Король Генрих IV

Часть II

Действующие лица II части «Генриха IV».

Король Генрих IV.

Генрих, Принц Уэльский, впоследствии король Генрих V.

Томас, герцог Кларенс, Принц Джон Ланкастерский, Принц Гемфри Глостер – его сыновья.

Граф Варвик, Граф Вестморлэнд, Граф Сэрри, Гоуэр, Гаркурт – приверженцы короля.

Блент

Лорд Верховный Судья Королевской Скамьи.

Помощник Верховного Судьи.

Граф Нортомберлэнд, Скруп, архиепископ Иоркский, Лорд Мобрэ, Лорд Гастингс, Лорд Бардольф, Сэр Джон Кольвиль – противники короля.

Траверс и Мортон, служители Нортомберлэнда.

Сэр Джон Фальстаф.

Его паж.

Бардольф.

Пистоль.

Пойнс.

Пето.

Пустозвон, Тихоня – мировые судьи

Дэви, слуга Пустозвона.

Плесень, Тень, Бородавка, Слабняк, Бычок – рекруты.

Коготь и Силок, помощники шерифа.

Лэди Нортомберлэнд.

Лэди Перси.

Мистрисс Квикли, хозяйка таверны в Истчипе.

Долли Тиршит.

Лорды и свита. Офицеры, солдаты, привратник, гонцы, трактирные слуги, грумы и т. п.

Молва, Пролог.

Танцовщик, Эпилог.

Действие происходит в Англии.

Пролог^{56}

В Варкворте. Перед замком Нортомберлэнда.

Входит Молва, в одежде, испещренной языками.

Молва.

 
Насторожите уши. Кто захочет
Дверь слуха запереть, когда Молва
Заговорила громко? Я с востока
К усталому закату мчусь и, ветер
Избрав конем почтовым, раскрываю
Дела земного шара в их зачатьи.
Вкруг языков моих витают сплетни.
Я их твержу на языках несчетных
И вымыслами слух людей морочу.
Я мир сулю, когда вражда, прикрывшис
Улыбкой кроткой, уж терзает мир,
И кто же, как не я, как не Молва,
Скликает рать, готовит оборону;
Меж тем как время вспухшее чревато
Не грозною войной, как полагают,
А злом совсем другим. Молва – свирель,
В которую дудят обман, догадки
И зависть; столь удобная свирель,
Что даже шаткой, вздорящей толпе, –
Чудовищу о головах несчетных, –
Играть на ней легко. Но для чего мне
В кругу домашних расчленять свое
И без того известное им тело?^{57}
Зачем Молва пришла сюда? Лечу
Пред королем я Генрихом, вещая
Его победу. На кровавом поле
Под Шрюсбери разбит им юный Готспур
С дружиной всей, и пламень мятежа
В крови самих мятежников потушен.
Но что со мной? Я говорю вдруг правду,
Меж тем как долг мой – всюду разгласить,
Что Гарри Монмут пал, сраженный славным
Мечем героя Готспура, что в смерти
Король поник помазанной главой
Пред яростью Дугласа. Вот о чем я
По городам шумела захолустным
Меж королевским Шрюсберийским полем
И этою источенной червями
Твердынею из голых камней, где
Старик Нортомберлэнд, отец Готспура,
Недужным притворяется. Гонцы
Приносят в попыхах мои же вести.
Со слов Молвы все повторяют ту же
Отраду лжи, что горькой правды хуже.
 

(Уходит)

Действие первое

Сцена I

Там же.

(Входит лорд Бардольф).

Лорд Бардольф.

 
Эй, кто здесь у ворот стоит?
 

(Привратник открывает ворота).

 
                   Где граф?
 

Привратник.

 
Как доложить о вас?
 

Лорд Бардольф.

 
         Скажи ты графу,
Что ждет его лорд Бардольф.
 

Привратник.

 
                   Граф гуляет
В саду. Не постучит-ли ваша милость
В калитку, – он ответит.
 

Лорд Бардольф.

 
                   Вот и граф.
 

(Привратник уходит. Входит Нортомберлэнд.)

Нортомберлэнд.

 
Что нового, лорд Бардольф? Каждый миг
Теперь рождает новое событье.
Знать, век наш одичал. Раздор, что конь
Раскормленный, порвав узду, помчался
И на пути своем все сокрушает.
 

Лорд Бардольф.

 
Я, граф, принес из Шрюсбери известья.
 

Нортомберлэнд.

 
И добрые, коли угодно Богу?
 

Лорд Бардольф.

 
Как только сердце может пожелать.
Король смертельно ранен; принц же Генрих
Повержен в прах счастливым вашим сыном.
Обоих Блентов умертвил Дуглас.
Бежали с поля битвы молодой
Принц Джон, равно как Вестморлэнд и Стаффорд.
А боров Гарри Монмута, сэр Джон,
Взят вашим сыном в плен. Подобный день,
С таким сраженьем и с такой победой,
Не украшал столетий со времен
Счастливца Цезаря.
 

Нортомберлэнд.

 
                Откуда вести?
Вы были в Шрюсбери? видали поле?
 

Лорд Бардольф.

 
Я говорил с одним, кто шел оттуда.
То джентльмен был почтенный, родовитый;
Он эти вести выдал мне за правду.
 

Нортомберлэнд.

 
А вот слуга мой Траверс. За вестями
Еще во вторник я его послал.
 

Лорд Бардольф.

 
Милорд, я обогнал его в дороге.
Едва ль принес он вести достоверней
Того, что сам узнал с моих же слов.
 

(Входит Траверс).

Нортомберлэнд.

 
Ну, Траверс, что хорошего нам скажешь?
 

Траверс.

 
Меня, милорд, с отрадными вестями
Вернул с дороги сэр Джон Эмфревиль,
Но обогнал: под ним был конь резвее.
Вослед за ним другой какой-то джентльмен
Во весь опор примчался, чуть дыша.
Со мною поровнявшись, он дозволил
Вздохнуть окровавленному коню,
Спросив дорогу в Честер. В свой черед
О новостях спросил я Шрюсберийских.
Ответил он, что плохо кончил бунт
И что остыл горячий Гарри Перси.
Тут, опустив поводья и нагнувшись,
Вонзил он шпоры до полузвезды
В дрожавшие бока несчастной клячи
И, не дождавшись более вопросов,
Пустился вскачь, пространство пожирая.
 

Нортомберлэнд.

 
Как? Повтори. Остывший Гарри Перси?
Горячий рыцарь стал остывшим трупом?
                   восстанье плохо кончило?
 

Лорд Бардольф.

 
         Милорд,
Скажу вам вот что. Ежели победа
За вашим юным сыном не осталась,
Свое баронство, – честью в том клянусь, –
За шелковый снурок отдам. Ни слова.
 

Нортомберлэнд.

 
Как мог-бы джентльмен, Траверса догнавший,
Подробности измыслить пораженья?
 

Лорд Бардольф.

 
Кто? Этот джентльмен? Верно, проходимец,
Скакавший на украденном коне.
Болтал он на-угад… Вот снова вестник.
 

(Входит Мортон).

Нортомберлэнд.

 
Смотри: его лицо, как лист заглавный,
Трагическую повесть возвещает.^{58}
Так смотрит берег, где прилив могучий
Следы оставил своего набега.
Из Шрюсбери-ли, Мортон, держишь путь?
 

Мортон.

 
Из Шрюсбери, светлейший лорд, бежал я,
Где смерть надела страшную личину,
Чтоб наших испугать.
 

Нортомберлэнд.

 
                          Что сын? Что брат мой?
Но ты дрожишь! И бледность щек твоих
Вещает горе раньше, чем язык твой.
Таков, как ты, измучен, без дыханья,
С потухшим взором, полужив от скорби,
Был вестник, кто отдернул полог с ложа
Приама, чтоб средь мертвой ночи крикнуть,
Что в пламени пол-Трои. Но Приам
Увидел пламя ранее, чем вестник
Нашел дар слова. Так о смерти Гарри
Узнал я прежде, чем ты слово молвил.
Ты начал-бы с рассказа о героях,
Мой жадный слух восторгом оглушая:
«Так отличался сын ваш, так – ваш брат,
Так бился храбрый Дуглас». А в конце,
Чтоб в правду оглушить меня, ты-б сразу
Все похвалы одним развеял вздохом,
Шепнув: «ваш брат, и сын, и все убиты».
 

Мортон.

 
В живых остался Дуглас, брат ваш – также.
Но что до сына вашего…
 

Нортомберлэнд.

 
                          Он умер!
Смотри, как страх проворен на язык.
Чем больше мы несчастья боимся
И не хотим узнать о нем, тем легче
В чужих глазах чутьем мы прозреваем,
Что то, чего страшимся, наступило.
Ответь же, Мортон, графу своему,
Скажи, что все его догадки лгут.
Я сладкою сочту твою обиду,
За обличенье щедро награжу.
 

Мортон.

 
Я слишком почитаю вас, чтоб сметь
Противоречить. Слишком прозорлив
Ваш разум, слишком верны опасенья.
 

Нортомберлэнд.

 
Ты все-ж не говоришь, что Перси мертв.
В твоих глазах читаю я признанье.
Ты головой качаешь, точно правду
Опасностью считаешь иль грехом.
Коль он убит, скажи. Не оскорбляет
Язык того, кто весть принес о смерти.
Грешит лишь тот, кто лжет о мертвеце,
Не тот, кто мертвеца зовет усопшим.
Хоть спора нет, быть вестником несчастья –
Печальная обязанность. Тот голос,
Что возвестил однажды смерть любимых,
Звучит и после звоном погребальным.
 

Лорд Бардольф.

 
Я верить не могу, что сын ваш умер.
 

Мортон.

 
Мне горько убеждать вас в том, чего я –
Будь воля Божья – лучше-б не видал.
Но все-ж моим глазам пришлось увидеть,
Как сын ваш, запыхавшийся, усталый,
Окровавленный, слабо отражал
Удары Монмута, чей быстрый гнев
Непобедимого доселе Перси
Низвергнул в прах, откуда тот не встал.
При жизни он вдыхал огонь отваги
В трусливейших солдат; его же смерть,
Едва о ней узнали, потушила
Огонь и пыл в храбрейших среди войска.
Он был металлом, превращавшим в сталь
Друзей всех наших. Ослабевши в нем,
Опять собою став, все превратились
В тяжелый и тупой свинец. Как тяжесть
Тем шибче от толчка летит, чем больше
В ней веса, так, с утратой тяжкой Перси,
Помноженной на страх, солдаты наши,
Ища спасенья в бегстве, с поля мчались
Быстрей, чем стрелы, ищущие цели.
Тут скоро в плен лорд Ворчестер попался;
А яростный шотландец, кровожадный
Дуглас, чей неустанный меч три раза
Сразил в бою подобье короля^{59},
Вдруг духом пал, украсил стыд бегущих.
Но, на бегу споткнувшись, взят был в плен.
Итог всему: король нас победил
И под начальством юного Ланкастра
И Вестморлэнда вам, милорд, на встречу
Послал поспешно войско. – Вот все вести.
 

Нортомберлэнд.

 
Еще для скорби времени довольно.
Теперь же яд послужит мне лекарством.
Здоровый, я-бы заболел от этих
Вестей; больной, я ими исцелен.
Как немощный страдалец, чьи суставы,
                   расслабленные долгой лихорадкой,
Под гнетом жизни гнутся, точно плети, –
Вдруг в диком вырывается припадке
Из рук больничных сторожей, как пламя:
Так и в моих, от скорби слабых, членах,
Теперь, от исступленья новой скорби,
Проснулась мощь тройная. Прочь, костыль
Изнеженный. Отныне эти руки
Чешуйчатые стянут рукавицы
Со скрепами стальными. Прочь и ты,
Недужная повязка, – слишком слабый
Оплот для головы, которой ищут
Победой подзадоренные принцы.
Чело мое железом увенчайте,
И пусть наступит самый мрачный час,
Каким вражда и время только в силах
Суровому грозить Нортомберлэнду.
Пусть небо и земля сольются вместе,
Пусть грозных вод не сдержит в их пределах
Рука природы. Да умрет порядок!..
Пусть этот мир не будет больше сценой,
Где медленно растет и зреет злоба.
Но пусть в груди у каждого проснется
Дух Каина, дух первенца людского,
Пусть все сердца зажгутся жаждой крови,
Чтоб кончилась жестокая игра
И воцарился мрак – могильщик смерти.
 

Траверс.

 
Так волноваться вредно вам, милорд.
 

Лорд Бардольф.

 
Не порывайте связи меж рассудком
И честью, граф.
 

Мортон.

 
      От вашего здоровья
Зависит жизнь союзников всех ваших.
Оно же пошатнется, если бурным
Вы предаваться будете страстям.
Ведь прежде чем сказать: «поднимем бунт», –
Вы разочли последствия восстанья
И взвесили случайности войны.
Конечно, вы предвидели, милорд,
Что может под удар попасть смертельный
И сын ваш. Знали вы, что он шагает
Над пропастью опасной и что легче
В нее свалиться, чем над ней пройти.
Еще известно было вам, что тело
Его подвержено рубцам и ранам
И что бесстрашный дух его толкнет
Туда, где все опасности столпились.
Вы все-таки ему сказали: в путь!
И как ни сильно было опасенье,
Ничто в вас не могло поколебать
Упрямого решенья. Что-ж случилось,
Что страшного явило предприятье,
Чего вы не могли предвидеть раньше?
 

Лорд Бардольф.

 
Мы все, кого постигло пораженье,
Мы знали, что пустились в океан
Опаснейший, где можно раз спастись
И десять раз погибнуть. Но надежда
На выгоды в нас победила страх
Опасности. Теперь, хотя разбиты,
Дерзнем еще раз, снова ополчимся,
Всем жертвуя, – имуществом и жизнью.
 

Мортон.

 
Давно пора. Я слышал, лорд светлейший,
Как правду, и как правду повторяю,
Что доблестный архиепископ Иоркский
                   восстал с отлично обученным войском.
То человек, кто узами двойными
Привязывать сторонников умеет.^{60}
Ваш сын, милорд, вел в битву лишь тела,
Лишь тени и подобия людские,
Затем, что слово «бунт» разъединяло
В них деятельность тела и души.
Они сражались нехотя, брезгливо,
Как пьют лекарство. С нами было только
Оружье их, а не душа и чувства,
Замерзшие от слова «бунт», как рыба
В пруде зимой. Теперь архиепископ
Мятеж в святыню превратил. За ним,
Чья искренность и святость всем известны,
Последуют и телом, и душой.
С Помфретских камней соскоблит он кровь
Прекрасного Ричарда^{61} и восстанье
Помажет ею. Чуть он объявит,
Что защищает край окровавленный,
Томящийся под властью Болингброка, –
И знать, и чернь последуют за ним.
 

Нортомберлэнд.

 
Я это знал, но, правду говоря,
От свежей скорби все в душе померкло.
Зайдем ко мне. Пусть каждый мне укажет
Вернейший путь к спасению и мести.
Напишем письма, соберем друзей.
Ничтожно их число, хоть никогда
Так велика в них не была нужда.
 

(Уходят).

Сцена II

Лондон. Улица.

Входит сэр Джон Фальстаф с пажем, который несет за ним меч и щит.

Фальстаф. Ну что, великан, что сказал доктор про мою мочу?

Паж. Он сказал, что она сама по себе здоровая и хорошая, но что касается собственника её, то в нем сидят болезни, о которых он не подозревает.

Фальстаф. Всякого рода люди почему то считают за честь глумиться надо мной. Мозг человека, этого глупого глиняного истукана, не в состоянии придумать ничего смешного помимо моих измышлений, или моей особы. Я не только остроумен, но являюсь источником остроумия для других. Вот я иду перед тобою, похожий на свинью, которая сожрала всех своих поросят, кроме одного. Или я ничего не понимаю, или принц приставил тебя ко мне только для контраста. Тебе бы, непотребный корешок мандрагоры,^{62} торчать у меня на шляпе, а не ходить по моим пятам. Никогда еще мне не прислуживал агат из перстня. Но я тебя не вправлю ни в золото, ни в серебро, а одену в отрепья, и в таком виде отправлю в качестве драгоценного камня к твоему господину,^{63} к этому молокососу принцу, у которого еще пух не пробился на подбородке. У меня скорее борода выростет на ладони, чем у него на щеке, a все-таки он не стесняется уверять, что у него лицо королевское.^{64} Господь, быть может, когда-нибудь и закончит его – до сих пор на нем нет лишнего волоска, но королевское оно лишь потому, что и его, как и изображение короля на монетах, цирульник не сбреет и за шесть пенсов. А все-таки он ходит петушком, точно уже считался возмужалым человеком, еще когда отец его был холост. Наплевать мне на его милость, – моей милости он почти совсем лишился – в этом я могу его уверить. А что сказал мистер Домбльдон относительно атласа на епанчу и штаны для меня?

Паж. Он сказал, сэр, что требует более надежного поручителя, чем Бардольф; он не хочет принять ни вашей, ни его росписки. Такого обеспечения ему недостаточно.

Фальстаф. Будь он проклят, как обжора в притче. Пусть у него еще больше сохнет во рту от жажды. Непотребный дьявол, Ахитофель, подлец, невежа! Как он смеет заманивать благородного человека обещаниями, a потом требовать поручительства. Эти сладкоречивые мерзавцы теперь иначе не ходят, как на высоких каблуках и со связками ключей у пояса, а когда человек хочет честно взять у них товар в кредит, они смеют требовать обеспечения. Я предпочел бы, чтобы мне насыпали в рот крысиной отравы, чем затыкали его словом «обезпечение». Я ждал, что он мне пришлет двадцать два аршина атласа, как благородному рыцарю, а он шлет мне слово – обеспечение. Пусть спит беспечно – у него ведь есть рог изобилия, сквозь который просвечивает ветренность его жены. Он того не видит, хотя у него есть собственный фонарь. А где Бардольф?

Паж. Отправился в Смитсфильд купить лошадь для вашей милости.

Фальстаф. Я самого его нанял в соборе св. Павла, а он мне купит лошадь в Смитсфильде.^{65} Если бы я еще взял себе жену из непотребного дома, я был бы снабжен слугой, лошадью и женой.

(Входит Верховный судья с помощником).

Паж. Сэр, вот идет лорд, посадивший в тюрьму принца за то, что он ударил его из-за Бардольфа.^{66}

Фальстаф. Отойдем: я не хочу его видеть.

Судья. Кто это там уходит?

Помощник. Фальстаф, милорд.

Судья. Тот, который был под следствием по делу о грабеже?

Помощник. Да, милорд. Но с тех пор он отличился при Шрюсбери, и, как я слышал, получил теперь военное назначение; он отправляется к лорду Джону Ланкастерскому.

Судья. Как, в Иорк? Верни его сюда.

Помощник. Сэр Джон Фальстаф!

Фальстаф. Мальчик, скажи ему, что я глух.

Паж. Говорите громче, мой господин глух.

Судья. Да, я знаю, глух ко всему хорошему. Поди, потяни его за рукав; мне нужно поговорить с ним.

Помощник. Сэр Джон…

Фальстаф. Как, молодой парень – и просит милостыню? Разве нет войны? Разве нет дела? Разве королю не нужны подданные, а бунтовщикам солдаты? Хотя и позорно быть на чьей-нибудь стороне, кроме королевской, но позорнее просить милостыню, чем присоединиться к неправой стороне, хотя бы её действия были хуже, чем можно выразить словом «мятеж».

Помощник. Вы ошибаетесь во мне, сэр.

Фальстаф. Разве я сказал, что вы честный человек, сэр? Несмотря на то, что я воин и рыцарь, я был бы лгуном, еслиб это сказал.

Помощник. В таком случае, не в обиду вашему рыцарству и вашей воинской чести, позвольте сказать вам, что вы лжете, называя меня нечестным человеком.

Фальстаф. Чтобы я позволил тебе это сказать? Чтобы я отказался от того, что срослось со мной? Если я это тебе позволю, пусть меня повесят; если ты сам себе это позволишь, то пусть тебя повесят. Прочь, дрянная ищейка, убирайся!

Помощник. Сэр, милорд хочет с вами поговорить.

Судья. Сэр Джон Фальстаф! Мне нужно сказать вам пару слов.

Фальстаф. Добрейший лорд, пошли вам Господь здоровья! Я счастлив, что вижу вас вне дома; я слыхал, что вы больны, милорд. Надеюсь, что вы вышли из дому по совету врача, милорд? Хотя вы, милорд, еще не переступили границ молодости, но все-таки ваши годы уже отзываются преклонностью; в них уже чувствуется соль времени и поэтому я почтительнейше умоляю вас, милорд, заботиться о вашем драгоценном здоровье.

Судья. Сэр Джон, я посылал за вами перед вашим выступлением в Шрюсбери.

Фальстаф. С вашего соизволения, милорд, я слышал, что его величество вернулся несколько расстроенный из Уэльса?

Судья. Я не говорю о его величестве… Вы не явились, когда я посылал за вами.

Фальстаф. И я слышал также, что с его высочеством опять приключилась мерзостная апоплексия?

Судья. Пошли ему Господь выздоровление! Но прошу вас, дайте мне сказать вам слово.

Фальстаф. С вашего позволения, милорд, эта апоплексия нечто в роде летаргии или сонливости крови, и какой-то проклятый зуд.

Судья. Зачем вы мне все это говорите? Пусть она будет чем угодно.

Фальстаф. Она происходить от больших огорчений, от занятий или потрясения мозга. Я читал о причине её появления у Галэна. Это род глухоты.

Судья. Мне кажется, что вы заболели этой болезнью, – вы не слышите, что я вам говорю.

Фальстаф. Верно, милорд, верно. Или, с вашего позволения, я скорее страдаю тем, что не слушаю, не обращаю внимания на других.

Судья. Если бы вас отлупить по пяткам,^{67} ваш слух бы излечился. Я, кажется, не откажусь быть вашим доктором.

Фальстаф. Я беден, как Иов, милорд, но не так терпелив.^{68} Вы можете прописать мне микстуру тюремного заключения, в виду моей бедности, но выполню ли я ваши предписания; мудрец может сомневаться на драхму или на целый скрупул.

Судья. Я послал за вами, чтобы поговорить о деле по обвинению, которое могло вам стоить жизни.

Фальстаф. А я, по совету моего очень опытного в английских законах адвоката, не явился.

Судья. Дело в том, сэр Джон, что вы живете в большом беззаконии.

Фальстаф. Кому нужен такой пояс как мне, не может жить в меньшем.

Судья. У вас средства малые, а аппетиты большие.

Фальстаф. Я хотел бы, чтобы это было наоборот: чтобы мои средства были больше, а аппетит поменьше.^{69}

Судья. Вы совратили с правого пути молодого принца.

Фальстаф. Молодой принц совратил меня; я толстобрюхий слепой, a он моя собака.^{70}

Судья. Ну, да я не хочу растравлять только что зажившую рану. Ваше поведение в Шрюсбери несколько загладило ваши ночные подвиги в Гэдсгиле; благодарите наше беспокойное время за то, что вас оставили в покое по тому делу.

Фальстаф. Милорд!

Судья. Но раз все обошлось, держитесь смирно, чтобы не разбудить спящего волка.

Фальстаф. Будить волка так же плохо, как нюхать след лисицы.

Судья. Вы точно свечка, лучшая часть которой уже сгорела.

Фальстаф. Большая праздничная свеча вся из сала. Если бы я даже сказал – восковая, то мой объем подтвердил бы это^{71}.

Судья. Каждый седой волос на вашем лице должен был бы увеличивать вашу внушительность.

Фальстаф. А разве мой вес не внушителен?

Судья. Вы всюду следуете за молодым принцем, как злой ангел.

Фальстаф. Ну, нет, милорд, дурной ангел очень легок,^{72} а кто на меня взглянет, тот наверное примет меня, не проверяя веса; а все-таки в некотором отношении, сознаюсь, я не имею курса. В наше продажное время добродетель так упала в цене, что истинным храбрецам остается водить медведей,^{73} умницам наниматься в трактирные слуги и тратить свою находчивость на представление счетов. Все другие качества, присущие человеку, по нынешним злым временам не стоят выеденного яйца. Вы, старики, не понимаете, на что мы, молодые, способны; вы мерите наш жар горечью вашей желчи; а мы, находящиеся в авангарде молодости, я должен сознаться, склонны иногда к сумасбродствам.

Судья. Как, это вы причисляете себя к молодым, будучи отмечены всеми признаками старости: разве у вас глаза не слезятся, руки не высохли, щеки не пожелтели, борода не побелела, ноги не ослабели, а живот не отвис? Разве у вас не разбитый голос, не короткое дыхание, не двойной подбородок и не слабый ум, – все в вас одряхлело от старости, а вы все-таки считаете себя молодым. Стыдно, сэр Джон, стыдно!

Фальстаф. Милорд, я родился около трех часов пополудни с белой головой и круглым животом. Что касается моего голоса, то я потерял его от постоянного орания и церковных песен. Я не хочу приводить других доказательств моей молодости. Если я стар, то только умом и рассудительностью, и если кто хочет биться со мной об заклад на тысячу марок в том, кто лучше прыгает – пусть даст деньги, и тогда посмотрим. Что касается пощечины, которую вам дал принц, то он поступил как невежливый принц, а вы получили ее, как рассудительный лорд. Я его за это выругал и молодой лев кается; конечно, он не сидит в рубище и не посыпает голову пеплом, а, напротив, одет в новый атлас и распивает старый херес.

Судья. Пошли Господь принцу лучшего товарища!

Фальстаф. Пошли Господь товарищу лучшего принца. Я не знаю, как развязаться с ним.

Судья. Ну, да ведь король разлучил вас с принцем Генрихом. Я слышал, что вы отправляетесь с лордом Джоном Ланкастерским против архиепископа и графа Нортомберлэнда.

Фальстаф. Да, благодаря вашим маленьким стараниям. Но вы все, покоющиеся дома в объятиях мира, молитесь о том, чтобы наша армия не сошлась с врагами в жаркий день, – потому что, клянусь Господом, я взял с собой только две рубашки и вовсе не желаю слишком потеть. Если день будет жаркий, то пусть мне никогда не выплевывать больше белой слюны^{74}, если я буду размахивать чем-нибудь, кроме бутылки. Чуть только где опасное дело, как меня непременно туда посылают. Но ведь я не вечен. Таковы уж наши англичане: если у них заведется что-нибудь хорошее, они этим не дорожат. Если вы настаиваете на том, что я стар, дали бы мне отдохнуть. Лучше бы уж мое имя не приводило в такой ужас неприятеля. Лучше быть изъеденным ржавчиной, чем истереться в ничто от вечного движения.

Судья. Ну, будьте честным человеком, будьте честным и да благословит Господь ваш поход.

Фальстаф. Не одолжите-ли вы мне, милорд, тысячу фунтов на подъем?

Судья. Ни одного пенни: вы слишком нетерпеливы, чтобы вам давать кресты^{75}. Прощайте, передайте привет моему кузену Вестморлэнду. (Уходят судья и помощник).

Фальстаф. Пусть мне дадут щелчка в нос, если я передам твое поручение.^{76} Видно, старость так же неразлучна со скупостью, как молодость с распутством. Зато подагра мучает старость, a венера молодость и обе эти болезни делают ненужными мои дальнейшие проклятия. Мальчик!

Паж. Сэр?

Фальстаф. Сколько денег у меня в кошельке?

Паж. Семь гротов и два пенса.

Фальстаф. Не могу найти лекарства против карманной чахотки. Займы только несколько затягивают ее, но болезнь неизлечима. – Поди, снеси это письмо лорду Ланкастерскому, это принцу, это графу Вестморлэнду, – а это старой мистрисс Урсуле, которой я еженедельно клянусь жениться с тех пор, как у меня появился первый белый волос в бороде. Ступай! ты знаешь, где отыскать меня. (Паж уходит). Ах, чтоб черт наслал венеру на эту подагру, или подагру на венеру. И та и другая пошаливают в моем большом пальце, на ноге. Ну, да не беда, что я хромаю – я могу все свалить на войну, и тем легче добиться пенсии. Умный человек может все обратить в свою пользу. Я сумею извлечь выгоду даже из болезней.

Сцена III

Йорк. Комната в архиепископском дворце.

Входят архиепископ, лорды Гастингс, Мобрэ и Бардольф.

Архиепископ.

 
Теперь известны вам наш план и средства.
Прошу вас, благородные друзья,
Открыто мненье высказать о наших
Надеждах на успех. Вы, лорд маршал,
Начните. Что нам скажете?
 

Мобрэ.

 
                   Причины,
Приведшие к восстанью, одобряю.
Но я-б хотел подробнее узнать,
На столько-ли велики наши силы,
Что можем с гордо поднятым челом
Взирать на мощь отрядов королевских.
 

Гастингс.

 
Теперь по спискам тысяч двадцать пять
Отборного насчитываем войска.
К тому же с подкрепленьями большими
Мы ждем великого Нортомберлэнда,
Чей дух горит враждой непримиримой.
 

Лорд Бардольф.

 
Вопрос, лорд Гастингс, вот в чем: наши двадцать
Пять тысяч войска устоять-ли могут
Без помощи Нортомберлэнда?
 

Гастингс.

 
                   Могут,
Но с помощью его.
 

Лорд Бардольф.

 
                Все дело в этом.
Но если без него мы слишком слабы,
То мой совет – не заходить далеко,
Пока у нас не будет эта помощь
В руках: в таком кровавом предприятьи
Не должно допускать предположений,
Надежд на чью-то помощь, ожиданий.
 

Архиепископ.

 
Лорд Бардольф прав вполне. Не оттого-ли
Под Шрюсбери пал Готспур молодой?
 

Лорд Бардольф.

 
О, да, милорд! Надеждами питаясь,
Проглатывая воздух обещаний,
Он жил мечтами о громадном войске, –
Оно-ж на деле оказалось меньше
Его мечты скромнейшей. Так, увлекшись
Воображеньем, свойственным безумью,
Своих друзей на гибель он повел
И сам, глаза зажмуря, прыгнул в бездну.
 

Гастингс.

 
Но никогда, сознайтесь, не вредило
Счет сбыточным надеждам подводить.
 

Лорд Бардольф.

 
В такой войне, как наша, это вредно.
Когда уж все готово и в ходу,
Опасно жить надеждами на помощь,
Как раннею весной, на почки глядя,
Считать плоды: надежда, что они
Созреют, не прочнее опасенья,
Что их побьет мороз. Чтоб строить дом,
Мы почву изучаем, чертим план
И по размерам счет кладем расходам.
Когда же смета выше наших средств,
Мы план меняем, сократив размеры,
Иль вовсе мысль бросаем о постройке.
Тем более в таком громадном деле,
Как разрушенье в целом государства,
И возведенье нового, должны мы
Подробно местность изучить и планы,
Условиться о прочном основаньи,
Строителей спросить, размерить средства,
Узнать, способны ль мы окончить дело
И взвесить возраженья все. Не то
Мы укрепимся только на бумаге,
Взамен солдат получим имена,
И будем мы, как тот, кто выше средств
Составил план на зданье, и, достроив
До половины, должен прекратить
Постройку и оставить ценный сруб
Без крыши, – тучам плачущим в добычу,
Неистовству зимы на расхищенье.
 

Гастингс.

 
Но даже допустив, что наши все
Столь много обещавшие надежды
Должны мертворожденными остаться,
Что больше не дождаться нам на помощь
Ни одного солдата, полагаю,
Что наша рать достаточно сильна,
Чтоб потягаться с войском королевским.
 

Лорд Бардольф.

 
Ужель у короля всего лишь двадцать
Пять тысяч человек?
 

Гастингс.

 
                          На нашу долю
Не более, лорд Бардольф, даже меньше.
При смутах наших дней он на три части
Был вынужден все войско поделить.
Одна готова с Францией сражаться,
Другая – с Глендовером, только третья
Пойдет на нас. Так, войско разделив
На три отряда, стал король бессилен.
Его же сундуки звук издают
Печальной пустоты.
 

Архиепископ.

 
                          Того, что стянет
Он все войска и против нас направит,
Нам нечего бояться.
 

Гастингс.

 
         Если-б он
Так поступил, оставив тыл открытым,
Француз с валлийцем стали-бы хватать
Его за пятки. Нечего бояться.
 

Лорд Бардольф.

 
Кто против нас вести назначен войско?
 

Гастингс.

 
Принц Джон Ланкастерский и Вестморлэнд.
Король и Гарри Монмут угрожают
Валлийцу. Кто-ж вождем назначен против
Французов, неизвестно мне.
 

Архиепископ.

 
                   Итак,
Вперед. И всенародно объявим
Причины, породившие восстанье.
Народу стал претить его избранник,
И похоть пресыщением сменилась.
Непрочна, неустойчива обитель
Того, кто строит на любви народной.
О, буйная толпа! С каким восторгом
Ты небо потрясала похвалами,
В честь Болингброка, до того как стал
Он тем, чем ты хотела, чтоб он стал.
Теперь же, как сбылись твои желанья,
Ты так полна им, грубая обжора,
Что хочешь из себя его изрыгнуть.
Так, о, собака гнусная, извергла
Ты из своей утробы ненасытной
Прекрасного Ричарда, а теперь
Блевотину свою пожрать желаешь
И воешь, чтоб тебе ее вернули.
Кому же нынче верить? Те, кто смерти
Желали Ричарду, когда он жил,
Теперь в его могилу вдруг влюбились.
Ты, в голову священную его
Бросавший грязью в день, когда, вздыхая,
Он следовал через кичливый Лондон
За Болингброком, славою покрытым, –
Теперь вопишь: «земля, верни того
Мне короля, а этого возьми».
Превратный дух людей. В былом, в грядущем
Все хорошо, все дурно в дне текущем.
 

Мобрэ.

 
Итак, мы все готовы для борьбы.
 

Гастингс.

 
Так хочет время. Мы – его рабы.
 

(Уходят).