Достижения Лютера Транта

ЧЕЛОВЕК В КОМНАТЕ

– Потрясающе, Трант.

– Больше, чем просто удивительно! Взгляните в лицо факту, доктор Рейланд, и это поразительно, невероятно, позорно, что после пяти тысяч лет цивилизации наши полицейские и судопроизводство не признают высокого уровня знаний людей более, чем первый фараон, правивший в Египте до строительства пирамид!

Молодой Лютер Трант нетерпеливо отодвинулся от стола, за которым Рейланд завтракал, и неловко закинул одну мускулистую ногу на другую. Неловко и с тем же мятежным нетерпением он запустил пальцы в свои густые рыжие волосы. Его странно разномастные глаза, один скорее серый, чем голубой, другой скорее голубой, чем серый, серьезно посмотрели на своего старшего товарища.

А под его правым глазом (более голубым) крошечное родимое пятно, обычно почти неразличимое, тускло светилось розовым в следствии его напряжения. На колене Трант держал "Чикаго Рекорд Геральд", и по мере того, как он продолжал, его палец скользил по абзацам.

– Послушайте! "В Джексон-парке найдено тело мужчины", шестеро подозреваемых, замеченных неподалеку от этого места, были арестованы. "Похищение или убийство Шлаака", трое мужчин арестованы за это с прошлой среды. "Процесс над Лоутоном продолжается", с вероятностью, что молодой Лоутон будет признан невиновным, восемнадцать месяцев он провел в заключении – восемнадцать месяцев неизгладимой связи с преступниками! И вот главное: "Шестнадцать человек задержаны по подозрению в соучастии в убийстве Бронсона, прокурора!" Вы когда-нибудь слышали о таком карнавале арестов? И добавьте к этому тот факт, что за девяносто три из каждых ста убийств никто никогда не наказывается!

Старый профессор терпеливо повернул свое румяное лицо, увенчанное лысым куполом черепа, к своему молодому собеседнику. В течение некоторого времени доктор Рейланд с тревогой отмечал растущее беспокойство своего блестящего, но вспыльчивого молодого помощника. Но пока он не отпустил его, доктор Рейланд намеревался удержать его в своей психологической лаборатории.

– Пять тысяч лет цивилизованности, – взорвался Трант, – и у нас все еще есть "третья степень"! Мы по-прежнему ставим подозреваемого лицом к лицу с его преступлением, надеясь, что он "покраснеет" или "побледнеет", "задохнется" или "заикнется". И если перед лицом этого грубого испытания мы обнаружим, что он подготовлен или закален настолько, что может предотвратить прилив крови к лицу или слишком заметный ее отлив, если он правильно надувает легкие и контролирует свой язык, когда говорит, мы готовы назвать его невиновным. Не так ли, сэр?

– Да, – терпеливо кивнул старик. – Боюсь, что это так. Что же делать, Трант?

– Что, доктор Рейланд? Почему, вы, я и каждый психолог в каждой психологической лаборатории в этой стране и за рубежом годами играли с ответом! В течение многих лет мы измеряли эффект каждой мысли, импульса и действия в человеческом существе. Ежедневно проводя простые лабораторные эксперименты, чтобы удивить нескольких пялящихся второкурсников, я доказывал то, что если применить их в судах и тюрьмах, можно окончательно доказать невиновность человека за пять минут или осудить его как преступника на основании его собственных неконтролируемых реакций. И даже больше того. Доктор Рейланд! Научите любого детектива тому, чему вы научили меня, и если у него будет хотя бы половина того упорства в поисках следов преступления на людях. что у него есть в отслеживании их следов на вещах, он может раскрыть половину дел, которыми заполнена полиция, за три дня.

– А вторую половину в течение недели, я полагаю, Трант? – порадовался пожилой мужчина энтузиазму собеседника.

– Доктор Рейланд, – ответил Трант более спокойно, – вы научили меня пользоваться кардиографом, с помощью которого можно прочесть влияние на сердце каждого действия и эиоции, как врач читает пульсовую карту своего пациента, пневмографом, который отслеживает мельчайшие показания дыхания; гальванометр, этот чудесный инструмент, который, хотя каждая черта и мускул человека бесстрастны, как смерть, выдаст его через потовые железы на ладонях. Вы научили меня, в ходе научного эксперимента, как человек, не заикающийся и не колеблющийся, и в совершенстве контролирующий свою речь и мимику, обязательно должен показать через свои мысленные ассоциации, о которых он не может знать, следы, которые любой важный поступок и каждое преступление должны оставить неизгладимый след в его разуме.

– Ассоциации? – доктор Рейланд прервал его в этот раз менее терпеливо. – Это всего лишь метод немецких врачей, метод Фрейда, который Юнг использовал в Цюрихе для диагностики причин подросткового безумия.

– Совершенно верно. – Трант проследил глазами за старым профессором, который встал и направился к окну. – Просто метод немецких врачей! Метод Фрейда и Юнга! Неужели вы думаете, что я, используя такой метод, не узнал бы восемнадцать месяцев назад, что Лоутон невиновен? Неужели вы думаете, что я не смог бы выделить среди этих шестнадцати человек убийцу Бронсона? Если когда-нибудь такая проблема возникнет у меня, мне не потребуется восемнадцать месяцев, чтобы решить ее. Я сделаю это меньше, чем за неделю.

Губы доктора Рейланда скривились от этого высокомерного утверждения.

– Здесь мы не сталкиваемся с подобными проблемами, Трант, – сказал он. Он посмотрел на тихую улицу университетского городка. – Самые большие вопросы, которые мы можем дать вам для решения, такие, как этот, – указал он, – Почему такая хрупкая девушка, как Маргарет Лори, выбегает из своей парадной двери чуть позже семи часов этим морозным утром без шляпы или куртки?

– И это тоже я мог бы решить, – ответил Трант. – Но в этом нет необходимост, так как она, похоже, приедет сюда и сама нам расскажет.

Что характерно – еще до того, как перестал звонить дверной звонок или слуга успел ответить, Трант открыл дверь. На лбу девушки, очень белом под массой темных волос, в ее широко раскрытых серых глазах, в напряженных линиях прямого рта и округлого подбородка он сразу же прочел нервозное беспокойство взвинченной женщины.

– Профессор Рейланд, – быстро спросила она, – вы знаете, где мой отец?

– Моя дорогая Маргарет, – старик взял ее за руку, которая сильно дрожала, – ты не должна так волноваться.

– Вы не знаете! – взволнованно воскликнула девушка. – Я вижу это по вашему лицу. Доктор Рейланд, отец не пришел домой прошлой ночью! Он не прислал ни слова.

Лицо Рейланда стало непроницаемым. Никто лучше него не знал, насколько велика была перемена в привычках доктора Лори, который подразумевал этот факт, поскольку этот человек был его самым близким другом. Двадцать лет доктор Лори был казначеем университета. За это время только трем событиям – его женитьбе, рождению дочери и смерти жены, было позволено нарушить суровую однообразность, в которую он превратил свою одинокую жизнь. Рейланд побледнел и притянул к себе дрожащую девушку.

– Когда вы видели его в последний раз, мисс Лори? – мягко спросил Трант.

– Доктор Рейланд, прошлой ночью он отправился в свой университетский офис на работу, – ответила она, как будто вопрос задал пожилой человек. – В воскресенье вечером. Это было очень необычно. Весь день он вел себя очень странно. Он выглядел таким усталым.

– Профессор Рейланд и я собираемся в кампус, – быстро заговорил Трант, когда девушка беспомощно замолчала. – Мы остановимся у его офиса. Харрисон может рассказать нам, что заставило его уйти. Нет и одного шанса из тысячи, мисс Лори, с ним что-то случилось.

– Трант прав, моя дорогая, – пришел в себя Рейланд. – Иди домой и не волнуйся.

Он натянул пальто.

Башенные часы Университетского зала только что пробили семь, и перед ними возвышалось само здание с пятьюдесятью окнами на востоке, мерцающими, как огромные глаза, в лучах раннего утреннего солнца. Только на трех из этих глаз веки были закрыты – ставни в кабинете казначея были закрыты. Трант не мог припомнить, чтобы когда-нибудь раньше видел закрытые ставни в Университетском холле. Они стояли открытыми до тех пор, пока многие петли не приржавели намертво. Он взглянул на доктора Рейланда, который вздрогнул, но снова чопорно выпрямился.

– Должно быть, произошла утечка газа, – прокомментировал Трант, принюхиваясь, когда они вошли в пустое здание. Но бледнолицый мужчина рядом с ним не обратил на это никакого внимания, когда они прошли вниз по коридору.

По обе стороны от них были двери с высокими фрамугами из матового стекла, и по мере того, как они приближались к двери кабинета доктора Лори, запах газа становился все сильнее. Доктор Рейланд неудачно попробовал открыть дверь, но Трант наклонился к замочной скважине и обнаружил, что она заткнута бумагой. Он ухватился за перекладину фрамуги, поставил ногу на ручку и, подтянувшись, оттолкнулся от фрамуги. Она сопротивлялась, но он выбил ее внутрь, и, когда ее стеклянные панели со звоном упали, пары осветительного газа вырвались наружу и вызвали удушье.

– Нога! – крикнул он своему дрожащему товарищу, вглядываясь в затемненную комнату. – Кто-то в гостиной!

Спрыгнув вниз, он тщетно навалился на дверь своим сильным плечом. Рейланд поспешил в читальную комнату через коридор и вытащил оттуда тяжелый стол. Вдвоем они ударили его углом по замку, он сломался, и, когда дверь снова повернулась на петлях, пары газа хлынули наружу, удушая их и выгоняя обратно. Опустив голову, Трант ворвался внутрь, распахнул одно за другим три окна и выбил ставни. Он запрыгнул на стол с плоской столешницей под газовыми светильниками в центре комнаты и выключил четыре форсунки, из которых лился газ. Метнувшись через холл, он открыл окна комнаты напротив.

Тут же сильный утренний ветерок пронесся по зданию, очищая газ перед ним. От сквозняка распахнулись двери. Осторожно, в тот момент, когда доктор Рейланд со слезами на глазах стоял на коленях у тела друга всей его жизни, Трант поднял с металлического подноса на столе множество обугленных бумажек, которые разлетелись по комнате, по полу и мебели, даже по кушетка, на которой лежала неподвижная фигура с осунувшимся белым лицом.

Рейланд встал и коснулся руки своего старого друга, его голос дрогнул.

– Он мертв уже несколько часов. О, Лори!

Через открытые окна открывался вид на дюжину читальных залов и лабораторий. Огромные здания, такие тихие сейчас, через несколько мгновений будут отзываться эхом от шагов сотен студентов.

Когда двое мужчин стояли рядом с мертвым телом того, в чьем ведении находились все финансы этого великого учреждения, их глаза встретились, и в глазах Транта был безмолвный вопрос. То краснея, то бледнея, Рейланд ответил на это:

– Нет, Трант, за этой смертью ничего не кроется. Было ли это намеренно или случайно, но ни секрет, ни позор не подтолкнули его к этому. Это я знаю.

В странных разномастных глазах молодого человека вспыхнули вопросами.

– Мы должны позвать президента Джослина, – сказал он.

Пока он разговаривал по телефону, доктор Рейланд смел осколки стекла с подоконника и закрыл дверь и окна.

В коридорах уже раздавались шаги, и комнаты вокруг быстро заполнялись, прежде чем Трант разглядел худую фигуру президента в накинутом на плечи пальто, который, сгибаясь от ветра, спешил через кампус.

Быстрый взгляд доктора Джослина, когда Трант открыл ему дверь, взгляд, который, несмотря на студенческую бледность его скуластого лица, выдавал человека действия, рассмотрел и понял все.

– Кто уложил там Лори? – резко спросил он через мгновение.

– Он сам лег там, – тихо ответил Рейланд. – Именно там мы его и нашли.

Трант дотронулся пальцем до царапины на обоях, оставленной острым углом кресла Дэвенпорта, угол все еще был белым от штукатурки. Очевидно, что кушетка было сильно сдвинуто со своего места, поцарапав обои.

Взгляд доктора Джослин скользнул по комнате, мимо стоящего Рейланда, встретился с прямым взглядом Транта и проследил за ним до стола поменьше рядом со столом мертвого казначея. Он открыл дверь в свой кабинет.

– Когда придет мистер Харрисон, – приказал он, – скажите ему, что я хочу его видеть. Офис казначея не будет открыт сегодня утром.

– Харрисон опаздывает, – прокомментировал он, возвращаясь к остальным. – Обычно он прибывает сюда к половине восьмого. Харрисон был секретарем и ассистентом доктора Лори.

– Теперь расскажите мне подробности, – сказал президент, поворачиваясь к Транту.

– Они все перед вами, – коротко ответил Трант. – Комната была наполнена газом. Эти четыре розетки светильника были включены на полную мощность. И кроме того, – он коснулся пальцами четырех наконечников для газовых горелок, которые лежали на столе, – эти наконечники были удалены, вероятно, с помощью этих плоскогубцев, которые лежат рядом с ними. Откуда взялся этот инструмент, я не знаю.

– Им здесь самое место, – рассеянно ответила Джослин. – У Лори была привычка мастерить.

Он открыл нижний ящик стола, набитый инструментами, гвоздями и шурупами, и бросил туда кусачки.

– Дверь была закрыта изнутри? – спросил Президент.

– Да, это пружинный замок, – ответил Трант.

Доктор Джослин выпрямился, и его глаза почти сурово встретились с глазами Рейланда.

– Рейланд, – спросил он, – ты был ближе к Лори, чем любой другой мужчина. Что послужило причиной этого?

– Я был близок с ним, – смело ответил старик. – Ты и я, Джослин, были почти его единственными друзьями. Мы, по крайней мере, должны знать, что не могло быть никакой реальной причины. Жизнь Лори была открыта, как полдень.

– И все же он сжигал бумаги. – президент спокойно указал на металлический поднос.

Доктор Рейланд поморщился.

– Кто-то сжигал бумаги, – мягко вставил Трант.

– Кто-то один? – Президент резко поднял голову.

– Весь этот пепел был в подносе. Я думаю… – Трант ограничился ответом. – Они разбежались, когда я открыл окна.

Джослин взял со стола нож для вскрытия писем и попыталась отделить обуглившийся пепел, оставшийся на подносе, чтобы прочесть хоть что-нибудь. Он рассыпался на тысячу кусочков.

Взгляд Транта охватил всю комнату и теперь оценивал Джослин и доктора Рейланд. Они перестали быть его доверенными людьми и друзьями, поскольку он включил их в качестве определенных элементов в деле. Внезапно он наклонился к кушетке, просунул руку под тело и вытащил скомканную бумагу. Это была недавно погашенный вексель на двадцать тысяч долларов, регулярно выписываемая на университет доктором Лори в качестве казначея.

– В чем дело, Джослин? – встрепенулся доктор Рейланд.

– Вексель. Я не могу припомнить его назначение. – президент уставился на бумагу. Внезапно его лицо побелело. – Где ключи Лори?

Он открыл ящик стола, но Трант направился прямо к кушетке и вынул ключи из кармана Лори.

Доктор Джослин отпер сейф у кушетки и из стопки книг, лежавших внутри, взял верхнюю.

– Рейланд, – сказал он жалобно, – попечители одобрили этот вексель на две тысячи долларов, а не на двадцать.

– Но он был погашен. Видите, он был обналичен! И это, – он указал на пепел на подносе, – если это тоже были векселя, фальшивые, в чем вы явного его подозреваете, он, должно быть, заплатил ими. Они были возвращены.

– Заплатили? Да! – голос доктора Джослин зазвенел обвиняюще. – Оплачено из университетских средств! Видите ли, сам Лори ввел их на номинальную сумму, когда он им платил. Здесь, – он быстро перевернул несколько страниц назад, – они указаны для сумм, которые мы санкционировали несколько месяцев назад. Общее расхождение превышает сто тысяч долларов!

– Тише! – Рейланд оказался рядом с ним. – Тише.

Наступало утро. В коридорах раздавались шаги студентов, проходящих в лекционные залы.

– Кто заполнил этот вексель? – Трант взял бумагу и внезапно задал этот вопрос.

– Харрисон. Таков был порядок. Подпись принадлежит Лори, и вексель обычный. О, не может быть никаких сомнений, Рейланд!

– Нет, нет! – возразил старик. – Джеймс Лори не был вором!

– А как еще это могло случиться? Наконечники, снятые из горелок, замочная скважина, заткнутая бумагой, ставни, которые никогда не закрывались в течение десяти лет, заперты изнутри, дверь заперта! Сожженные векселя, единственный из которых осталась подписанной его собственной рукой! Вы забыли, что завтра вечером состоится заседание попечителей, и тогда ему пришлось бы предварительно привести в порядок свои книги? Мы должны смотреть правде в глаза, Рейланд: самоубийство – на его счету не хватает ста тысяч долларов!

– Лютер! – Старый профессор повернулся, протягивая руки к своему молодому ассистенту. – Ты тоже в это веришь? Это не так! О, мой мальчик, как раз перед этим ужасным событием ты рассказывал мне о новом методе, который можно использовать для оправдания невиновных и доказательства вины. Я подумал, что это бахвальство. Я насмехался над твоими идеями. Но если твои слова были правдой, теперь докажи их. Сними этот позор с этого невинного человека.

Молодой человек подскочил к своему другу, когда тот пошатнулся.

– Доктор Рейланд, я оправдаю его! – страстно пообещал он. – Я докажу, клянусь, что доктор Лори не только не был вором, но… он даже не был самоубийцей!

– Что это за безумие, Трант, – нетерпеливо спросил президент, – когда факты так очевидны перед нами?

– Так просто, доктор Джослин? Да, – ответил молодой человек, – действительно, очевиден тот факт, что до того, как бумаги были сожжены, до того, как был включен газ или наконечники были извлечены из прибора, до того, как дверь захлопнулась и пружинный замок запер ее снаружи, доктор Лори был мертв и лежал на этой кушетке!

– Что? Что… что, Трант? – воскликнули Рейланд и президент вместе. Но молодой человек смотрел только на президента.

– Вы сами, сэр, прежде чем мы рассказали вам, как мы его нашли, видели, что доктор Лори не упал сам, а был уложен на кушетку. Он не такой уж и легкий, кто-то чуть не уронил его на кушетку, так как ее угол процарапал штукатурку на стене. Единственная не сгоревшая записка лежала под его телом, откуда она вряд ли могла бы исчезнуть, если бы бумаги были сожжены вначале, где она могла бы и была несомненно, но ее не заметили, если тело уже лежало там. Газ не будет травиться во время горения, поэтому наконечники, вероятно, были сняты позже. Вас, должно быть, поразило, насколько все это театрально, что кто-то продумал обстановку, что кто-то обустроил эту комнату и, оставив Лоури мертвым, ушел, закрыв пружинный замок.

– Лютер! – Доктор Рейланд встал, вытянув руки перед собой. – Вы обвиняетесь в убийстве!

– Подождите! – Доктор Джослин стоял у окна, и его глаза заметили быстро приближающийся лимузин, который, сверкая на солнце зеркальными стеклами, въезжал на подъездную дорожку. Когда он замедлил ход перед входом, президент повернулся к присутствующим в зале.

– Мы двое, – сказал он, – были ближайшими друзьями Лори – кроме нас, у него был еще только один друг. Когда вы позвонили мне сегодня утром, я позвонил Брэнауэру, просто попросив его немедленно встретиться со мной в офисе казначея. Он сейчас придет. Спустись вниз и подготовь его, Трант. С ним его жена. Она не должна подниматься.

Трант поспешил вниз без комментариев. Через окно машины он мог видеть профиль женщины, а за ним широкое, властное лицо мужчины с бородой песочного цвета, разделенной на пробор и причесанной на иностранный манер. Брэнауэр был президентом Попечительского совета университета, на этом посту он сменил своего отца. По меньшей мере полдюжины окружающих зданий были возведены старшим Брэнауэром, и практически все его состояние было завещано университету.

– Ну, Трант, в чем дело? – спросил попечитель. Он открыл дверцу лимузина и готовился спуститься.

– Мистер Брэнауэр, – ответил Трант, – доктор Лори был найден сегодня утром мертвым в своем кабинете.

– Мертвым? Этим утром? – мутная серость проступила под румянцем на щеках Брэнауэра. – Я собирался навестить его, еще до того, как получил известие от Джослин. В чем была причина смерти?

– Комната была наполнена газом.

– Удушье!

– Несчастный случай? – спросила женщина, наклоняясь вперед. Даже когда она побледнела от ужаса, вызванного этой новостью, Трант поймал себя на том, что удивляется ее красоте. Каждая черта ее лица была такой совершенной, такой безупречной, а манеры такими милыми и полными очарования, что при первом близком взгляде на нее Трант обнаружил, что понимает и одобряет брак Брэнауэра. Она была неизвестной американской девушкой, которую Брэнауэр встретил в Париже и привез обратно, чтобы она правила обществом в этом гордом университетском пригороде, где друзьям и коллегам его отца пришлось принять ее и… критиковать.

– Доктор Лори задохнулся, – повторила она, – случайно, мистер Трант?

– Мы… надеемся на это, миссис Брэнауэр.

– Нет никаких улик, указывающих на преступника?

– Ну, если это был несчастный случай, миссис Брэнауэр, то преступника не может быть.

– Кора! – воскликнул Брэнауэр.

– Как глупо с моей стороны! – Она мило покраснела. – Но прелестная дочь доктора Лори, какой шок для нее!

Брэнауэр тронул Транта за руку. После первого личного потрясения он сразу же вновь стал попечителем – попечителем университета, казначей которого лежал мертвым в своем кабинете как раз в тот момент, когда его счета должны были быть представлены Совету директоров. Он поспешно отпустил жену.

– А теперь, Трант, давай поднимемся наверх.

Президент Джослин машинально встретил пожатие Брэнауэра и почти кратко ознакомил президента попечительского совета с фактами в том виде, в каком он их обнаружил.

– Не хватает ста тысяч долларов, Джослин? Это самоубийство? – президент попечительского совета был возмущен этим обвинением.

– Я не вижу другого решения, – ответил президент, – хотя мистер Трант…

– И я мог бы оправдать его!

Лицо попечителя побелело, когда он посмотрел вниз на мужчину на кушетке.

– О, Лори, почему я откладывал встречу с тобой до последнего момента?

Он повернулся, роясь в кармане в поисках письма.

– Он прислал в эту субботу, – жалобно признался он. – Я должен был сразу же прийти к нему, но я никак не мог заподозрить такого.

Джослин прочитала письмо с выражением растущей убежденности на лице. Оно было написано четкой рукой мертвого казначея.

– Это объясняет все, – решительно сказал он и перечитал письмо вслух:

"Дорогой Брэнауэр! Я молю вас, поскольку у вас есть жалость к человеку, за плечами которого шестьдесят лет честной жизни, столкнувшемуся с бесчестьем и позором, прийти ко мне как можно скорее. Прошу вас, не откладывайте это позже понедельника, умоляю вас.

Джеймс Айджори."

Доктор Рейланд закрыл лицо руками, а Джослин повернулся к Транту. На лице молодого человека было выражение глубокого недоумения.

– Когда вы это прочли, мистер Брэнауэр? – наконец спросил Трант.

– Он написал это в субботу утром. Его доставили ко мне домой в субботу днем. Но я уехал на машине со своей женой. Я не получил его, пока не вернулся поздно вечером в воскресенье.

– Тогда вы не могли прийти намного раньше.

– Нет! И все же я мог бы что-нибудь предпринять, если бы подозревал, что за этим письмом скрывается не просто позор, но самоубийство.

– Позор, возможно, но не самоубийство, мистер Брэнауэр! – резко прервал его Трант.

– Что?

– Взгляните на его лицо. Оно белое и с четким профилем. Если бы он задохнулся, то посинел бы и распух. Прежде чем включили газ, он был мертв, убит…

– Убит? Кем?

– Человеком, который был в этой комнате прошлой ночью! Человеком, который сжег эти бумаги, заткнул замочную скважину, включил газ, устроил остальные эти театральные представления и ушел, оставив доктора Лори вором и самоубийцей, чтобы… защитить себя! Двое мужчин имели доступ к университетским фондам, вели эти записи! Один лежит перед нами и человек, который был в этой комнате прошлой ночью, я бы сказал, был другим, – он взглянул на часы, – человеком, который в девять часов еще не появился в своем офисе!

– Харрисон? – хором воскликнули Джослин и Рейланд.

– Да, Харрисон, – твердо ответил Трант. – Я определенно предполагаю, что он тот человек, который был в комнате прошлой ночью.

– Харрисон? – презрительно повторил Брэнауэр. – Невозможно!

– Насколько невозможно? – вызывающе спросил Трант.

– Потому что Харрисон, мистер Трант, – возразил президент попечительского совета, – лежит бес сознания в Элджине из-за автомобильной аварии в субботу днем. С тех пор он находится в больнице Элджина, почти без чувств.

– Как вы это узнали, мистер Брэнауэр?

– Я помог многим молодым людям получить здесь должности. Харрисон был одним из них. Из-за этого, я полагаю, он заполнил мое имя в строке "кого уведомить" удостоверения личности, которое он носил с собой. Врачи больницы уведомили меня об этом как раз в тот момент, когда я выезжал из дома на своей машине. Я видел его в больнице Элджина в тот день.

Молодой Трант пристально посмотрел в спокойные глаза президента попечительского совета.

– Тогда Харрисон не мог быть тем мужчиной, который был в комнате прошлой ночью. Вы понимаете, что это означает? – спросил он, побледнев. – Я предпочел, – сказал он, – чтобы он был Харрисоном. Это удержало бы как доктора Лори от того, чтобы стать вором, так и любого его близкого человека от того, чтобы стать человеком, который убил его здесь прошлой ночью. Но поскольку Харрисона здесь не было, сам казначей, должно быть, знал об этом преступлении, – он ткнул пальцем в погашенный вексель, – и скрывал это от своего близкого друга, который пришел сюда с ним. Вы видите, как ужасно это упрощает нашу проблему? Это был кто-то достаточно близкий к Лори, чтобы заставить его скрывать это как можно дольше, и кто-то достаточно близкий, чтобы знать о привычках казначея мастерить, так что даже в большой спешке он мог сразу подумать о газовых щипцах в личном ящике для инструментов Лори.

– Джентльмены, – напряженно добавил молодой ассистент, – я должен спросить вас, кто из вас троих был в этой комнате с доктором Лори прошлой ночью?

– Что? – прозвучал вопрос в трех разных интонациях из их уст – изумление, гнев, угроза.

Он поднял дрожащую руку, чтобы остановить их.

– Я понимаю, – продолжал он скороговоркой, – что, выдвинув одно обвинение и доказав его ложность, я теперь выдвигаю гораздо более серьезное, которое, если я не смогу его доказать, должно стоить мне моего положения здесь. Но я делаю это сейчас снова, напрямую. Один из вас троих был в этой комнате с доктором Лори прошлой ночью. Кто? Я мог бы сказать в течение часа, если бы я смог по очереди отвести вас в психологическую лабораторию и подвергнуть тестированию. Но, возможно, мне это и не нужно. До завтрашнего вечера я надеюсь, что смогу сказать двум другим, для кого из вас доктор Лори покрывал это преступление и тем, кто в ответ убил его в воскресенье вечером и оставил его нести двойной позор как самоубийцу.

Не оглядываясь, он выскочил из комнаты и, сбежав по ступенькам, покинул кампус.

В пять часов того же дня, когда Трант позвонил в дверь доктора Джослина, он увидел, что мистера Брэнауэра и доктора Рейланда провели в личный кабинет президента раньше него.

– Доктор Рейланд и мистер Брэнауэр пришли, чтобы выслушать отчет коронера, – объяснил Джослин. – Лори умер не от удушья. Завтрашнее вскрытие покажет причину его смерти. Очевидно, в комнате был еще один человек.

– Не Харрисон, – ответил Трант. – Я только что прибыл из Элджина, где, хотя мне и не разрешили с ним поговорить, я видел его в больнице.

– Вы сомневались, был ли он там? – спросил Бранауэр.

– Я так же проверил векселя, – продолжил молодой человек. – Все они были оформлены как обычно, подписаны доктором Лори и оплачены им лично, по истечении срока, из университетского резерва. Таким образом, я только еще больше убедился в том, что человек в комнате, должно быть, был одним из ближайших друзей доктора Лори. Я вернулся и увидел Маргарет Лори.

Глаза Рейланда наполнились слезами.

– Это ужасное событие повергло бедняжку Маргарет в прострацию, – сказал он.

– Я нашел ее такой, – ответил Трант. – Ее память временно уничтожена. Я мало что мог заставить ее вспомнить. Однако ей сообщили только о смерти ее отца. Кажется ли это достаточной причиной для такой прострации? Скорее всего, это указывает на какое-то обвиняющие знания в отношении трагедии отца и о том, кого он защищал. Если это так, то само ее состояние делает невозможным для нее скрыть эти обвиняющие ассоциации при допросе.

– Обвиняющие ассоциации? – Доктор Рейланд нервно поднялся.

– Да, который я намереваюсь обнаружить в данном случае с помощью простой ассоциации слов – метод Фрейда.

– Как? Что вы имеете в виду? – воскликнули Бранауэр и Джослин.

– Это метод для выявления скрытых причин психических расстройств. Это особенно полезно при диагностике случаев безумия или психического расстройства по недостаточно известным причинам.

– У нас есть прибор, хроноскоп, – продолжил Трант, пока остальные вопросительно выжидали, – которая при необходимости регистрирует время с точностью до тысячной доли секунды. Немецкие врачи просто произносят ряд слов, которые могут пробудить в пациенте образы, лежащие в основе его безумия. Те слова, которые связаны с неприятностью вызывают у субъекта более глубокие чувства и отмечаются более длительными промежутками времени, прежде чем может быть произнесено ответное слово. Характер слова, произносимого пациентом, часто проясняет причины его психического возбуждения или прострации.

– В этом случае, если у Маргарет Лори были основания полагать, что кто-либо из вас был тесно связан с проблемой ее отца, произнесение имени этого человека или упоминание чего-либо, связанного с этим человеком, должно выдавать легко регистрируемое и определенно измеримое беспокойство.

– Я слышала об этом, – прокомментировала Джослин.

– Отлично, – согласился президент попечительского совета, – если врач Маргарет не возражает.

– Я уже говорил с ним, – ответил Трант. – Могу ли я ожидать вас всех у доктора Лори завтра утром, когда я буду проверять Маргарет, чтобы выяснить личность близкого друга, который стал причиной преступления, в котором обвиняют ее отца?

Три самых близких друга доктора Лори по очереди кивнули.

Трант пришел пораньше, чтобы установить хроноскоп в спальне для гостей рядом с спальней Маргарет Лори на втором этаже дома покойного казначея.

Инструмент чем-то напоминал брасовский колокольчик, очень изящно закрепленный на оси, так что нижняя часть, которая была тяжелее, могла медленно раскачиваться взад-вперед, как маятник. Легкая, острая стрелка шла параллельно этому маятнику. Гиря, когда она была запущена, раскачивалась взад и вперед по дуге круга, указатель раскачивался рядом с ней. Но указатель, начав раскачиваться, может быть мгновенно остановлен электромагнитом. Этот магнит был соединен с батареей, а провода от него вели к двум приборам, используемым в тесте. Первая пара проводов соединялась с двумя кусочками стали, которые Трант, проводя тест, держал между губами. Малейшее движение его губ, чтобы произнести слово, разорвало бы электрическую цепь и начало бы раскачивать маятник и указатель рядом с ним. Вторая пара проводов вела к чему-то вроде телефонной трубки. Когда Маргарет отвечала на вопрос, он замыкал цепь, и мгновенно электромагнит зажимал и удерживал указатель. Шкала, по которой перемещается указатель, показывает с точностью до тысячных долей секунды время между произнесением предполагаемого слова и первым связанным с ним словом-ответом.