Неразбериха

Часть 1. Все запутывается

День первый

1. Первое звено в цепи потерь

– Интересно, – сказал Громов, по обыкновению подняв левую бровь, – и где она может быть?

Она – это моя кукла по имени Перепетуя. Перепетуе сто лет, и она ростом с пятилетнюю девочку. Фарфоровая головка куклы украшена россыпью черных кудрей. Мне Перепетуя досталась по наследству – как и разнообразные магические умения. Я – это выяснилось совсем недавно – умею много чего волшебного, например, заставляю людей делать то, что мне нужно. Или читаю чужие мысли. Это для меня вообще раз плюнуть! Стоит лишь вообразить, что нажимаю на большую синюю кнопку, – и понеслось! Но я еще не до конца разобралась, каким арсеналом паранормальных трюков обладаю. Вот совсем недавно узнала, что усилием мысли могу остановить лифт…

– Ну и?… – Громов смотрел на меня, и его задранная бровь недвусмысленно говорила о подозрении: он уверен, где-то кроется подвох. Я его понимаю: если жена – маг (и, заметьте, маг крутой, круче некуда, тридцать поколений волшебников копили свои колдовские силы, чтобы все это досталось мне), хочешь не хочешь, а будешь подозревать, что супруга попытается испытать на тебе незаурядные колдовские способности. Но, честное слово, с Громовым я этого не проделываю, дала себе такое обещание, а к исчезновению Перепетуи отношения не имею, только сегодня утром обнаружила, что она пропала.

– Гр-р, это не я! Правда-правда!

Гр-р, так я называю Громова с того самого момента, как прочитала вывеску его детективного бюро «Гром». Григорий Романович Громов… Конечно, Гр-р! А уж когда я увидела его самого, почти двухметрового сероглазого гераклоподобного брюнета, практически лысого, два миллиметра волос не считается, да еще произносящего «р» как «р-р-р», он для меня только Гр-р. Конечно, я зову его так лишь в мыслях. Или наедине, вот как сейчас, когда мы с ним пялимся на шпинделевский диван, где должна была сидеть Перепетуя.

Наверное, надо рассказать про шпинделевский диван, вдруг кто-то не знает…

Диван мы нашли на чердаке у Вовки Шпинделя. Вовка – это потому, что я вечно с ним в контрах, а вообще-то он Владимир Леонидович, уважаемый житель нашего города и выдающийся ресторатор, которому принадлежит самый шикарный в Энске ресторан. Да что в Энске! Мало где найдешь такое заведение – чтобы сразу и вкусно, и разнообразно, и стильно, и для эстетов… Энск – маленький сибирский городок, окруженный со всех сторон лесами. В Энске я поселилась не так давно, приехав сюда по зову моей внезапно обнаружившейся двоюродной бабушки. Эта весьма преклонных лет дама и изменила мою жизнь, завещав мне а) те самые магические силы, б) двести квадратных метров в старом доме Ивана Павловича Закревского, губернатора Энска, коему, как выяснилось, я прихожусь правнучкой, и в) счет в банке, позволивший мне бросить работу литредактора и переехать в Энск из одной азиатской республики, где я родилась и прожила всю жизнь. В Энске и начались те события, которые в конце концов привели к тому, что я выскочила за Громова замуж, отчаянно в него влюбившись, хотя давно потеряла надежду полюбить кого-нибудь. А что за брак без любви? В моем-то возрасте, когда мне давно «за»?… Сыну скоро двадцать семь стукнет, вот и считайте… Как учила меня моя тетушка, в брак, не любя потенциального супруга или хотя бы не увлекшись им, должна вступать лишь младая дева, твердо решившая выгодно продать свою юную плоть. Всем остальным представительницам слабого пола замужество без любви противопоказано, так как может привести к печальным последствиям – женскому алкоголизму или мужененавистничеству. Со мной ни того, ни другого, к счастью, не произошло, потому что своего первого мужа когда-то любила – до тех пор, пока у того не случилось проявления пресловутой закономерности «седина в бороду – бес в ребро», и он не превратился в банального бабника. Пережив после развода несколько вялотекущих романов, я уже совсем свыклась с ролью свободной во всех отношениях дамы, и тут на тебе – Энск. И Громов…

А еще и путешествие в 1909 год – как следствие моего нового статуса мага. Там-то, в Петербурге тыща девятьсот девятого года, я впервые и услышала фамилию Шпинделя. Носил ее Вовкин прадедушка. Но когда я встретила Шпинделя-старшего, тот был еще достаточно молод, лишь подумывал жениться и вовсю волочился за моей прабабушкой Анной, в теле которой я и разгуливала по дому госпожи Марии Петровны Назарьевой, моей, соответственно, прапрабабушки. Анна Назарьева была та еще штучка, как говорит Громов, и наверное он прав, потому что прабабка моя умудрилась вскружить голову не только Вовкиному предку, но и прадедушке самого Гр-р – Арсению Сурмину, а также и моему собственному прадедушке, тому самому губернатору Закревскому, в чьем доме живем мы с Громовым. Теперь дом целиком наш. Здесь находится и Гришкино сыскное бюро «Гром», и мой арт-салон «Модерн». Больше всего Громову нравится то, что он работает там же, где живет, а теперь и я оценила преимущества жизни «на рабочем месте»: понятие «дорога на работу» вообще отсутствует, и времени экономится уйма. И шуба не нужна – несмотря на снег и мороз за окном. Ну разве что в ресторан к Шпинделю смотаться или к кому-нибудь в гости…

Но вернемся к шпинделевскому дивану. Когда Ольга, моя правая рука в салоне, мой учитель рисования, талантливый художник, возлюбленная Сереги Устюжанина, друга и одноклассника Гришки, но, главное, моя лучшая подруга, сказала, что неплохо было бы организовать выставку вещей, принадлежавших жителям Энска накануне Первой мировой войны, чтобы показать их (жителей, конечно) быт, этот диван мы откопали на чердаке Вовкиного особняка. Где-то к Рождеству, чтобы отметить закрытие выставки, мы решили устроить аукцион и распродать часть экспонатов с согласия владельцев. Вовкин диван – трехметровый шестиногий ампирный монстр из красного дерева, с сиденьем, обитым полосатым сине-желтым шелком, который мы специально выписали из известной реставрационной мебельной мастерской в Париже, – был одним из самых завидных лотов. Хотя на мою Перепетую обращали внимание все посетители выставки, продавать ее я вовсе не собиралась, поэтому на кукле даже ценника не было. А если бы и был, разве можно сравнить стоимость куклы с тем, что изображено на ярлыке, пришпиленном к полосатому дивану? Я это к тому, что в зале имелось еще много чего более дорогого и менее громоздкого, чем метровая кукла, и было непонятно, почему свистнули именно ее.

Громов продолжал смотреть на меня, задрав бровь. Какого лешего?

– Сказала же, это не я! – я разозлилась, поэтому не разревелась. Я никогда не плачу, если злюсь.

– Куда она могла деться? Это кто-то из своих… пошутил, наверное… – Гр-р обнимает меня за плечи, почувствовав, как я напряглась. – Как ее могли вынести, если всюду камеры? Ни в какую сумку эту куклу не спрячешь – здоровенная такая… Не расколотили же ее, чтобы удобней было спрятать?

Я с содроганием представила фарфоровую Перепетую, разбитую на куски. Выкатившийся стеклянный глаз. Розовые пальчики – каждый сам по себе. Фарфоровая пыль…

– Нет, что ты! Даже если бы ей просто оторвали голову, было бы много следов. Например опилки из туловища. Не с пылесосом же похититель явился!

– Ну, тогда пойдем, кино посмотрим.

Кино – это запись с камер слежения, которые, действительно, чуть не в каждом углу нашего арт-салона. Исключение – мой кабинет. Но я-то знала, что Перепетуи нет в доме. Я же все-таки маг – посмотрела в зеркало в надежде увидеть, кто ее похитил и где ее прячут, а зеркало явило мне один туман. Какого лешего? С зеркалом надо бы еще поработать, но Гр-р неумолимо тащил меня под лестницу, в дежурку, обитель охранников. Он заставил дремавшего там Пашу Шустова прокрутить все записи с камер – с того момента, когда я видела Перепетую в последний раз – вчера утром.

Здоровяк Паша – один из громовских сыскарей, по очереди несущих вахту за мониторами. Громов все тянет с набором охраны в арт-салон, но, сдается мне, он просто дает подзаработать своим ребятам, потому что не такое наш Энск место, чтобы услуги частных детективов требовались каждый день, и для расследования текущих преступлений хватает подполковника Юрия Петровича Скворцова и его команды.

Я даже вознамерилась Петровичу позвонить и привлечь его к поискам Перепетуи. Все-таки бывший сослуживец Громова, без конца Гришку зовет на помощь, если расследования в отделе подполковника заходят в тупик. Но вспомнив, что Скворцов не оставил надежды «завалить» меня, то есть трахнуть (его собственная мысль, в его собственной редакции, неоднократно мной прочтенная), я решила, что хлопот с ним будет больше, чем от него пользы. К тому же он имеет обыкновение надираться по поводу и без повода, так что пусть лучше продолжает спокойно ловить воришек на вокзале.

Мониторов куча, куда смотреть, не знаю.

– Выводи на большой, если кто-то будет, – сказал Громов, будто прочитав мои мысли. Интуиция у него. Чуйка, как сказал бы Скворцов…

Мы с Гр-р уселись перед самым большим экраном.

Посетителей в арт-салоне мало: во-первых, вчера был вторник, а в начале недели всегда почему-то народу не густо; во-вторых, чуть больше недели до Нового года, и люди предпочитают болтаться по магазинам и парикмахерским, а не по арт-салонам.

– Девять ноль-ноль, – Пашка ткнул толстым пальцем в клавиатуру. – Видите, Ольга Степановна бежит…

Мы посмотрели, как Лелька неслась к лестнице на второй этаж мимо витрин с веерами и чернильницами времен Модерна, на ходу стягивая шубку из стриженой серебристой норки. Шубка – подарок Устюжанина, у которого своя звероферма и небольшой кожевенный заводик под Закарском, совсем рядом с Энском. Звук наши камеры не пишут, и стука Ольгиных каблучков мы поэтому не слышали. С некоторых пор Лелька круто поменяла свой гардероб, и теперь без каблуков ее можно застать разве что за мольбертом. А все потому, что Устюжанин однажды заявил, будто женские ноги, с утра до вечера обутые в кроссовки, ничем не отличаются от коровьих – копыта и копыта.

– А на пикник тоже на шпильках? – обиделась я тогда. – Сами бы попробовали сутками на каблуках!

– Я же не сказал, что на каблуках надо всегда! Но не в кроссовках же целый день! Или в угах – таких противных сапогах, на валенки похожи, совсем без каблуков, – деликатный Серега моментально дал задний ход и был готов взять обратно свое сравнение женских ног с коровьими копытами. Я уже радовалась легкой победе, как в Ольгиных глазах вдруг обозначилось намерение во что бы то ни стало взгромоздиться на каблуки. И я не стала продолжать полемику. Пиррова победа: ну признается Устюжанин, что с копытами погорячился, так Лелька же все равно будет днем и ночью на каблуках разгуливать, чтобы Сергей не заподозрил ее в сходстве с коровой. И кому достанутся лавры победителя, спрошу я вас?

– …и до десяти никого не было, – Паша снова нажал на какую-то клавишу. – Вот, смотрите, первые посетители появились. А на часах у нас… так… десять минут одиннадцатого.

На мониторах было видно, как по залу бродят плоские серые фигуры без лиц.

– Дай западный угол! – потребовал Громов, и Паша опять набросился на клавиатуру.

Видно, что Перепетуя смирно сидит на шпинделевском диване, и возле нее никого.

– Нина, к кукле никто не приближался до двенадцати, – Гр-р постучал по монитору. – Потом вот эта женщина подошла… Паша, сделай поближе!

Пашка, которому оставалось дежурить час, обреченно скривил рот, мысленно взвыл (это ужасающее Ы-А-А-А-А!!! я увидела у Пашки над головой – неоново-зеленые колеблющиеся буквы) и забарабанил по клавиатуре. Женское лицо на экране слегка вытянулось, увеличиваясь.

– Не знаю ее, – пробормотал Громов.

– И я… – вздохнула я.

– И я! – почему-то хихикнул Пашка. – А че она сделала?

– Возможно, и ничего, – протянул Громов.

– Конечно, ничего, – встряла я. – Вот же, уходит! Ее Перепетуя и не интересовала, тетка диван щупала. Даже зачем-то под диван заглянула.

– Купить, может, хочет? – предположил Паша.

– Ага, купить, – хмыкнул Громов. – Пенсионерка-то… Ты посмотри, во что она одета! Платьишко допотопное!

– А то ты не знаешь, что именно вот в таких платьишках и бывают богатенькие пенсионерки? Всю жизнь экономят, по копейке откладывают, а как помрут, у них в матрасе или в подполе и находят миллион, – и Паша приложился к кнопкам всей пятерней.

– Нет, те, которые по копейке собирают, не покупают дорогих вещей, всю жизнь впроголодь… Какой антиквариат! Эта вообще на училку похожа, интеллигентная, – возразил Громов, – и интерес у нее, наверное, какой-нибудь… просветительский…

– Ладно, – вздохнула я, – давай, Паша, дальше показывай.

Мы все еще торчали в дежурке, изучая посетителей, когда сменить Пашу пришел Денис Углов, Дэн. Я почти спокойно рассказала ему о пропаже, мы принялись смотреть на мониторы уже вчетвером, и Дэн, самый молодой из громовских сотрудников, все кричал «Не верю!» и «Быть не может!», пока Громов вдруг не завопил «Стоп!»

Паша с Дэном от неожиданности чуть не попадали со своих стульев, а я по своему обыкновению превратилась в девушку с веслом – застыла, как скульптура в парке советских времен. Обычная моя реакция на спонтанные выпады окружающих…

– Стоп! – уже спокойнее повторил Гр-р. – А куда делись десять минут?

Все камеры дружно показывали «снег» с 14.49 до 15.01. Два часа, сорок восемь минут – Перепетуя на диване. Три часа, ноль три минуты – диван без Перепетуи. За те десять минут, что камеры не работали, кто-то вынес мою куклу из салона.

– Паша, ты что, систему слежения отключал? Вместе с сигнализацией? – и Громов посмотрел на Пашу, как, я знаю, он смотрит на подозреваемых в убийстве.

– Шеф, – пробормотал побелевший Паша, – не было этого… Я и выходил из дежурки – раз покурить, и еще раз – снег с наружной камеры убрать. Какой-то му… то есть кретин в объектив снега напихал. Это в полвторого наверное было. Плюс-минус десять минут… Да, еще раз – в туалет.

Сдвинув брови, Гр-р повернулся ко мне:

– Ну? Что?

– Ничего не слышу, – я провела пальцами по Гришкиным бровям, чтобы придать им обычное положение. – Расслабься…

Я посмотрела на охранников, и мне вдруг стало смешно, несмотря на драматизм ситуации. Дэн и Пашка, здоровенные мужики, сейчас смахивали на двух луговых собачек. Есть такие мелкие грызуны из семейства беличьих, водятся в Северной Америке. Наши луговые собачки дружно сложили лапки на животе и синхронно вертели головами, глядя то на меня, то на своего шефа, чтобы понять, что происходит, совсем как их североамериканские сородичи, оставленные на шухере у норы. Никто из них и не догадывался, что Громов хотел узнать, не врет ли Паша! Гр-р знает, что я слышу комариный писк, когда кто-то говорит неправду. С Пашей все было в порядке, никакого вранья.

– Ну, допустим, – вздохнул Громов, – ты, Паша, камеры не вырубал. И сигнализацию… А тогда кто?

– Пашка, может, кто-то в дежурку забрался, когда ты выходил? Десять минут – это как раз сигарету выкурить, – Дэн кашлянул, вежливо прикрывшись ладонью. Он поглядывал на меня в надежде прояснить ситуацию, и перспективы его не радовали: шеф вроде и сменил гнев на милость, но расслабляться не следовало.

– Я ж дежурку запирал на ключ, когда выходил! И отпирал, когда возвращался! – Цвет лица у Паши стал прежним, светло-кирпичным.

– Значит, кто-то заранее готовился! Наружную камеру снегом залепил… Явно не хотел, чтобы видели, как он входил. Следил за передвижением сотрудников, подбирал ключи или… – Громов замолчал и понесся к двери.

– Нет, не похоже, чтобы орудовали отмычкой, – заявил он, осмотрев замок. – Ключ у него был! И наверняка сообщник… И, может, не один…

Я подумала, если Громов начнет выяснять, как и когда ключ от дежурки мог попасть к злоумышленникам, то наше расследование затянется. Я уже открыла рот, чтобы выложить мужикам свои соображения, как Гр-р сказал:

– Дэн, заступай на дежурство, раз твоя вахта. Ты, Паша, опросишь всех, кто имел доступ к ключам. Доложишь мне, как закончишь, и можешь отправляться домой. А мы, Нина, еще посмотрим записи. До 14.49 камеры не выключались, и с большой долей вероятности похититель где-то засветился. Будем искать того, кто исчез сразу после трех часов.

2. Второе звено в цепи потерь

Вечером на нашей кухне собралось внушительное общество: Лелька с круглыми от возмущения глазами, Устюжанин, который заехал за ней и, естественно, остался, искусствовед Лиза Уварова, Паша, не спавший уже вторые сутки, но отказывающийся уходить, потому что поиски Перепетуи считал делом чести, и Вера Захаровна Ручкина, экономка и кухарка в одном лице. Сама Захаровна называла себя заслуженным деятелем швабры, умудряясь держать в чистоте весь наш большой дом. Со мной у нее сложные отношения: она признавала во мне хозяйку только потому, что я жена Громова, но при каждом удобном случае намекала Гришке, что он сделал ошибку, женившись на такой «странной мадаме». Я, конечно, могла бы нажать на свою синюю кнопку и наколдовать Захаровне какое-нибудь раболепие, угодничество, подхалимство и подобострастие или вообще вечную любовь ко мне, но зачем? Гр-р и без того не обращает внимания на происки нашей экономки, потому что одинокая Захаровна любит его как сына и заботится о нем соответствующе, но мало есть на свете мамаш, довольных выбором своих сыновей.

– Что-то у нас тихо, – пробурчал Гр-р. – А где наш шустрый господин Шпиндель? Что, и Жайка не появлялась? И не звонила?

Жайка – подруга Шпинделя и одновременно сотрудник энского исторического музея. В музее ее знают как Жанну Олеговну и пока Свиридову, но Шпиндель зовет ее Жайкой, этакий гибрид Жанны и зайки, что как нельзя лучше подходит Жайкиным кудряшкам и бело-розовому личику, совсем как у моей Перепетуи.

Я отрицательно покачала головой и посмотрела на Ольгу. Подруга пожала плечами:

– Я как с утра засела с отчетом, так из своего кабинета и не выходила, даже телефоны отключила, чтобы не мешали. Я и про куклу узнала только вечером.

– Ну, значит, без Вовки начнем, потом ему покажу, – Громов почему-то нахмурился и стал смотреть в окно, хотя в просвет штор ничего не было видно кроме мельтешащихся хлопьев снега на фоне вечернего неба.

У меня во рту появился вдруг противный привкус – будто за щекой медная монета. Предчувствие, японский городовой, будь оно неладно! У всех людей предчувствие как предчувствие, сердце сжимается, или головокружение, или из рук все падает. А меня мутить начинает. И чем хуже предстоящее событие, тем тошнота сильнее, еще и вывернуть может принародно. Решив, что на этот раз предчувствие опоздало, – куклу-то уже свистнули! – я тоже стала смотреть в окно. На подоконнике как всегда торчала Морковка – необыкновенно рыжая, почти красная, кошка. Когда-то она была только моей кошкой, но стоило появиться Громову, как Морковка признала его своим повелителем, тем самым умудрилась его поработить и теперь вьет из него веревки, чего даже мне не удается, несмотря на все мои магические умения. К хвосту Морковки приклеилась мохнатая рукавица. Это Тюня, наш с Громовым домовой, вернее, домовая, потому что Тюня барышня. Домовые, оказывается, не только бородатые старички, встречаются и девицы. Когда-то она была горничной моей прапрабабушки, потом тенью моей двоюродной бабушки, теперь же Тюня – лохматое крошечное существо с малюсеньким личиком и миниатюрными ручками-ножками. Она умеет летать и меняет цвет своей шерстки в зависимости от настроения. Сейчас она серо-сиреневая, потому что ей жалко Перепетуи. Тюню никто кроме меня не видит, что совершенно правильно. Неизвестно, что делали бы люди, появись перед их носом домовой. Но зато нашу домовушку можно слышать – я наделила ее речью, и она щебечет, как птичка, когда хочет поговорить, правда, понимаю ее чириканье только я.

– Ну, – произнес наконец Громов и сдвинул тарелки, – вот что мы имеем…

Захаровна тут же подскочила, чтобы собрать со стола посуду после ужина.

– А ты сиди уже, – проворчала она, не очень вежливо надавив мне на плечо. – Набегалась, поди-ка, пока всех накормила.

Я не стала спорить и осталась на своем стуле – и набегалась, и наволновалась, и неизвестно, что впереди.

Гр-р разложил на столе распечатки изображений всех посетителей арт-салона.

– Это, – Громов помахал распечатками, – те, кто был в салоне до 14.49. А это, – и Гр-р шлепнул по столу другой пачкой листов, – те, кого камеры срисовали после 15.01.

– И мы должны найти того, кто исчез за эти десять минут, – с энтузиазмом произнес Устюжанин.

У Ольга восхищение в круглых глазах: ее Сереге ничего не нужно объяснять дважды, не то что некоторым… Устюжанин лучезарно улыбнулся подруге, тряхнув роскошным седым чубом. Даже странно, подумала я, Сергей, обладатель такой оригинальной внешности, не стал до сих пор персонажем Лелькиных полотен, существовали только наброски. Надо бы узнать у нее, в чем тут дело…

– Ну, давайте, – вздохнул Гр-р. – Давайте, давайте, въезжайте, а то я эти рожи уже видеть не могу!

– Да ладно тебе, рожи… – фыркнула Оля. – Тетки как тетки. Интересно, а мужики есть?

– Были и мужики, я видел, – вместо Громова ответил Паша.

– Видел он… – огрызнулся Громов, – знаем мы, как ты, Павел, видел…

И я на секунду превратилась в девушку с веслом: слишком много связано у меня с этим именем. Паша – это Паша, Пашка, вот он сидит, чешет свой затылок, плавно переходящий в широченные плечи… А Павел, Павличек – это… Мне пришлось сделать над собой усилие, чтобы вылезти из вороха воспоминаний. Я думала, все кончилось, а оказывается, нет, не улеглось и не рассосалось… Время лечит, время лечит! Что-то плоховато оно лечит, если меня от одного имени в дрожь бросает… И я живо представила себе Павличека, чешского кузена Гриши, с которым они похожи почти как близнецы. Конечно, при ближайшем рассмотрении сходство не такое явное, а характеры вообще совершенно разные, и есть еще обстоятельство…

Я помотала головой, чтобы отогнать Павличека, почти материализовавшегося рядом со мной, и покосилась на Громова – вдруг он заметил мою реакцию на имя кузена? Но Гр-р руководил процессом сортировки портретов и на меня, слава богу, не смотрел.

– Сережа, эту туда клади, где все, – с азартом трясла листком Оля, – вот же еще она, только ракурс другой!

– А эту женщину я знаю, – Лиза протянула мне листок, – соседка моя, библиотекарь. Она в той библиотеке, что возле музея, работает.

Конечно, то, что мы на принтере распечатали, мало походило на фотографию, но разглядеть можно: лет сорока дама, может, чуть моложе, совсем не красавица, и выражение высокомерного интереса на сильно накрашенном лице не делает это лицо приятней.

– Фу, какая надутая, – Оля рассматривала женщину, держа лист в вытянутой руке. – Смотрите, вот еще она же… Значит, тоже не виновата, раз и в четыре пятнадцать есть…

Ольга бросила библиотекаршу в кучу тех, кто не вызывал подозрений, и никакое предчувствие не подсказало мне, что мы зря так легко расстались с этой дамой. Никаких медных изделий во рту, чтобы я начала что-то подозревать… Некрасивая, да, недоброжелательная, завистливая… Но такие качества – не повод считать ее причастной к краже: женщина оставалась в салоне и после пропажи Перепетуи. Лелька уже размахивала очередной парой портретов, и через десять минут несимпатичного библиотекаря погребли под кучей других персон.

Скоро выяснилось, что после трех часов не появились перед камерами слежения двое – мужчина и дама. Еще минут пять мы выхватывали друг у друга распечатки, пытаясь распознать каких-нибудь своих знакомых. Громов при этом смотрел на меня, подняв левую бровь. Он что, думает, я могу рассказать о человеке по его изображению? Так он знает, что у меня почему-то это не выходит. Вот если бы какой-нибудь предмет… Подержав его в руке, я бы сразу сказала, жив или мертв владелец вещи, а если жив, то что делает в данный момент. И тут Гр-р хлопнул себя по лбу:

– Как я мог забыть! Нашел сегодня возле раздевалки. Кто скажет, это что? – и Громов положил на стол часть клямерной кнопки – кольцо диаметром сантиметра два, из металла, похожего на красную бронзу. Я накрыла кольцо ладонью. Возникла картинка: сугроб – высотой с человека, и человек – ростом с сугроб. Человек мешковатый и скособоченный. В коричневой куртке. На синей вязаной шапке снег, как белый помпон.

– Ой, дай мне! – Ольга схватила кольцо, и я даже не успела понять, на ком эта шапка со снежным помпоном – на мужиковатой бабе или на бабского вида мужике. Куртка, спортивные штаны, шапка колпаком – это на ком угодно может быть.

– Я знаю, я знаю! – продолжала галдеть Лелька. – Это от куртки! Такие кнопки бывают, с дыркой, ну, с отверстием для ткани. Этот ободок и есть верхняя часть кнопки.

– Ну, что-то для кнопки великовато… – засомневалась Захаровна.

– Так, может, от мужской куртки! – не сдавалась Оля. – Давайте поищем на картинках…

– Если это от верхней одежды, – заметил Гриша, – надо узнать у Катерины.

Катя работает у нас гардеробщицей. И я вдруг вспомнила, что не видела ее сегодня с самого утра. Видимо, эта же мысль пришла в голову и Лельке. Мы с ней растерянно переглянулись и спросили хором:

– А где Катя?

Катерина появилась в салоне совсем недавно – когда в Энске начались дожди, и посетителям понадобилась гардеробная. Вообще-то все это в «Модерне» предусмотрено – вешалки, номерки… Сразу налево от входа, за небольшой стойкой. Без гардеробщицы. Расточительно нанимать гардеробщицу летом. Но уже в октябре я пристала к Захаровне, чтобы она нашла нам какую-нибудь крепкую старушку – сидеть в раздевалке осень и зиму. «А зачем тебе старушка, пусть и крепкая?» – спросила меня тогда Жайка. «Да, зачем? – повторила она. – Ведь можно найти симпатичную молодую и крепкую девушку. Возьми мою Катьку, ну, ту, племянницу…»

И мы взяли Катьку Свиридову – студентку-заочницу, красавицу и… нет, не спортсменку и комсомолку, а большую любительницу разнообразных социальных сетей. На работу Катя приходила с ноутбуком, моментально усаживалась за стойкой прямо на пол, пристраивала комп на коленках и залезала в интернет. Стоило кому-то подойти к стойке, как Катька вырастала за ней, будто из-под земли. В конце концов все привыкли не видеть Катерину на рабочем месте, но знать, что она там всегда. Вот поэтому за целый день ее никто и не хватился.

– А ты? – повернулся Громов к несчастному Пашке, которому сегодня выпала нелегкая доля козла отпущения. – Ты же должен был узнать у Кати про ключи?

– А там, в раздевалке, Захаровна была… – пробасил Паша. – Я спросил, где Катька, Захаровна не знала, сказала, сама с утра тут стоит…

– Ага, – рассердилась Захаровна. – Ты, Гриша, еще спроси, почему это твоей мадаме не доложили, что Катьки нет… Так Нине Сергеевне не до того было! Этот… как его… ЭКСПЕНАТ пропал! Я как увидела, что одежу некому принимать, так и пошла в гардероб… И целый день там толклась, только в пять вышла… А вы с утра со своим ЭКСПЕНАТОМ разбирались, сначала бегали как угорелые, потом в дежурке закрылись! Не сунешься! А ключей ваших я не беру – убираюсь, когда открыто…

– Ладно, Вера, не кипятись, – миролюбиво произнес Громов. – Ну и где эта Катерина? – и Гр-р повернулся ко мне.

Тут мне снова стало плохо. Затошнило так, как не тошнило, даже когда у меня был токсикоз первого триместра беременности. Я зажала рот рукой и вынеслась из кухни. Громов догнал меня уже в ванной:

– Нина, ты как? Лучше?

Я уткнулась Громову в плечо и чуть не разревелась. Что я за маг, если не могу узнать, кто спер мою куклу! И предчувствие – так поздно проявилось, что ничего не исправишь!

Когда зазвонил наш домашний телефон, я уже знала, что услышу. Жанна… Я включила громкую связь:

– Нина, Катюшу ночью нашли возле ее дома, прямо у подъезда, – всхлипывает Жайка. – Ударили чем-то тяжелым по голове, бросили на снегу умирать… Убили! Мы с Володей дома у нее…

Надо было ехать к Кате. Держа трубку возле уха, я посмотрела на Громова. Конечно, брови у переносицы…

– Ну, блин, началось в деревне утро! – Громов уже натягивал куртку. – Серый, вези Лелю к Катиным родителям. Ждите нас там. Паша, доставишь Лизу и Захаровну домой. И сам спать! А мы с тобой, Нина, за Скворцовым…

3. Я смотрю на снег. И на ум приходит хокку Дзосё (был в Японии четыре сотни лет назад такой поэт): И поля и горы – Снег тихонько все украл… Сразу стало пусто

– Странно, что Петрович раньше не появился, – сказал Громов, усаживая меня в свой джип. – Набери-ка ты его…

Зимы в Энске снежные. Этой зимой снега столько, что льда на реке не видно, русло от берега до берега занесло. Снег и сейчас падает – медленно, хлопьями. Летит откуда-то из темно-синего неба и неспешно опускается – на крыши, на деревья, на дорогу. Такая красота! А у нас…

– У нас такой геморрой! – со вздохом произнес Громов, заканчивая мою мысль.

И кто из нас умеет читать мысли?

Я посмотрела на белые сугробы вдоль дороги, тоже вздохнула, достала из сумки сотку и нашла Петровича в меню.

– Интересно, как он у тебя записан? – покосился на телефон ревнивый Гр-р. – Небось, Юрочка? Или Юрасик?

– Не угадал! У меня он значится как майор. Все никак на подполковника не переделаю…

– Да? А вот я ему скажу…

Но мне не суждено было узнать, как собирался закладывать меня Громов, потому что Петрович уже радостно орал из моей трубы:

– Ниночка, как я счастлив! Я так соскучился! Надеюсь, Гришка далеко? Я намерен в очередной раз объясниться тебе в любви!

Обычный балаган, устраиваемый Скворцовым, стоит ему меня услышать или увидеть.

– Подполковник, – остановила я Петровича, – послушай, у нас проблемы. Одна наша сотрудница убита.

Петрович крякнул, помолчал и сказал сочувственно:

– Так это ваша девица? А я все гадал, чего это вас не слышно? Думал, ничего у вас не происходит, раз не звоните. Сглазил, выходит… Вы когда узнали?

– Только что. Жанна позвонила. Поедешь с нами?

– Вы, значит, сейчас к семье? Конечно, и меня возьмите. Я там уже был, но второй раз не помешает.

Возле управления я пересела на заднее сидение Гришкиного джипа, чтобы Скворцов ехал на переднем. Так удобнее читать мысли подполковника. А читать их нужно, потому что Петрович, хоть и признается мне в любви и имеет на меня виды, но когда речь идет о деле, не очень-то посвящает нас в свои планы и вечно что-нибудь да утаивает.

– Ее отец нашел. Беспокоился, что долго не идет, на звонки не отвечает, вот и вышел встречать. Ну и увидел… Голову ей проломили, а не взяли ничего, кроме сумки с ноутбуком – ни сотовый, ни кошелек, ни побрякушки золотые, – подполковник похлопал себя по карманам. – Черт, сигареты забыл! А у тебя, Гришка, конечно, нет?

– Уже подъезжаем, там магазинчик круглосуточный в торце дома, купишь, – Громов крутанул руль, и мы оказались в знакомом мне дворе. Прошлым летом я побывала в Катином доме, только не в ее квартире, а этажом ниже. Провела там ночь, прикованная к батарее, как Прометей к скале. Шпиндель, между прочим, спас.