Сказка про болотную царицу и красные сапожки

Одним осенним вечером стала нянюшка деток спать укладывать.

– Нянюшка, а, нянюшка, расскажи про красные сапожки! – галдели девочки.

– Столько раз я вам про них уже сказывала, поди, наизусть мою сказку выучили!

– Ну, расскажи последний разок, нянюшка, не гневись! Память ведь у нас девичья, уже все позабыли.

– Будь по-вашему, голубки мои сизокрылые, усаживайтесь поудобнее и слушайте.

Давно это было, еще в ту пору, когда Русь Крепостной величали, жил да был в Тульской губернии один барин. Хорошо жил, да скучно. Владел он тысячью душ людских, но, не смотря на то, был жутко одинок. И одиночеству тому конца-краю не было. Барыня его померла молодкой, в родах, и не оставила после себя дитятку. Жениться вновь помещик не стал, и, поразмыслив, занялся хозяйством. Приумножив отцово состояние, еще богаче сделался. А на склоне лет стал он все же задумываться: кому достанется все нажитое, передать то его некому. Принялся тогда барин гадать, где жену себе сыскать? Соседские имения с барышнями на выданье далеко, а по балам и смотринам ездить уж невмоготу. Думал, думал барин и придумал взять себе в жены простую крестьянку из своего же поместья. Чтоб была она полной противоположностью изнеженной дворянке. Видел женою своею помещик крепкую телом девицу, ту, что смогла бы родить ему здорового наследника. Объездил он все дворы, много девок дородных встретил на своем пути, но все они пришлись ему не по сердцу. Мрачнее тучи был барин, возвращающийся домой ни с чем, как вдруг увидел он, работающих в поле крестьянок: собирали бабы урожай и затягивали дружную песню. Средь всех, сразу приметил помещик высокую, румяную девушку с длинной, черной, как смоль косой. Бледной кожей, не свойственной крестьянскому сословию, походила она более на неживую фарфоровую статуэтку, чем на дворовую девку. Пришлась она по нраву барину, и приказал он своему приказчику разузнать все об этой девице. А после послать к ней в дом сватов и пожаловать деве вольную, лишь с тем условием: если откажется она от брака с барином – наложить на весь двор ее непосильный оброк, такой, какого и с обширного хозяйства не собрать вовек.

Сказано – сделано. Явились сваты в дом крестьянский с подарками, сундуки внесли, а родня все дивится. Матушка с батюшкой охают, тетушки причитают, детушки малые по лавкам расселись, как воробушки на ветке, глазками хлопают, лишь старшая дочь Дуняша белей белого стоит, не шелохнется. Взгляд ее черных глаз больших затуманили слезы, не люб ей жених. И ведь не врали добрые люди, когда говорили, будто барская воля хуже неволи. Стар барин, пучеглаз, плешив, телом кругл, как бочонок. Но с лица воды не пить, если б добр душой был, так ведь коварен, груб и жесток, не один десяток крестьян погубил. Размышляла девица: «Выйду за него – всю кровь мою молодую выпьет старый вурдалак, а коли откажусь – со свету сживет весь мой род». Делать нечего, быть свадьбе, не первая она и не последняя, кто во цвете лет себя злому чудищу отдает на погибель.

Стали собирать Дуняшу, приданное раздобыли: скудное оно было, да ладное. Достала бабушка ее из закромов красные заморские сапожки, редко показывала она их домашним, и как зеницу ока берегла, и только сказывала, будто достались они ей от самой матушки императрицы, у которой она была в услужении.

– Сослужили они мне службу, теперь пускай и тебе послужат. – Приговаривала бабушка, видя, как убивается Дуняша. – Терпи, да помалкивай, но помни, как станет совсем невмоготу или опасность смертельная над тобой нависнет, надень сапожки и увидишь, что будет.

В день девичника истопили для Дуняши баню, собрались односельчане поглядеть, как идет на очистительный обряд невеста с подружками и стали приговаривать, будто ведьма Дуняша настоящая, потому и женится на ней Барин.

– От того может она так бледна, что ни единой кровинки нет в ее теле? – шептались бабы.

– Волосы у нее цвета вороного крыла, да нос вострый, как у хищной птицы!

– И глазищи у нее точно омут глубокий, глянешь и все – пропал с концами, – заголосили мужики, вторя своим бабенкам.

– Сжечь ее надо, – произнес кто-то тихо, – добра не будет, коли станет Дуня нашей барыней, изведет всех нас, не помилует.

– Надо, надо, – послышалось в толпе, и двинулись крестьяне к бане, словно одурманенные.

Заперли девок в бане и подожгли, сели на пригорок и стали ждать, сгорит ли ведьма, ведь коли нечистая сила в ней притаилась, так не возьмет ее огонь. Разгорелся костер, поднялось пламя алое, а дым от него до самого барина дошел, почуял тот не ладное, приказал поднять людей и сам к бане поехал. Только не такая Дуняша была девица, чтоб с участью своей мириться. Натянула она на ноги сапожки заморские, что бабка ей дала и к окну кинулась. Глядь, ни дыма, ни бани, стоит она в одной нижней рубахе на опушке лесной, жива и невредима. Хотела она кинуться обратно, подруг спасать, да увидели ее силуэт в сумерках крестьяне и давай голосить, что жива ведьма. Бросились они за ней в лес, а она только косой своей длинной сверкнула и была такова. Идут по ее следу крестьяне, нагоняют, а Дуняша ни жива, ни мертва, спряталась в кустарниках и не знает куда бежать, схорониться негде, впереди болота. Не пройти ей через них, утопнет.