Читать книгу: «Фарш-мешок», страница 4

Письмо №2

«Александр приветствует Алексея!

Вот тебе мой краткий отчет по прибыванию в этом забытом богом месте. Здесь всё совсем не так, как я ожидал. Для начала, нас не плохо кормят, по три раза в день, плюс ко всему выдают по два стакана, на утро и на вечер, довольно приличного кефира. Солдат готовить еду не отправляют, пищу стряпают какие-то специально подготовленные и проверенные повара. Физической подготовки не много, похоже больше на разминочные процедуры или упражнения из книг по йоге (это такой вид духовных практик). С неделю назад начались курсы по выживанию и тренировки по стрельбе. Только шутка в том, что настоящего оружия у нас нет, а есть только его макеты аналогичного веса и конструкции с боевыми, так что стрелять пока ни разу не пришлось.

Самое тяжелое для меня – это морально-патриотическая подготовка, которой нет числа.

Выступают в качестве преподавателей здесь бойкие поджарые женщины, с завязанными в тугой хвост волосами, застегнутой до самого подбородка на все пуговки формой и совершенно безумным блестящим взглядом. Я мог бы подумать, что в Городе все такие, но я уже знаю, что это заблуждение. Знаешь, в распределительном центре я встретил одну девушку, она помогала с размещением таким же, как я. Удивительно, но я понял только в тот момент, что никогда ещё не встречал сверстницу, ведь учился дома, а в деревнях остались только старики и дети. Она меня поразила. Наверняка, я вёл себя как последний дурак в её глазах. Я был сильно напуган, не знал, что будет дальше и куда нас всех отправят. Однако, когда я увидел лицо, что на самом деле было где-то в глубине испуганнее моего, весь мой страх, отчаяние, беспокойство, словно сняло рукой. Я помню, что, глядя на то, как она ловко огибает столы, где сидят суровые врачи в очках и осматривают мертвым взглядом ново прибывшую партию несчастных доходяг, как она мило улыбается и показывает, где заполнить и куда пойти, моё сердце замирало, а потом начинало биться с утроенной скоростью. Когда очередь дошла до меня, я не смог ответить ни на один её вопрос, так я был растерян. Она несколько раз переспросила и когда я всё же пришел в себя, улыбнулась и обворожительно закинула прядь волос за ухо. Я почувствовал её запах, вдохнул его полной грудью и хотел не выпускать, как можно дольше. Когда мне сказали встать и идти дальше, я начал сопротивляться. Я не мог оставить её вот так просто, не обмолвившись даже словом о той невозможной тоске, которую я видел в её глазах. Пока меня оттаскивали от стола, я успел схватить её за локоть, притянуть к себе и шепнуть кое-что на ухо. Мне показалось, она улыбнулась, а в уголках глаз стало мокро. Это хороший знак. Мне до смерти жаль, что я больше никогда её не увижу. Всё бы отдал за встречу с ней, правда у меня совершенно ничего нет. Но нечего распускать нюни, на это время всегда найдется. Я, пожалуй, продолжу своё повествование.

Вторая часть рассказчиков – это старые профессора мужчины, от унылых монотонных речей которых мгновенно веки наливаются свинцом. У них всегда крючковатые носы, под которыми торчат жесткие и пожелтевшие от никотина усы. Одеты они в светло-коричневые плащи и сильно поношенные костюма-тройки. Глядя на все это раздолье для пропаганды, ведь их слушатели никак не встанут и не уйдут, я поначалу думал, – «Ну какого черта? Здесь же все такие же как я, для кого они тут распинаются?», – а потом начал замечать за сослуживцами неожиданную сговорчивость с командующим составом. Вот тебе и результат.

Мне очень интересно, как проходит и твоя жизнь, брат. Ты пойми, я ведь не собираюсь оценивать или критиковать уклад, мне лишь интересно, чем ты живешь, чем занимаешься, как в конце концов, как проводишь эти ваши «дни скорби». Я, прослушав лекции об «наиважнейшей важности бесперебойного функционирования всех производств», действительно не могу взять в толк, что жители Города делают в те несколько свободных минут в сутки, которые есть у них в промежутках между сменами, и которые они сами считают незаслуженными и ненужными. «Зачем отдыхать, если можно «поддать газку» и идти работать дальше?», – так кажется выразилась одна из дам на уроках. Они любят приводить какие-то невероятные цифры статистики по производительности, увеличению эффективности, выполнению и перевыполнению планов производств, и никто не разу ещё не упомянул об обычном человеческом счастье. Хотя я и не уверен, что они несчастны, просто потому что другой жизни себе уже не представляют. А может человек всегда хотел так жить. Ему куда проще быть вопреки и через тернии. Скажи работягам, что они счастливы с рождения лишь тем, что у них есть разум и душа, что они могут чувствовать и мыслить, что это и есть главный подарок природы от которого у них должно захватывать дух каждую минуту их существования, то они непременно покрутят у виска пальцем и будут повторять своей презрительной интонацией слово «странный», употребляя в значение оскорбительном или даже преступном. Я совсем этого не мог понять. Что плохого в странности? Странным мы называем то, о чем мы никогда не думали до этого, что лежало за гранью нашего воображения, странный – это незнакомый, новый. И сами они это порой замечают: «Этот странный человек сказал совершенно не понятные вещи», – так выразился один из «докладчиков». «Но раз ты не понял, так пойди и спроси», – подумал я. И, о боги, тут у них тоже есть проблема. Вопросы задавать нельзя, это показывает сопротивление, отсутствие дисциплины, что в конечном счете тоже «странно». А «странно», потому что не понятно. Вот и убегает собака от хвоста. И как им объяснить, что странные, чудные, юродевые, как хочешь называй, люди, все те, что необычно выглядят, непонятно изъясняются, дерзко смеются прямо в лицо, безмолвно кричат про себя в стороне от толпы, все они не делают жизнь плохой или хорошей, они просто делают жизнь жизнью, вот и все.

Пишу коряво и коротко, прошу простить, ведь свет выключают рано, приходиться писать у окна казармы, подставляя листок под свет дворового фонаря.

Надеюсь на твой, брат, ответ мне. Я буду ждать с нетерпением.

Обнимаю, всегда с тобой, твой А.Д.»

Леша жадно перечитал написанное несколько раз. У него снова сковало грудь, как и после первого письма, но сейчас ему нужно укротить это, побороть как соперника на ринге, ведь скоро придет она. В голове крутились образы из детства, обрывки фраз, прерывистый смех Саши, который звучал будто бы где-то совсем рядом из-за стены. Поддавшись порыву, он пошел проверить. Зайдя в зал, он, естественно, ничего не увидел, лишь строгим взглядом смотрел на него из угла своими коричневыми заклепками граммофон. «Сегодня настанет твой час» – улыбнувшись, сказал Леша. Он подошел ближе, снял крышку, мягко протер плоттер, проверил иглу, все должно работать. Ему пришлось изрядно потрудиться, чтобы найти хоть какие-то схемы в городской библиотеке. Сперва пришлось понять, как все работает, чтобы найти поломку и затем устранить ее. Из-за этого Леша пропустил несколько смен общественных работ, но почему-то он не сильно об этом жалел, хотя выбор было сделать ему очень не просто. В дверь скромно постучали. Леша со всех ног бросился открывать, забыв резко обо всем на свете и оставив раскрытое письмо лежать рядом с первым на столе его комнаты.

Она была прекрасна. Открыв дверь, Леша увидел, как может одеваться молодая девушка, если у нее есть личный маленький магазинчик с одеждой. На голове ее скромно, чуть смещенный направо, лежал светло-серый чепчик, короткие темные волосы спадали из-под него на легкий коричневый плащ, под которым виднелась черная водолазка. Средней длинны юбка и аккуратные туфли также были подобраны в тон наряду, который пусть был весьма аскетичен, но все же разительно отличался от тех, что видел в повседневной жизни Леша. Таня кокетливо стояла, сложив пальцы на выпрямленных руках в замочек. Лицо ее с плавными округлыми чертами привлекало взгляд, хотя и не пышело роковой красотой. Леша расплылся в улыбке будто бы всем телом, как упавшее на горячий асфальт мороженное. Он молчал, по-видимому, слишком долго, потому что Таня начала поглядывать в разные стороны, как когда пытаются зацепиться за предмет диалога.

– А чем это у тебя так пахнет? – пришлось начать ей.

– Отец называл, «макароны по-флотски», – робко ответил замешкавшись, Леша.

– Наверно вкусно, – протянула Таня.

– Да, должно быть. Но у него получалось лучше.

– Можно зайти? – чуть опустив голову и подняв взгляд немного вверх, произнесла Таня.

До Леши наконец дошло, как невообразимо глупо он себя ведет:

– Да, заходи, конечно, извини, – будто запыхавшись тараторил он.

Таня, улыбнувшись, проскользнула в дверной проем. Леша почувствовал тот самый аромат, который преследовал его по ночам после их встречи на мосту. Сейчас в нём угадывались новые оттенки свежей выпечки, женского крема и шампуня. Ни одна нотка не выбивалась сильнее другой: спокойный, ненавязчивый, успокаивающий, но кружащий голову и запоминающийся навсегда запах желанной женщины. Леша замер на несколько секунд, стоя в дверях в полном блаженстве.

– Так это он? – послышалось из комнаты.

Леша пришел в себя и полетел отвечать гостье. Таня, присев на корточки, рассматривала граммофон. Она вертела головой, водила пальцами по крышке, потом встала, заглянула в гигантского размера рупор и резко издала звук, похожий на крик филина ночью.

– Как он смог сохраниться до наших дней? – спросила она, резко повернувшись к Леше.

– Я думаю, он из какой-то далекой глубинки. По крайней мере в Городе таких аппаратов точно не продают.

– Ну еще бы, в Городе вообще кроме еды и домов мало что продают, – вдруг резко ответила Таня.

– Пойдем на кухню? Все готово, – запоздало предложил Леша.

– Нет, спасибо, на самом деле я не голодна, – не поднимая головы ответила Таня.

– Может газу? – Таня резко закачала головой.

– А мы будем слушать музыку?

– Конечно, сейчас я только настрою, – протискиваясь рядом с Таниными бедрами к граммофону, ответил Леша, – я, честно говоря, сам то первый раз сейчас что-то включу, а что включу, и сам не знаю. Эта пластинка мне досталась от моего стажера, который теперь, – Леша помолчал, – не известно где.

– Это очень горестно, ведь мы все знаем, где он, – произнесла Таня, не уводя взгляда от граммофона, – а какая будет музыка не важно, главное, чтобы не новости. Эти чертовские монотонные речи уже в печенках сидят.

Леша не знал, как реагировать на такие высказывания. Он почувствовал недовольный, даже злой настрой Тани ещё ночью, когда она говорила о сносе моста. Подобные диалоги было не то, чтобы не принято вести с малознакомыми людьми, а даже опасно. Горожане, не довольные действиями управляющих, обсуждающие открыто вопросы экономики, политики, сомневающиеся в правильности решений совета, быстро теряли работу. А без своего места в цепи производства, кому ты нужен? Хуже, чем потерять работу не было ничего. Леша, опасаясь, что неверно понял слова Тани решил их просто проигнорировать:

– Сейчас я проверю иглу и поставлю пластинку, должно работать.

«Может она меня так проверяет?» – думал он.

По коже пробежал мурашки. Леша и сам очень давно хотел послушать музыку. Эта забытая, считавшаяся ненужной часть из прошлой далекой жизни общества, всегда манила его. Отец не включал дома ничего, кроме волн цифрового информационного канала. Так делали все, и их семья не исключение. Практически каждому взрослому человеку приходилось работать по пятнадцать часов в сутки после переезда в Город, и детей воспитывали соответствующе, как смену, как новых членов эффективного и работящего общества. С музыкой у Леши ассоциировалась мать. Она немного играла на скрипке. Он практически ничего не помнил конкретного из того, что она исполняла, но чувствовал тепло и желание хотя бы немного погрузиться в те минуты, в которых он мама и маленький Саша сидели на ковре в большой зале в холодный осенний вечер, укутавшись в вязаные пледы и слушая убаюкивающие звуки струн.

Со временем Леша себе внушил, что этой сцены не происходило вовсе и это было лишь его фантазией. Однако в минуты одиночества и беспочвенной грусти наши самые скрытые и спрятанные на задворках сознания желания найдут способ вылезти наружу. Таким проходным путем оказался случайно попавший в руки Леши музыкальный проигрыватель из канувшей в небытие эпохи. Настал момент, которого он так долго ждал, которого боялся и о котором мечтал одинокими вечерами выкручивая винты, перелистывая листки инструкций, стирая пот со лба.

Игла мягко, но уверенно опустилась на пластинку. Раздалось шипенье, которое раз услышав, не перепутаешь больше ни с чем на свете. Потом, будто собираясь с силами и отходя от долго сна, граммофон многозначительно помолчал, и спустя несколько секунду комнату стали заливать вырвавшиеся на свободу звуки.

Из рупора официальным строгим голосом произнесли: «Петр Ильич Чайковский».

Леша медленно начал погружаться в пучину наваливавшейся постепенно волны блаженства.

Как только первые ноты донеслись до его ушей, он медленно начал растворяться в пространстве и времени, поднимаясь вверх, словно инертный газ. Мелодия, сначала тихая, но беспрерывно нарастающая и проникающая в самое сердце предстала перед ним мгновенно вырисовывающимися образами, перенеся его из серой тщедушной застройки многоквартирных домов, в далекие, но знакомые ему с детства бескрайние поля. Он видел их, вдыхал запах, ощущал на коже прохладу. Возможно, Таня пыталась окликнуть, позвать Лешу, но он был не здесь.

Сначала он видел приближающийся закат. Солнце медленно заливало алым огнем золотистые поля его семейной фермы. Было тихо, лишь пение птиц и стрекочущие сверчки отвлекали от дивного вида уходящего дня. Потом тон музыки резко сменился, стерев умиротворённую картину и превратив небо в фиолетово-черную смесь из набегающих грозных туч. Началась гроза. Леша видел прямо перед собой всполохи ярких молний, оглушающие раскаты величественного грома, наблюдал, как ветер вскидывает огромные клубы пыли вперемешку с сухими листьями и оторванными ветками. Воздух стал свежим, даже колким, как при сильном морозе, Леша ощущал кожей, что вот-вот должна разразиться буря, способная снести всё на своем пути. Он ощутил невыносимое желание закричать во всё горло, издать настолько истошный сильный вопль, который не услышит больше никто, кроме подвывающего в унисон ветра. Никогда в жизни Леша не поднимал голос. Он был тих, спокоен, не ходил по незнакомым улицам, умопомрачительно много работал во благо Города, его жителей и счастливого будущего. Но это существование давило на него. Он только сейчас понял, что напряжен буквально, как перекаченный газовый баллон, который скоро разразиться таким мощным взрывом, что все окружающие будут чесать затылок, смотря на разрушенное от хлопка здание, и говорить, – «Вот ведь, как это не уследили, не заметили». Эти бетонные блоки, металлические перегородки, вышки, заборы, колючая проволока, решетки на окнах, пропуска, проверки, обходы, объявления, обсуждения, обвинения, увольнения – всё это так сильно осточертело Леше, и так хотелось освободится от Городского гнета, что Леша набрал воздуха для первого в своей жизни выплеска накопившихся эмоций. Но он не мог. Звук, который рос в нём словно снежный ком застрял где-то у самого выхода, да так и затих, повернув в последнюю секунду куда-то в противоположном направлении. Вместо него в уголках глаз у Леши медленно начали накрапывать слезы, готовые в любую секунду превратиться в водопад плача.

Музыка вдруг стихла, поменяв образы в Лешином воображении. Ветер успокоился, пропали всполохи и осела на зубах дорожная пыль. В следующую секунду, словно меч, пронзающий злодея, из глубины черных облаков пробился луч света, а за ним второй и третий. Небо резко очистилось, со всех сторон стали снова доносится звуки беспечных пташек, а на траве засверкала очищающем блеском роса. Наступил нежный, летний рассвет.

Придя в себя, Леша ощутил, как по телу пробежал озноб, а лоб покрылся холодным потом. Живые, казалось, протяни руку и дотронешься, виденья исчезли столь же быстро, сколь появились. Граммофон недовольно шипел, сообщая о какой-то неисправности в своей работе или просто о нежелании продолжать концерт для непосвященных в тонкости классической музыки слушателей.

Леша оглянулся вокруг, ощущение было такое, словно он что-то забыл. Так бывает, когда выходишь в спешке из квартиры и уже подходя к работе вспоминаешь, ах да – Таня.

Леша не знал, сколько времени прошло, он растерянно огляделся, вытер капли в уголках глаз и пошел на кухню. Там было пусто. Страх, что Таня, увидев его остолбеневшего, стоявшего без памяти посреди комнаты, решила держаться от него подальше, нарастал с каждой секундой. Он нашёл Таню, стоявшей над его столом.

Леша окликнул её трижды, прежде чем она ответила:

– Я… я, я, – начала запинаться она, – прости, ты стоял там, я звала тебя, но ты не отвечал, я решила посмотреть, как ты живешь и наткнулась на них, – сказав это она прижала письма к груди, – это твой брат? Это правда твой родной брат написал?

Леша молчал. Таня нежно гладила листки бездушной бумаги, прижимая их к себе. Она покраснела, спрашивая про брата, в глазах её сверкнула надежда и неприятный для Леши яркий огонек. Леша ощутил то же, что наверняка испытывает старый седой пёс, когда в комнату заводят маленького щенка. Становится понятно: чтобы он дальше не делал, как бы не служил, не слушался хозяев, не показывал им свои старые трюки, ничего уже не изменить. От подобных мыслей Леша вдруг невообразимо разозлился. Безумными и страшными показалось ему то, что забурлило внутри, но он не мог это контролировать. Сначала он проклинал себя, ведь это он оставил эти чертовы письма на столе, потом её: какой порядочный человек будет читать чужие письма? Потом брата, зато что он умудрился, будучи даже не в Городе, влюбить в себя единственную девушку, которая нравилась Леше с детства. Чувство детской, капризной обиды покрыло пеленой взор, и Леша сказал сквозь зубы:

– Положи их!

– Нет, – почувствовав сразу всю Лешину злобу, отрезала Таня, – мне они нужны больше.

– Положи их немедленно, – скрежетал Леша, – это мой брат и мои письма.

– Никогда! Тебе все равно не понять, что он хочет сказать. Ты… – Таня запнулась, – ты типичный работяга. Я не знала, зачем вообще к тебе пришла. Но теперь мне понятно, судьба привела меня к этим письмам. Я найду его, найду! – произнесла Таня с жаром, который обычно слышен по радио в выступлениях руководства.

– Бред! Отдай их и убирайся, – выкрикнул Леша.

Он широкими шагами пошел в направление Тани. Она, сначала отпрянув, резко дернулась в обход по периметру комнаты в направление дверей, повалив перед собой стоящий рядом со столом массивный стул. Леша, не ожидая такой прыти от хрупкой девушки, бросился следом, но споткнулся о ножки и опрокинулся на пол. Он увидел лишь удаляющая фигуру Тани, на секунду бросившей взгляд полный ужаса и призрения в его сторону. Ещё больше разгорячившись, Леша вскочил и побежал следом.

Уже на площадке он схватил Таню за плечо и с силой дернув одной рукой на себя, другой попытался выдернуть письма.

– Ты порвешь их, дурак, – выкрикнула Таня громко.

– Они не твои, он писал их мне, – шипел Леша. Началась возня.

Молодые люди, кричащие и шумящие на лестничной клетке мгновенно вызвали интерес уже вернувшихся с вечерних смен соседей. Из-за дверей начались раздаваться слова: «что это там происходит?», «поди глянь-ка, что там стряслось?». Таня, вырываясь приготовилась выкрикнуть что-то страшное, на подобие «убивают» или «насилуют». Но как только первые замочные скважины заскрипели в подъезде, Леша вынужден был отпустить ее. Такого позора он не перенесет. И к моменту, когда головы начали выглядывать из щелей дверных проемов, Таня удалялась, цокая по ступеням своими черными каблучками.

Леша залетел в квартиру словно песчаный смерч. Зацепившись о стойку в прихожей, на которой аккуратно стояла всего одна пара обуви, выругавшись про себя, он кинул взгляд в сторону по-прежнему недовольно смотрящему на него граммофона. Он вскрикнул: «ну что тебе еще от меня надо?» Не дождавшись ответа и не осмелившись зайти в комнату, в которой он минуту назад накинулся на Таню, Леша пошел на кухню. Там он сел на табуретку и обхватив голову руками лег на стол. На плите стояла сковородка с наготовленной едой. Леша резко встал, наложил в тарелку отцовское коронное блюдо, сел обратно и принялся жадно, механически уплетать наготовленное глядя куда-то перед собой. Хвосты длинных спагетти били по краям губ оставляя масляные пятна на щеках, столе, немного даже попало на стену. Вкус подстывшего фарша почему-то показался мерзким, будто отдавал известью. Очередной раз вцепившись в накрученное на вилку месиво, он вдруг ощутил крайне болезненный удар по зубам, от которого сами по себе брызнули слезы из глаз, а во рту остро почувствовался привкус железа. Вытолкнув языком обратно на тарелку содержимое рта, он услышал звон соприкосновения керамики и металла, и увидел тягучую красную слюну, тянущуюся к его зубам. Проследовав пальцами за ней, Леша дотронулся до верхней челюсти, на которой маятником качался осколок резца. Злоба вновь хлынула из него горным ручьем. Он кинулся к мусорному баку под раковиной и метнул в него тарелку вместе с содержимым. Такой перевод продукта был недопустим, но сейчас Леше было все равно. Наспех промыв рот, звякнув о раковину осколком зуба, вид которого привел его в ещё большее негодование, он вылетел фурией из ванной. С минуту постояв посредине комнаты, он обернулся в сторону того самого взора, который столько дней мучил его. Слегка улыбнувшись своей дикой мысли, Леша пошел в комнату за поваленным на пол стулом. Вернувшись в зал, он с невероятной силой практически сошедшего с ума человека несколько раз ударил по стоявшему в углу, ещё совсем недавно радовавшего его механизму, превратив аппарат в груду обломков. Кулаки сжимали ножки до белых костей, с губ текли красные слюни, а в глазах стояла ярость в вперемешку с ужасом от содеянного. Таким он увидел себя в отражения стекла комнаты, и таким он снился себе всю следующую ночь.