Читать книгу: «Z – значит Зельда», страница 6

Глава 10

В отеле «Билтмор», на пути к нашему номеру, я не удержалась и провела рукой по всей длине отполированных медных перил, по каждому позолоченному столику, каждой вышитой спинке стула. Я была в восторге от медных пуговиц на форме лифтера. Я была в восторге от лифта. После легкого обеда в роскошной столовой меня привели в восторг три бутылки контрабандного шампанского, ожидающие нас в нашем люксе – их прислали друзья Скотта по Принстону, с которыми мне предстояло познакомиться во вторник вечером.

Сполна навосторгавшись шампанским (и его пузырьками, и его ароматом), я отдала должное широкой кровати, на которой можно было заниматься любовью, ложась как угодно и двигаясь в любом направлении. Все это было намного грандиозней, чем жизнь, которую рисовал мне Скотт. Я предвидела много хорошего, но это выходило за всякие пределы.

– Мы богаты? – спросила я.

– Мы неудержимы.

В воскресенье мы спали допоздна, потом нежились в постели. Заказали на завтрак кексы, фрукты и сливки в номер, днем вместе поплескались в мраморной ванне, а вечер провели на Бродвее. Первым делом поужинали в крошечной закусочной на Сорок третьей улице, затем, как Скотт и обещал, отправились на «Безумства» Зигфельда в театре Нового Амстердама. К тому времени, когда мы заняли места и занавес уже поднялся, открывая удивительные декорации, еще более удивительных артистов и самые удивительные шикарные, расшитые бисером, пайетками и перьями, сияющие, сверкающие костюмы девушек Зигфельда, я могла только потрясенно смотреть, улыбаться и дивиться собственной безумной удаче, которая столкнула нас со Скоттом и привела в конце концов сюда.

В понедельник мы запаслись холодной курицей и устроили пикник в Центральном парке. Статуи, изысканные мостики, выложенные цветной плиткой тоннели – все это оказалось для меня неожиданностью.

– У них даже парки такие? – без устали спрашивала я, пока мы прогуливались по дорожкам, по мосткам и вдоль прудов.

Эта фраза превратилась в нашу собственную шутливую присказку. Мы поели на залитых солнцем ступенях террасы Бетесда рядом с «Водяным ангелом», дружелюбной статуей-фонтаном в центре широкого мелководного пруда. У ног ангела расположились четыре херувима, которые, по словам Скотта, олицетворяли Здоровье, Мир, Умеренность и Чистоту. Я рассмеялась.

– Первые два едва ли имеют значение, если нужно соблюдать последние.

– Умница девочка! – ухмыльнулся Скотт.

Во вторник я впервые по-настоящему осознала, что значит быть женой Ф. Скотта Фицджеральда.

Мы едва успели одеться, как в дверь номера постучали. Когда в субботу Скотт упомянул, что в понедельник на час назначено его первое интервью с журналом, выбранное время показалось мне вполне разумным. Тогда мы еще не понимали, что каждую ночь засыпать будем только к рассвету. Соблазн нью-йоркских развлечений оказался непреодолим. Если бы можно было выжить без сна вообще, мы бы с радостью отказались от него.

– Я могу предстать на людях? – спросил Скотт.

Стук в дверь повторился.

– Иду! – крикнул он.

Я поправила ему галстук и поцеловала Скотта.

– Не переживай.

– И не думал. Он выпускник Принстона.

Скотт открыл дверь, за которой оказался Джим Эллис, лысеющий мужчина лет тридцати, с мягким круглым лицом и собачьими глазами. Коричневый пиджак был тесен ему в плечах и на талии, рукава задирались, открывая потертые манжеты. Складывалось впечатление, что костюм сел после стирки, или его владелец располнел, или, быть может, он просто одолжил его в последний момент у соседа или коллеги. Эллис писал заметки для журнала, о котором я никогда не слышала. Какой-то новый таблоид, как объяснил мне Скотт.

Эллис пожал Скотту руку:

– Спасибо, что согласился поговорить со мной. Нашим читателям не терпится узнать реального человека, сотворившего чудо, отражаемое на страницах книги.

– Буду рад.

Скотт провел его в гостиную и кивнул на стул слева от меня, на который послушно опустился наш гость. Я улыбнулась ему, карьера Скотта зависела от него не меньше, чем от самого Чарлза Скрибнера.

– Джим Эллис, хочу представить тебе мою очаровательную вот уже три дня как жену, Зельду Фицджеральд.

«Зельда Фицджеральд! Как странно это звучало для моих ушей!»

Я положила ногу на ногу, обнажив колено, и наклонившись, протянула ему руку.

– Рад знакомству. – Эллис вспыхнул и быстро, смущенно сжал мою ладонь, прежде чем снова обернуться к Скотту. – Поздравляю с женитьбой.

Я знала таких людей, как Эллис. По моему опыту все мужчины делились на два типа. Первые хоть невзрачны или бедны, всегда были готовы хотя бы попытать удачи с симпатичной девушкой. Вторые всегда смотрели на первых с завистью. Эллис принадлежал ко второму типу. Он, вероятно, не был женат, а если был, то, по моему недоброму предположению, на девушке еще более неуверенной в себе, чем он сам. Подобные пары населяют мир целой расой невыразительных, скучных людей, которых на вечеринку приглашают только из жалости, желая на время вырвать их из повседневного уныния.

Пока Скотт устраивался в кресле, Эллис вытащил блокнот и раскрыл его на странице, уже испещренной заметками. Он показал на книгу «По ту сторону рая», лежащую на столе между ним и Скоттом.

– Должен сказать, я читал твой роман и полностью согласен с «Таймс»: «Эта книга описывает повседневную жизнь так называемых «универсиантов» настолько блестяще, насколько это вообще возможно в этом жанре». Я готов подписаться под каждым словом.

Скотт благодарно кивнул.

– Меня всегда особенно интересовала университетская жизнь моих однокашников.

– Хотел бы я, чтобы моя университетская жизнь больше походила на ту, которую слухи приписывают тебе.

– Не могу в это поверить! Уверена, вы просто были разумным парнем, – встряла я.

Он бросил на меня быстрый взгляд. Теперь покраснели и его уши.

Он снова обратился к Скотту:

– Как, наверное, пьянит это ощущение – получить печать одобрения от «Таймс», когда тебе всего двадцать три, и это твоя первая книга… – Эллис с нескрываемой завистью покачал головой.

– Впечатляет, правда? – прокомментировала я.

– О, спасибо, дорогая.

Затем Эллис спросил его, насколько судьба главного героя, Эмори Блейна, отражает жизнь самого Скотта.

– В какой-то степени, – ответил Скотт. – Я создал для этого персонажа альтернативный вариант моей собственной жизни.

– То есть Блейн – это альтер-эго?

– Довольно наивное альтер-эго, да.

– Ну конечно, это логично. Ты бы не смог так мудро подметить некоторые моменты, если бы сам был им.

Скотт просиял.

– Теперь, – продолжил Эллис, – давайте перейдем к женщинам в романе…

– Это роман о девушках-эмансипе. Тебе знаком этот термин? Так называют независимых девушек современных нравов. Это история о феминистках для философов.

Эллис кивнул и сделал пометку в блокноте.

– А та эгоистичная девушка, которая разбила ему сердце, – Розалинда. Она… – Он снова бросил на меня взгляд.

– Какое-то сходство есть, это правда, – вмешалась я. – Но как видите, я все-таки вышла замуж за моего Эмори.

– Но только после того, – добавил Скотт, – как ее Эмори доказал, что его перспективы куда блистательней, чем у нашего бедного героя. – Он ткнул пальцем в книгу. – Зельда привыкла к другому уровню жизни, уровню, который я смог обеспечить ей только сейчас. Она не хотела выходить за меня, пока я не доказал, что могу построить свою жизнь, и не обзавелся долларом-другим на счету.

– Вообще-то, все было не совсем… – забормотала я.

– Дорогая, – перебил Скотт, раскрывая портсигар и снова захлопывая его, – не могу поверить, но у меня закончилось курево. Можешь заказать мне еще, пока я закончу с мистером Эллисом?

– Прости?.. – переспросила я, сбитая с толку его вмешательством.

– Сигареты. Тебе что-нибудь заказать, Эллис?

– Если у них есть сэндвичи с ветчиной… Я не успел пообедать.

– Конечно, – ответила я. – Но я только хотела пояснить, что не…

– Никто не будет думать о тебе хуже из-за того, что ты заставила меня подождать, дорогая. Женщины должны быть практичными.

Я встала и тоном, подходящим моему предполагаемому персонажу, прохладно осведомилась:

– Может быть, мне просто сходить и самой найти коридорного?

Оба мужчины промолчали, но, пересекая комнату, я чувствовала на себе их взгляды. Открывая дверь, я услышала, как Скотт говорит:

– Девушки-эмансипе… Они как скаковые лошади.

Я с грохотом захлопнула за собой дверь.

«Пошли они к черту! – подумала я. – Пусть ищут себе другую собачку, чтобы приносить добычу».

Когда я вернулась через полтора часа, Эллиса уже не было, а Скотт сидел на полу, окруженный десятком газетных вырезок. На столе неподалеку лежал раскрытый почти полный портсигар.

– Ты сказал, у тебя закончились сигареты!

Он встал и подошел ко мне.

– Это была уловка, чтобы ты перестала пытаться исправить мою историю. Я не хотел, чтобы ты потушила интерес Эллиса. Ты видела, как он на тебя смотрел? Для него ты и есть Розалинда. Если в будущем кто-то заговорит о твоем сходстве с ней, не придирайся к мелочам, играй свою роль. Будь Розалиндой! Они на это надеются.

Я взяла сигарету, прикурила у него, затянулась и медленно выдохнула.

– Но я же не она! Для начала, она не южанка ни на йоту. Она – часть нью-йоркского общества, а я уж точно нет.

– Художественное допущение. – Он отмахнулся.

– И она жеманная гордячка, скажешь, нет?

– Почему? Потому что не пошла наперекор желаниям семьи и предпочла Эмори богатого человека? Она практичная. Можно сказать, расчетливая. Это не обязательно недостатки. Все зависит от ситуации и оттого, как воплощаются эти качества.

– Ты хочешь, чтобы люди считали меня такой? Эгоистичной? Расчетливой?

– Любой, кто знаком с настоящей тобой, знает, что ты добра, щедра и умна. Самая популярная девчонка в высшей школе Сидни Ланьера – это несомненно. А какая разница, кем тебя считают газеты и журналы? Или меня, если уж на то пошло? Это же реклама. Дай публике то, что она хочет, и люди раскошелятся.

– И при этом будут верить, что заполучили от нас сентиментальное признание. Я-то думала, ты хотел, чтобы твою книгу судили не по обложке.

– И именно так ее судили большинство тех, чье мнение имеет значение. Сама посмотри, – он кивнул на газетные вырезки. – Это самые свежие рецензии – за эти выходные. Мне прислал их агент. И они отличные. – Его голос сорвался. Скотт прочистил горло и продолжил: – Макс Перкинс всегда смотрел в будущее, и он с честью выдержал испытание.

– Это ты с честью его выдержал, – возразила я, смягчившись. – Ты всегда знал, о чем говоришь. Это умная, смешная и мудрая книга, Скотт, и ты заслужил все, что получил.

– Мы заслужили. Многие диалоги я взял прямо из твоего дневника.

– Ты вложил мои слова в уста персонажа, на которого я никогда не буду походить. Это добавляет пикантности. Какой-то волшебный фокус, правда? Но это сработало, спору нет.

– Сработало и привело нас сюда.

Я подошла к окну.

– Никогда бы не подумала. Даже представить такого не могла. – Я снова повернулась к нему. – А ты потрясающий.

Он пожал плечами, отмахиваясь от комплимента, но по улыбке было ясно, что ему приятно.

– Теперь весь вопрос в продажах. Популярность означает, что мы можем продолжать пить шампанское, – он с хлопком открыл бутылку, – и носить бриллиантовые часы, и, – он постучал пальцем по конверту на столе, – ходить по вечеринкам вроде сборища у Джорджа Джин Натана в следующую пятницу.

– Очередной юный наследник из Принстона?

– Боже упаси. Он – одна из самых видных фигур в городе, редактор «Сливок общества», к тому же писатель и театральный критик высшей пробы. Он знаком со всеми. Со всеми. И он хочет, чтобы мы были у него на вечеринке.

Я вспомнила «Сливки общества», первый из крупных журналов, в котором опубликовали рассказы Скотта. Тогда я не понимала, какое огромное значение имела эта сделка: ведь публикация рассказа не дала Скотту нужного толчка, когда он все силы бросал на публикацию романа и поиски новой работы. Но это первое легкое дуновение превратилось в ураган, который теперь принес ему все. Рецензии в газетах по всей стране. Книги, разлетающиеся с прилавков в мгновение ока. Новые рассказы, опубликованные в новых изданиях. Стабильный доход. Свадьбу в соборе Святого Патрика. Роскошный номер в «Билтморе». Репортеры, жаждущие получить интервью…

– Натан хочет, чтобы ты был у него, – возразила я.

– В приглашении сказано – мистер и миссис Скотт Фицджеральд. И, сдается мне, по такому случаю тебе необходимо новое платье.

– Хочешь сказать, твоей Розалинде нужно новое платье. – Я ступила на диван, перешагнула на него, снова забралась. Раскинув руки, чтобы не потерять равновесие, аккуратно прошлась по спинке. – В Монтгомери было проще. Мне нужно было просто оставаться собой.

– Но ведь ты оставалась собой, играя разных персонажей на сцене, правда?

Я спрыгнула на подушку.

– Наверное, ты прав. Так что…

– Так что если мы воплотим в жизнь мой план, то будем просто играть свои роли. Так же, как на «Безумном балу» в этом году. – Скотт протянул мне бокал шампанского. – Только на этот раз роли мы напишем сами.

Глава 11

Вечером мы ужинали в «Каскаде» на последнем этаже «Билтмора». Хотя крышу не открывали, потому что на улице было слишком холодно, мы сошлись во мнении, что от одной этой возможности захватывало дух. Здание было настоящим чудом. Все в Нью-Йорке было чудом, включая Скотта, ведь он ухаживал за мной, как за принцессой, в которую я когда-то играла. Утром фрукты со взбитыми сливками в номер. Днем – поход по магазинам и парикмахерский салон. Ужин на верхнем этаже роскошного отеля. После – танцы под музыку в исполнении первоклассного оркестра. И шампанское. Реки шампанского. Накануне вечером я сказала Скотту:

– Спорим, мы скоро и писать будем с пузырьками.

Мы занимались любовью при каждой возможности. Быстро и яростно между мероприятиями, лениво, когда времени было полно. Вечером чистили зубы, склонившись над одной раковиной. Мы говорили друг с другом из туалета. Брак нам очень подходил, несомненно.

Пока официант убирал наши тарелки, Скотт рассказал, что интервью с Эллисом подало ему новую идею и он хочет обсудить ее с издателем.

– Я хочу написать вымышленное интервью, которое можно будет поместить в «Таймс» или «Трибюн». Тогда нам не придется ждать, пока газеты решат, чтобы это сделал кто-нибудь другой.

– Вымышленное интервью? Значит, новая порция альтер-эгоизма.

– Что-то вроде того. Я еще не продумал его… но есть несколько мыслей.

Я почти видела, как эти мысли роятся у него в голове, и со смехом наблюдала, как он вытащил записную книжку и сделал несколько быстрых заметок.

– У меня тоже есть некоторые мысли, – заговорщицки произнесла я, и тут пришлось прерваться, потому что принесли крем-брюле.

Скотт посмотрел на меня и, поняв намек, ухмыльнулся.

– Мы отменная парочка, верно? – спросил он официанта.

– Истинно так, сэр. Вообще-то, пара за одним из столов только что спрашивала, не знаменитости ли вы с афиши на Бродвее.

– Которая пара?

– Вон те, в очках, – официант кивнул на мужчину и женщину средних лет за несколько столиков от нас.

Скотт встал и под нашими с официантом взглядами направился прямо к ним. Он склонился и начал оживленно что-то говорить. Они засмеялись, он засмеялся и вытащил ручку из нагрудного кармана. Снимая колпачок, Скотт, должно быть, сказал что-то, что заставило их посмотреть на меня с одобрительными улыбками. Я любезно помахала им, будто такое со мной случалось постоянно.

Скотт взял салфетку прямо с колен женщины, разложил на столе и что-то написал. Закончив, отвесил поклон мужчине, поцеловал женщине руку и вернулся за наш стол.

– Они надеялись, что мы актеры, – сообщил он, – но согласились и на автограф блестящего молодого автора возмутительного нового романа, о котором столько и разговоров кругом.

Официант быстро оглянулся.

– Вы не возражаете? – Он положил салфетку Скотта на стол. – И напомните, как называется ваша книга?

На следующее утро у Скотта была назначена встреча в «Скрибнерс» с издателем Максвеллом Перкинсом и пареньком, который отвечал у них за рекламу. Предоставленная сама себе, я решила наконец-то заняться письмами. Я так и не написала двум Сарам, Ливи и моим родителям. Нужно было узнать, вернулась ли Таллу в Нью-Йорк или все еще работает в Лондоне, где путь к славе, как ей казалось, менее тернист.

В Нью-Йорке каждый – знаменитость, – писала она мне несколько недель назад. – Все красавцы. Но Англия изголодалась по привлекательным девушкам. Надеюсь, скоро увидимся, а пока поищи Джин. Ее нетрудно найти – просто иди по следу из мужских тел.

Скотт вернулся с пакетом сэндвичей. Походка у него была уверенная и пружинящая.

– Все прошло хорошо?

– Они считают, что у меня не все дома, но готовы подыгрывать. Что думаешь? – Он вытащил из кармана сложенную страницу и развернул ее. – Моего интервьюера зовут Карлтон Р. Дэвис. Я приглашу его сюда, потому что маюсь бездельем. Кругом беспорядок – тут я не совру. – Он оглядел бардак в номере. Жизнь на чемоданах не способствовала аккуратности. – И я не могу найти свою шляпу, и этот галстук, – он похлопал по галстуку на груди, синему в белую точку, – и сигареты, и все такое, но предлагаю ему задавать свои вопросы. Мы разделываемся с обычными «Сколько времени у вас ушло на эту книгу?», и я растолковываю некоторые моменты…

– Ты растолковываешь?

Он усмехнулся.

– Думаешь, ты так хорошо меня знаешь, а? – Он поцеловал меня и продолжил читать свои заметки. – Он спрашивает, что я планирую дальше.

– А правда, что ты планируешь?

Он взглянул на меня поверх листка.

– Полагаю, ты говоришь о моих литературных планах.

– Нет, это Карлтон Р. Дэвис хочет узнать про твои литературные планы.

– Да, да, верно. – Он снова посмотрел на листок. – И я пожимаю плечами. «Чтоб я знал. Размах, глубина и размер моих произведений в руках богов».

– Которые, несомненно, прямо сейчас читают «По ту сторону рая», чтобы проложить тебе правильный путь в будущем.

– Несомненно. И я продолжаю рассуждать, пока не произведу на нашего мистера Дэвиса достаточно сильное впечатление, чтобы он спросил, собираюсь ли я стать частью новой великой литературной традиции.

– И ты собираешься.

– Нет! Нет, как раз этого люди и ожидают от парня на моем месте. Но я не собираюсь. «Ничего подобного не существует, – говорю я. – Единственная настоящая традиция – это смерть прошлых традиций».

Эта мысль захватила его и он, замолчав, начал искать по карманам карандаш.

– Подожди. – Скотт положил лист на стол и набросал что-то. Затем зачитал: – «Мудрый литературный сын убивает своего отца». Что думаешь?

– Очень по-гречески, не находишь?

– Греция – колыбель литературы, моя дорогая девочка. Все писатели черпают из этого колодца – снова я смешиваю метафоры. – Он сел рядом со мной. – Дайте мне героя, и я расскажу вам трагедию.

Я начала отвечать, но Скотт перебил меня:

– Постой. Дайте мне героя… Дайте мне героя, и я расскажу вам… нет… я покажу вам…

Он потянулся за карандашом и нацарапал что-то на полях. Было так забавно наблюдать, как мой муж превращает мысли в слова на бумаге, будто пишет под диктовку тех самых богов, о которых говорил.

– Вот, кажется, нашел. «Покажите мне героя, и я напишу вам трагедию». Звучит неплохо. Пока не знаю, где я это использую, но фраза хорошая.

– А это не Шекспир сказал?

Скотт задумался на мгновение, потом пожал плечами:

– Как знать?

Глава 12

Мы устроили знакомство друзей Скотта с его женой в «Билтмор Палм Корт». Одеваться на эту встречу нужно было так же, как на любой вечер или бал у нас в Алабаме, но я беспокоилась. Без привычной влажности Монтгомери мои волосы не понимали, как им себя вести. Без привычных порядков Монтгомери я и сама не знала, как мне себя вести.

Все эти люди, кроме Ладлоу Фаулера, знали меня только со слов Скотта. Я привыкла, чтобы меня оценивали по моим реальным поступкам: я могла контролировать, что делаю и с кем, и когда решала действовать, была готова к любым последствиям. Но одному Богу известно, что Скотт наговорил обо мне после нашего расставания. Он мог рассказать кому угодно из друзей или всем сразу, что я капризная девчонка, которая дала ложную надежду, потом растоптала все его чаяния, затем снова окрутила и наконец заполучила его. У любого есть хотя бы одна знакомая пара, в которой бедняга-мужчина откровенно увяз и несчастен. Если принстонская компания видела меня такой, я должна была это исправить. И я не потерплю, чтобы они считали меня Розалиндой. Пусть незнакомцы думают что хотят, но эти парни были Скотту как братья.

Я буду с ними само обаяние, и буду мила со Скоттом, и позволю ему купаться в лучах заслуженной славы. Они сами увидят, несмотря на все прежние рассказы Скотта, что между нами царят искренняя любовь и взаимное уважение. Сара Хаардт будет мной гордиться.

Я выбрала темно-синее шифоновое платье, которое Скотт однажды заметил в витрине магазина. Он сказал, что все, что я привезла из дома, выглядит слишком провинциально по сравнению с нарядами нью-йоркских женщин. Да я и сама это замечала. Так что как ни странно было принимать от мужчины модные советы, если я собиралась стать женой известного автора – и пользоваться при этом дурной славой, мне нужно было выглядеть соответственно. Я распрощалась с повседневными хлопковыми рубашками и простыми юбками. Теперь я носила более тонкий хлопок – и шелк! Я оголяла ляжки. У меня были причудливые шляпки, кожаные перчатки и туфли четырех разных цветов.

Откровенно говоря, было ужасно приятно заходить в магазин и покупать вещи, которые мне приглянулись. Не нужно было спорить с мамой о цвете, фасоне и длине, не нужно было выпрашивать и обсуждать, вписывается ли это в папин бюджет. Скотт отсчитывал десятидолларовые купюры и передавал их продавщице, убеждая меня купить что-нибудь еще, если захочется.

Теперь Скотт стоял за моим плечом перед зеркалом, пока я красила губы и надевала шляпку.

– Ты просто чудо! – сказал он.

Я улыбнулась его отражению. Новый полосатый галстук оттенял его глаза, заставляя их отливать серебром. Щеки все еще сияли розовым румянцем после нашей прогулки по Центральному парку. Он разделил волосы на пробор и гладко зачесал их назад – эта прическа делала его еще элегантней и уверенней.

– Ты тоже ничего, – улыбнулась я.

– Сегодня вечером эти ребята будут обсуждать массу ерунды – скорее всего, это будет странная смесь футбола, поэзии, литературных журналов, издательского дела, бурбона, войны и девушек. Я хочу, чтобы ты знала: ты – моя дражайшая, любимая жена, центр моей вселенной.

– В таком случае, – я развернулась к нему лицом, – я не буду тебя бросать.

Поначалу их было слишком много, чтобы разобраться, кто есть кто. Тем первым вечером я не очень-то и пыталась. Достаточно было поприветствовать каждого из них в моей новой роли, а затем сидеть чувствовать себя антропологом, внедрившимся в неизученное племя.

Проще всего было запомнить Ладлоу Фаулера, потому что он был на нашей свадьбе.

– Миссис Фицджеральд. – Ладлоу взял меня за обе руки и поцеловал в щеку.

На нем был сшитый на заказ костюм, его тонкие светлые волосы были недавно подстрижены, и от него пахло старым богатым семейством и почему-то гардениями, как будто его мать все еще посылала ему пилированное французское мыло, а он все еще готов был им пользоваться. Прямолинейный и уверенный, какими часто бывают мужчины из богатых семей, Ладлоу напоминал мне некоторых обеспеченных парней из наших краев.

С пятеркой остальных, которых позже я узнаю как Банни, Биггза, Таунсенда, Алека и Бишопа, мне предстояло познакомиться получше. Разве что об Эдмунде Уилсоне по кличке Банни я уже была наслышана. Он чем-то смахивал на репортера Эллиса, но одежда на Банни сидела красивее, и сразу было видно, что Банни устроился куда лучше. Он, наверное, принадлежал к тому типу, которые верят, что им по праву положена любая девушка, какая только придется по душе. Хотя я уверена, что вкусы у него вполне определенные.

Мне вежливо задали несколько вопросов, хотя воспринимали меня явно как странное дополнение, которое Скотт неведомым образом приобрел вместе с новым статусом знаменитости. После этого мужчины быстро перешли к горячему обсуждению романа. Большинство из них уже прочитали книгу и успели раскритиковать или похвалить ее. Теперь они хотели знать, каково это – находиться под прицелом стольких глаз, быть новой сенсацией в мире литературы.

– Ты не похож на знаменитость, – сказал один из них.

– Если не считать того, что кажется, будто ты одолжил у Фаулера костюм, – добавил другой, высокий голубоглазый блондин с дружелюбной улыбкой.

– Вот что с человеком делает продажа прав на экранизацию, – отозвался Скотт. – Книга тут ни при чем.

– Но ведь из-за книги они обратили внимание на эту историю.

– Они обратили внимание на эту историю из-за Джорджа Натана, – подключилась я со смехом.

– Нет, – возразил Скотт, – эта история, «Голова и плечи», появилась в «Сатедей ивнинг пост», а не в «Сливках общества». Киношникам ее показал мой агент, Гарольд Обер.

– Мой агент! Боже. Он говорит как прирожденный аристократ.

– Я все равно считаю, что дело в Натане. Он в тебя влюблен, Фитц, – произнес брюнет, который казался еще совсем юношей.

Ладлоу Фаулер кивнул на меня:

– Но теперь можно не беспокоиться о мужественности нашего мальчика.

– А мы знаем еще каких-нибудь педерастов?

Темноволосый снова заговорил:

– Не так давно я повстречал парочку в Гринвиче. То есть они не были парой, но их было двое. Эдна Миллэй и Джуна Барнс.

– Лесбиянки – это не педерасты, – покачал головой Уилсон. – Господи, и ты еще называешь себя мастером пера?

– Натан не педераст, – возразил Скотт.

– Эдна Миллэй лесбиянка?

– Я видел ее с мужчиной.

– А я видел ее с женщиной, – сказал Ладлоу. – Проехали. Сколько рассказов у тебя купили Натан и Менкен, Фитц?

– Шесть. «Сатедей ивнинг пост» взяли еще четыре.

– И заплатили? – начал темноволосый.

– «Пост»? Четыреста за один, по четыреста пятьдесят еще за два, а за новые мой агент выбил из них по пять сотен.

На мгновение беседа прервалась, и все, кроме Банни и Ладлоу, ошарашенно уставились на Скотта.

– А «Сливки» платят…

– Тридцать, – ответил Банни сухо и уверенно. – Чего едва хватит на то, чтобы заплатить за ночь в этом номере. Но литературная репутация бесценна, да, Фитц?

Скотт провел ладонью по волосам и улыбнулся.

Разговор продолжался еще какое-то время. У некоторых с собой были фляги, которые начали показываться все чаще, это повлекло за собой обсуждение сухого закона, принятого в прошлом октябре, и место алкоголя в интеллигентном обществе. Нужен ли он мыслящему человеку? Мешает он или способствует литературному творчеству?

– Зельда, а вы что думаете? – Банни повернулся ко мне.

– Я верю, что алкоголь делает большинство мужчин лучшими танцорами, – сказала я, протянув руку за фляжкой.

Он со смехом дал мне ее.

– Боюсь, мне в этом даже алкоголь не поможет.

Скотт встретился со мной взглядом и благодарно улыбнулся. Что-то – вероятно, все – я сделала правильно.

Вскоре я поняла, что эта группа и книжный мир, в котором они жили и который создавали, – университетский литературный кружок, раздутый до непомерных пропорций журналами и газетами Нью-Йорка.

До того дня, как они пришли к власти, до того, как молодую талантливую писательницу Дороти Паркер уволили за то, что говорила слишком много и слишком талантливо, до того, как к Скотту пришел успех, люди во всех уголках страны были измучены войной и гриппом, а в литературном мире глянец не доминировал. Тогда быть писателем означало жить неприметным кротом, который придумывает длинные мысли и методично переносит их на бумагу, надеется на публикацию, но не добивается ее и на какое-то время снова прячется в свою нору, чтобы подумать.

Но с появлением этой группы людей и их йельских приятелей, с послевоенной тягой к жизни, развлечениям и всему тому, к чему стремились и что воплощали мы со Скоттом, литература словно ступила под лучи прожектора. Она вошла в мир развлечений достаточно плотно, чтобы публика заметила стильный ботинок и задумалась, кому бы он мог принадлежать.

А принадлежал он принстонским мальчикам, которые превратили «Нассау-лит», некогда серьезный принстонский журнал, в веселый цирк. Он принадлежал Скотту.

Отчасти своим влиянием они обязаны счастливому случаю. Например, Банни работал в «Вэнити фэйр» исключительно потому, что Дороти Паркер не хватило дипломатичности (за что ее и уволили). Их друг Джон Пил Бишоп появился там благодаря Банни. Центр литературной деятельности, каковым был «Вэнити фэйр», вскоре начал раскручиваться, становясь заметной достопримечательностью, как колесо обозрения в сердце Манхэттена – раздобудь билет, и тебя ждут незабываемые ощущения.

У ребят из Принстона билеты имелись. Колесо могло высадить вас у прекрасной рецензии на книгу или заказа на важный очерк, могло выбросить на вечеринку у Флоренца Зигфельда или Джорджа Коэна, могло закинуть к новым голливудским воротилам: оглянуться не успеешь – а ты уже пишешь сценарии и зарабатываешь не меньше нескольких сотен долларов в неделю.

Отчасти они намеренно завоевывали это влияние – подобное тому, как Скотт объяснил мне, какую игру мы будем вести с публикой – игру, которую он создал практически сам для нас. Отчасти влияние рождалось само, когда мы смеялись, как обезумевшие, в лобби отеля в два или три часа ночи, когда музыка гремела на вечеринках в нашем номере, когда мы танцевали в коридорах – и, наконец, когда получили от руководства отеля вежливую, но настойчивую просьбу закончить наш медовый месяц в соседнем отеле «Коммодор». Нас ожидало будущее, более великое, удивительное и опасное, чем мы могли себе представить.

Но тогда эта влиятельная группка была просто компанией молодых, амбициозных, умных мужчин и меня, очень молодой женщины, которая до той минуты не подозревала, что существует такая ярмарка, и сомневалась, хочет ли она прокатиться на этом чертовом колесе. Но была готова рискнуть.