В стране слепых я слишком зрячий, или Королевство кривых. Книга 3. Том 2

– Мартинка?

– Ну, может у тебя ещё какая сестра есть, а только Мартинка всё вокруг неё терлась, думала, она научит её так волосы красить, как сама, штоб как лунь, – и Жанка захохотала, обнажая большие зубы, как-то потемневшие или укоротившиеся что ли со школы, одного не хватало сбоку, когда успела потерять? Ведь ей как мне, только тридцать…

Но вслух я не сказал ничего, дожидаясь, когда закончится этот тупой приступ веселья. Наконец, Жанка отхохоталась, и сказала:

– Понимаешь, мне невыгодно, чтобы ты убил Ивана, понимаешь? – сделав «умное» лицо, проговорила Жанна грудным голосом, интересно, кем она себя воображает, bellamafia, что ли? Какая дура, не могу, по носу бы ей треснуть, курица облезлая…

– До твоего Ивана мне нет дела, – сказал я, отворачиваясь, до того сейчас меня раздражало её лицо, и не тем, что оно не было ухоженно и красиво, я уважал людей простой жизни и никогда не испытывал иллюзий относительно своей внешности, так что бесила она меня не этим. А тем, что она готова с лёгкостью предать своего мужа, отдать его с потрохами, лишь бы выгодно вышло.

– Ты мне его домой верни, а с этой дрянью, что хочешь, делай.

– Домой вернуть? То есть, ты знаешь, где он. Ну, и откуда вернуть?

– Десять косых зелёных денег.

Ну вот, что я говорил? За деньги, за какие-то десять штук, квартира в Петрозаводске столько стоит, и не самая роскошная, а она мужа готова за такую малость продать. Мужа!.. О, женщины, вам имя вероломство.

– Получишь. Где они?

– Привози деньги и получишь их.

– Слушай, Жанна, я сказал, будут тебе баксы, я что, по-твоему, в кармане ношу?

Жанка закинула ногу на ногу опять с видом роковой женщины, что было так смешно, и бесило так, что я почувствовал, что у меня заиграли желваки, но я сдержался.

– Хорошо, мартышка, к утру будет тебе всё, что хочешь, – сказал я.

– Ты не обзывайся, а то передумаю и предупрежу их, пусть бегут, – поморщилась Жанка.

И вдруг я заметил, что у неё намокло платье на груди, прямо на сосках… и это остановило меня оттого, чтобы встряхнуть её и прорычать в лицо, что если немедля не скажет, где её муж спрятал Таню, я прибью её.

– Езжай домой, Жанетта, – сказал я. – В двенадцать приеду к тебе.

Жанка поднялась.

– Так в двенадцать, смотри, – сказала Жанна и направилась в прихожую, стуча тяжёлыми подошвами толстых каблуков, они находят это модным. Прежде разувалась, паразитка, теперь куда там, в модных ботах…

В полдень мы были на хуторе, на двор заезжать не стали, дошли пешком, четыре машины ждали на дороге, я не сомневался, что если егерь прячет Таню, то они где-то на заимках его, потому что пределы Карелии она точно не покидала, ну если только в багажнике…

…Я увидел на улице машины Паласёлова и его подручных, и понял, что они приехали не зря. Я поспешил к Геночке в управление, заглянул к Мартинке, она как всегда была здесь, болтала без остановки с кем-то из девчонок из бухгалтерии с аппетитными арбузными булочками.

– Мартина, а Егор где?

– Кто? – не расслышала Мартинка.

– Где Гегал?

– А… я не знаю… в гараже, наверное, а вам зачем, Марк Миренович?

– Да… я брата твоего видел…

– Макса? А что он… – Мартинка удивлённо смотрела на меня, поднимаясь.

Макс был её младшим братом, и она с юных лет привыкла, что у них в семье от него сплошные неприятности, то родителей в школу вызывали, то детская комната милиции, то уже недетская комната с задержаниями, то от армии он бегал, а потом всё же служить отправился, но, вернувшись, принялся за старое. Мартинка стыдилась рассказывать, а уж когда эта банда вокруг него сформировалась, то вообще переживала, больше, чем родители, которые относились ко всему гораздо более легкомысленно, не понимая истинных масштабов происходящего. Вот и вырос мальчик Макс и охотился теперь за моей дочерью, сжёг один из самых старинных и самых красивых домов в посёлке просто со злости на неё. И что он сделает с ней самой? Спасибо Ивану, что взялся защищать её.

– Да нет, Мартина, ничего, так Егора ты не видела?

– Думаю… в гараже. Привет, Берта…

Я спустился с крыльца и повернул за дом к гаражу, где обычно обретался Гегал, я не заметил, что Берта вышла за мной…

Глава 5. Предательство и наказания

В голове гудело и тикало, как будто у меня не череп, а часы, но они, похоже, остановились, батарейка села и тикает теперь не так, как должно, а в моей голове. Но если я часы эти слышу, значит, у меня работает слух. Может быть и зрение работает? И вообще, я живой. Но… надо проверить. Хотя бы открыть глаза, что я и сделал.

И что? Ну… всё плыло перед глазами, какой-то тошнотворный липкий туман, даже не туман, кисель. Я снова закрыл глаза и услышал голос, это было приятнее, чем тиканье, голос его перекрыл. Я не сразу разобрал слова, и голос узнал не сразу.

– Да-да, Лётчик, у меня так же было, щас полегчает.

Я понял, наконец, что это Платон, и «картинка» постепенно прояснилась, как будто испарина сошла со стекла, и я разглядел его. Я вообще всё разглядел. Мы с ним лежали на койках через проход, на настоянии вытянутой руки. У Платона была смешная повязка на голове «шапочка Гиппократа», и он лежал на плоской подушке и смотрел на меня, улыбаясь, на лице у него были ссадины, но это как-то странно украшало его, как украшало когда-то Таню, её украшает всё, даже ссадины.

– Прочухался, ну, слава Богу… – засверкал глазами Платон. – Ну живой, значит, а то я уж подумал, ты в бреду мне явился.

– Я… я такой же «красивый»… как ты? – хрипло спросил я, с трудом ворочая языком.

Он засмеялся.

– Да щас, как я! Сравнился тоже мне, – продолжил смеяться Платон.

– Я про синяки… – засмеялся и я.

А Платон расхохотался, сотрясая уже всю кровать с железной панцирной сеткой, так что она заходила ходуном, позвякивая о соседнюю.

– Да понял я… думаешь, совсем мозги вышибло? Не боись, маленько осталось…

На наш смех начали оборачиваться другие раненые. Оказалось, мы в палате на восемь человек, и были мы уже в Грозном. Стало быть, не все здания здесь сровняли с землёй при штурме, вот в одном был устроен госпиталь, где я теперь был не доктором, а пациентом. Наш госпиталь, в котором я служил в марте, разнесло взрывом, пока я был в Петрозаводске с Таней, поэтому вернулся я уже в распоряжение начальства, погибли почти все, кто работал со мной там. Теперь вот, в полевом госпитале и продолжилась моя служба, туда и привезли Платона.

Танины письма находили меня с большим опозданием, впрочем, писала она мало, только о важном, написала, например, что познакомилась со своим настоящим отцом. Прислала даже его портрет, сделанный тушью, странным образом его лицо напоминало её, глаза ли или выражение глаз. Вообще она больше рисунков присылала, чем текста, так я получал представление, что вокруг неё, люди, лица, природа, эта церковь, которой она так увлечённо занималась. Она ничего почти не писала о себе, о самочувствии, тревогах, которые, конечно, владели ею, не спрашивала, когда приеду, только просила в каждом письме по нескольку раз: «Ты береги себя. Ты только береги себя, Валера…», а в последнем письме, которое я получил, написала почему-то, чтобы в Шьотярв я не приезжал… Никаких объяснений, ни слова о том, почему она бросила всё, что было ей дорого.

Я рассказал об этом Платону, когда нам позволили выходить на улицу во двор. Там оказалось, что одно крыло здания полностью разбомблено, и лежало осыпавшейся грудой силикатного кирпича, а на фасаде были цифры, пострелянные и выщербленные, выложенные кирпичами разных цветов «1973».

– Танюшкин год рождения, – сказал Платон, кивнув на фронтон. – Сегодня её день рождения, между прочим.

Я посмотрел на него.

– Сегодня уже пятнадцатое? Так это… неделя прошла…

Он кивнул. Мы сели на какие-то деревянные катушки от кабелей, зачем они здесь, куда тянули эти кабели, теперь было не понять. Но, в этом разгромленном городе сейчас многое не понять.

– Как мы оказались здесь с тобой?

Платон пожал плечами.

– Ну как я понял, обстреляли нас из миномётов, а вот что дальше, я знаю не больше, чем ты, я очухался, наверное, за час до тебя. Странно, что тебе голову не обвязали.

– Значит, ран там нет, контузия.

– Очень мило, – усмехнулся Платон. – Теперь погоду бошками предсказывать будем?

– Не обязательно, – сказал я. Вообще-то бывало по-разному, но обсуждать наши с ним увечья не хотелось. – А остальные живы?

– Откуда же знать? А ты о Настеньке печёшься?

– Ну… не только, там мои товарищи были.

– И мои были. Я вот не знаю, Игорёк где, живой или… – он отвернулся и, поднявшись, спросил у проходившего мимо парня. – Закурить не будет?

Тот остановился, взглянул на него, на меня, смотревшего на него тоже, и, кивнув, достал пачку каких-то американских сигарет, так что досталась сигарета и мне. Так мы и сели снова, уже дымя ноздрями.

– Вот чёрт ты, Валерка, даже такой как щас, с рожей этой подряпанной едва сигарету берёшь, ни дать, ни взять кинозвезда, – засмеялся Платон.

– Да ну тебя!

Мы посмеялось вместе, а после продолжили говорить.

– Так ты говоришь, Таня сказала, что уехала из Шьотярва? Почему?

Я пожал плечами.

– Хотелось бы знать. Но она ничего об этом не пишет.

– Странно…

– И мне показалось, странно. Она так рассказала об этом городке, с таким неподдельным восторгом, – сказал я, решив не говорить, что я знаю об отце Тани, мне это показалось неловким, захочет Таня, сама расскажет ему. – Теперь она в Питере… а я адрес… потерял я адрес, Платон, носил в кармане на груди, а теперь, видишь…

Я оглядел себя в майке, по случаю жары, нормально, но где моя форменная рубашка с карманами на груди, где было то письмо с адресом?

– В Питере адрес? – усмехнулся Платон. – Ну если это та квартира, о которой я думаю, не переживай, дам я тебе адрес. А ведь ремонта она там так и не сделала. Или сделала теперь…

Он посмотрел на меня, отбрасывая окурок, и приобнял за плечи.

– Неужели, правда, Танюшка беременная?

Я просиял, кивая.

– Абсолютно точно.

– Как же тебе удалось, когда?

– Вот удалось… А в день её «смерти» и удалось. Мы виделись, в её мастерской в центре. Она отвезла меня домой, а сама… тоже домой поехала. Так что… удивительно, конечно, но… мальчик будет.

– Мальчик? Это уже… а ну да… жаль, что не могу обнять мою маленькую сестрёнку, – он вздохнул, посмотрев на небо. – Не поверишь, до чего скучаю по ней. Больше я только по Кате скучаю…

– Почему же я не представляю? Я…

Платон посмотрел на меня, качая головой, и снял руку с моих плеч.

– Нет, Лётчик, не представляешь. У тебя нет сестры. Это… ну это по-другому, когда она и девочка, и твой друг, никаких эротических чувств и притом… любовь и… ответственность.

– Да… жаль, что у меня нет сестры, – усмехнулся я.

– Так значит, ты теперь мой зять, а? Гляди, расскажу Танюшке, как ты тут девчонок щучишь.

– Да ладно тебе, – смутился я, тоже отбрасывая сигарету. – Сам, что ли, не позволяешь себе мимолётных радостей?

Платон покачал головой:

– Нет, Валер. С тех пор как женился на Кате, не позволял. Даже ради дела.

Я посмотрел на него с любопытством.

– Серьёзно? Ты такой верный муж…

– Да, – кивнул Платон. – А ты, Лётчик, дурак, смотри, Бог накажет за скотство. Он отбирает дары у неблагодарных.

– Ну и скотство, – обиделся я, гляди-ка, праведник выискался, никогда не отказывал себе ни в чём, всех подряд опрокидывал, а теперь, видишь ли… женат он.

И всё же мне стало стыдно, оказалось, то, что было нормой для меня, совсем не было нормальным для остальных людей. Впрочем, не то, что бы это было нормой, но тут с этим проще как—то, вот я и… не отказывал себе. А теперь… где вот Настенька? Я даже не знаю, жива ли она. Из прежнего госпиталя девчонки погибли тоже. Не об этом ли и говорил Платон, когда сказал о потерях?

– Но ты Тане всё же не говори? – сказал я, посмотрев на него.

– Да не скажу, чё ты, пошутил я, – Платон покачал головой.

А потом посмотрел на меня и добавил серьёзно:

– Между прочим, я, глядя на тебя таким стал, и с Викой развёлся и вообще изменил всю мою жизнь. Вот после того, как увидел, какой ты и как решительно ты переменил всё… На это тебе тогда понадобилось значительно больше сил, чем мне. Дети и… А кстати, как дети?

– Они в Португалии, – выдохнул я.

Эта разлука с детьми саднила, как старая рана, я думаю об этом всё реже, я теряю связь с ними, я это чувствую даже физически, и чем больше проходит времени, тем меньше наше с детьми взаимное притяжение. Они растут вдали от меня, привыкают к другому отцу, и даже другой стране…

– Пишут?

– Всё реже. И уже почти не звонят.

Платон толкнул меня плечом:

– Не звонят, потому что сюда не дозвониться, вот и всё. И вообще, грусти, скоро ещё и новенький ребёнок будет. Это, если не врёшь. Или не бредишь.

– Не вру, – улыбнулся я.

– Ну, классно, чё… Только, Валер, насчёт разных «настенек» я серьёзно, а то и «нового ребёнка» издалека будешь видеть, оно тебе надо?

– Ну хватит, не зуди, как этот… – сплюнул я через плечо, понимаясь. – Пошли, обед привезли.

А Настя оказалась жива, нам рассказал позднее фельдшер о подробностях того обстрела и того, как мы попали сюда, фельдшер и Игорёк, о котором так волновался Платон, Настя даже не ранена, уехала, оказывается, в Ростов, тем же транспортом, что нас сюда вёз. Обидно, даже не узнала, жив я или нет… Вот этим и отличаются все ненастоящие связи… обидно. Хотя обижался я ровно до того момента, пока мы сидели тут с Платоном, было стыдно за то самое скотство, и противно, что я, действительно, снова валяюсь в грязи. И когда? Теперь. Теперь, когда я получил всё. Всё, о чём мечтал так долго. Всё и даже больше… Ну прав Платон, теперь надо прийти в себя и ехать к Тане…

Мы с Маратом отправились за морошкой в это утро, он говорил, что ещё рановато, хорошо бы неделю другую подождать…

– С другой стороны, погода жаркая стояла, могла и вызреть, – задумчиво проговорил он, пока мы шли по тропинке.

Мы взяли с ним по плоской корзинке, он снова дал мне свитер, у меня тут только его одежда и та, что он привёз мне из старых платьев своей жены. Кое-что я перешила, получились сарафаны, потому что, как выяснилось, ничего удобнее русских этих старинных одежд для женского пола не придумали, особенно, когда ты в положении. Живот обозначился уже очень ясно, за эти недели как-то быстро вырос, то всё не было, не было… Я стала уже по-настоящему похожей на беременную, теперь был пройден тот срок, на котором в прошлый раз случилось несчастье, теперь всё должно было быть хорошо…

Я успокоилась, как ни странно, а может быть, и закономерно, я не могла писать Валере, не могла уехать, но и здесь нас никто не мог достать, мы с Маратом жили такой жизнью, к какой я до сих пор не была привычна, но привыкла сразу. Режим дня был очень правильный и здоровый, просыпались рано, умывшись на дворе, завтракали какой-нибудь кашей, Марат не гнушался каш, и ел их очень аппетитно, приятно было смотреть, он вообще был непривередлив, что как раз было понятно, он не был привычен к каким-то деликатесам или разносолам, хотя поесть любил и получал удовольствие от этого. Так покончив с завтраком, а мы всегда садились вместе за стол, надо заметить, это очень объединяет, с РОманом мы не придерживались таких правил, потом Марат уезжал по своим делам, а я оставалась приготовить обед и ужин, убирала в доме и занималась своими делами, читала, делала наброски и эскизы, их накопилось уже множество. Только бы бумаги хватило до следующей поездки Марата в город.

– Хватит, я привезу ещё.

– И пастель. Бери с запасом, Марат. А то у нас картохи тут на год вперёд, а пастель и бумага кончаются.

Он рассмеялся:

– Это потому, что картоху ты почти не ешь.

– Ну прям уж, вон бочка какая… толстая стала.

– Ты не толстая, ты беременная, – улыбнулся Марат, мягко улыбнувшись.

После происшествия в бане, он не приближался ко мне, не касался, и смотрел изредка, будто смущался даже смотреть, а сейчас посмотрел, улыбнувшись, даже руку протянул, коснулся губ.

– Вон, какая… губастая стала…

Позади нас на тропинке скрипнула какая-то ветка, мы обернулись. На нас смотрела Берта, блестя чёрными глазами.

– Берта… ты чего? – удивился Марат.

– А я-то подумала, правда вы не спите, как зашла к вам в дом. А вы… – она разочарованно покачала головой. – Значит, Вань, это твой ребёнок у феи света нашей? Эх ты…

Мы растерянно смотрели на неё.

– Ты как здесь оказалась? – спросил Марат.

– Так твой ребёнок? – она прищурилась, подходя ближе.

– Мой. Ты ради нас этого искала? Спросить?

Берта обошла нас, будто размышляя, говорить или нет.

– Ладно, Бог с тобой, живи, изменщик, и ты, фея света, разлучница. Марк Миренович меня попросил, Макс в городе.

– Ну и что? – хмыкнул Марат.

– А то, Вань, что Жанна твоя пообещала за двадцать зелёных косарей рассказать ему, где вы.

Марат побледнел, отступая.

– Не может этого быть. Я не верю… – пробормотал он. – Да и не знает Жанна эту заимку.

Берта усмехнулась.

– Это Макс заимок не знает, сроду не охотился. Я-то нашла. И Макс найдёт, если ему подскажут. Или покажут.

Я задрожала.

– Ма… Иван, может тебе домой поехать, вдруг они твоих родных в заложники возьмут.

– Дура ты, фея света, Жанка с Паласёловым за партой сидела, в какие он её заложники возьмёт? А вот денег ей за подсказку отвалит. К тому же, думаю, саму Жанетку на это Матвей Федулыч и подвиг. Она говорила не раз, и Машке, и Мартинке, что сама бы нашла вас и сдала Максу, если бы денег заплатили. А заимок она не знала, отец ей подсказал, где вы могли остаться, где получше дом…

У Марата задрожали ресницы, я видела это сбоку, он нахмурился, бледнея и отвернулся.

– Хватит хмуриться, бегите, Иван, – сказала Берта. – Я ненадолго опередила их.

Марат посмотрел на меня и взял за руку. Мы поспешили к дому, торопиться мне было сложно, хорошо было бы побежать, но я не могла, хотя почти бежала. Мы добрались до дома, Берта отстала по дороге.

– Я домой пойду, не надо, чтобы меня Макс видел, разозлиться. Пока, ребят. Заразы вы, и нельзя как вы делаете, но и Макс неправ, а Жанка вообще… сука, предательница… – сказала Берта перед тем, как исчезнуть за деревьями.

Мы не дошли до дома, как Марат сказал мне:

– Вот сюда, Тань, по тропинке, там машина, иди туда, а я к дому, соберу вещи и приду, тебе туда и обратно тяжело будет, – он протянул мне ключи. – Если через полчаса меня не будет или ты услышишь выстрелы, уезжай, не жди.

– Нет, – сказала я, отступая.

– Им нужна ты, не я.

– Я тебя не брошу.

– Ничего со мной не будет.

– Бросить меня хочешь? Я без тебя не уеду, – твёрдо сказала я. – Так что просто поспеши.

…Я смотрел на неё, сейчас, вот такая, всегда казавшаяся мне маленькой и тонкой до звона, с округлившимся животом, она смотрела на меня сейчас огромными блестящими глазами, и я подумал, что если бы все люди были горой друг за друга, как она за меня, наш мир не знал бы множества бед. Может вообще никаких бы не знал. Наш мир был бы тогда раем.

Я побежал к дому, конечно, Таня права, и дороги отсюда она не знает, попадётся прямо в руки Паласёлову. Так что я бежал со всех ног. Вбежав на крыльцо, я схватил свой рюкзак, первым делом паспорт надо взять, Танин потерян, но мне без документов никуда.

Денег тут было немного, но она каким-то для меня непостижимым образом имела счёт в сбербанке в Петрозаводске, с которого я брал деньги. Она научила меня пользоваться электронным счётом, дала пароль, и я, приезжая в Петрозаводск, заходил в интернет-кафе и переводил деньги на свою сберкнижку, и потом снимал обычным способом. Траты здесь у нас были небольшие, Таня настаивала, чтобы я отдавал деньги Жанне для детей, я не хотел, но она настояла. Денег было много. И я не отказался, и Жанна брала Танины деньги из моих рук, а теперь берёт из рук Макса, чтобы позволить убить меня. Я отец двух её дочерей, и старшая меня считает отцом, а Жанна сдала меня. Тупо, за бабки. Конечно, я виноват, я не стал правильным мужем, я не сумел стать ей мужем, не смог полюбить её, и в этом я виноват перед ней, но продать за это…

Я собрал тёплые вещи, деньги, какие-то консервные банки, признаться, мной владела паника. Я взялся за карабин, и две коробочки патронов и поспешил прочь. И вовремя, в гулком и притихшем лесу я услышал шум моторов и шорох колёс нескольких машин, медленно подбиравшихся к заимке. Я побежал со всех ног, потому что если они едут со скоростью больше двадцати километров они окажутся в ста метрах от дома через несколько секунд, и увидят меня…

И всё же они увидели меня. Я бежал, громыхая тяжёлой сумкой. И вдруг… О, Боже, не думал, что будет так страшно, я даже не думал, что пули вблизи свистят как тяжёлые маслянистые мухи, ударяясь в стволы, в землю возле меня…

Скорее до машины, пока они будут разворачиваться, просёлка, которым я намерен выехать на шоссе, они не знают, это фора…

…Чпок-чпок… пули шлёпали вокруг меня. Я увидел капот моей «нивы», Таня держала её «под парами».

– Пересаживайся! – крикнул я издали.

Таня поняла сразу, выскочила из машины и перебежала на другую сторону. Я рывком открыл заднюю дверцу и бросил туда сумку, захлопнул, и тут меня настигли две пули, ударившие в бок. С жёстким клёкотом ударили по бамперу, разлетелось стекло, Таня взвизгнула, я не увидел, почему, вдруг и в неё…