план, собираю вещи и уезжаю домой, напоследок махнув Антону. Доля, кажется, полностью поглощен своим КВНом, но все равно прослеживает мой путь до лестницы и широко мне улыбается.

.—.—

Когда еду в автобусе, прислонив голову к холодному стеклу, мне приходит сообщение от Антона:

Убираю телефон в сумку и смотрю на пробегающие мимо улицы. Ну, конечно, все получится. Я уверена. Почти.

Идет снег. Весной пока и не пахнет. Но вот эта мартовская метель – она какая-то особенно прекрасная. Тихая и пронзительная. Я улыбаюсь. Смотрю, как преломляется свет фонарей. Как танцуют снежинки. Кружатся, выписывая замысловатые па.

А потом снова лезу в сумку. Достаю смартфон, набираю номер и прикладываю его к уху.

– Алло? – раздается из динамика недоверчиво.

– Что делаешь? – спрашиваю почти ласково.

– Э-э-э. Я с Титом.

– С Ктитаревым? – уточняю я зачем-то.

– Ну да, – он вздыхает, – Гольцман, что ты хочешь?

– Знаешь, что еще делают друзья? Болтают по телефону. Видел, какая метель на улице?

Динамик замолкает, и я на всякий случай смотрю на экран, чтобы проверить, что звонок не сорвался.

– Не видел, – наконец отвечает Шмелев.

– А ты где? – спрашиваю бесхитростно.

Он снова молчит, но пауза уже короче.

– Мы у Тита дома, рубимся в приставку.

– Выгляни в окно. Всего на секунду, – и, не сдерживаясь, восторженно добавляю, – знаешь, как там красиво!

Шмелев на том конце глубоко вздыхает, а потом я слышу кряхтение, неразборчивое бормотание, шуршание. Он встает. Правда, встает же? Прерывистое дыхание, раздраженный голос на заднем плане, хлопок двери. А потом тишина.

Я держу телефон около уха. Жадно гляжу на снежинки. Шмелев в трубке наконец снова вздыхает, оповещая о своем присутствии. Тихо произносит:

– Правда, красиво.

– Ты любишь снег? – спрашиваю, прислоняясь лбом к стеклу.

– Больше люблю лето. Море и горячий песок. Или речку с тарзанкой.

Я внутренне замираю от его нормального тона, от внезапной откровенности. Маленькой, но все же.

Говорю:

– А я люблю весну. Когда ручейки, и солнце в них отражается. И пахнет так одуряюще, знаешь?

В трубке что-то шуршит, и мне кажется, что Яр кивает.

И я прощаюсь:

– Ну ладно. Иди играть в приставку. Завтра увидимся.

– Увидимся, заучка, – подтверждает он и скидывает звонок.

Я снова убираю телефон и улыбаюсь. Душевный порыв сыграл в мою пользу. Шмелев растерялся и не смог нахамить. Хорошее начало. Иногда нужно следовать не только четкому плану, но и интуиции.

Кстати, о плане. Я достаю тетрадь и перечитываю то, что накидала в «аквариуме». Потом забиваю все в черновик сообщения Яру.

Поход в кино (фильм выбираю я), поход в кино (фильм выбираешь ты), поход в кино (мы должны выбрать фильм вместе), три раза в неделю утренний кофе перед парами, визит в гости (один к тебе и один ко мне), два посещения кафе с обсуждением личных тем (один раз место выбираю я, второй – ты), переписка и созвоны.

Зависаю пальцем над кнопкой «отправить», а потом просто блокирую экран. У нас был хороший разговор. А если сейчас отправлю ему список, он точно взбесится. Лучше сделаю это чуть позже. Я на шахматном поле. Об этом нельзя забывать.

Натягиваю капюшон и снова прислоняюсь к окну. Я выиграю. Почти наверняка.